– Ронни, он тебя не может заставить.
– Но если я на что-нибудь не соглашусь, он уйдет. Либо мы движемся к чему-то, либо он уходит. Вот так он пытается меня вынудить выйти за него замуж.
У меня было такое чувство, будто не хватает квалификации для этого разговора, потому что логика у нее была безупречна, но все было на самом деле не так. Я знаю Луи, и он бы в ужас пришел, узнав, что его предложение и желание узаконить отношения считаются попыткой стать собственником. Я почти на сто процентов была уверена, что он такого думать не думал. Стиснув руку Ронни, я попыталась придумать, что бы такого сказать полезного. Ничего в голову не приходило.
– Не знаю, что сказать, Ронни, кроме одного: я не верю, что Луи хотел тебе сделать так плохо. Он тебя любит, и думал, что и ты его любишь, а когда люди друг друга любят, им свойственно жениться.
Она отобрала руку.
– Откуда мне знать, что это любовь? В смысле та самая любовь, типа пока-смерть-не-разлучит-нас?
На это я уже могла ответить.
– Это невозможно знать.
– В смысле – невозможно? Должен же быть какой-то тест, признак, что-то такое? Я думала, что если влюбиться по-настоящему, такого страха не будет. Я буду на сто процентов уверена, без сомнений, но сейчас не так. Я просто в ужасе. А ну как это значит, что Луи – не тот единственный? И я сделаю страшную ошибку? Разве я не должна быть уверенной?
Теперь я точно знала, что не по моей квалификации разговор. От меня требовался совет лучше, чем я могла дать.
– Не знаю.
– Когда ты Мику сюда впустила, ты уверена была, что поступаешь правильно?
Я подумала и пожала плечами.
– Это было не так. Он переехал чуть ли не раньше, чем мы стали встречаться, и я... – Ну как сказать словами то, что только чувствуешь? Передать вещи, для которых нет слов? – Не знаю, почему я не психовала в панике, когда он переехал – но так получилось. Как-то утром захожу я в ванную – а там бритва и все прочее. Потом, при стирке, его чистые футболки перепутались с моими, и мы так это и оставили, раз мы одного роста. Я никогда раньше не встречалась ни с кем, чьи вещи мне подходили бы, и это даже как-то приятно надевать его джинсы и рубашку, особенно если она пахнет его одеколоном.
– Боже мой, да ты его любишь! – сказала она с отчаянием, чуть ли не с воем.
Я пожала плечами и глотнула кофе, поскольку от разговоров только хуже выходило.
– Может быть.
Она затрясла головой:
– Нет-нет, у тебя лицо мягчает, когда ты о нем говоришь. Ты его любишь.
Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня как на предательницу.
– Послушай, Мика переезжал постепенно, но у меня не было ощущения чужого в доме, как у тебя с Луи. Мне нравится, что в ванной его вещи. Мне нравится, что в шкафу есть его и ее стороны. Когда я вижу его вещи вместе с моими, возникает чувство полного буфета.
– Чего?
– Вытащить футболку и понять, что это из тех, что я ему купила, зеленая под цвет его зеленых глаз – такое же ощущение, как будто у меня полный буфет любимых лакомств, на улице зимний вечер, и мне никуда не надо идти. Все, что нужно, есть в доме.
Она смотрела на меня в тихом ужасе.
Да я и сама слегка испугалась, услышав от себя такое, но это чувство отступило перед волнением осознания: пытаясь ответить Ронни, я сама ответила на свой вопрос. Я улыбалась, пока она смотрела на меня, потрясенная. Не могла сдержать улыбки, и было мне так хорошо, как уже много дней не было. И тут мне еще пришла в голову одна мысль, и я произнесла ее, так же улыбаясь:
– Помнишь, ты говорила, что не можешь понять, отчего я не бросаюсь на шею Ричарду, когда он просил меня выйти за него замуж?
– Я не говорила тебе за него выходить, я только сказала: «Брось вампира и сохрани вервольфа».
Я снова улыбнулась.
– Я помню, как прихожу домой, а Ричард открыл дверь своим ключом и приготовил мне обед, не спрашивая, и я чуть не взбесилась. Как будто вторглись в мое личное пространство.
Она кивнула:
– Это как когда надеваешь новый свитер, правильного цвета и отлично сидящий, а в следующий раз, как его наденешь, если не поддеть под него рубашку, он оказывается кусачий. Отличный свитер, но надо, чтобы было что-то между ним и твоей кожей.
Я подумала и должна была согласиться.
– Вот именно, кусачий свитер.
– Но когда Мика к тебе переехал, так ведь не было? – спросила она голосом вдруг тихим и робким.
Я покачала головой.
– Жутко было. Я ничего о нем вообще не знала, честно. Просто как-то... щелкнуло.
– Любовь с первого взгляда, – тихо сказала Ронни.
– «Быстро жениться – долго каяться», – говорит поговорка.
– Но ты же не вышла за него, – продолжала Ронни. – Почему?
– Во-первых, ни один из нас такую идею не выдвигал, во-вторых, я думаю, что ни у кого из нас нет такой потребности.
Тут еще был вопрос Жан-Клода, Ашера, Натэниела, но я уж не хотела усложнять ситуацию.
– Так почему Луи хочет свадьбы?
– Это у него надо спрашивать, Ронни. Он сказал, что предложил всего лишь жить вместе, но ты и этого не хочешь.
– Я люблю жить сама по себе.
– Так скажи ему это.
– Если я скажу, я его потеряю.
– Тогда решай, что ты больше любишь – его или жить сама по себе.
– Вот так?
– Вот так, – кивнула я.
– У тебя все так просто получается.
– Уж как есть. Луи только хочет, чтобы вы каждую ночь спали вместе и просыпались рядом каждое утро. Звучит не слишком страшно.
Она уронила голову на руки, мне был виден только затылок. Насколько я могла судить, она не плакала, но...
– Ронни, я что-то не так сказала?
Она произнесла что-то, чего я не поняла.
– Прости, не расслышала.
Она чуть приподняла голову, только чтобы сказать:
– Я не хочу каждую ночь с ним ложиться и каждое утро с ним просыпаться.
– Ты хочешь, чтобы были отдельные спальни? – спросила я, не успев сама понять, насколько глуп вопрос.
– Нет, – ответила она и выпрямилась, смахивая только что выступившие слезы. Она казалась сейчас скорее сердитой и нетерпеливой, чем плачущей. – А что если я встречу симпатичного парня? С которым мне захочется спать, и это не будет Луи?
Слезы просохли. Она смотрела на меня так, будто хотела сказать: «Ну как ты не понимаешь?»
– Ты хочешь сказать, что не хочешь моногамии?
– Нет, но я просто не знаю, готова ли я к моногамии.
На это я не знала, что ответить, потому что с моногамией мне пришлось расстаться не вчера.
– Почти все люди хотят быть моногамными, Ронни. Подумай, как бы ты восприняла, если бы Луи спал с другой женщиной?
– С облегчением, – сказала она. – Потому что я бы имела право рассвирепеть и выбросить его к чертовой матери. И все.
– Ты всерьез?
Я постаралась взглянуть глубже страдания и смятения, но мало что там разглядела.
– Да. Нет. Анита, черт меня побери, я не знаю! Я думала, что у нас все будет отлично, если я смогу его заставить чуть притормозить, а он вместо того вдруг дал по газам.
– Вы давно уже встречаетесь?
– Почти два года.
– Ты мне не говорила, что он тебя в доме стесняет.
– А как я могла? Ты здесь утопаешь в домашнем уюте. Все, чего мне не хочется, тебя радует.
Я вспомнила слова Луи, что Ронни от меня отдалилась не потому, что я встречаюсь с Жан-Клодом, а потому что ее напрягало, что Мика меня не напрягает. Я тогда решила, что он не прав, сейчас я уже не была в этом так уверена.
– Я всегда готова слушать, Ронни.
– Я не могла, Анита. Ты трахаешься с мужиком, которого видишь впервые в жизни, и тут же он к тебе переезжает. Ты понимаешь, это как раз то, чего я терпеть не могу. Кто-то вселяется в твой дом, занимает твое пространство, отнимает твое уединение, а ты это лакаешь и облизываешься.
И снова в ее голосе была нотка упрека, будто я ее предала.
– Мне что, извиниться за то, что я счастлива?
– И ты счастлива? Действительно счастлива?
Я вздохнула:
– Тебе будет легче, если я скажу «нет»?
Она покачала головой:
– Нет, Анита, я не это имею в виду, но... – она взяла меня за руку, – как ты можешь, чтобы у тебя в доме столько народу жило, постоянно? Ты уже не бываешь одна. Как ты без этого можешь жить?
Я подумала и ответила.
– Могу. Я провела детство в одиночестве в семье, где меня не понимали или не хотели понимать. И наконец-то я живу среди тех, кто не считает меня моральным уродом.
– Потому что они еще больше уроды.
На этот раз я убрала руку:
– А это уже грубо.
– Я не хотела говорить грубо. Но разве Жан-Клод не ревнует к Мике, как ревновал к Ричарду?
– Нет, – ответила я и не стала развивать тему, потому что Ронни не была готова слышать, как между нами тремя все устроено. Она и так считает нас извращенными, а если бы еще и знала...
– Почему так?
Я только покачала головой и встала подлить себе кофе. Она считает моего любовника моральным уродом, Жан-Клода всегда терпеть не могла, и я не хотела делиться с ней интимными откровениями на их счет. Эти права она потеряла. И мне от этого было грустно. Я было думала, что кризис в их отношениях с Луи поможет нам с Ронни восстановить былую дружбу, но это не получается. А жаль.
Я налила себе кофе и стала думать, что бы сказать полезного. Наконец я поняла, что если я оставлю без ответа ее последние замечания, друзьями мы уже никогда не будем. Или правда, или ничего.
Я прислонилась к кухонному шкафу и посмотрела на Ронни. Что-то, наверное, выразилось у меня на лице, потому что она спросила:
– Чего ты взбесилась?
– Ронни, когда ты говоришь, что мой любовник – больший изврат, чем я, ты меня называешь извратом. О друзьях так не думают.
– Я не это хотела сказать.
– А что тогда?
– Извини, Анита, я действительно такого не имела в виду. Но мне очень не понравилось, когда Мика появился невесть откуда. А Натэниел, который здесь живет, готовит и убирает – он что, вроде горничной?
– Он мой pomme de sang, – сказала я с лицом столь же холодным, как мой голос.
– Это значит, что он у тебя вроде пищи?
– Иногда, – сказала я, глазами предупреждая Ронни, чтобы была поосторожнее.
– Анита, я не сплю со своим бифштексом. Я не читаю на ночь сказки стакану молочного коктейля.
Я достаточно рассказывала Ронни подробностей о своей личной жизни, и теперь она бросает мне их в лицо с пренебрежением. Только этого не хватало.
– Ронни, поосторожнее со словами. Как можно осторожнее.
– Ты оскорблена?
– Да. Я тебе рассказывала свое очень личное, когда меня тревожило, что Натэниел делит постель со мной и Микой, и я тебе говорила, что мы читаем друг другу вслух. Это не было жалобой.
– Что-то изменилось между тобой и Натэниелом? В последний раз, когда мы говорили, он был твоей пищей и одним из твоих леопардов, но это и все.
– Да, это переменилось.
– С тобой живут двое мужчин?
– Да.
– Двое любовников?
Я набрала в грудь побольше воздуху, и ответила просто:
– Да.
– Так как же ты меня уговариваешь сказать Луи «да»?
– Я тебя не уговариваю. Я только спросила, что ты больше ценишь – Луи или свое уединение. Он заставляет тебя выбирать, а не я.
– Но тебя выбирать не заставляют.
– Пока нет.
– Почему «пока»?
– Потому что нельзя недооценивать умение мужчин усложнять жизнь. Пока что все хорошо.
– Пока что все хорошо. И это тебя устраивает? Тебе не нужна гарантия, что они не вырежут тебе сердце и не потопчутся на нем?
– Гарантии – великая вещь, но здесь их не бывает. Тут прыгаешь в воду и надеешься на лучшее.
– В смысле выходишь замуж.
– Ронни, тут только у тебя пунктик насчет свадьбы. Ну, может, еще у Луи. У нас в этом смысле планов нет.
– Так что, ты так и будешь жить с ними двумя?
– Пока – да.
Я глотнула кофе и постаралась, чтобы в моих глазах не выразилось недружелюбие, которое я ощущала.
– А потом?
– Потом будет видно.
– Мне такое не годится, Анита. Я должна знать, что принимаю правильное решение.
– Не думаю, что это возможно знать, Ронни. Те, кто абсолютно уверен, что они правы, почти все очень и очень ошибаются.
– Как мне это понимать?
– А так, что выходи за него или не выходи, но не облегчай свои комплексы за счет моей личной жизни.
– В смысле?
– Не называй никогда моих бойфрендов извратами.
– А ты не думаешь, что жить с двумя мужчинами – несколько необычно?
– Нам подходит, Ронни.
– А как относится Жан-Клод к тому, что ты спишь с Микой и с Натэниелом?
– Нормально относится.
Она наморщила лоб:
– Так ты, значит, спишь с... – она подсчитала, –...тремя мужчинами?
– Гм, с четырьмя... нет, пардон, с пятью.
– Пятью? Жан-Клод, Натэниел, Мика, и кто еще?
– Ашер и Дамиан, – сказала я с ничего не выражающим лицом.
Про ее лицо такого нельзя было сказать. У Ронни отвисла челюсть, глаза полезли на лоб, она была шокирована до потери дара речи.
Не начни она меня сегодня язвить, я бы ей это сказала как-то помягче или вообще не сказала бы. Сначала Ронни не могла смириться с моим романом с вампиром, потом с тем, что мне не мешает живущий в доме мужчина, еще меньше – с тем, что я живу с двумя мужчинами и мне это нравится. По сравнению с этим два лишних вампира – пустячок.
– Позволь мне спросить прямо: ты с ними со всеми трахаешься?
Имелось в виду: совокупляюсь ли я с каждым из них? Строго говоря, нет, но так как в списке «нет» после сегодня остался один Натэниел, то я ответила:
– Да.
– И когда это все случилось?
– Ашер – после того, как ты ясно мне дала понять, что тебе не нравится мой роман с Жан-Клодом, потому что он вампир. И я перестала тебе рассказывать о вампирах в роли бойфрендов.
– А когда Натэниел получил повышение от еды до секса?
– Недавно.
– А Дамиан? Ведь Дамиан даже не был на радаре.
– Такой уж выдался напряженный день.
Она снова вытаращилась на меня.
– Ты серьезно? Только сегодня?
Я кивнула, почти наслаждаясь ее удивлением.
– И ты ничего мне не рассказала!
– Ты не хотела слышать. Ты бесилась из-за Жан-Клода, и тебе противно было слышать, что мне в жизни с Микой нравится именно то, что ты ненавидишь в жизни с Луи. Ты сама сказала, что тебе трудно стало со мной говорить, потому что я так радуюсь всему, что тебя бесит.
Она испустила долгий-долгий вздох.
– Прости. Я слишком от тебя отдалилась.
– Мне не хватает наших разговоров.
– Разговоры-то были, – ответила она, – но мы обе стали фильтровать, что друг другу говорим. Дружба этого не выдерживает.
Она покачала головой.
– Да, – сказала я, – не выдерживает. Можно не все рассказывать, но столько скрывать – это перебор.
– Я все равно не верю Жан-Клоду, и это ты меня учила, что вампиры – это просто покойники, как бы ни были они соблазнительны.
– Я сменила мнение.
– А я нет.
– Так что о вампирах в моей жизни мы говорить не будем.
– Остаются еще двое, о которых можно говорить.
– Только если ты не будешь их сравнивать с бифштексом и молочным коктейлем.
– Послушай, последний раз, когда ты говорила о Натэниеле, ты жаловалась, что тебе рядом с ним очень неловко. Ты говорила о нем так, как я думала о Луи, так что в те времена жалобы у нас были одни и те же, но ты стала меняться. И когда говорила о Натэниеле, стала просто размякать.
– Да?
– Да, – кивнула она.
– Странно, насчет меня и Натэниела все заметили раньше меня, даже Ричард.
– Что?
Я покачала головой:
– О Ричарде я говорить не хочу. Скажу одно: я видела его новую девушку.
– Господи, когда это?
Я помотала головой, потому что никак нельзя было рассказать, не упоминая о вампирах больше, чем Ронни хотела бы слышать. Сам факт, что она раздражалась, когда я упоминала о вампирах в моей жизни, делал невозможным разговоры с ней об этой самой жизни. Как мне объяснить, что произошло сегодня между мной и Ричардом, не упоминая ardeur, Жан-Клода, Дамиана и прежнего мастера Дамиана? А если рассказать, начнется лекция насчет того, как Жан-Клод губит мою жизнь из гнусных побуждений. Жан-Клод – это Жан-Клод, и я с этим какое-то время назад смирилась.
Наконец я смогла произнести какие-то из этих мыслей вслух. Недавно я поняла, что правда – это единственный способ сохранить отношения, тем более развить. Я хотела, чтобы мы снова стали с Ронни подругами, настоящими, если это возможно.
– Почти все, что сегодня было, вертится вокруг вампиров, Ронни. Если я не могу тебе о них говорить, то даже начать не могу рассказывать, что произошло.
– Жан-Клод еще сильнее запутал твою жизнь.
Я покачала головой:
– Вряд ли Жан-Клод мог бы такое придумать даже в кошмарном сне. Кроме того, он вообще вышел из себя, что Дамиан получил меня первым.
– Первым? То есть он расстроился, что вы с Дамианом стали любовниками?
– Не могу сказать. Секс у нас был, а насчет остального я еще не решила.
– Ты всегда считала, что совокупление есть обязательство, Анита. Я этого никогда не понимала. Секс есть секс, бывает хороший, бывает не очень, но всего лишь секс, а не клятва верности.
Я пожала плечами:
– В несогласии по этому пункту мы давно с тобой согласились.
– Да, было. Ты, сколько я тебя знаю, была моногамной. Один-единственный спутник до тех пор, пока тебе не перехочется с ним встречаться или ты не решишь, что он не заслуживает оставаться твоим единственным. Пока не появился в твоей жизни Жан-Клод, ты была такая правильная, как никто. То есть я не считала себя распутной, пока тебя не встретила и не сравнила. Рядом с тобой, монахиней, любая казалась шлюхой.
И это тоже было сказано с желчью.
– Я не знала, что у тебя такое чувство.
– Ничего плохого в нем не было, ты даже помогла мне удержаться от некоторых неудачных решений. Я в тех случаях думала: а что скажет Анита? Подожду, выясню, есть ли у парня что-то, кроме смазливой морды.
– Ух ты! Никогда раньше ни у кого не была ангелом-хранителем.
Она пожала плечами:
– Меня не раздражали твои моральные ценности по сравнению с моими. Я просто не понимаю, как это вышло, что передо мной монотонная жизнь в моногамии, а у тебя гарем. Просто это кажется неправильным.
Вот тут я могла согласиться.
– Погоди, моногамия моногамией, но ты мне говорила, что такого секса, как с Луи, у тебя никогда не было.
– Нет, лучший в моей жизни секс был с одним мужиком...
Я перебила:
–... с по-настоящему большим дрыном, который знал, как этим инструментом пользоваться. Красавец, белокурые локоны, большие синие глаза, широкие плечи...
Она засмеялась:
– Наверное, я слишком часто это рассказывала.
– Это было приключение на одну ночь, а наутро он исчез, пока ты еще спала. Ты пыталась его найти, но он назвался вымышленным именем, и ничего не вышло. Такого оскорбления никакой секс не загладит.
– Так мог бы сказать человек, никогда не имевший приключения на одну ночь.
Моя очередь была пожать плечами:
– Не могу сказать о себе, что у меня такое было.
– Тогда ты даже не знаешь, что упустила.
Я не стала спорить. За много лет мы привыкли, что у нас разные взгляды на мужчин, секс и отношения.
– Пусть так, но тогда Луи – это лучший из тех, с кем секс повторялся.
Она на миг задумалась, потом кивнула.
– С этим я согласна. Самый лучший регулярный секс в моей жизни.
– И как ты будешь себя чувствовать без него?
– Недотраханной, – ответила она и рассмеялась, но я не подхватила ее смех, и она погрустнела. – Анита, не надо такой серьезности. Мне нужен друг, который мне просто скажет, что семейная жизнь – не для меня, и что вполне можно его выкинуть к черту, раз он ставит ультиматумы.
– Если ты не любишь Луи, то брось его, но я не была бы твоим другом, если бы не спросила: это ты его не любишь, или просто боишься позволить себе полюбить вообще?
Она посмотрела на меня мрачно:
– Ага, и я помру в одиночестве, окруженная кучей кошек и пистолетов.
– Я немножко о другом: может, сходить к психоаналитику было бы не так уж глупо.
Она посмотрела на меня в радостном изумлении.
– И это мне говоришь ты? Я думала, ты терпеть не можешь всех этих психоаналитиков, стоящих на кладбище и расспрашивающих твоих клиентов, как они себя чувствуют, когда давно умершие родители, обижавшие их, вдруг поднимаются из могилы. Ну и кошмар!
– Среди них есть нормальные специалисты, Ронни. Просто на работе мне они редко попадаются.
– И ты по секрету от меня ходишь к психоаналитику?
Я подумала и ответила так:
– Знаешь, я сама недавно поняла, что к Марианне я пошла не только научиться управлять своими парапсихическими способностями. В Нью-Йорке люди ходят к ведьмам вместо психоаналитиков. Я просто решила опередить моду.
– А кого ты знаешь в Нью-Йорке?
– Одну женщину, аниматора и истребительницу вампиров. Она говорила, что когда идешь к психоаналитику-ведьме, экономишь время на пересказ всякой магии и экстрасенсорики, потому что они сами это знают. У нее были те же проблемы, что у меня, когда я ходила к священнику или обычному психоаналитику. Понимаешь, лет в тринадцать отец водил меня к такому. Психоаналитик пытался решить мои наболевшие вопросы насчет смерти матери и повторного брака отца, но не хотел верить, что я поднимаю мертвых случайно. Он мне постоянно говорил, что я это делаю специально, назло Джудит и отцу.
– Ты никогда этого не рассказывала.
– Только когда этот психоаналитик сказал отцу, что во мне есть «зло», тогда отец обратился к бабуле Флорес, и наконец-то хоть кто-то мог понять, что со мной происходит.
– Так ты понимала, начиная с Марианной, что это психотерапия?
– Нет, конечно. В то время я бы ни за что на это не пошла.
Она улыбнулась:
– Вот это та Анита, что все мы знаем и любим.
Я улыбнулась в ответ:
– Даже сейчас я ворчу, когда приходится это признавать, и ты единственная, кому я сказала, хотя Мика, думаю, тоже догадывается. Со мной легче становится жить – кто-то же должен был постараться.
– Так оно помогает? – спросила она.
Я кивнула.
– И ты думаешь, мне стоит поехать в Теннеси?
– Можно поискать поближе к дому. У тебя же не те проблемы, что у меня. Психотерапевт не скажет тебе, что ты неправильная, или в тебе зло, или вообще тебе не поверит.
– Ты хочешь сказать, что мои проблемы – обыденны?
– Если они не в том, что Луи раз в месяц покрывается шерстью, то да.
Она нахмурилась и подтащила к себе чашку.
– Не совсем. То есть, я видела всю картину, и с животными я не сплю. Это его устраивает, поскольку не оборотни, как правило, именно здесь проводят черту в отношениях со своими спутниками жизни. Ты знаешь, что при сексе в образе животного это может передаваться, если секс грубый и жидкости затекают в царапины.
Она это сказала, будто читала учебник, или предупреждала меня, не подумав.
– Я знаю.
– Ох, прости, ты же у нас эксперт, а не я.
И снова ниточка желчи в голосе. Когда она впервые на меня разозлилась? Насколько давно?
– Нет, Ронни, ты правильно делаешь. Имеет смысл это говорить человеку, который встречается с лунарно ограниченными.
Она уставилась на меня:
– Ты сказала «лунарно ограниченными»?
Я кивнула:
– Последняя политкорректная формулировка.
– С каких пор ты стала политкорректной?
– С тех пор, как услышала эту фразу и прикололась над ней до чертиков.
Я все еще стояла, прислоняясь к шкафу, потому что в Ронни я видела больше злости, чем могла бы объяснить. Злость из-за вампиров была мне понятна, но с проблемами насчет допуска мужчин в свою жизнь разобраться было труднее.
– «Лунарно ограниченные» – надо будет Луи сказать. Он обхохочется... – Она осеклась, лицо ее потухло, будто на нее навалилась давящая тяжесть. – Анита, что мне, к чертовой матери, делать?
– Не знаю.
Я снова села за стол и погладила ее по руке. Будь на ее месте Кэтрин, она бы прильнула ко мне, ища поддержки, но у Ронни мое отношение к телесной близости, и она особо не обнимается. Да, мое отношение к телесной близости, за исключением секса. Я никогда не понимала, как можно быть не против траха, если ты не позволяешь кому-то даже обнять тебя в утешение, но у каждого свои понятия.
– Я не хочу, чтобы он совсем уходил из моей жизни, но я не готова выходить замуж. Может, никогда не буду готова. – Она подняла на меня глаза, и в них было страдание. – Он хочет детей. Он сказал, что он счастлив, что я не оборотень, и у нас могут быть дети. Анита, я не хочу детей.
Я стиснула ее руку, не зная, что сказать.
– Я частный детектив, и мне тридцать лет. Если мы поженимся, придется думать о детях сразу. Я не готова!
– А ты вообще хочешь детей? – спросила я.
Она покачала головой:
– Тоску по детям и белому штакетнику я переросла лет пять тому назад. И не думаю, чтобы вообще их когда-либо хотела, но полагается хотеть, сама знаешь.
– Знаю.
Она посмотрела на меня серьезно, грустно и спросила:
– А ты детей хочешь?
– Нет, – ответила я. – В моей жизни трудно найти для них место.
– Нет, если бы у тебя работа была не такая, ты бы хотела быть матерью?
– Когда-то я думала выйти замуж и завести ребенка или двоих, но это было до всего еще.
– До чего? До Жан-Клода?
– Нет, до того как я стала истребителем вампиров и федеральным маршалом. До того, как поняла, что вряд ли вообще выйду замуж. Моя жизнь вполне подходит для меня, но не подошла бы для ребенка.
– Почему? Потому что ты не замужем?
– Нет, потому что меня почти регулярно пытаются убить.
– Кстати, что у тебя с дверью?
– Грегори ее выломал, потому что я не подходила к телефону, а он слышал крики.
– Что за крики?
– Не упоминая вампиров, я не смогу тебе рассказать.
Она вздохнула:
– Я думала, Жан-Клод уже в прошлом, неудачный эксперимент. Ты же знаешь, он из тех плохих парней, с которыми бывает классный секс, но потом ты умнеешь и уходишь. – Она посмотрела на меня, то есть пристально посмотрела, изучая. – Так он для тебя не прошлое?
– Нет.
Она набрала воздуху как следует и медленно его выпустила.
– Не скажу, что хотела бы слышать или могла бы вытерпеть все подробности, но расскажи мне, что у тебя вышло с дверью.
Даже в адаптированном виде история заняла достаточно времени. Мы как раз дошли до момента, когда Ричард меня начисто бросил, как вошли Натэниел и Грегори.
Ронни выражала на лице неподдельное сочувствие и уже хотела меня обнять, но тут ее лицо застыло, руки остановились, будто в детской игре «замри».
Натэниел был почти гол, одет только в кожаные стринги и сетку из ремней на торсе. Ремней было столько, что в первую секунду казалось, будто он связан. Вошел он босой и абсолютно не смущаясь своего наряда. Может, это и заставило Ронни застыть, а может, это был Грегори. Он все еще был в виде леопарда, и абсолютно голый. Тело его уже не выдавало радости, но все равно он был голый, если не считать вполне натуральной меховой шубы.
Судя по выражению лица Ронни, она вряд ли часто видела Луи в форме крысолюда, а если видела, то он бывал скромнее Грегори. В когтистых лапах леопард держал три ремешка и смотрел на заклепку на конце одного из них.
– Привет, Ронни! – поздоровался Натэниел, будто она и не глазела, разинув рот. – Анита, ты мою клепалку не видела?
– Чего не видела?
– Клепалка, чтобы заклепки на кожаные ремни ставить. У меня два ремешка разболтались, а я только сейчас вспомнил.
– Я даже не знаю, как она выглядит, – сказала я, прихлебывая кофе и глядя на Ронни и на обоих мужчин. Она пыталась восстановить спокойный вид, но с таким трудом, что даже смотреть жалко было.
– Похожа на большой степлер, с такой круглой штукой наверху.
Натэниел присел возле ящика с инструментами. При этом мелькнула задняя часть его тела, а там было что показать. Тонкая черная полоска только и прикрывала ему задницу, и не столько прикрывала, сколько подчеркивала.
Если бы я не наблюдала за реакцией Ронни, я бы сама отвлеклась сильнее, но я с удовольствием смотрела, как ей совершенно не удается скрыть свои мысли. Были времена, когда из нас двоих Ронни была более искушенной, а я все время краснела. Ронни не покраснела, на самом деле она побледнела, но все-таки она, а не я. Редко видясь со мной, она Натэниела уже полгода не видела, и по ее реакции я поняла, что не я одна заметила раздавшиеся плечи и развившиеся мускулы. Для нее эти изменения были более неожиданными.
– Отчего ты решил, что какое-то швейное приспособление будет в кухне? – спросила я, попытавшись не выдать голосом, как забавляет меня ситуация. Приятно для разнообразия, когда смущаюсь не я.
Натэниел переходил от ящика к ящику, не поворачиваясь, с волосами, все еще увязанными в подпрыгивающий хвост.
– Зейн ее одалживал починить кожаную куртку, и не вернул. Знаешь Зейна – он же все забывает. Перестану ему давать свои вещи, раз не возвращает на место.
Зейн – один из моих леопардов, который пытается изображать доминанта, но он на это не тянет. И Натэниел прав, Зейн никогда ничего не кладет на место.
– Вряд ли ты его этому научишь, – сказала я.