Он поднял руку и ощупал себе рот.
– Все зажило.
Я кивнула, будто загипнотизированная им. То ли манипуляция сознанием, то ли его лицо не только залечило травмы? Не знаю, и не уверена, что Натэниел лучше меня мог об этом судить.
– Мика, ты на него не взглянешь?
Мика стоял у края островка, ближайшего к нам. И даже выражения его лица хватило, еще до того, как он сказал:
– Ух ты!
Но это фокусы с разумом или нет? Вот что я хотела узнать. Я потянулась к лицу Дамиана, и он не отодвинулся от меня, как от Натэниела. Я видела частично его воспоминания о том, что пришлось пережить ему в руках мужчин – тех мужчин, которым отдавала его та-что-его-создала, чтобы кормиться от его боли и страха. И я понимала его гомофобию, но Натэниел для него угрозы не представлял – в этом смысле, по крайней мере. В другом смысле он представлял угрозу для всех, кто его видел... а, ладно.
Я тронула щеку Дамиана, и она была сплошной и твердой. Он весь был вполне реален на ощупь. Натэниел был прав, это как по-настоящему удачная подтяжка кожи, разница была несущественной. Так что же изменилось в его лице? Почему раньше при взгляде на него не захватывало дух? Я никогда особенно его не рассматривала, а потому не могла сказать, что именно изменилось. Может быть, это недоумение отразилось у меня на лице, потому что Натэниел сказал:
– Рот. Губы были слишком тонкими для его лица, теперь они полные и... и они подходят.
После этого я припомнила рот Дамиана, и он был другим. Это гламор? Ведь наверняка гламор, что же еще? Я закрыла глаза и тронула его губы пальцами, но раньше я никогда этого не делала, и пальцы не помнили. Тогда, не открывая глаз, поцеловала его, нежно, но твердо. Этот рот я целовала меньше двух часов назад, и он был другим. Губы стали полнее, будто ему сделали инъекцию коллагена, которой мы не видели. Я отодвинулась, чтобы лицо Дамиана было видно ясно. Чуть-чуть приподнялись глаза, и они стали больше – не намного, всего чуть-чуть – или это брови стали шире и дугообразнее? И ресницы гуще и темнее? Черт, непонятно.
|
|
– В чем дело? – спросил снова Дамиан, и на этот раз в его голосе звучала струночка страха.
– Я принесу зеркало, – сказал Мика и пошел за ним.
– Это невозможно! – произнесла я, обращаясь в основном к себе.
– Я чем-нибудь могу помочь? – спросила доктор Лилиан от дальнего конца островка. Дамиан поднял на нее глаза, и она ахнула.
– В чем дело? – спросил он, и голос его готов был сорваться.
Я потрепала его по голове:
– Ничего, ты вполне здоров... и даже красив.
Страх теперь захватил и его глаза.
– О чем вы все говорите?
Мика вернулся с ручным зеркальцем и просто протянул его мне. Я взяла его, но Дамиан зажмурил глаза, будто боялся глянуть.
– Дамиан, все в порядке, ты выглядишь изумительно.
Но я отчасти понимала его страх, потому что, даже если стало лучше, до чего же жутко будет увидеть перемены в лице, к которому ты уже тысячу лет как привык. Меня волнуют изменения в моем лице, к которому я привыкала куда меньше времени.
Он все тряс и тряс головой.
– Дамиан, пожалуйста, взгляни. Ничего плохого, все очень хорошо. Я тебе обещаю.
Он стал чуть-чуть приоткрывать глаза, но как только увидел, они сразу широко раскрылись, и он взял у меня зеркальце. Поводил им вокруг себя, чтобы увидеть глаза, рот, и еще слегка изменился у него нос – я этого не заметила, но он увидел. Я ведь, как я уже говорила, не исследовала его лицо тщательно, а он его хорошо знал.
|
|
Дамиан осторожно потрогал лицо, будто боялся ощутить не то, что видит. Зеркальце он уронил, и Натэниел подхватил его, не дав упасть на пол.
– Что со мной случилось?
Я хотела было ответить, что не знаю, но Мика меня опередил.
– Надо бы позвонить Жан-Клоду. Мы знаем, что он уже встал.
Эта мысль мне понравилась:
– Да, пожалуй.
Я даже поднялась было к телефону, но у конца островка, напротив телефона, сидел Ричард, и мне вдруг не захотелось к этому телефону подходить. Правая рука Ричарда была примотана к груди, полностью обездвижена, будто Лилиан стала бинтовать его в мумию, да передумала. На меня он не смотрел – смотрел ниже, на Дамиана.
– Исцеление и небольшая лицевая реконструкция – хорошо у тебя получается, – сказал он, и по тону было ясно, что это не комплимент.
– Я не нарочно.
– Я знаю. – Очень устало он сказал эти два слова. – Жан-Клод мне как-то говорил, что не помнит, как они с Ашером выглядели до знакомства с Белль Морт, но зато он видел других до и после. Белль никогда не выбирала некрасивых, но некоторые потом прибавляли в красоте. Это не слишком обычно даже в ее роду, но случалось достаточно часто, чтобы родилась легенда, будто с ее потомками такое бывает всегда.
Я посмотрела на него:
– И когда же это у вас с Жан-Клодом выпало время поделиться такими сведениями?
– Когда ты дезертировала на полгода с лишним. У нас было много времени поговорить, а у меня было много вопросов.
Насчет «дезертировала» я не могла спорить, а потому пропустила мимо ушей.
|
|
– Я его спросила когда-то, не вампирский ли трюк – его лицо и тело, и он сказал, что нет.
– Вампирские трюки – иллюзия, – сказал Ричард, – а это, – он махнул рукой в сторону Дамиана, – реальность.
– Но Дамиан уже давно вампир. Если бы такие изменения должны были произойти, это бы уже давно случилось.
– Я не из рода Белль, – сказал Дамиан.
Он ощупывал лицо самыми кончиками пальцев, будто так было менее страшно.
– Но Анита из ее рода, – сказал Ричард. – Через связь с Жан-Клодом, она входит в линию Белль.
– Я же не вампир, – возразила я.
– Ты питаешься как вампир, – напомнил Ричард.
Наконец-то злость подняла свою мерзкую, но приятную на этот раз голову. Если я разозлюсь, мне станет лучше, и не так меня будет волновать присутствие Ричарда.
– Ты так же связан с Жан-Клодом, как и я. Только случайно я не допустила к тебе ardeur, Ричард. В следующий раз, когда сложится такая ситуация, может настать твой черед.
– Я не умею исцелять сексом, а ты, кажется, умеешь.
– Ты вызывала мунина, когда была с Дамианом? – спросила доктор Лилиан.
Я покачала головой.
– Не почувствовала, чтобы Райна была поблизости. А ее трудно пропустить.
Как далекое эхо прозвучало у меня в голове, будто «призрак» Райны сказал: рада, что ты заметила. Я тут же эту метафизическую дверь захлопнула поплотнее, заперла и серебряную цепь повесила. Все это, конечно, метафизически, метафорически, но притом и реально. Частично Райна живет во мне, и, похоже, что бы я ни делала, до конца мне от нее не избавиться. Могу ее контролировать в некоторых пределах, но не изгнать. Видит Бог, я пыталась.
– Если не Райна, то кто-то из вас умеет исцелять сексом, – заключила доктор Лилиан вполне логически. Два плюс два – четыре.
Я, оказывается, уже трясла головой, и только потом это заметила.
– Я этого не делала.
– Кто тогда? – спросил Ричард.
На его лице выразились гнев и надменность. В этом виде он почему-то был красивее и недоступнее. Один из немногих случаев, когда я твердо была уверена, что Ричард осознает, насколько он красив, когда достаточно злится и хочет блеснуть и заставить страдать. Почему это от гнева люди становятся красивыми? От ярости такого не бывает. Она тебя уродует, а небольшая злость только придает пряности. Одна из жестокостей природы; а может быть – ее способ помешать нам убивать друг друга еще чаще.
– Не знаю, но после секса он так не выглядел. Не таков он был в ванной, когда проявилась Мор... та-кто-его-создала. И в холле он был не таким, – я шагнула ближе к Ричарду, – и в спальне, – еще ближе, – и в гостиной.
Еще шаг – и я оказалась с ним рядом, но все еще видела его лицо, не напрягаясь. Он на фут меня выше, так что есть трудности с ракурсом.
– И самым близким лицом к Жан-Клоду в этой комнате в тот момент была не я.
Он посмотрел на меня своим безупречным профилем.
– Я к нему не подходил.
– Жан-Клод может знать ответ, – сказал Мика.
Он стоял за моей спиной, не слишком близко, но достаточно, чтобы, если я решу сделать какую-нибудь глупость... интересно, он собрался бы вмешаться?
– Мика прав, – заключила доктор Лилиан.
– Ага, Мика всегда прав, – сказал Ричард, и голос его нес эмоции, на которые даже намека не было в словах. Первый реальный признак ревности, который я у него увидела. Отчасти я этому обрадовалась, но в тот миг, когда мелькнула первая искорка радости, я поняла, в чем дело. Мне стало стыдно самой себя, а от этого я на себя разозлилась.
– Он почти всегда прав. – В голосе моем не звучала злость. Нам нужны были ответы, а не припадки злобы. Я показала обеими руками: – Позволишь подойти к телефону?
Он отодвинулся с несколько озадаченным видом. У меня мелькнула мысль, не нарочно ли он провоцировал ссору, и если да, то зачем? Ссориться свойственно больше мне, чем Ричарду... Потом. Об этом потом подумаем.
Я уже взялась за трубку, когда телефон зазвонил, и я вздрогнула:
– А, черт!
Наверное, мой голос прозвучал не слишком приветливо, потому что Жан-Клод спросил:
– А теперь что случилось, ma petite?
Я была так рада, что это звонит он, что забыла злиться.
– Ты понятия не имеешь, как я рада тебя слышать.
– Я слышу в твоем голосе облегчение, ma petite. И еще раз спрашиваю: что случилось на этот раз?
– Откуда ты знаешь, что что-то случилось? – спросила я, уже становясь подозрительной.
– Я почувствовал, как мастер Дамиана отшатнулась от твоих и Ричарда эмоций. Только вы двое такую простую вещь, как вожделение, можете превратить в нечто столь... – он, видно, искал слово, и наконец выбрал: –...обескураживающее.
– Ты не с той третью триумвирата беседуешь, Жан-Клод. Я могу дать ему трубку, и можете обсуждать с ним.
– Non, non, ma petite. Расскажи мне, что там происходит.
– А ты не можешь прочесть мои мысли? Тут вроде у всех получается.
– Ma petite, у нас есть время ребячиться?
– Нет, – мрачно буркнула я, – но Ричард мне сказал, что некоторые вампиры линии Белль со временем становились красивее. Это так?
– Превращение из человека в вампира может повлечь небольшие изменения внешности. Это редкость даже в линии Белль, но, oui, это случается.
– Так что ты когда-то не был красивым.
– Как я уже говорил нашему любознательному Ричарду, я не знаю. Многие обращались со мной так, будто я красив, но у меня нет портретов моего прежнего лица. Узнать теперь, после нескольких веков, у меня нет возможности. Белль никогда особенно не муссировала эту тему, потому что радовалась ложным слухам, будто ее прикосновение делает красивым всех. Если бы она особо носилась с теми, кто действительно стал красивее, это бы омрачило ее легенду. А ты ее видела, ma petite, и ты знаешь, что своей легендой она дорожит.
Я поежилась. Я действительно встречалась с Белль – опосредованно, через одного-двух ею одержимых. Она внушает страх, и не только своей силой. Она страшна недостатками своего характера, слепотой ко всему, чего не понимает, например: к любви, дружбе, преданности – в отличие от рабства. Между последними двумя понятиями она разницы не видит.
– Ну, да, Белль так любит свою легенду, что начинает в нее верить.
– Пусть будет так, ma petite, но из-за этого очень трудно выяснить истину при ее дворе.
– Ладно, так мы никогда не узнаем, действительно ли вы с Ашером были так красивы.
– Ашер говорит, что волосы у него тогда не были золотые, так что это мы знаем.
Я заметила, что отвлеклась от темы.
– Окей, ладно. Но вопрос вот какой: когда происходила эта перемена к лучшему?
– Ты становишься вампиром, и в первую же ночь, когда поднимаешься, встаешь измененным. Из-за злобной натуры многих из тех, кто испытывает первую жажду крови, не всегда легко заметить красоту, но это происходит вскоре после перехода к новой жизни.
Насчет жизни я спорить не стала – слишком давно я потеряла четкие критерии, что есть жизнь и что не есть.
– Так что после тысячи лет ты уже таков, каков ты есть?
На том конце провода наступила тишина. Даже дыхания его я не слышала – но это ничего не значило, потому что он не всегда должен дышать.
– Что-то случилось с Дамианом? Что-то еще?
– Да.
– Я так понимаю, что вопрос о линии Белль не был праздным.
– Даже и близко.
– Расскажи, – тихо попросил он.
Я рассказала.
Он слушал спокойно, задавая вопросы, уточняя детали, вполне будничным голосом. По телефону, не видя его положения тела, мимики, да еще когда он закрывался изо всех сил, я не могла определить, действительно ли он спокоен.
Наконец он сказал:
– Это интересно.
– Брось эту манеру университетского профессора! Что значит – «интересно»?
– Это значит интересно, ma petite. Дамиан не из линии Белль, таким образом, этого не должно было случиться. Более того, он старше тысячи лет, и, как ты весьма лаконично выразилась, он должен быть таким, как есть, и не меняться, тем более в такие поздние сроки.
– Но это случилось.
– Можно мне поговорить с Дамианом?
– Думаю, что да. – Я повернулась и протянула трубку: – Жан-Клод хочет побеседовать с тобой напрямую.
Дамиан встал – медленно, будто у него ноги занемели или пол был не совсем ровный. Но пол был ровный, что-то другое мешало ему двигаться уверенно. Взяв трубку, он сказал:
– Да?
И они перестали говорить по-английски. Как ни странно, перешли они не на французский, а на немецкий. Я даже не знала, что кто-то из них говорит на этом языке. Если Жан-Клод сменил язык из опасения, что я за последнее время лучше выучила французский, то он сам себя перехитрил, потому что по-немецки я говорю. Ну, не то чтобы совсем говорю, но понимаю, когда слышу. Бабуля Блейк со мной с колыбели говорила по-немецки. И в школе я тоже его выбрала, потому что ленилась и хотела посачковать.
Я не каждое слово разбирала – давно я уже не практиковалась в немецком, и акцент у Дамиана был не такой, как я привыкла – а я слышала как минимум два варианта. Но я достаточно услышала, чтобы понять: Жан-Клод спрашивает Дамиана, когда у него переменилось лицо – во время секса или сразу после, потому что Дамиан ответил: нет, не сразу после, где-то через час или позже. Тогда понятно, почему Жан-Клод пощадил мои нежные чувства: я действительно злюсь из-за секса, который не сама выбирала. Потом я услышала слово, означающее силу, и имя Белль Морт. Потом Дамиан часто повторял слово nein, или говорил по-немецки, что он не видел. Нет, он не видел с моей стороны никаких проявлений силы, о которых спрашивал Жан-Клод, и тут я уже ничего не поняла. Во-первых, мне была доступна только половина разговора, а во-вторых, некоторые слова моя бабушка нечасто употребляла. Мы с ней не слишком много говорили о сексе, вампирах и метафизических возможностях. Как ни странно.
Когда разговор подходил к завершению, я сказала Дамиану, что хочу поговорить с Жан-Клодом, пока он не повесил трубку. Вскоре Дамиан передал мне трубку, и я смогла сказать:
– Эй, ich kann Deutsch sprechen. – На том конце провода наступило долгое молчание. – Если ты хотел, чтобы я не поняла, надо было держаться французского.
– Дамиан по-французски не говорит, – тщательно контролируемым голосом ответил Жан-Клод.
– Тогда тебе не поперло, – заметила я.
– Ma petite...
– Ты мне не маптиткай, а правду говори. Каких еще вампирских сил я могу от себя ожидать?
– Если совсем честно, я не знаю.
– Ага, как же.
– Это правда, ma petite, я не знаю. Даже Белль никогда не преобразовывала вампира другой линии или такого возраста, как Дамиан. Если бы ты меня спросила раньше, я бы сказал, что это невозможно.
Похоже было на правду.
– Ладно, тогда о каких еще силах ты спрашивал Дамиана, есть они у меня или нет? И не ври: если я ему велю передать мне все дословно, он передаст. Не сможет не послушаться.
– Здесь тебя может ждать сюрприз, ma petite. При всей его приверженности к тебе как слуги он может и не оказаться рабом твоей воли. Не знаю, так ли это, знаю только, что чем больше на тебе меток от меня, тем менее покорной моей воле ты становишься.
А это была правда. Меня всегда несколько напрягало, что Дамиан выполняет любой мой приказ просто потому, что я ему велю, а вот сейчас, когда это было бы полезным, может случиться облом. Вот черт!
– Ладно, тогда расскажи мне сам.
– Ты не понимаешь, ma petite. Необычно было уже то, что ты приобретала мои способности; но этой способности у меня нет и никогда не было. То, что случилось с Дамианом, могла сделать только Белль и только когда он был новеньким вампиром. Так что это совершенно новая способность, о которой я никогда не слышал, и что же это может значить для тебя, ma petite? Для нас всех, кто соединен с тобой? Что если своей некромантией ты приобрела такие способности, о которых мы даже и догадаться не можем?
Я вздохнула, ощутив вдруг сильнейшую усталость. Я даже не испугалась – просто очень устала.
– Знал бы ты, как мне вся эта метафизическая фигня надоела.
– Ты также исцелила раны сексом, не вызывая мунина Райны. Это так ужасно?
– Может быть, раз это я сделала не намеренно. Пойми, Жан-Клод, я же не старалась это сделать. И что у меня еще может выйти случайно? Даже предположить невозможно.
Его черед настал вздыхать.
– Единственный, кроме нас, триумвират, куда входил некромант как слуга-человек, и близко не показывал такого уровня... силы.
– Ты запнулся. Какое слово ты заменил на «силу»?
– Ты слишком хорошо меня знаешь, ma petite.
– Ответь мне.
– Я хотел сказать «непредсказуемости».
Не знаю, это ли он хотел сказать, но нажимать я не стала. Он ответил так, как хотел, а я уже научилась понимать, когда он сказал все, что хочет, и больше ничего не скажет. И научилась после этого не приставать, потому что обычно я только выходила из себя и ничего не добивалась.
– Ладно, верю, что ты не знаешь сам, что мы тут творим. А может кто-нибудь что-нибудь знать, что с нами будет дальше?
– Я об этом подумаю, ma petite. Я никого не знаю, кто когда-нибудь создавал два триумвирата, так тесно связанные, как наши. Но кто-нибудь может дать больше общей информации о триумвиратах, некромантии, или... честно говоря, ma petite, я даже не знаю, о чем можно спрашивать. С такими вопросами я мало к кому из других мастеров мог бы обратиться – они бы увидели в этом слабость. Я подумаю и поищу, кого можно было бы спросить.
Голос у него был встревоженный, что очень нечасто с ним бывает.
– Ладно, я позвоню Марианне и спрошу, не сообразит ли что-нибудь она или ее ковен. Можно даже Тамми спросить, когда они с Ларри вернутся из свадебного путешествия. Она колдунья, и ее церковь много веков имеет дело со сверхъестественными способностями. Кто знает, может, у них архивы есть?
– Очень хорошая мысль, – сказал он. – Дамиан очень огорчен.
– Это еще слабо сказано.
– Не уверен, но если бы он сейчас вернулся к себе в гроб, а тебя бы рядом не было, он бы мог заснуть, я думаю, как ему и полагается днем.
– А если у него опять крышу сорвет?
– Поставь кого-нибудь внизу за ним присмотреть. Только это должна быть не ты, не Ричард и не Натэниел – никто из обоих триумвиратов. Если твой сторож увидит, что Дамиан не спит, сможет тебя позвать, чтобы ты пришла и его успокоила.
Эта мысль мне очень не нравилась, но другой у меня не было. С другой стороны, я не хотела целый день быть сиделкой у Дамиана – да вообще ни у кого.
– Я с ним поговорю и посмотрю, захочет ли он попробовать.
– Если он откажется, что ты будешь делать – целый день держать его за ручку?
В этих словах послышалась едва заметная нотка ревности. Вот уж чего не ожидала.
Я тут же заговорила, не подумав (чего последнее время старалась не делать):
– Ты же не злишься на Дамиана за секс со мной? Это не было намеренно.
– Нет, ma petite, не за секс, хотя мне очень нелегко тебя делить с другими, как бы разумно я себя при этом ни вел. Нет, дело в том, что вы трое объединились всеми четырьмя метками, хотя, не видя вас во плоти, я не могу сказать точно. Но если вы обрели все четыре метки, и вдруг оказалось, что Дамиан может ходить под солнцем, я не могу не спросить себя: не мог бы и я, если бы достроил наш триумвират до конца?
А, вот что.
– Это я могу понять. Но ты вроде бы не больше меня рвался закончить с четвертой меткой. Ты говорил, что не знаешь уже, кто будет хозяином, а кто рабом, учитывая мою некромантию.
– И сейчас я еще сильнее сомневаюсь, но ходить при солнце как при луне – это стоит риска. Если ты потеряла способность командовать Дамианом, то это о чем-то тоже говорит.
– Я потом попробую ему что-нибудь приказать и тебе сообщу.
– Спасибо.
– Но тут дело еще в бессмертии, нестарении, и ни я, ни Ричард не были уверены, что хотим перестать быть смертными.
– Но если ты привязала себя к Дамиану четвертой меткой, то это может быть уже спорный вопрос.
Вдруг мне, стоящей посреди кухни, стало страшно.
– Черт побери! – шепнула я.
– Oui, вы могли уже объединиться всеми метками, и тогда твоя смертность осталась в прошлом. Если это так, то от четвертой метки со мной ты ничего не теряешь.
– А ты приобретаешь способность ходить при солнце, – сказала я и сама услышала, насколько это было недружелюбно, потому что я услышала тщательно скрытую зависть, когда он говорил насчет ходить при свете.
Не могу ему этого поставить в вину, но Жан-Клод слишком давно и тщательно укрепляет свою власть, чтобы не видеть, что ему выгодно. Не могу его обвинять, но хочется. Отчасти мне все еще интересно, из-за чего я ему важнее – из-за силы или из-за любви, и почти наверняка я знаю, что знать этого я не буду никогда. И если честно, он сам этого тоже знать не будет. Любовь, оказывается, совсем не такая милая и прямолинейная штука, как мне хотелось бы. Любовь это не что-то одно, это много всякого. Я могу перед собой признаться, что одна из причин моей любви к нему – что его трудно убить. Шансы, что он из-за меня погибнет, куда меньше, чем если бы он был человеком. И мне это очень нравилось. Я слишком много видела, что может сделать смерть, и в очень молодом возрасте, чтобы не понимать этого.
– Может быть, да, может быть, нет, ma petite. Это скорее искусство, чем наука – по крайней мере, такое создается впечатление.
В голосе его чуть слышно звучала злость.
– Чего ты кипятишься? Это не я говорила на языке, которого ты не знаешь, чтобы от тебя что-то скрыть.
– И это не я, ma petite, трахался с другим вампиром, младшим вампиром, одним из моих собственных подчиненных.
В такой формулировке у него были основания злиться.
– Мне извиниться?
– Non, но я от этого не в восторге. Он получил твое тело, и теперь он свободен от тирании тьмы. Одно из двух я мог бы простить, но не то и другое сразу. Это уже слишком, ma petite.
– Мне очень жаль, – сказала я. – Я ничего этого не планировала.
– В этом я уверен. Я даже уверен, что и Дамиан ничего такого не планировал. Только у тебя, ma petite, может получаться такой случайный секс.
Случайный секс. Как будто я поскользнулась и случайно села на чью-то эрекцию. Но это замечание я не стала произносить. Видите? Умнею. Вслух я сказала:
– Случайный секс – можно сказать и так. Интересно, случится ли мне когда-нибудь приобрести вампирскую силу, не связанную никак с сексом?
– С тобой я не берусь предсказывать, ma petite, твоя некромантия превращает тебя в джокера, но все же сомнительно. Пока что ты усвоила только мои силы, или силы Белль, или какие-то их варианты. Насколько мне известно, все силы Белль построены на сексе, как и мои.
– Ну и ну. Ты хотя бы мог бы дать мне их список, чтобы я имела представление, чего ожидать?
– Могу составить, если ты действительно этого хочешь.
Я вздохнула:
– Нет, расскажешь сегодня вечером при встрече.
– Вечером? Я надеялся, что ты придешь раньше.
– Мы не можем везти Дамиана при дневном свете. С его телом, может быть, ничего и не случится, но вряд ли его рассудок это выдержит. К тому же я сегодня работаю.
– Работа, всегда работа, что бы вокруг тебя ни творилось.
– Послушай, Жан-Клод, ты никогда не видел, что бывает, если я долго не поднимаю зомби. Скажем так: я не хочу, чтобы за мной тащилась вереница сбитых на дороге собак, или, того хуже, ко мне в комнату вломился случайный зомби.
– Ты хочешь сказать, что если твои силы не использовать, они начнут поднимать зомби даже против твоего желания?
– Ну да, я же тебе говорила.
– Ты говорила, что в детстве случайно подняла мертвого. Я так понял, что это было от недостатка тренировок и умения себя контролировать.
– Нет, – сказала я. – Прошли годы, пока я себе в этом призналась, но нет. Если я не поднимаю мертвецов намеренно, это происходит случайно, или за мной начинают таскаться призраки, или духи новоумерших. Особенно эти меня достают: все хотят, чтобы я передала весточку их родным и близким, и всегда это какая-нибудь глупость. «Все в порядке, все хорошо, не беспокойтесь обо мне». Представляешь, каково с такой вестью стучаться в чужую дверь? Мы с вами не знакомы, но ваш покойный сын просил вас разыскать и передать, что у него все хорошо. Нет, больше ничего, ничего срочного, только это. – Я покачала головой. Уже много лет я об этом не думала. – Когда я поднимаю зомби, мертвецы ко мне не пристают.
– Ты уверена, ma petite?
Замечание было с некоторой долей веселья, но на мрачные темы.
– Ты не мертвец, Жан-Клод. Я видала мертвецов, и кто бы вы, вампиры, ни были, когда вы на ногах, мертвецами вас не назвать.
– Было время, когда ты так не думала. Когда-то, помнится, ты звала меня красивым трупом.
– Слушай, я была молода и не слишком разбиралась.
– И теперь ты твердо уверена, ma petite, что я не просто «симпатичный покойничек»?
Снова он меня цитирует.
– Да, уверена.
Он рассмеялся своим фирменным смехом, бархатным прикосновением, от которого мурашки по коже.
– Рад это слышать, ma petite. Ты говоришь по-итальянски?
– Нет, а что?
– Ничего, пустяки, – сказал он. – Увидимся вечером, ma petite, с тобой и твоими новыми друзьями.
Я стала было объяснять, что это не новые друзья, но он уже повесил трубку. Уже сама вешая трубку, я поняла, что надо было соврать насчет итальянского, но черт меня побери, я плохо умею врать и первая реакция у меня – сказать правду. Что впитано с молоком матери, не вышибешь, как ни старайся.
Глава двадцать четвертая
Сторожить Дамиана мы послали Грегори в его кошачьей шкуре. Он, пожалуй, был единственный в доме, не связанный со мной метафизически. Ну, да, еще Фредо и доктор Лилиан, но Фредо ее одну не оставит, а Лилиан сказала, что еще с рукой Ричарда не закончила. Так что методом исключения был назначен Грегори.
Уходя кошачьей походкой и подрагивая пятнистым хвостом на очень человеческой задней стороне, Грегори проинформировал меня:
– Мне сегодня быть на сцене в «Запретном плоде», а в таком виде я туда не могу идти. Жан-Клоду придется поискать мне замену.
Он по-кошачьи показал зубы и скрылся за углом.
– Что значит – должен быть на сцене? – спросила Клер.
– Он стриптизер в «Запретном плоде», – объяснила я.
Рот ее сложился в изумленное «о». Не знаю, почему, разве что мир ее настолько защищен, что оказаться в одной машине со стриптизером – событие. Ради ее рассудка я понадеялась, что мир ее все же пошире.
– Но я не поняла, почему он не может сегодня... – она сделала неопределенный жест рукой, – выступать?
Ричард избавил меня от необходимости читать лекцию.
– Не забывай, что после превращения в животное тебе приходится сохранять этот вид шесть-восемь часов.
– Я думала, это потому что я новенькая.
Ричард мотнул головой, поморщился от боли при этом жесте и сказал:
– Нет, большинство оборотней проводят от шести до восьми часов в зверином облике, а потом, после возвращения человеческого образа, теряют сознание на два-четыре часа.
– Сядь, – сказала доктор Лилиан, и по голосу было слышно, что неповиновения она не ожидает.
Он опустился на тот же стул, с которого встал. Возле глаз и губ у него залегли складки, какие бывают, когда по-настоящему больно. Сильно Дамиан его порвал?
Клер попыталась помочь ему сесть, но не знала, видно, как его держать, потому что он здоровой рукой оперся на стол. Она как-то неуверенно наклонилась над ним, желая помочь, но не зная, как.
– Но ты ведь не остаешься в облике зверя шесть часов, и не теряешь сознание, превращаясь обратно.
– Он – твой Ульфрик, – сказал Фредо. – Царь слабым не бывает.
Голос у него был слишком низкий даже для его широкой груди.
Клер покосилась на него, будто ей неуютно было в его присутствии. Может быть, из-за ножей.
– А ты тоже теряешь сознание, возвращаясь в человеческий вид? – спросила она таким же неуверенным, как взгляд, голосом.
– Нет.
– А я да, – сказал Натэниел и улыбнулся ей. – Остальных не спрашивай, тебе будет неприятно, потому что они тоже не отключаются.
– А ты давно уже... – голос изменил ей.
– Леопард-оборотень? – договорил он за нее.
Она кивнула.
– Три года.
Я быстренько прикинула в уме.
– То есть Габриэль тебя обратил, когда тебе было семнадцать?