помочь.
В романе о жизни венгерской
деревни, притом деревни не современной, а XVII века, герой выражается так:
“Перед лицом компетентных судей... я изложу оправдывающие меня моменты ”.
“ Ситуация развивалась по
инерции ” - и это о любви...
Читаешь такое - и уже не
веришь ни авторам, ни героям, ни их чувствам. Потому что слышишь не крестьян
Средневековья, не романтических юнцов - современников Шекспира или
Наполеона, не живых мальчишек и девчонок, а заседание вполне современного
месткома. Ведь все это чистейший, классический канцелярит. И обилие чужеродных
иностранных слов - быть может, самая верная его примета, поистине самый “ характерный
симптом ”.
Не собираюсь, подобно
ретроградам начала прошлого века, объявлять гоненье на все иностранное и
вступаться за “мокроступы”. Со школьной скамьи нам памятны строки из “Евгения
Онегина”:
Она казалась верный снимок
Du comme il faut... (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.)
И еще:
...Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический словарь.
Мораль, как говорится, ясна:
иноплеменные слова и речения не грех вводить даже в самую высокую поэзию.
Но - с тактом и с умом, ко времени и к месту, соблюдая меру. Ведь и
сегодня многое, очень многое прекрасно можно выразить по-русски.
Общеизвестно: когда-то
иностранные слова, особенно с латинскими корнями, приходили в нашу страну
вместе с новыми философскими, научными, техническими понятиями и явлениями, для
которых в русском языке еще не было своих слов. Многие прижились и давно уже не
воспринимаются как чужие. Но еще Петр I, который так рьяно заставлял
|
|
домостроевскую Русь догонять Европу во всех областях, от кораблей до ассамблей,
вынужден был запрещать чрезмерное увлечение иностранными словами. Одному из
своих послов царь писал: “В реляциях твоих употребляешь ты зело много польские
и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно;
того ради впредь тебе реляции свои к нам писать все российским языком, не
употребляя иностранных слов и терминов”. Век спустя на защиту родного языка
встает В.Г.Белинский: “Употреблять иностранное, когда есть равносильное
русское слово, значит оскорблять и здравый смысл, и здравый вкус”. Пройдет еще
век, и на ту же тему В.Маяковский напишет “О фиасках, апогеях и других
неведомых вещах”:
Чтоб мне не писать впустую оря,
мораль вывожу тоже:
то, что годится для иностранного словаря,
газете - не гоже.
Казалось бы, если газете не
гоже, то художественной прозе и поэзии уж и вовсе не к лицу. Но именно от газет
(а затем и от радио, еще позже - от телевидения) пошло все шире, все
напористей и в обыденную жизнь, и в литературу то, что годится лишь для иностранного
словаря, для сугубо специальных статей и ученых трудов.
Не только в газетных статьях
и очерках, но и в рассказах, и в романах счету нет этим самым интуициям,
результатам и моментам, всевозможным дефектам,
фиаскам и апогеям.
Особенно легко эта словесная
шелуха проникает в перевод. Переводчику непозволительно забывать простую
истину: слова, которые в европейских языках существуют в житейском,
|
|
повседневном обиходе, у нас получают иную, официальную окраску, звучат
“иностранно”, “переводно”, неестественно. Бездумно перенесенные в русский
текст, они делают его сухим и казенным, искажают облик ни в чем не повинного
автора.
И вот скромные домашние
хозяйки, трехлетние карапузы, неграмотные индейцы, дворяне, бюргеры, бедняки,
бродяги, легкомысленные девчонки - все без разбору, во все века и эпохи,
при любом повороте судьбы, в горе, радости и гневе, объясняясь в любви,
сражаясь и умирая, говорят одним и тем же языком:
“Передо мной встает проблема...”
“Это был мой последний шанс...”
“В этот роковой момент...”
И читатель не верит им, не
видит и не ощущает ни радости, ни горя, ни любви. Потому что нельзя передать чувство
языком протокола.
Вот тут и должен стоять на
страже редактор! Нет, не писать за переводчика, а просто отметить
слова-канцеляризмы грозной редакторской “галочкой” на полях. Ведь любому
грамотному человеку нетрудно самому избавиться от этих словечек, найти
простейшую замену:
“Передо мной трудная задача...”
“Это была моя последняя надежда...”
“В эту роковую минуту...”
Нет, право же, трудно
сочувствовать героине современного романа, если, огорченная неладами с любимым
человеком, она не пытается понять, что произошло, а
начинает анализировать ситуацию. Пожалуй, читатель не
посочувствует, а усмехнется или зевнет. И как легко вовсе обойтись без этой
самой ситуации! В крайнем случае довольно сказать - обстановка,
положение. Не надо анализировать, можно оценить,
взвесить, обдумать.
И в минуты сильного волнения,
|
|
внезапного испуга или горя куда вернее человеку потерять не контроль (controls),
а власть над собой, самообладание, утратить хладнокровие, даже - потерять голову!
Если о герое сказано, что
once more he was optimistic, перевести надо не “он вдруг опять загорелся оптимизмом ”,а хотя бы: он снова воспрянул духом. Неуместно во внутреннем
монологе: он на все смотрит слишком пессимистически. Вернее -
смотрит слишком мрачно, все видит сквозь черные очки...
И очень плохо - “он
ощутил глубокую депрессию ”. В подлиннике-то depression, но
по-русски все-таки уныние, а еще лучше просто: он совсем пал
духом.
Женщина в трудную минуту немногими
обыденными словами резюмировала то, что было у нее на душе, а надо бы: выразила,
высказала.
Человека, одержимого
мучительной, неодолимой страстью, на миг “охватило чувство какой-то
экзальтации ”. Право, ничуть не менее выразительно прозвучал бы самозабвенный
восторг.
“Теперь, вооруженная...
любовью, она прекрасно видела все возможные ходы, все соблазны и альтернативы. Интуиция подсказывала ей...” Неужели о чувствах, о глубинных душевных
движениях не лучше сказать: она видела все соблазны и распутья, чутье подсказывало ей...
“Но с годами такого рода
импульсы значительно потеряли в силе”, - говорит старик, которому не
грех бы выразиться проще: Но с годами такие порывы почти утратили надо
мной власть.
Другой герой действует,
“повинуясь внезапному импульсу ”. Не лучше ли - побуждению,
порыву или даже просто - неожиданно для себя?
Или вот о взаимоотношениях
сестры с братом: “Выслушивая его проекты, она всегда умела
подсказать какую-нибудь дополняющую или улучшающую их деталь ”. А
вернее: Что бы он ни задумал, она всегда умела подсказать
какую-нибудь мелочь, от которой его планы становились еще полнее
и лучше.
Из разговора тех же сестры с
братом о старике-отце: “Все же нам следует относиться к нему с максимальной
снисходительностью, в последнее время я замечаю в нем разительную
перемену”.
Не естественней ли живому
человеку сказать: “Нам надо быть как можно снисходительнее к нему, в
последнее время он очень переменился”?
Мать боготворила
новорожденного сына: “Видимо, он был для нее компенсацией за все, что
она утратила”. А по-человечески верней бы: он был для нее наградой, он
вознаградил ее за все, или, наконец, - возместил ей все, что она
утратила.
“ Поговорить с ним было
единственной компенсацией ”, когда можно: только разговоры
с ним и вознаграждали...
“Как чудесно он реагировал...”
на улыбку любимой женщины - так передается в современном романе мысль
женщины о любимом человеке! Верней бы: как чудесно он отзывался,
откликался на ее улыбку.
Счету нет оборотам вроде “ отреагировал
на ее слова” вместо - откликнулся, отозвался на них;
“трудно предвидеть их реакцию ” вместо - предвидеть, как
они к этому отнесутся; “ бурная реакция ” вместо,
скажем, волнение или возмущение.
Молодая женщина ищет выход из
сложной трагической путаницы личных отношений. “Она проснулась, лежала и думала
повышенно интенсивно, как всегда бывает рано утром”. А не стоило
ли обойтись без учено-казенной интенсивности, даже если она и
есть в подлиннике? К примеру, человек может думать напряженно,
сосредоточенно; может четко, ясно работать мысль. Можно
найти и еще слова и выражения, которые отвечали бы характеру и настроению
героини. Она рассуждает трезво, расчетливо, но все же перед нами внутренний мир
человека, а не доклад агронома о севе.
А уж когда повествование
отнюдь не рассудочно и не холодно, когда герой взволнован, потрясен каким-то
сильным чувством, стократ неуместны чужеродные, газетные слова - они
только расхолаживают читателя.
“Смысл всего происшедшего
дошел до него благодаря интуитивному проблеску”. Да просто человека
вдруг осенило, озарило!
“Сходство ситуаций
разительное ”, - думает некто в минуту смертельной опасности,
вспоминая, что и другой попал в такую же переделку, но чудом
остался жив.
Человек, горячо и преданно
любящий, вдруг узнал, что ему не отвечают настоящей взаимностью, его полюбили
“с горя”. Потрясенный, он не знает, как теперь посмотреть в глаза любимой.
Никогда еще предстоящая встреча с нею так его не пугала, не радовала так мало...
А в переводе сказано, что никогда еще он не шел к любимой женщине “с меньшим энтузиазмом ”.
И в самой обыденной жизни
герои, в том числе и дети, вдруг что-нибудь принимают с энтузиазмом, когда
уместнее сказать - с восторгом, радостно, даже весело!
* * *
Бездумное, механическое
внесение иностранного слова в русский текст нередко оборачивается и прямой
бессмыслицей. Искажается не только чувство, образ, становится
невнятной и мысль. Особенно опасно это в переводе. Вместо того,
чтобы вникнуть, вдуматься в то, что сказано у автора, и раскрыть, донести до
читателя суть, настроение и окраску сказанного, иной переводчик просто калькирует
одно за другим слова подлинника, передает их первое по словарю буквальное
значение.
Англичанин, один из “столпов
общества”, в современном романе произносит: I don’t believe in segregating the
sexes. Anachronistic. Переводчик покорно переносит на русскую страницу: “Я не
сторонник сегрегации. Анахронизм ”. “Пол” целомудренно
пропущен. Фраза получается рубленая, не разговорная, да притом для нашего
читателя загадочная, непонятная: для него сегрегация связана с прежней
обстановкой в ЮАР, но вовсе не с обычаями английского “света”, где после обеда
мужчины остаются выкурить сигару, а дамы переходят в гостиную поболтать о своих
дамских делах. И перевести надо не дословно, а в соответствии с характером
говорящего примерно так:
Глупый это обычай, что после обеда дамы уходят. Анахронизм
какой-то. А при другом повороте вместо анахронизма преспокойно
можно сказать: это безнадежно устарело.
Другой перевод, другая
загадка. Что это, по-вашему, значит: “Он изводил ее своим пафосом ”? Как
часто переводчик механически берет из подлинника слово pathos, pathetic, не
вдумываясь, не раскрывая его значения. А ведь в одном случае это значит, что
человек или поступок был трогателен, в другом - жалок, а в приведенной фразе верней: изводил ее своими жалобами, нытьем.
Порой доходит до анекдота:
“Всякий, кто хоть раз видел
неистовый, сифонообразный протест разъяренной и перепуганной кошки,
сможет представить себе реакцию (тетки) на постыдное намерение
племянника”.
Что означают эти reaction и
protest и siphon-like? Очевидно: кто хоть раз видел, как шипит и фыркает
(точно сифон с содовой) разъяренная кошка, ясно представит себе тетушкин отклик
(или - как встретила тетушка намерение племянника)! В этом духе и
написал другой, настоящий переводчик, потому что от “сифонообразного” перевода
редакция, к счастью, отказалась.
* * *
А какую бестактность, душевную глухоту выдает подчас бездумное употребление иностранного слова!
Банда расистов избивает
негра, и в переводе получается: “Они перехватывали друг у друга привилегию сбивать
его с ног”. “Привилегия” тут бессмысленная калька. Переводить надо было не
слово, не букву, а дух и смысл: каждый старался первым добраться до него
и сбить с ног.
Канарейка “быстро сориентировалась ”в незнакомой обстановке. Несчастная пичуга, не по крылышкам ей такая нагрузка!
Надо хотя бы - освоилась. Да и о человеке почти всегда лучше
сказать не сориентировался, а разобрался, освоился,
догадался, нашелся.
Страсть к иностранным словам
порождает иной раз самые странные и дикие словосочетания, безвкусицу, стилевой
разнобой.
“Да, некоторые контакты...выходят боком ”!
“Все это страшно нелогично, но... колдуны... народ алогичный ”. Хотя бы уж: не
признают логики, чужды логике, что ли!
“Все эти реплики приходилось
выкрикивать во всю глотку ”.
Герой рассказа (пусть даже
фантастического, и пусть даже имя его Питатель) лягнул другого (по имени
Аккумулятор) - но безрезультатно! Вот уж поистине
стилистическая каша! А надо бы: лягнул, но промахнулся, либо -
но без толку, но это не подействовало (или уж, для пущей
иронии, - не возымело действия!).
“ Дерзновенный моментально подвергнется
казни” - не правда ли, странное сочетание? В стилизованном, намеренно
архаизированном повествовании это моментально поистине торчит колом.
“В старину все деревенские
новости концентрировались у колодца ”! И это не перевод!
Или в телепередаче: “Я не
могу сконцентрироваться ” - вместо сосредоточиться,
подумать.
“Экономика страны базируется
на четырех китах ”! Да, спокон веку Земля - и та стояла
на трех китах, пускай уж и экономика на них стоит, пускай опирается
или покоится. Но когда на бедных животных она со всей
канцелярской тяжеловесностью базируется, даже у выносливых китов
мороз по коже!
О планете Венера: “Огромный,
теплый, влажный мир - вот чем был новый фронтир Земли”. Так говорит
в фантастическом рассказе возница, и переводчик не чувствует
возникшей разностилицы, несовместимости этих слов, взятых, что называется, из
разных ящиков.
Это непереведенное frontier
попадается в фантастике не раз, а нужно ли оно - большой вопрос! “Людям
нужен новый фронтир ”. Если недостаточно уже привычных пионеров,
первопроходцев, первооткрывателей, покорителей новых земель и
новых миров, можно поискать что-нибудь другое, но понятное,
русское, не разрывающее ткань русского повествования. Куда верней перевести не
дословно, а раскрыть: людям (человечеству) нужно идти вперед,
открывать новые просторы, надо, чтоб было где приложить свои силы и
проявить мужество.
Нет, не надо о тумане над
озером писать: “Ветер формирует из его клубов полосы”, а о толстой
женщине, застрявшей в дверях: “Она блокировала вход”! И не надо в 1751
году баррикадировать дверь, когда человек попросту накрепко, наглухо
запирает ее на все засовы. Тут уж слово плохо согласуется не только со своими
соседями, но и с эпохой: тогда оно еще не было столь привычным,
как после Французской революции, и вряд ли попало бы в простой, житейский
обиход.
* * *
Необдуманное перенесение
чужого слова в русский текст нередко подводит переводчика, играет недобрые
шутки и с автором, и с читателем. Возникают неточности и ошибки.
“ Абсолютно безапелляционный
оппонент ” - упрямый, не переспорить? А смысл: он меня убедил!
И уже не в переводе:
“Спортсмен выполнил упражнение с апломбом ”. Но апломб, излишняя самоуверенность -
вряд ли достоинство, спортсмен просто действовал уверенно.
В переводах не редкость “ офицеры
полиции”, а у одного переводчика появились даже шофер - “ младший
полицейский офицер, одетый (!) в штатское ”, и “ офицеры
справочного стола ”. Все это, мягко говоря, престранно. Английское
officer далеко не всегда “офицер”, а здесь все это попросту полицейские (иногда
даже сыщики в штатском!) либо служащие, чиновники.
Не раз и не два встречаешь политиканов
там, где politician вовсе не окрашен авторским неодобрением и означает
просто - политик, политический деятель (“Толпа почтительно
расступилась перед группой политиканов и чиновников”).
В рассказ польского автора
вкраплены английские слова. Крейсер называется “ Брейв ” (надо бы
перевести - “ Отважный ”, “ Храбрый ”). А
из динамика в переводе “загремел голос спикера ”! Но это же не
английский парламент! И speaker здесь попросту - диктор.
У писателя-фантаста в лаборатории
стоит большой танк со стеклянной крышкой, резиновыми трубками и
проводами. Он упоминается опять и опять. В русский обиход танк вошел в
ином, военном обличье. А здесь tank - бак, резервуар. Это
второе значение, не столь широко известное, в ходу главным образом в химической
промышленности, и переводчик напрасно загадывает читателям загадки.
В рассказе о Первой мировой
войне офицер “ощупал карманы своей туники ”. Какие уж там у
античных туник карманы и какие туники в 1914 году! Просто переводчик увидел
знакомое слово да так и перенес его в русский текст - и не вдумался в то,
что получилось, не заглянул в словарь, где ясно сказано, что tunic -
просто мундир!
Анекдот? Ох, немало у нас
таких анекдотов. И хорошо, если редактор вовремя заметит, что в переводе люди
“медленно поднимались к небу, точно на могучем элеваторе ”. В
отличие от чисто английского lift, в Америке elevator - лифт, подъемник,
но для нас элеватор все-таки зернохранилище!
А как быть, если редактор
ошибки не заметил? И вдруг читатель с недоумением обнаружил, что планета Венера
стерильна? Это уже прямое вранье, английское sterile здесь никак
нельзя переносить в русское повествование. Писатель-фантаст хотел сказать, что
планета бесплодна, лишена жизни.
Дико звучит в серьезной
философской повести: дружба наша импотентна. В подлиннике
impotente означает - бесплодна, напрасна, бессильна, ни одному из “друзей” ничего не дает. Но ни сам переводчик,
ни редактор в журнале, где напечатан был перевод, не почувствовали, как
пародийно, нелепо исказило авторскую мысль необдуманно взятое взаймы слово.
Ведь в русском языке оно имеет не то значение, вернее, у нас значение его более
узко, ограниченно, чем во французском или в английском.
Слово, взятое из подлинника
механически, оставленное без перевода, не рождает живого образа, не передает
ясно мысль иностранного автора. На таком слове читатель поневоле спотыкается, о
цельности впечатления и восприятия нечего и мечтать.
* * *
Ну, а если иностранное слово
не искажает чувства? Не затуманивает мысль? Не приводит к стилистическому
разнобою и прямым ошибкам?
Все равно в огромном
большинстве случаев оно не нужно, даже вредно: разрывает художественную
ткань, придает бытовой, лирической или трагической прозе официальную,
казенную окраску.
Повествование вовсе не
требует газетной официальности, и все-таки читаешь: “Если бы поехали туда всей
компанией, мы бы все реорганизовали ” - вместо: перестроили,
переделали, устроили по-другому. (Ведь это компания в самом
обыденном, простом значении слова, а не торговая фирма.) А нам “остается сидеть
здесь маленькой группой, обреченной на деградацию ” (вместо -
на вырождение или даже вымирание).
Люди, уцелевшие после
катастрофы, “осознавали, что им остается только одна альтернатива: умереть
с голоду или разделить судьбу ушедших”, - да просто они оказались перед
выбором, а может быть, и “выбор” не нужен, просто: людям оставалось
либо умереть, либо...
Отец рассуждает о будущем
своей маленькой дочки: “...мир, в котором ей предстоит расти, вряд ли будет находить
пользу в сюсюканье, в эвфемизмах, наполнявших мое детство” (а
куда как лучше - в недомолвках и полуправде). И он
старается “говорить с ней об ужасных и причудливых зрелищах с одинаковой
объективностью ”. А право, не худо бы перевести все это на обычный
человеческий язык: отец старается говорить правду, говорить
честно, откровенно обо всем, что попадается девочке на глаза страшного и
удивительного.
Другой отец, человек чуткий и
скромный, опасается своей старомодностью дискредитировать сына-подростка
в глазах соучеников. По всему настроению, по складу характера куда правдивей
прозвучало бы: опасается уронить сына в их глазах. А в каких-то
других поворотах можно бы сказать и осрамить его, повредить ему...
Свадьбу справили конфиденциально. А нельзя ли: без огласки, без шуму? Мало ли слов и
оттенков, которыми ту же мысль можно отлично выразить по-русски! Или в обычном
житейском разговоре: “Я тебя не критикую ”, когда надо бы
просто - не осуждаю.
Чем лучше повесть или
рассказ, чем одаренней и человечней автор, тем обидней читать (даже не в
переводе), что, допустим, два голоса корреспондировали друг другу
(вместо - отзывались, перекликались, как-то соответствовали,
что ли). И дико слышать, что “после смерти отца все братья и сестры (Леонардо
да Винчи) вступили в коалицию ”, чтобы лишить его -
незаконнорожденного - наследства.
Случай очень показательный и
опять не из перевода. Теоретик поучает поэта. Может быть, и не очень удачна
строка “два наводненья с разницей в сто лет”, но что взамен “неточной”
разницы предпочел бы увидеть критик? Более точное (и такое поэтичное!)... интервал.
Перевод современного романа.
Герой “мгновенно пожалел о своих словах. Даже на него самого они произвели шоковое
впечатление ”, то есть он и сам поражен, потрясен тем,
что у него вырвались такие слова. А шоковое бывает состояние - и
это уже из обихода “Скорой помощи”. И странно “ человеческий постфактум ”,уместней бы - послесловие к судьбе, развязка судьбы.
В газете кто-то горячо
отстаивает чистоту русского языка, а на другой полосе - беседа “за круглым
столом”, да не о чем-нибудь, о поэзии, и уважаемые собеседники не раз
повторяют: “поэты одной генерации ”, “каждая последующая генерация ”...Ну почему о поэзии надо говорить не по-русски? Чем не угодило сим
знатокам слово поколение, которым не брезговал Пушкин?
Конечно, переводчик, не
совсем глухой к слову, просто не сможет вложить в уста героя возглас:
“Прекратите вашу аргументацию! ” В подлиннике No arguments! -
но живой нормальный человек скажет хотя бы: не спорьте, довольно
споров. Такую откровенную кальку встречаешь только в очень плохом
переводе (что, увы, тоже не редкость). Примеры же не столь разительные,
нелепости чуть менее вопиющие попадаются на каждом шагу.
Человек пишет апология там,
где достаточно восхваления, люди привилегированные - там,
где вернее и выразительнее сильные мира сего, “семья, базирующаяся
на корысти” вместо основанная, построенная...
Даже в газетной статье или
очерке, тем более в обыкновенном повествовании далеко не всегда надо писать,
что человек или явление доминирует, лучше - господствует,
преобладает, берет верх; ни к чему монополизирует там,
где вполне довольно присваивает. Незачем говорить “описания эти
истинны и универсальны ”, когда можно сказать, что событие или
явление описано правдиво и всесторонне (либо, быть может, – со
всей полнотой).
“Он обошел молчанием абсолютно
нетипичный эпизод ” - не лучше ли совершенно исключительный
случай?
“Она поддерживала с нами
постоянный контакт ” - а женщина попросту часто виделась (встречалась)
со своими друзьями!
В таком же неофициальном,
житейском повествовании вдруг читаешь: “Теперь он вывернется наизнанку, чтобы
реабилитироваться ”. А надо бы просто: оправдаться!
Или: “ Парк...
реабилитировал (в глазах героя)... короля” (самодура, который, однако, этот
парк неплохо устроил) - опять же довольно бы: оправдал! Тем
более что рассказ - о событиях вовсе не официальных, и казенные, газетные
словеса тут не требуются.
“Ты ее идеализируешь ” -
иногда можно и так. Но в живом разговоре двух простых, не склонных к
книжности людей вернее хотя бы: Не такая уж она хорошая, как тебе
кажется.
В нашу речь прочно вошло:
энергичный человек, энергичные действия (хотя подчас ничуть не хуже -
решительные). Но незачем людям говорить энергично или даже “полным энергии голосом”,
верней: бодро, властно, с силой, напористо, смотря
по характеру и обстановке. В девяти случаях из десяти о человеке лучше сказать,
что вид у него не импозантный, а внушительный или солидный
(в каком-то повороте даже, может быть, величественный) А если люди
сражались “действенным, но малоимпозантным оружием бюрократизма”, то
можно лишь пожалеть, что редактор не предложил заменить малоимпозантное хотя
бы на малопочтенное.
“...Были симптомы, внушавшие
опасения”. Но ведь это о чувствах и настроениях людей, медицина тут не при
чем - уместнее русское слово: некоторые признаки внушали опасения.
Незачем he was disoriented
переводить “он получил дезориентирующие сведения” - лучше неверные, и нет нужды в обиходном разговоре жаловаться, что собеседник тебя “совсем дезориентировал ”,достаточно: запутал, сбил с толку.
Как ни печально, иной
переводчик способен написать, что героиня “ находилась под действием ложной