Ш У Т О В
Ю Р И Й А Л Е К С Е Е В И Ч
НАЧИСТОТУ
Город ГАТЧИНА
Год
Представленные в данном сборнике стихотворения написаны в 1994 – 1999 годах. Любое из них – гражданственное, лиричное, шутливое – отражает точку зрения автора на те или иные события в России последних лет, оценку близкого и далёкого прошлого страны через призму современных реалий, попытку взглянуть на происходящее глазами человека, остро переживающего за судьбу своей Родины.
Автор старается быть предельно искренним и откровенным, говорить начистоту, надеясь, что читатели вместе с ним найдут для себя ответы на вопросы, волнующие их сознание и душу.
Редактор: Анатолий Петрович НЕХАЙ
1. М Ы
НАЧИСТОТУ
Возьми перо, тетрадь, чернила,
Запрись в укромном уголке,
И боль, что сердце накопило,
Отправь пульсировать в строке.
Пусть неказистым будет почерк,
Слова – просты, как голыши,
И завтра утром не захочешь
Прочесть их заново. Пиши!
Пиши и думай ненатужно –
Никто не дышит за плечом,
А пред самим собой не нужно
Изображать, что «Всё путём!»
Как другу в сутолоке боя,
Доверься чистому листу.
Наедине с самим собою
Поговори – начистоту.
МЕНЯ НЕ СПРОСИЛИ
Ну, зачем я родился в России
Среди елей, берёз и болот?
Понимаю – меня не спросили
В тот Победою памятный год.
Обнищала страна, запустела,
Но тогда, после лютой Чумы,
Её имя, как песня звенела,
Потрясая сердца и умы.
И весь мир, от мала до велика,
От холодных и тёплых морей,
За своё избавление от Лиха
Благодарно склонялся пред ней.
И сегодня в России погано,
Тяжело, как полвека назад, –
Это вскрылись забытые раны
И болят, и болят, и болят.
Не впервой! Не завоет от боли,
На колени, взмолясь, не падёт.
Она вылечит язвы и хвори
Среди елей, берёз и болот.
Я родился в голодной России
И с тех пор от неё – никуда!
Хорошо, что меня не спросили,
А не то бы – горел от стыда!
ПРОШЛОЕ
Что – прощлое?
Минуты роковые,
Как наяву, видения во сне,
Где умершие –
Снова, как живые
И с нами существуют наравне.
Что – прошлое?
Да это же мы сами,
Но только помоложе
И глупей,
С открытыми доверчиво глазами,
Да ищущие тропки попрямей.
Что – прошлое?
Оно не преходяще
И самому себе подчинено.
Лишь память между ним
И настоящим –
Связующее, прочное звено.
Из прошлого
Бессильными, нагими
Пришли мы
И такими же уйдём.
А те, кто нарисуют нас другими,
Распишутся в невежестве своём.
МЫ
Мы все – порожденье
Двадцатого века,
Эпохи безвременья
Абстрактные некто.
В обратные стороны,
Толпою и порознь,
Толкаем Истории
Маневренный поезд.
Мы – три поколения,
От дедов до внуков,
Без собственно зрения,
Без именно слуха.
Скромны по фамилии,
На вид – ординарны,
С рожденья – дебильные,
А в смерти – бездарны.
На юге, на севере,
В Европе и в Азии,
Мы – нищие, серые,
Зараза к заразе.
Нам место указано
Вблизи от параши.
«Потерпите!» – сказано
Учителем нашим.
Мы верим Ведущему –
Раз надо, так будем,
Во имя Грядущего
От нас не убудет.
Работаем яростно
Как черти, как звери…
До ночи безрадостной
В оковах постели.
И там, неосмысленно,
В бреду сновидений
Приходит к нам истинный
Момент откровений.
И черви сомнений
Берутся за дело
У трёх поколений –
От внуков до дедов.
Мы есть населения
Безликая масса,
Объект разделения
По зонам и классам.
Мы – крестики, нулики,
Живые предметы.
В колоде у жуликов –
Шестёрки, валеты.
Асфальт, перевязанный
Бинтами разметки,
Вагоны багажные
С окощками в клетку.
Мишени тиражные
Для боя дуплетом,
Рулоны бумажные
Для туалетов.
Продукт, приготовленный
Для дьявольской тризны,
Три раза просоленный
И сожранный трижды.
Три раза изверженный
Поганым навозом
И трижды отверженный
Устройством отхожим.
Но в час пробуждения
От ужаса правды,
Мы благу прозрения
Пришедшего рады.
Мы – три поколения,
Мы – полмиллиарда
Пожили «по Ленину»,
И – больше не надо!
КЛАПАН ДУШИ
Отчего матерятся мужчины,
Щедро соль высыпая из уст,
Безо всякой, казалось, причины
И в крутом возбуждении чувств?
Кто-то скажет: «Такое возможно
Лишь у тех, кому чужд интеллект!»,
Но ведь кроют смачней, чем сапожник,
Иногда и министр, и... поэт.
Это верно, что ухо эстета
Не выносит забористый мат.
Но душа сквернослова при этом
Облегчается в тысячу крат.
Отчего матерятся мужчины?
Оттого, отчего всякий раз
У прекрасной людской половины
Появляются слёзы из глаз.
От мужской неспособности плакать,
От бессилья, от боли, от лжи…
Просто слово отборное – клапан
До предела дошедшей души.
Не клоните тогда лицемерно
Возмущённой своей головы.
Вас пошлют на три буквы мгновенно
И, по-своему, будут правы.
ВОЖАК
Вечно что-то не так
В человеческом мире…
Волчий выбран вожак
За отличие в силе,
За чувствительный нюх
И стремительный разум,
За влиянье на сук
Лишь движением глаза.
Он в соседнем лесу
На виду у кордона
Ловко режет косуль
В рамках волчьих законов.
Но на красный флажок
При облаве на стаю
В одиночку прыжок
Он готовить не станет.
В нём звериный инстинкт
И упругое тело
Шанс дают увести
Всех волков от расстрела.
И запутать борзых,
Словно глупых баранов,
А, отбившись от них,
Вновь зализывать раны.
Настоящий вожак
Сотней шрамов отмечен…
Всё не так у собак
И… в роду человечьем.
ИСТОРИЯ КРЕМЛЯ
Палаты белые просторны,
Обильны яствами пиры,
И голоса певцов задорны,
И девки ликами милы.
И царь умён, и рожь – в запасе,
И тих ливонец за Десной,
И дань посильную согласен
Платить без бунта люд честной.
Но злозавистливы бояре,
Продажны пьяные стрельцы,
И за спиною Государя
Грызётся челядь, яко псы.
Высоки каменные стены,
Запоры кованы у врат,
Но червоточиной измены
Уже изъеден младший брат.
Его предательскому зову
Уже внимает лиходей,
С ворот отброшены засовы,
И страж заколот у дверей.
И на полу, и на перинах
Уже алеет кровь царя…
И с каждым новым властелином
Страшней история Кремля.
РЯЖЕНЫЕ
Рядится пёстрое дворьё
В кресты, мундиры, банты, кожи
И интригует за своё
Родство с помазанником Божьим.
А тот, устав от сытых рож,
Надев костюм простолюдина,
Уходит тайно от вельмож
В корчму испытанного финна.
И хлещет кислое питьё
На равных с боцманом немытым,
И за поганое житьё
Ругает царских фаворитов.
Наутро грязного царя
Отмоют ряженые франты,
А он, похмелием горя,
Сорвёт с проклятого ворья
И парики, и аксельбанты.
ШУТЫ
Всегда близ царей суетились лакеи,
Державному благу усердно служа,
И в каждом под золотом шитой ливреей
Таилась от глаз воровская душа.
И были лакеям презреннее чёрта,
Из черни поганой, уродцы-шуты
За то, что они не боялись в остротах
Учить Государя и быть с ним на «ты».
За то, что над ними шуты веселились,
А им приходилось ощеривать рот,
Зато, что шуты государеву милость
Ценили не больше удачных острот.
Лакейские нравы, холуйские хари
У трона, в Палатах, в пределах страны
Плели воровство за спиной Государя,
И только шуты оставались честны…
И ныне, как прежде, поганят лакеи,
Как жирные мухи Державы лицо.
Куда ни взгляни, всё ливреи, ливреи…
И нет среди них шутовских бубенцов.
КУЧЕР
Однажды кучер барину помог
Спастись в дороге от лихого люда.
За это был допущен за порог,
За стол посажен им и назван другом.
Он стал носить исподние шелка,
Сменил кафтан на китель в позументах,
И скоро превратился в барчука,
Усевшись рядом с барином в карету.
Ему прислуга источала лесть,
И хам поверил, что он тоже барин,
Что у него талант от Бога есть
Как тройкою когда-то, править балом.
Лакейский голос приобрёл металл,
Лицо же стало барского надменней,
И он уже бесстыдно рассчитал –
Прибрать к рукам хозяйское владенье.
Но только зря уверовал всерьёз
Презренный хам в свою незаменимость.
Господское терпенье истощилось…
И вновь в конюшне он гребёт навоз.
ЧИНУША
Я – самодержец, пуп земли,
Наместник Бога.
Мой кабинет равновелик
Его чертогам.
Мой лик – икона, кресло – трон,
Ковёр – держава.
И секретарь, и телефон –
Моя управа.
Я неподсуден, деловит,
Непререкаем,
Я беспощаден и на вид
Непроницаем.
Я мановением руки,
Кивком ничтожным
Легко возвышу до слуги,
И уничтожу.
Я прозорлив и справедлив,
Я – гениален.
Я вне морали и молитв
И вне реалий.
Я вездесущ, незаменим
И буду вечен,
Пока холопством одержим
Род человечий.
РАЗГОВОР С ФЕЛИКСОМ
Ну, что глядишь, железный Феликс,
Суровым взглядом со стены?
Неужто всё ещё не веришь,
Что нет уже твоей страны?
Что вместе с ней почили в бозе
И ВЧК, и коммунизм,
И сам ты, изваянный в бронзе,
С Лубянки вынесен под свист
Что вышли вновь орёл двуглавый
И флаг трёхцветный на простор,
И новый царь всея Державы
На танке въехал на престол?
Ты, верно, скажешь: «Это смута,
И будет скор возмездья срок,
Когда замечется под утро
Над дверью внаглую звонок,
И люди в кожаных регланах
Врагов народа уведут,
Как слуг разведки иностранной,
На скорый пролетарский суд».
Ты прав. Но я скажу иначе:
Русь одолела много смут
Лишь потому, что стала зрячей,
Поверив в истинный маршрут.
В десятом веке Ольга первой
На трудный для Руси вопрос
Дала ответ простой и верный –
Спаситель истинный – Христос!
И с той поры ни силы вражьи,
Ни самозванцы-упыри
Дух православный и отважный
У россиян не извели.
У самозванцев в услуженье
Ты был карающим мечом,
И за палаческое рвенье
На век «Железным» наречён.
Спешил раздуть пожар вселенский
Из искры дьявольских идей,
И, ради цели этой мерзкой,
Терзал насилием людей.
Но всё напрасно – пал потушен!
Страшна причина, но проста –
Ты Сатане доверил душу,
Народ же верил во Христа.
Смотри, смотри, железный Феликс,
Как остывает пепел зла.
И Русь, подобно птице Феникс,
Ещё покажет мощь крыла!
ЕСЕНИН
Он творит!.. Бумага стонет,
Плачет чуткое перо,
И подрагивает столик,
И нахмурено чело.
Он страдает! Он не может
Жить средь злобы без вина,
Словно плоть его без кожи,
И душа оголена.
До чего же строки вещи!
До чего же горек стих! –
Сотни судеб человечьих
Болью выписаны в них.
Он – Поэт! Рязанский парень,
Самый русский на Руси…
Но его товарищ Сталин
«…о народе – нэ прасыл».
И пошли штыки и жала
Перьев борзых в ярый раж –
Мол, «подпевала».,.
«деревенщина», «не наш»…
Одержимый, прямодушный,
Не взирая на хулу,
Он к берёзкам и пивнушкам
Обращается в миру.
И его поёт, читает
Втихомолку, наизусть,
Деревенская, хмельная
И бесхитростная Русь.
Власть – палач талантам честным.
«Не просили!» – и … убит!
Но поэт остался в песнях
И по-прежнему – творит!
УГОЛОВНОЕ ДЕЛО
Нумеровано,
Прошнуровано,
В типовой картон
Замуровано
Дело давнее,
Многотомное.
Нет, трагедия
Многотонная.
Имя полное,
Биография,
На два ракурса
Фотография,
Мера строгая
Пресечения,
Хитроумное
Обвинение.
Приговор лишён
Снисхождения,
В срок приведено
Исполнение.
Человек исчез –
Не отыщется,
Хоть зови-кричи –
Не откликнется.
Как довериться
Делу старому,
Запылённому,
Обветшалому? –
Человека нет,
Словно не было,
Лишь остался след –
Синь по белому.
Кто же он такой?
Враг страны родной?
Душегуб? Бандит?
Или кат иной?
Кто бы ни был он,
Он – России сын,
И его судьба –
Срам её седин!
ЗАРЕЧЬЕ
Ночь черна, как траурное платье,
Тишина, как омут, глубока.
Над деревней мёртвое проклятье –
Ни дымка из труб, ни огонька.
Псы не брешут, мучаясь от скуки,
Не трещит за печкою сверчок,
И не виснет на плетне безруко
Выпивший сверх меры мужичок.
Разнотравье вымахало в пояс,
Улицу с дворами уравняв,
Видимо, ничуть не беспокоясь,
Что потеть придётся косарям.
Пять шагов – и дальше не пробиться
Сквозь заслон репейниковых пут.
Неужели можно ошибиться?
Разве это населённый пункт?
Развернул машину поудобней –
Может быть, отыщется проход.
Семь печей, колодец, как надгробья,
Над травою выплыли вперёд.
Господи! Да это же Заречье!
В сорок третьем сожжено дотла…
Полуразвалившиеся печи –
Головёшки жуткого костра!
Сын проснулся на сиденье заднем.
Встрепенулся: «Папа, страшно мне!»
Семилеток, мирное сознанье,
Что он понимает о войне?!
«Спи, сыночек, мы сейчас уедем,
Я с тобой, не бойся ничего!..»
Пятьдесят исполнилось Победе,
А Заречье до сих пор мертво.
НЕИЗВЕСТНЫХ СОЛДАТ НЕ БЫВАЕТ!
Неизвестных солдат не бывает!
Даже если печальный гранит
На своих отшлифованных гранях
Это странное слово хранит.
Даже если торжественным маршем
Караул к обелиску шагнёт
И на равных с опознанным павшим
Перед ним, безымянным, замрёт.
Неизвестных солдат не бывает!
Каждый призванный в воинский строй
Был Кузьмой, Михаилом, Иваном,
А по званию – рядовой.
В Подмосковье, в рязанской Мещере,
В Беловежье, повсюду в стране
Их Варвары и Дарьи ревели,
Отдавая любимых войне.
А они принуждённо смеялись,
Оглушённые бабьей слезой:
«Поживите солдатками малость,
Победим и вернёмся домой!»
Не вернулись. Погибли, пропали
В окруженьях, в отходах, в плену
Рамазаны, Тенгизы и Павлы…
Сотни тысяч – один к одному!
Они дрались бесстрашно и знали –
Мало шансов остаться в живых,
И просили, когда умирали,
Чтоб о них известили родных.
Чтобы женщины милые знали –
Они с ними, покуда те есть,
Чтоб когда-нибудь внуков назвали
Именами в их память и честь.
Только некому личить потери.
Лейтенанты в боях полегли
Наравне с рядовыми. В шинели
Их, как в гроб, уложив, погребли.
А разбитых частей командиры,
Те, что чудом остались в живых,
Затыкали резервами дыры –
Недосуг им считать рядовых.
Не по чину им знать поимённо
Всех, кто значился в списках старшин,
Адреса кое-как погребённых
Ибрагимов, Тарасов, Калин.
Им Приказ Главкомверха важнее,
Их задача – ни шагу назад,
А, идущие в бой Алексеи,
Просто сила живая – солдат.
Может быть, в передышке короткой
Генералы, смывая с вой грех,
Фронтовыми ста граммами водки
Помянут обезличенно всех.
Помянут и… тотчас же забудут –
На войне не бывает без жертв,
Генералам же велено думать,
Как им выстоять на рубеже.
Но Оксаны, Татьяны, Агаты
В неуюте бараков и хат
Каждый вечер на фото солдата,
Как на образ святого глядят.
Они помнят, как пахнет родимый,
Как смеётся, как дышит во сне,
Они верят, что он-то! не сгинет,
Ведь поклялся в последнем письме.
Если всё же несчастье случится
Всем молитвам и снам вопреки,
Они верят, что Вождь и Учитель
Похоронит его по-людски.
Они верят: живым или тленным,
Непременно солдата найдут.
Ведь не может безвестно, бесследно
Он исчезнуть в смертельно аду!
И потом, после трудной Победы,
Неспособные веру предать,
Сулико, Лилианы и Светы
Будут родненьких преданно ждать.
И гранита печальные камни
С именами погибших солдат
Их уверят – чужие Степаны
В этих братских могилах лежат.
А пустая строка – «неизвестный»
Скажет то, что не следует знать:
Кто-то смел у солдата бесчестно
Кроме жизни и имя отнять.
Нет в России солдат неизвестных!..
Те бездушные надписи лгут!
Безымянных не любят невесты,
Неизвестных до смерти не ждут!
Каждый воин, – вы слышите? – Каждый!
Как частица великой страны,
Получил своё имя однажды,
Чтобы с ним возвратиться с войны.
Все герои в России известны,
Где бы их ни покоился прах!
И висят на почётнейшем месте
Их портреты и фото в домах.
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
Я не русский, не эстонец,
Я не грек, не эфиоп.
Я единый в миллионе
Человеческих особ.
Я бессмертен, безымянен,
Стоязычен, многолик,
Я немыслимо громаден
И предельно невелик.
Я разумен и духовен,
Примитивен и умён,
Я жесток и хладнокровен,
Беззащитен и силён.
Я дорогу пробиваю
В галактической пыли.
Я – материя живая,
Человечество Земли.
Я пришёл из ниоткуда
И уйду в ничто опять,
Если сам с собою буду
Бесконечно воевать.
НАДОЕЛО!
Мы сбросили шкуры
Прикрылись тряпьём,
Надели костюмы на тело,
Но так и остались,
Как были, – зверьём.
Неужто не надоело?
Создали свои
Письмена и язык,
Раздвинули знаний1 пределы,
Но спорим опять,
Полагаясь на рык.
Неужто не надоело?
Сбиваемся в толпы,
В колонны встаём,
Шагаем кто правой, кто левой,
И стенка на стенку,
Кольё на кольё…
Неужто не надоело?
На белых и красных,
врагов и друзей
Мы делим себя отупело.
До крови, до смерти,
До мозга костей…
Неужто не надоело?
Отпущенный каждому
Господом срок
Расходуем остервенело…
Довольно! И так
Затянулся урок
На целую жизнью.
Надоело!
СЛУГА НАРОДА
Он верил Ленину вчера.
Сегодня – молится Иисусу.
А завтра скромно, как пчела,
Кому отдаст любовь и душу?
Задай ему такой вопрос,
И он ответит негодуя:
«До гробовой доски, как пёс,
Народу верою служу я!»
Он откровенен или лжёт?
Он сам, наверное, не знает.
Но от услуг его народ,
Как прежде, терпит и страдает.
ПОДЛЕЦУ
Носи, подлец, клеймо злодея
И не обманывай себя.
Никто тебя не пожалеет,
Не посочувствует, любя.
Носи, покуда хватит силы,
Носи и помни, ты – подлец!
Твоё клеймо – уже могила,
И сам ты – заживо мертвец.
!
Н У В О Р И Ш И
Да, мы не пахали,
Косой не махали,
Но сладко едим и разборчиво пьём.
И в наших постелях –
Красавицы в теле,
Любую на выбор спокойно берём.
В блестящих столицах
Нас знают по лицам,
У трапа заранее ждёт «Мерседес».
В лас-вегасах, ниццах
Нас столько теснится,
Что хочется просто куда-нибудь в лес.
Нам тридцать и сорок,
Мы те, и для которых
Сегодня работают биржи труда.
Со всяким – не ровня,
Мы прошлое помним,
Чтоб нам никогда не хотелось туда.
Для наших талантов
Не нужно зарплаты,
А нужен лишь воздух и право –
Продать.
Голодный и алчный,
Найдётся заказчик –
Земля дураков успевает рожать.
Любым патриотам
Предложим работу,
Ведь должен же кто-то и поле пахать…
Любым президентам
Дадим дивиденды –
Забудут, как мы, и Россию, и мать.
Мы в бизнесе боги!
На небе чертоги,
Пожалуй, настала пора обживать.
И только о чести
И пуле в подъезде
Не хочется думать, не хочется знать.
С О С Е Д И
Наши двери по соседству –
Номер три и номер пять.
Но не можем мы, как в детстве,
Друг до друга добежать.
Пролегла глухой стеною
По площадке этажа
Между мною и тобою
Отчуждения межа.
Мы с тобою антиподы
По достатку и судьбе.
На моём лице заботы,
Озабоченность – в тебе.
У тебя душа – потёмки,
У меня в потёмках дом,
У тебя в окне решётки,
У меня – герань с котом.
Я пешком куда угодно,
Ты – из дома до авто.
Я – с хозяйственной котомкой,
Ты – с бронёю под пальто.
У меня нередки гости,
Ты и в праздники – изгой.
Разве только на погосте
Снова сблизимся с тобой.
Г О Л О Л Ё Д
Крепкий мат – для связки слов,
Шесть ладоней на капот.
Трое дюжих молодцов
Из сугроба тянут «Форд».
Снег как каша, гололёд, –
Бесполезно жать на газ.
С визгом двигатель орёт:
«Здесь – Россия, не Техас!»
Пар туманом, пот росой…
Парни выдохлись вконец.
«Форд» в сугробе, как влитой,
Не шевелится, подлец.
«Нужно дёрнуть? В чём вопрос? –
Тракторист подъехал пьян, –
Зацепляйте, хлопцы, трос,
Коль дадите на стакан».
Дело сделал «Беларусь»,
Иномарка унеслась.
Всё обычно. Это – Русь!
Не какой-нибудь Техас!
В О Р О Н Ь Ё
С крыш поднялось
Чёрным роем вороньё –
Наконец-то день
Ушёл в небытиё.
Разгалделось
Торжествующе и зло –
Наконец-то время
Чёрное пришло.
И откуда-то
Сначала полумгла,
Крику этому внимая,
Наползла,
А за нею
Непроглядной пеленой
Воцарился над домами
Мрак ночной.
И ни звёзд над головою,
Ни луны, –
Будто воронами разом
Сметены.
И невольно участился
Стук сердец:
«Неужели свету белому
Конец?»
Но ликует понапрасну
Вороньё,
Ночь встречая,
Как владение своё.
Тьма трусливо
Расползётся по углам,
Стоит только
Пробудиться петухам.
П О Х М Е Л Ь Е
Мы четверо сели за кухонный стол
И водку по стопкам разлили.
Москаль и чухонец, бульбаш и хохол –
Мы были, как братья родные.
От каждого слово – порядок таков,
У каждого с верхом посуда.
И были у нас, четверых мужиков,
Единые мысли и судьбы.
По тосту второму сказали потом,
До сердца касаясь рукою.
И ставили стопки на скатерть вверх дном,
И та оставалась сухою.
А утром похмелье – тоска и рассол,
И вести из Пущи плохие.
Там трое по-братски уселись за стол,
А вышли, как люди чужие.
Б Е Д А
Ждёт пустую бутылку отец у ларька,
Шляпой, сдвинутой вниз, унижение пряча,
А плечистые парни резвятся: «Ха-ха,
Может пива ещё тебе, батя, впридачу?»
Тихо просит на хлеб у прохожего мать,
С выраженьем стыда на лице помертвевшем.
Шантрапа! Голытьба – может кто-то сказать
И добавить безумно словечко похлеще.
А ведь этой старухе всего шестьдесят,
И сынок её пал на таджикской границе.
Две медали его долгой болью горят,
Позволяя лишь досыта горя напиться.
А старик затрапезный полвека назад
Возвратился с войны инвалидом безусым.
Он теперь бесполезных не носит наград,
Чтоб юнцы у ларька не злословили гнусно.
Невозможно простить, невозможно принять,
Можно только, увидев такое, поверить,
Что живёт подаянием старая мать,
Продержавшись на пенсию меньше недели.
Что пустые бутылки сдавая, отец
Улыбается горько в голодной истоме…
А на первом канале народный певец
Со слезою поёт о родительском доме.
Над страною беда, как чума, как напасть,
И не видно конца эпидемии этой.
А в глазах стариков, не умеющих красть,
Оживает тоска по Союзу Советов.
АЛЛАХ – НЕ ХРИСТОС
Казацкая шашка,
Чеченский кинжал…
В отчаянной схватке
Столкнулся металл.
Проклятия слышат
Господь и Аллах
На русских равнинах,
В кавказских горах.
Зелёная лента,
Шамиль, газават –
На мощь триколора
И яростный мат.
И кровью оплачен
Победный доклад,
А мёртвые губы
Живым говорят:
«Где сила на Веру,
Там смерть и позор,
И ненависть,
ненависть,
ненависть
Жителей гор.
И снова война,
Как столетье назад,
Но вместо кинжала
Теперь – автомат.
Зелёная лента,
Джохар и джихад
На мощь триколора
И яростный мат.
И кровью оплачен
Преступный указ,
И вновь говорит
Непокорный Кавказ:
«Где сила на волю,
Там смерть и позор,
И ненависть,
ненависть,
ненависть
Жителей гор.
И ясен предельно
Ответ на вопрос:
Кавказ? – Не равнина!
Чечня? – Не Россия!
Аллах? – Не Христос!
Ч Е Ч Н Я – 95
Генерал усмехнулся: «Наивный вопрос!»
Разве это война – постреляли неделю?
Меньше взвода убитых на круг набралось,
А бандитов ряды во сто крат поредели».
Президент отрубил: «Преподали урок!
Не хотели добром – урезонили силой!
Мы со всякой шпаной не равняем народ,
И дороже всего – неделимость России!»
Рассуждает иначе угрюмый солдат:
«Просидели неделю в канаве, как гады.
Ни жратвы, ни поддержки, со связью бардак,
И свои по ошибке ударили «Градом»!
«Нас подставили просто, туды его мать! –
Капитан из спецназа кладёт с перебором, –
Научились своих генералы сдавать,
Нам и эта война отольётся позором!»
Стынут трупы в грязи и воронки чадят –
У жестокости нет ни ума, ни предела.
А российские женщины в крик голосят,
Проклиная войну и вождей оголтелых.
Далеко от столицы Кавказ и Чечня,
Но отчётливо видятся ложь и руины.
И мне кажется, будто смертельно в меня
Бьют с обеих сторон, но смертельнее – в спину!
И З ЫД И, С А Т А Н А!
Кому нужна твоя война?
Ведь жизнь у каждого одна.
И у тебя, и у меня,
И у воюющих ребят.
С тобой мы деды и отцы,
А им-то нет и двадцати,
И большинство из них, увы,
Не знало девичьей любви.
Ты их из школы – под ружьё,
И на войну, туды её!
Они не знают, почему
Затеял ты свою войну,
И за какую это стать
Ты их отправил умирать!
Они в грязи, они в дерьме
На этой дьявольской войне.
Они не верят никому:
Ни капитану своему,
Ни генералу, ни Москве,
Ни репортерам из ТВ.
Они, познавшие Убой, –
Калеки телом и душой,
И, окрещённые в аду,
К тебе они ещё придут.
Их голоса, как Вещий сон,
Уже звучат со всех сторон:
«Нам не нужна твоя война!
А ну, изыди, Сатана!»
П Р О С Т И, Д И Т Я!
Прости, дитя, наш век кровавый,
И на него похожих нас.
Ты, не рождённое покамест,
Обречено уже сейчас.
Насильник твой ещё невинно
Спит в колыбели сладким сном,
Но в плоть его уже змеино
Вползает дьявольский фантом.
И в час фатальный, зло и пошло,
Скрестится, встанет на дыбы
Его порочная дорожка
С твоею линией судьбы.
И ты умрёшь! А мы не сможем,
Сходя с ума, тебя спасти.
Лишь возопим бессильно: «Боже!
Уж, если ты душою вечной
Царишь над сонмищем людским,
Блаженных, юных и увечных
Храни могуществом своим.
Из наших дней кровавой злобы
В грядущий век не допусти!»
А ты, дитя, нас из утробы
Как дикарей, прости. Прости!
За то, что на устройство мира
Нам не хватило века вновь.
Должно быть, ненависть лепила
Нас много гуще, чем любовь.
М И Х А Л ЫЧ
Истопи-ка мне баньку, Михалыч,
Как умеешь, ядрёным парком,
А потом побеседуем малость
Под сушёную рыбку с пивком.
Как и водится в ночь на Крещенье,
О морозах начнём толковать,
А затем перейдём с возмущеньем
На Чечню и «такую-то мать».
Я расслабленно, в банной истоме,
Утирая испарины град,
Буду слушать тебя в полудрёме
И кивать, иногда невпопад.
Только ты не усмотришь обиды
В невнимании явном таком –
Слишком рад покалякать завидно
Со знакомым давно мужиком.
Деревенская жизнь монотонна,
А,тем более, зимней порой,
И экран телевизора снова
Переполнен враньём и войной.
А политики слева и справа,
Как голодные псы – хороши! –
И в районной газете реклама.
Что плевок для крестьянской души.
Ах, Михалыч, какой же ты ладный,
Если в семьдесят восемь своих
До общения доброго жадный,
А на спор перепьёшь и двоих!
Мне уже пятьдесят, но пацан я
Рядом с мудрой твоей простотой.
Все мои институтские знанья
Перед нею, как колос пустой.
И живу, как заложник, надеясь
На тепло в батареях и газ,
Сам почти ничего не умея
Смастерить, чтобы радовать глаз.
У тебя же неполных шесть классов,
Но ты плотник, кузнец, тракторист
И, коль люди попросят, на Пасху
Не последний ещё баянист.
Ты поставил, дивятся в народе,
Пять домов для пяти сыновей,
И картошка в твоем огороде
Всех картошки в деревне вкусней.
Ты родной величаешь скотину
И на землю не плюнешь со зла,
И на утро от водки с калиной
У тебя не болит голова.
И жена у тебя не старуха,
А голубушка, Аннушка, Мать!
Хоть и стала на зренье и ухо,
С каждым годом сильнее, сдавать.
Но не ведает часа покоя,
Как зелёный петух на трубе.
Остаётся лишь с тихой тоскою
Позавидовать только тебе.
Истопи-ка, Михалыч, мне баню
И пропарь-ка до самых костей,
И, дай Бог, я на толику стану
От берёзовой порки мудрей.
ВО Х Р А М Е
У собора черно от шикарных машин.
Благовест отзвучал, началась литургия.
Вы в толпе православной стоите – один,
Как живой истукан, а отнюдь не Мессия.
Вы – с зажжённой свечой, но трепещет огонь –
Не Алтарь, а кострище вам видится веще,
И за каплею капля плывёт на ладонь.
А ведь это – не воск. Это – кровь человечья.
Господин Президент! Ваши руки в крови!
Не пытайтесь их спрятать и вымыть – не выйдет!
И не множьте греха поминаньем Любви, –
И народ, и Христос всё отчётливо видят.
Не рядитесь постыдно в терновый венец,
Не ищите своё в образах отраженье.
Вы – могучи, как Царь, вы – седы, как Отец,
Но не вам предназначено богослуженье.
Не кладите креста на крутое чело,
Храм святой не срамите таким фарисейством.
Ваше имя в миру популярно зело,
Но не делом благим, а великим злодейством.
Господин Президент! Оглянитесь назад!
Не скрывая от вас откровенного взгляда,
Те, кто молятся, немо кричат:
«Выв – носитель беды, порождение Ада!»
Литургия пройдёт. Отпылает свеча.
Разойдётся народ, получив облегченье.
Только вас одного, россиян палача,
Терпеливый Христос не простит – во Спасенье!
Б У Д Е Т С У Д
Не обмануть, не отвертеться,
Не откупиться – будет Суд,
Когда сосуды или сердце
Свой приговор произнесут.
И дело выполнит искусно
Известный каждому Палач.
Не промахнётся, не пропустит,
Не пожалеет – плачь, не плачь.
А жизнь продолжится, как прежде,
В заботах, радостях, в слезах.
Одна Душа, в пустой надежде
Найти приют на небесах,
Метаться будет бестолково
Ночным бесцветным мотыльком,
Чтоб за неё замолвил слово
Хоть кто-нибудь, забыв о том,
Как были ей нужны удачи,
Огрызок власти, славы тень,
И даже функции палачьи
Для возвышенья хоть на день.
Но вознестись путём обмана
Душе возможность не дана.
И потому земля, как рана,
Коростами испещрена.
Ч Т О Н А М М О С К В А?
Что нам Москва? Она далеко,
А мы здесь сами по себе,
И без советчиков залётных
В своей хозяйствуем избе.
У нас всему своё мерило,
И в голове свой царь сидит.
Мы сами знаем, что нам мило,
А что, воистинно, претит.
У нас свои пути-дороги,
Свои начало и конец,
И вспоминаем мы о Боге
По воле собственных сердец.
У нас в душе свои святые,
А в песнопениях – слова.
Мы сами по себе – Россия!
Мы – каждый сам себе Москва!
Р Е З Ю М Е
Ну что мы с вами всё о грустном,
Как будто не о чем ещё?
Не нам одним сегодня трудно,
А дураки – они не в счёт.
Снесём, давайте, на помойку
Все наши мысли о плохом.
Не всё потеряно, поскольку
Мы с вами все-таки живём!
И будем жить назло причудам
Властей, гадалок и погод.
Зимою – холодно повсюду,
Зато весною – ледоход!
М У Ж И К И
Давай с тобой, Семёныч, посудачим
О том, о сём – что за душу берёт.
И помечтаем малость об удаче,
Ведь, как-никак, и мы с тобой народ.
Живём, как он – ни худо, ни богато,
Порою даже вопреки всему!
Но по стакану, полному на брата,
Нальём <