Предупреждение
1. В данном произведении отсутствуют факты сексуальной связи между персонажами, не достигшими возраста согласия, но в тексте имеются примеры брака между персонажами, не достигшими восемнадцати лет. Вы можете не читать дальше, если для Вас это неприемлемо. Я, автор данного произведения, ни в коем случае не поощряю насильственные браки между несовершеннолетними людьми;
2. Данное произведение, несмотря на упоминания реальных исторических личностей, мест и документов, не претендует на историческую достоверность. Сюжет и герои вымышлены. Любое сходство с какой-либо реальной личностью является случайным.
Светлой памяти замечательного актера
Часть I. Султанша
Селин-султан
Глава I. Начало вечной ночи
Сад дворца Золотой Гюйнеш, резиденции султана Хасана и его семьи, утопал в душистой зелени цветов и деревьев. Лето тысяча пятьсот сорокового года оказалось на редкость дождливым и хмурым, однако сегодня погода стояла вполне хорошая: солнце светило ярче, ласковый ветерок приятно окутывал своим теплом.
Две фигуры торопливо направлялись вверх по тропе, прямо в заброшенные глубины сада. Селин-султан украдкой оглядывалась по сторонам, иногда замедляя шаг, когда воздушные шаровары путались в ногах. Одной рукой она придерживала подол шитого золотом кафтана, другая была слабо сжата в кулак; золотое колечко, подаренное ей будущим супругом, неприятно холодило палец. Хафса-хатун, женщина великовозрастная, дородная и весьма неповоротливая, едва поспевала за своей юной госпожой. Перед ней сейчас стояли две задачи: отдышаться и предостеречь Селин-султан, еще глупенькую и маленькую в ее глазах, от роковой ошибки. Но ни ворчание, ни укоры, ни даже жалобы на слабое сердце не трогали султаншу.
- Госпожа, - настаивала Хафса, - прошу, отложите эту затею… Давайте погуляем, понаблюдаем за птичками…
Грациозные, синие павлины, величаво раскрыв пестрые, широкие хвосты, праздно расхаживали по зеленой лужайке в окружении клумб и деревьев, залитых солнцем. Но Селин не очаровалась свежим, летним видом и, упрямо мотнув головой, исчезла за поворотом садового лабиринта. Хафса, не прекращая взывать к порядочности, последовала за ней.
Высокие кусты, теснясь друг к дружку, закрыли госпожу и ее прислужницу от чужих глаз. Селин, защищенная от взоров наблюдательных калф и евнухов, выдохнула с облегчением.
- Ох, я вас предупреждала, - проворчала женщина, - потом не жалейте…
- Не буду, - равнодушно отозвалась Селин.
Хафса-хатун, недовольно сдвинув брови к переносице, решила прибегнуть к своей главной уловке, всегда наносившей большой урон ее заклятому врагу, крайнему господскому упрямству.
- Похоже, - хмуро протянула Хафса, - мне придется доложить обо всем Фатьме-султан…
При упоминании материнского имени Селин резко обернулась, и раздражение вместе с опасением промелькнуло в ее черных глазах. Хафса воинственно уперла руки в бока, однако решительность старой рабыни начала предательски таять при виде жалобного лица султанши. Селин опустила ресницы, шумно вздохнула, якобы опечаленная угрозой прислужницы, бросила на нее печальный взгляд и смиренно промолвила:
- Что ж, делать нечего, готовь розгу, Хафса-хатун, ведь мама точно прикажет наказать меня. – Как самая настоящая жертва, она взмахнула рукой, будто бы смахивая рукавом крокодиловы слезы, и колечки на ее пальцах ярко блеснули на солнце. – Наверное, ты сейчас рада – ты наверняка хотела, чтобы меня наказали.
Хафса пришла в настоящий ужас. Очень мягкая и добросердечная, она бы ни за что не подняла руки, тем более на свою юную госпожу. Прислужница быстро замотала головой, клянясь:
- Что вы, султанша! Я бы никогда…
Селин внимательно поглядела на Хафсу, а потом медленно переменила выражение лица с грустного на виноватое и, как взбесившегося ребенка, которого надо приструнить, очень ласково погладила прислужницу по грубой ладони и коротко потрепала по плечу.
- Ох, прости. – Приятная, открытая улыбка тронула ее губы. – Как это несправедливо с моей стороны – так о тебе подумать! Конечно, ты не желаешь мне зла. - Не давая бедной женщине опомниться, она стащила с пальца серебряное кольцо и быстро сунула его в старческую руку: - Прими в качестве извинения, Хафса-хатун. – Улыбнулась шире и добавила коварно: - Значит, ты моей матери не расскажешь?
Делать нечего, Хафса-хатун, сокрушенная и обхитренная, кисло кивнула, неловко сжимая кольцо.
- Вот и хорошо, - довольно заключила султанша.
Ненадолго воцарилась тишина, затем ее прервал негромкий звук шагов. Прислушавшись, Селин расслышала осторожный мальчишеский шепот, и вскоре ее окликнул знакомый голос. Из-за толстой кроны дерева выглянули два бледных лица – Селима, брата Селин, и Кадира, имевшего честь называться ее будущим мужем. Настороженность в его глазах сменилась радостью, когда он увидел Селин. Во время одной из таких тайных вылазок он и подарил ей то золотое кольцо, которое она могла, не снимая, носить целыми днями.
Кадир Басты-Гюней нравился Селин, но она не была влюблена (по крайней мере, она так думала). Он производил впечатление воспитанного, образованного юноши, и, если бы не сильная робость, то, несомненно, его бы все находили приятным и находчивым. Его светлые волосы, которые Хафса называла тусклыми и грубыми, Селин величала золотистыми, а бледность и худобу принимала за усталость; по ее мнению, это было следом непомерного, благородного трудолюбия. Плененный, кроткий взгляд его голубых глаз очень ей льстил. Однако при ней Кадир впадал в подлое состояние онемения, и все, что он мог из себя выдавить – это «рад помочь» и «вы сегодня очаровательны». Селин, хотя и слыла весьма искусной собеседницей, тоже не отличалась разговорчивостью; притесненная страхом разоблачения и строгим, вездесущим оком Хафсы, она отпускала пару дежурных, благодарных фраз, легко кланялась, коротко осведомлялась о его здоровье и торопливо уходила. Будущие супруги совсем друг друга не знали, и, пожалуй, их замкнутость – единственное, что Хафса одобряла в этих встречах.
Селин отдавала должное доброте и щедрости Кадира. Он каждый месяц появлялся в дворцовом саду, чтобы, не требуя ничего взамен, выполнить обещанное, а именно – тайком принести какую-нибудь книгу из коллекции своего отца, визиря Халиля-паши. Как и всем, кто был связан официальным свадебным обещанием, им запрещалось видеться до женитьбы, и Кадиру, который до смерти боялся отцовского гнева, полезнее было отказать невестке. Однако он все-таки решился на риск и нарушение традиций, и это делало ему честь.
Конечно, дворец не испытывал недостатка в рукописях, и Селин почти все детство провела в библиотеках, в тиши, среди книг и знаний, но этанеуемная любознательность не пришлась по душе султану Хасану, который, сразу после рождения дочери, возложил на нее задачу, единственную и важнейшую в глазах мужского мира – удачное замужество и рождение детей, и, согласно его скромному мнению, для счастливой семейной жизниженщине не нужно ничего, кроме знания своего места в жизни, здоровья и навыка беспрекословного подчинения. «Конечно, она может быть умна,но такая страсть к науке не привит ей ничего, кроме наглости и высокомерия, а мусульманка, в особенности девочка из священного рода, должна быть настоящим примером добродетели!» - изрек он убежденно в ответ на уговоры хасеки Фатьмы, и после его запрета Селин была безжалостно разлучена со своей любовью – библиотекой, и такая жестокость на целую неделю повергла ее в состояние меланхолии и бессильной злобы. Она пока не имела четкой позиции касательно образа и цели жизни женщины, но в отцовском запрете ей чудилось что-то смутно несправедливое. Селин воспитали в атмосфере полного преклонения перед волей падишаха и обожествления, порой граничащего со слепотой, однако такое воспитание вперемежку с ее упрямым характером вылилось в жизненную цель: доказать великому султану и взрослым, что она, Селин, достойна уважения не меньше, чем мужчины. Одним словом, суровый запрет не умерил ее пыла.
Хасан оставил дочери только одного учителя, молодого и неопытного Адема Басты-Гюнея, старшего брата Кадира, позволил изучать Коран и арабский. Совсем скоро Селин нашла выход: сначала постаралась переманить Адема, и тот, восхищенный ее тягой к знаниям и отличавшийся такими же безрассудством и любовью к чтению, согласился предоставлять словари своего написания и сочинения на пяти разных языках, после чего она завербовала и Селима, которому, в отличие от сестер, разрешалось быть умным. Он брал книги из библиотеки, тайком отдавал Селин, иногда она даже составляла краткое изложение, чтобы, в случае чего, брат мог притвориться, что ознакомился с трудами, однако вскоре тайна была раскрыта, и дети до сих пор отбывали строгое наказание: им запретили видеться больше двух раз в неделю. Но Селин снова не сдалась. Она вдруг вспомнила о существовании жениха, через брата добилась с ним встречи, применила все свое обаяние, и теперь могла быть довольна: Кадир, великодушный и влюбленный, каждый месяц порхал на крыльях любви из дома во дворец, чтобы одолжить книгу своей ненаглядной. Селин и ее союзники постоянно были на грани разоблачения, порой она грызла ногти от страха, однако не отказывалась от своей идеи, и до поры до времени предпочла понапрасну не мучить себя тревогами.
Селим широко улыбнулся, а Кадир склонил голову в поклоне. В руках он держал толстый томик. Исподлобья взглянув на Селин, он всучил книгу Селиму, и тот, без интереса проводив книгу глазами, передал ей. Селин с восторгом пролепетала слова благодарности, мягко погладила кожаный, дорогой переплет, скользнула пальцами по желтым страницам и узнала греческое написание, а Кадир на минуту задержал взгляд на золотом колечке. Затем он нерешительно поднял взор на ее лицо, укрытое никабом, и вгляделся в большие, умные глаза, блестящие от радости и красивые в своей выразительности. Вот она слегка повернула голову, приподняла гордо подбородок, беззастенчиво смерила взглядом, искрящимся от восторга и признательности, изящно поклонилась, и Кадир застыл, вновь очарованный до глубины души.
- Благодарю, вы, как всегда, очень добры, - пропела она, и в мелодичном голосе ясно прозвучала восторженная улыбка. – Насколько долго вы сегодня во дворце?
Кадир, отчаянно боровшийся с очередным приступом застенчивости, ответил не сразу:
- Рад помогать вам. – Он опустил глаза. – Мы с отцом отправимся домой ближе к ночи.
«Интересно», - подметила про себя Селин. Она знала, что Кадир обычно не задерживался во дворце после вечера. Он был помощником своего отца, но в силу возраста пока не имел почетного титула, и возвращался домой, в свою родовую резиденцию, еще ранним вечером, пока приближенные султана оставались во дворце до самой ночи, до тех пор, пока тот не отпускал их.
- Много работы? – поинтересовалась она, но в противовес будничному и вежливому тону окинула юношей внимательным, проницательным взглядом.
По лицам обоих пробежала тень тревоги. Они переглянулись друг с другом, словно сговариваясь, и быстро обернулись по сторонам. Не увидев никого, кроме мрачной Хафсы, они отошли на пару шагов и подозвали Селин. У той дух захватило от восторга; она загорелась любопытством и почувствовала себя частью чего-то интригующего и тайного.
- Так что же случилось?
Селим наклонился, и Селин с готовностью подставила свое ухо.
- Помнишь Темных? Так вот, все взрослые…
Его перебила Хафса, о присутствии которой все на миг забыли:
- Госпожа, нам уже пора… Вам не к лицу сплетничать с мужчинами о мужских делах!
На этот раз Селин не стала хитрить, лишь бросила на прислужницу раздраженный взгляд и отмахнулась резко:
- Молчи и жди! И вообще, не тебе решать, что мне к лицу, а что нет.
Хафса покраснела от негодования, но смирилась под властным взглядом своей госпожи.
- Продолжай, - обратилась Селин к брату.
Тот снова перешел на шепот:
- Халиль-паша утром сказал Кадиру, что войско Темных недавно высадилось на острове…
- Это правда, - заверил Кадир, встретившись с недоверчивым взглядом Селин.
- Но никому не говори, - потребовал Селим. – Это тайна! Повелитель так велел.
- Но Халиль-паша уже проболтался сыну.
- Он ему доверил, - поправил Селим. – Кадир потом доверил секрет мне, а мы доверяем его тебе, но на этом все, больше никто не должен знать.
- Я умею хранить тайны, - заверила их Селин и снова оглядела испуганные, мрачные лица юношей. – Но почему же вы так напуганы? Это ведь всего лишь Темные.
Ни один авторитетный взрослый при Селин не воспринимал Темных как потенциальных союзников или опасных врагов. То было христианское, молодое и, как ей казалось, неопытное государство, которое не шло ни в какое сравнение с величием священного Демира. Хотя, по правде говоря, Селин хотелось почитать что-нибудь о государстве Темных, однако в дворцовой библиотеке от слова совсем не имелось подобных сочинений. Ей удалось найти лишь краткие упоминания о некой стычке с ними более ста лет назад, и старой, как мир, легенды, согласно которой пренебрежительное прозвище «Темные» царству дал один из султанов. Настоящее название государства нигде не встретилось, настолько незначительным оно было в глазах образованного мира.
- Не стоит их бояться, - уверенно заявила Селин. – Они не сломят нас.
Однако брат с сомнением покачал головой.
- Отец сказал, их армия огромна, - тихо сообщил Кадир.
- Около ста тысяч неверных, - добавил Селим, и ужас проскользнул в его шепоте.
Селин примерно прикинула в голове, какую силу может представлять войско такого масштаба в борьбе с Демиром, и, хотя разум подсказал ей, что опасения Селима и Кадира оправданы, она упрямо осталась стоять на своем. Вера в безграничное величие родины была удобна, она не нарушала привычной картины жизни, а потому оказалась сильнее всех сомнений. Взрослые верили – а значит, и Селин заодно – их страна бессмертна, а сам Аллах, единственный Бог, творец мира, защищает их, своих преданных мусульман.
- У царя Темных ничего не получится, - повторила Селин.
Ее уверенность была удобна и притягательна. Селим пробормотал со слабым кивком:
- Аллах на нашей стороне.
Кадир шепнул следом:
- Всевышний с нами.
От Селин не потребовалось долго держать при себе тайну, доверенную юношами. Спустя пару дней до столицы султаната – Фасулак – дошли тревожные вести: Василе, царь Темных, изгнал демировцев из долины Священной реки и занял Кутсали-Хисар – крепость, державшую под контролем проход кораблей через Черный пролив. Захват важной для демировцев крепости был первым шагом к войне, однако султан Хасан не собирался вести затратной войны. Надеясь договориться с Темными, он отправил послов вместе с богатыми дарами, однако те были жестоко изрублены на части. Такое явное несогласие было открытымвызовом султанату. Падишах, оскорбленный и напуганный, с воистину огненным нравом, объявил о военном положении в стране и ответил Темным громким и смелым: «Иду на вас».
Но султанская казна была пугающе пуста, средств для ведения войны не хватало от слова совсем, и властители не только урезали зарплаты визирей и дворцовых жителей, но и обременили простой народ тяжкими налогами. Страна, совсем недавно вставшая на ноги после Страшного голода тысяча пятьсот двадцатых-тридцатых годов, вновь пала ниц перед дорогими военными сборами. Со столов низкого люда исчезли мясо и мука, дети плакали от голода, ремесленники теряли покупателей, новорожденные умирали: у матерей не было молока. Тысячи грязных, отчаявшихся оборванцев ступили на темную дорогу грабежей и воровства, и вскоре вся страна оказалась захлестнута кровью и ненавистью. Бедняки грабили богатые обозы, нападали на султанских людей и сборщиков податей, собирались огромными толпами, крича и плача, пытаясь достучаться до властителей, однако в ответ получали лишь прозрачные обещания и даже вооруженные отряды, призванные усмирить народ. Паши, злые из-за урезанных зарплат, тщетно возражавшие против разрушительной войны, демировцы, нищие и пылающие ненавистью, и Темные, жестокие и сильные захватчики, тянувшие руки к столице, обступили со всех сторон падишаха, окружили кровавым, нерушимым кольцом, и, казалось, не было конца страху, ненависти и мраку.
Под тусклым солнцем и блеклой луной Темные упорно вели бои с демировцами. Основные силы вместе с падишахом все еще оставались в столице, а наместники терпели сокрушительные поражения от острых вражеских лезвий. За два месяца царь Василе захватил чуть больше десятка крепостей и остановился лишь когда Фасулак оказался заперт со стороны Золотого моря – основного торгового пути демирцев. Строгий взор Темных не упускал из виду ни одного судна, и, под угрозой обстрела, корабли должны были причаливать к берегу, где их осматривали и требовали плату за проход. Судно «Нергис» с демировцами, попытавшееся пройти без разрешения, было потоплено ударами из пушек, а уцелевшие члены экипажа повешены в назидание всем непослушным.
Страх в сердцах дворцовых подданных крепчал день ото дня. Ни на минуту не умолкали тревожные разговоры и споры о в кругу государственных мужей: победит ли султан? Удастся ли смягчить гнев народа? Чем все кончится? Наложницы жаловались на бедность и скуку, воцарившиеся в гареме; им больше не привозили дорогих тканей для кафтанов, не угощали сладостями, праздники стали проводиться реже обычного. Эти женщины, запертые в четырех стенах, были лишены своей единственной услады – развлечений, и теперь, когда страна стремительно беднела, чуть ли не чахли от скуки. Лишь хасеки султана, Фатьма, любимая супруга с детьми и привилегиями, чье жалование в несколько раз превышало зарплаты других бездетных наложниц, не поддавалась всеобщим тоске и страху. Она продолжала следовать прежнему укладу жизни; раз в несколько дней устраивала танцы, раздавала сладкий щербет, иногда даже жаловала подругам по гарему драгоценные камни и наряды. Животные, подаренные ей султаном, расхаживали по покоям главной супруги, в ее комнатах всегда царило оживление, столь притягательное в такое время; по утрам хасеки приводила себя в порядок и в компании калф и евнухов решала гаремные вопросы, днем ее дети - шехзаде Селим, Селин и Эсма – читали вслух главы из Корана или героические поэмы, после чего она обедала с султаном, а по вечерам играли звуки музыки и искрился веселый женский смех. Женщина обаятельная, начитанная и весьма образованная, она умела занять людей беседой, с удовольствием вела споры, из которых практически всегда выходила победительницей. Фатьма-султан после смерти валиде и замужества сестер падишаха стала первой женщиной гарема; она заведовала его делами, к ее советам прислушивался султан, ей подчинялись все, кто жил в гареме.
Фатьма-султан также была любящей матерью. Она проводила много времени в заботе о детях: внимательно следила за их обучением, читала им художественные сочинения на арабском и персидском, поощряла любовь к знаниям, прививала тягу к развитию, покупала много подарков и дарила животных, выказывала свою привязанность. Шехзаде Селим, наследник отца, весьма успешно готовился к отъезду в санджак, усваивал все на лету и имел много увлечений; младшая дочь Эсма росла очень доброй, воспитанной и набожной девочкой, про нее говорили: «Идеальная дочь султана!» Всех детей Фатьма любила поровну, но, по правде говоря, больше всего гордилась своим средним ребенком, на первый взгляд непримечательной девчонкой, на которую никто, кроме матери, не возлагал никаких надежд – султаншей Селин. Природа не наделила ее достоинствами, которые ценились демировцами в девочках; она не была красива, набожна и покорна, и, отталкиваясь от качеств девочки, мужа ей подобрали под стать – младшего сына, робкого и незаметного, не имевшего особого шанса к карьерному росту.
Селин-султан весной тысяча пятьсот сорокового года исполнилось двенадцать лет, и по меркам того времени она считалась молодой девушкой, однако не зрелой и взрослой, а едва вышедшей из детских лет. Темные, густые кудри, когда не были спрятаны за никабом, блестящей волной струились по плечам, а черные глаза в оправе пушистых ресниц глядели на мир с редкой проницательностью. Черты ее лица отличались правильностью, но на первый взгляд казались неинтересными и серыми. Узкие бедра и тонкая талия султанши часто выносились на обсуждение калф, критично заявлявших: «Много детей ей не родить!» Однако, если Селин не унаследовала золотистых волос и голубых глаз матери, то она с лихвой получила ее обаяние, и «даже больше, чем нужно», - заключала Фатьма с нежной улыбкой. Стоило движению оживить ее лицо, как из невзрачного оно превращалось в очаровательное, ее манеры отличались изящностью, а осанка была очень прямой и горделивой. Окружающие отмечали не природную красоту, а огромную притягательность. Кроме обаяния, Селин-султан была очень хорошо образована. К своим двенадцати она, в основном благодаря собственным усилиям, отлично знала, помимо родного языка, арабский и персидский, читала и говорила на греческом и латыни. Селин-султан изучала историю, географию, каллиграфию и литературу, была ознакомлена с Кораном и сборниками хадиса, зачитывалась художественными сочинениями, увлекалась поэзией. Про нее даже ходила слава умнейшей из дочерей султанаи, несомненно, превосходной собеседницы. Селин-султан также была обучена игре на лютне, пению, танцам, верховой езде и вышиванию. Что уж говорить, не зря Фатьма гордилась ею больше других своих детей.
В отличие от брата и сестер, Селин не собиралась мириться с нынешним положением вещей. К концу лета крупный мятеж во главе с неким Муратом Шахином едва был подавлен, и весть об этом пришла во дворец ранним утром. Селин-султан, узнав, что мать уже проснулась, на всех порах, шелестя шароварами, взволнованная и нетерпеливая, поспешила в ее комнаты. Фатьма разрешила ей войти, и Селин влетела внутрь.
- Доброе утро, - поприветствовала она мать и с почтением поцеловала ей руку.
- Ты мой первый посетитель, - с улыбкой заметила Фатьма. – Присядь.
Селин послушно села на подушки, и по приказу матери прислужницы накрыли низенький столик. Фатьма, вглядевшись в взволнованное лицо дочери, сразу поняла, что она будет просить.
Не успела Селин раскрыть рта, как Фатьма повторила устало:
- Я уже говорила - нет.
Ответ не заставил себя ждать: Селин недовольно сдвинула брови, с негодованием привстала и устремила на мать хмурый взор.
- Повелитель не будет против, - упрямо возразила она. – Я уверена, он вас послушается.
Фатьма со вздохом вспомнила, как ей множество раз до этого приходилось объяснять простую истину дочери, упрямой, как ослик.
- Дело не в разрешении повелителя. – Она мягко взяла дочь за руку. – Это опасно.
Селин не оставляла попыток.
- Это не так, - упорствовала она. – Все будет хорошо, это же наш народ.
Фатьма взглянула в ее смышленые, но такие наивные и невинные глаза, и подумала с беспокойством: «Какой же она еще ребенок».
- Они нападают на визирей и богачей. Почему ты думаешь, что они не нападут и на нас?
Селин осторожно выдернула руку, поднялась с подушек и встала перед матерью, уперев руки в бока и посмотрев на нее сверху-вниз.
- Не нападут, - убежденно заявила она. – Мы же семья султана, они точно нас любят. К тому же мы прибудем с едой и помощью, они ведь так долго голодали, зачем им нападать? И еще с нами будут бостанджи.
Фатьма оглядела тоненькую, но полную решительности фигуру дочери. «Глупая смелость», - подумала она с грустью.
- Взрослым лучше знать, - сказала Фатьма.
Селин застыла на миг, уловив в голосе матери строгие, раздраженные нотки. Глубокая задумчивость и некая борьба отразились на ее выразительном лице. Она упрямо поджала губы, в два шага пересекла расстояние от подушек до маленького окна, за которым виднелись башенки крепости, защиты дворца от опасностей внешнего мира, и молча вгляделась в хмурое, как она сама, небо.
- Я тоже так думала, - донесся негромкий голос с окна. – Раньше.
- И что случилось?
Селин ответила не сразу:
- Ситуация не улучшается, мы на грани войны, а Темные… - Она тщательно подбирала слова. – Темные, эти слабые Темные, нагло забирают себе наши крепости! – Селин обернулась к матери и пылко вопросила: - Как им только это удается?
Фатьма опустила глаза на руки и тихо произнесла:
- Аллах с нами.
Селин некоторое время всматривалась в бледное лицо матери, после чего быстро отвернулась и беспокойно забарабанила пальцами по окну.
- С нами, с нами… - пробормотала она. – Конечно же, Он с нами… - Она прикусила губы, задумчиво умолкла, а потом вдруг разразилась эмоциональной, громкой речью, и Фатьма, на миг ушедшая в мысли, вздрогнула от неожиданности: - Пожалуйста, давайте поедем в город с едой и деньгами, раздадим всем, кто хочет есть! Это ведь несложно, займет только один день. Мы ведь ничем особенным не занимаемся, только сидим во дворце и просиживаем зря время! От нас нет пользы. Куда лучше было бы, если бы мы помогали бедным, а не тратили все деньги на украшения и сладости. А может, - продолжила она, и легкий испуг скользнул в ее голосе, - Аллах разозлился на нас за то, что мы так равнодушны? Если так, то победы Темных – наше наказание. – Она приблизилась к матери, наклонилась и умоляюще взяла ее за руки. – Госпожа, прошу, поедем! – Голос перерос в страстный шепот, и печаль отразилась в больших глазах. – Я больше не могу, мне иногда становится так страшно и совестно, мне даже кажется, что я скоро сойду с ума. Прошу, госпожа.
Селин замолчала, на секунду унесшись мыслями в тот памятный день, когда дворец узнал о поражении крепости Кутсали-Хисар и захвате долины. Тогда она впервые услышала истинное название того загадочного, враждебного государства Темных – Драгорим. «Драгорим», - медленно прошептала Селин, вслушиваясь в звучание необычного слова. Дворец мгновенно превратился в обеспокоенный, шумный улей, и шустрые пчелы – евнухи и калфы – разносили страшную весть наложницам и визирям. Все жужжало, потревоженное впервые за десять лет, и Селин, чей воображаемый, мифически-идеальный мирок начал медленно рушиться, также дрогнула от страха. Она не могла поверить: как мощная, надежная крепость посмела сдаться под натиском этих жалких неверных? Неужели такое вообще возможно? Селин, как и многие во дворце, решила, что этот проигрыш – первый и единственный. «Все будет как прежде, - верила она, - это просто ошибка». Однако бой с Темными продолжился, и вскоре под их власть перешли более десяти крепостей, расположенных у моря. Послы Демира были безжалостно убиты, мирный договор не подписан, и все шло только в одному – к войне. Селин продолжила надеяться: ее родина обязательно одержит победу, и все вернется на круги своя. «По-другому и быть не может!» - думала она, правда, не без некоторого сомнения.
Но тут вспыхнули ссоры и стычки султанских людей с простым народом. Богатые дары перестали сыпаться на дворец, и золотой дождь, что казался вечным, внезапно иссяк. Селин с удивлением и недоверием наблюдала за тем, как меняется ее жизнь: улыбкам и беззаботной радости вдруг пришел конец, и тени, мрачные и страшные, начали заполонять собой прежде солнечные дворцовые коридоры. Она в начале никак не могла взять в толк: почему подданные так бунтуют? Селин знала, что ее отец был вынужден обложить их новыми налогами, но, по ее мнению, это не было стоящей причиной массового недовольства. «Или я так слепа?» - порой наталкивалась она на мысль, но всегда отмахивалась от нее, как от назойливой мухи. Селин была довольно высокого мнения о себе и своих способностях, а потому не могла и подумать, что она может в чем-то ошибаться. В смехе и музыке прежде беззаботных дней явственно проскальзывали беспокойные нотки, день ото дня не становилось легче. Селин иногда даже досадовала на народ, обвиняя их в неверности падишаху; как они, его подданные, смеют возмущаться и терять веру, когда страна находится на грани войны? «Да, они бедны, - возмущалась она, - но бедность сейчас необходима, чтобы победить Темных. Дворец тоже переживает не самые лучшие времена, но, в отличие от народа, мы остаемся верными нашему повелителю! Недовольство только ухудшает положение. Разве оно того стоит?»
Фатьма-султан однажды обмолвилась в беседе с Селин и Селимом, что возмущения демировцев становятся резче и беспощаднее. Гнев подданных до того момента оставался выше ее понимания. Селин преданно верила в справедливость падишаха по отношению к народу, верила, что подданные – люди умные и сильные, они не должны были предавать повелителя, что их любит, так почему они поступают столь плохо? В городах, согласно ее наивному воображению и не менее наивной вере, должны царить радость и любовь, особенно сейчас, когда Темные окружили султанат с моря. «Почему бы людям просто не успокоиться?» - думала Селин с досадой.
- Зачем они это делают, госпожа? – Селима мучили те же вопросы.
То был поздний вечер, и Селин вместе с Айлин-султан, своей единокровной сестрой, вышивала в покоях Фатьмы. Селим бездельничал, удобно устроившись на пуфике, а мать задумчиво следила за тем, как ловко Айлин обращается с иголкой. Селин вышивка давалась не так легко, и она с неудовольствием заметила кривые петельки, портящие рисунок. Однако сестры замерли, когда Фатьма подала голос:
- Они ужасно, ужасно бедны. Они мучаются от нищеты. – Она горько заметила: - Это мы, жители дворца, хорошо едим, спим на чистых простынях, и знать не знаем о бедности. Человек глубоко несчастен, оттого и зол, - добавила она печально.
Селин оставила вышивку. Она впервые в жизни прониклась к простому народу Демира чем-то вроде сочувствия. Слова матери, грусть в ее тоне подействовала на нее отрезвляюще, и Селин за этот короткий миг снизошла с небес, где пребывала всю жизнь, на грешную, пропитанную кровью землю, которой не чужды были распри и нищета – явление воистину страшное, чудовищное и вместе с тем такое нереальное. Голод, с которым Селин, выросшая в сытости, не была хорошо знакома, всегда казался ей чем-то далеким и даже невозможным. Она знала из книг, что бедность может быть страшна, но не допускала мысли, что подобное может наступить в правление ее отца. Нищета, голод, несчастье, смерть – все это никогда не заботило ее по-настоящему, даже когда вести о недовольстве подданных дошли до дворца. Биение сердца в груди отзывалось болью, когда Селин в ярких красках представляла печаль и нищету в домах подданных. Идеальный, светлый портрет жизни, в истинности которой она никогда не смела усомниться, начала покрываться черными, угрюмыми пятнами. Селин потерпела сокрушительное поражение, и все ее прежние убеждения о мире, об отце, о ней самой дрогнули под напором реальности, беспощадной и не такой радужной, как ей казалось. «О, Аллах, неужели я действительно была слепа», - подумала она с настоящим отчаянием.
Тяжкие воспоминания рассыпались, возвращая Селин в реальность, когда твердый голос матери сказал:
- Нет.
Селин снова очутилась в покоях Фатьмы, но сейчас было раннее утро, и вокруг никого кроме них двоих, не было.
- Нет, - повторила мать. – Останешься здесь.
Возражения Селин были прерваны приходом султана. Они поприветствовали падишаха поклоном, и тот сел с ними за один стол. Селин не дотронулась к еде. Обиженная, поверженная очередным отказом матери, она мрачно наблюдала за родителями, не вмешиваясь в их разговор. Она оглядела материнский алый кафтан, исшитый золотом; под ним виднелся елек, пестро украшенный цветочными узорами. Драгоценные камни на кушаке мерцали в свете, струящимся с окон. Золотистые, волнистые локоны золотом лежали на красном кафтане. Мамины руки, все в массивных перстнях, передали отцу чашу с водой. Взгляд Селин скользнул с одного родителя на другого, и ее глаза наткнулись на золотые застежки, которым был отделан отцовский зеленый кафтан. Белый тюрбан султана был украшен драгоценностями и тремя павлиньими перьями, а тюрбан хасеки – жемчугом, алмазами и золотым эгретом. Селин вспомнилась мамина серебряная персидская диадема с алыми рубинами, подаренная отцом после рождения Эсмы. Голубые, глубокие глаза матери тепло встретили благодарный взгляд отца, ее беленькая рука легко коснулась его смуглой щеки. Всего один жест нежности – и они снова превратились в ту влиятельную пару, сотворенную изо льда и золота. Селин наблюдала за ними, как завороженная, с восхищением и укором одновременно. Это показалось ей таким неуместным – быть столь нарядными и блестящими во времена нищеты и голода.
Селин собралась с духом и негромко обратилась к отцу:
- Повелитель, у меня есть одна просьба.
Султан едва кивнул, вслушиваясь. Селин на миг оробела, поймав мрачный взгляд матери.
- Позвольте нам отправиться в город, - продолжила она, не спуская глаз с отца. – Мы хотим раздать денег и еды нуждающимся. – Увидев, как он нахмурился, она добавила, надеясь смягчить его: - Мы будем хорошо защищены, с нами ничего не случится, к тому же, я уверена, подданные не нападут на нас…
Султан с громким стуком опустил чашу на пол, и Селин, испуганная гневом, написанным на отцовском лице, тут же смолкла. Несколько долгих секунд он молчал, сверля мать и дочь тяжелым, хмурым взором.
- Не разрешаю. – Таков был ответ.
Селин, не сдержавшись, воскликнула сердито и обиженно:
- Вам ведь несложно!
- Не дерзи! – гневно укорил ее султан. – Я тебе не позволил, и будь достойна – прими ответ с гордой улыбкой, как подобает моей дочери.
Селин опустила глаза, но пыла не умерила, смело сказала:
- Как же тут улыбаться? Мама отказала, и вы, моя последняя надежда, мне отказали…
Султан только отмахнулся с раздражением.
- Разговор окончен, иди к себе.
Фатьма, не смея вмешиваться, тихонько попивала сиропа, поочередно глядя то на супруга, то на дочь - двух самых безрассудных и упрямых людей ее мирка.
- Прошу, обоснуйте отказ, - попросила Селин, состроив смиренную гримасу, а сама подумала с надеждой: «Вдруг еще получится его переубедить».
Султан вздохнул, но все же ответил:
- Это безумие, Селин. Причин предостаточно! Ты девушка из правящего рода, великой династии, султанша, которой следует хранить целомудрие и скромность, а не выходить к толпе диких оборванцев, которые, помимо своей низости, пылают к нам ненавистью. К тому же эта доброта бесполезна. Твоих монет всем не хватит, а те, кому досталось, потратят все за один день и вновь начнут бесчинствовать. Да и деньги теряют цену! Ты разве об этом не знаешь? И велик риск, что они захотят выместить на нас свой гнев. Бостанджи ничего не останется, кроме как перебить всех.
Селин застыла, широко раскрыла глаза, вслушиваясь в голос отца, и, когда настала тишина, сидела неподвижно и молча, а потом, заметно сникнув на мгновение, вдруг выпрямилась и подняла глаза от пола.
- Я подумаю, - заявила твердо, будто бы не отец, а она только что отчитывала упрямую дочку. –Я подумаю над вашими словами, и, если они убедят меня, я оставлю попытки и повинуюсь.
Султан был неприятно изумлен дерзостью дочери. Он бы давно усмирил юную султаншу каким-нибудь строгим наказанием, если бы не присутствие любимой супруги.
- Несомненно, - бросил он холодно. – Подумай где-нибудь в другом месте. Иди.
Селин, уязвленная и глубоко обиженная, поднялась нарочито неторопливо, поклонилась без особого уважения и в тягостной тишине, под недовольный взгляд отца и печальный – матери, покинула комнату.
«Лучше делать хоть что-то, чем ничего», - заключила Селин, мрачно идя по коридору. Даже слова отца не заставили ее смириться. Она, конечно, знала благодаря истории, что деньги в плохие времена, когда бедность дышит людям в затылок, а вещи и пища дорожают, неизбежно утрачивают прежнюю ценность. Селин еще до того, как в первый раз обратиться к матери, тщательно продумала все риски и спорные моменты, и пришла к твердому решению: надо помочь людям, несмотря ни на что. Да, несомненно, несколько монет не решат дела, не помогут всем, однако дадут передышку на несколько дней, облегчать, пусть и ненадолго, жизни нескольких семей, а это намного лучше, чем сидеть сло