Помимо глагола коснить — медлить, мешкать и т. д. — существует глагол коснеть (некогда писавшийся через «ять») — упорно оставаться в одном и том же положении, состоянии. «По смыслу этого глагола, — замечает Даль, — коснение, от коснеть, и косненiе, от коснить, — одно и то же».
Русский язык как бы намекает нам, что устойчивость и неподвижность исходит с косноязычием из одного корня, что политический долгожитель должен быть косноязычен.
Все «коснеющие» лидеры говорили плохо: Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, хотя каждый говорил плохо по-своему.
Сталин говорил скованно и бедно по языку. Хрущев — раскованно, безграмотно, с экспромтами, непредсказуемыми эскападами и лихими словечками («пидарасы» и «кузькина мать»). Брежнев говорил — никак.
Горбачев отличался, несомненно, словоохотливостью и при этом пытался обозначить выход в языковой ряд адекватный «новому мышлению», но использовал слишком ограниченный терминологический набор и злоупотреблял некоторыми излюбленными оборотами, что и делало его столь уязвимым для пародистов.
Ельцин написал в одной из своих книг, что Горбачев «говорить любит и умеет», правда, пояснив: «округло говорить». Мне кажется, что, даже если мы абстрагируемся от тех черточек речи Горбачева, которые так бросаются в глаза и отличают его речь от речи подлинного российского интеллигента, вряд ли можно считать хорошим оратором человека, чьи речи вызывают не вполне объяснимое, но явное раздражение у аудитории. Хотя, конечно, все познается в сравнении — вспомним тот удручающий фон, на котором в середине 80-х возник для нас Горбачев-политик и Горбачев-оратор… Но ведь и «эра Горбачева» была непродолжительной…[7]
|
|
Все, что сказано было о трудностях обращения с языком у премьера, в той же мере относится и к другой «коснеющей» фигуре, президенту, которому нелегко дается не только управление страной, но и управление грамматическое. Все, что возможно присоединить через союз «чтобы», присоединяется через «чтобы» — или «чтоб». Как в популярном фильме: «Чего просишь-то?» — «Чтоб диспетчером».
Говорящий Ельцин не менее косноязычен, чем Черномырдин — но косноязычен по-иному. Президент отчаянно стремиться освоить новый языковой ряд: в овладении новым, не-советским, не-номенклатурным словом видится ему залог выхода на новый уровень мышления, качественно иного мышления, нежели у прораба, секретаря обкома или лидера столичных коммунистов. И здесь ощущается та же натужность, что и в случае с Горбачевым. Материал сопротивляется. И дело не в том, что там и сям случаются выплески новояза: «снять с работы» вместо «отправить в отставку», например. Оказывается, что иные слова требуют какого-то иного мышления, что они создавались для выражения этого мышления, обслуживают его, но никак не наоборот…
Вообще в СССР/России десятилетиями существовала проблема сосуществования, сопряжения официозного партийно-идеологического языка, несущего в себе знаковые обороты, создающие возможность взаимного узнавания людей, принадлежащих к правящему страной слою, т. е. советского новояза (используем термин Дж. Оруэлла), — и языка повседневной жизни, «живого великорусского», по определению В.Даля.
Проблема эта могла решаться различными путями. Возможна, например, конвертация идеологического языка в язык обыденной жизни, замена лексических единиц одного языка лексемами другого, наконец, параллельное существование двух языков.
|
|
Черномырдин решает проблему типичным для советского партхозактва способом: в разговорной речи (я не имею здесь в виду чтение написанного заранее текста) он сохраняет канцелярско-ритуальную составляющую и освобождается от составляющей идеологической.
Несомненно, старый советский идеологизированный «новояз» уходит, но уходит, сопротивляясь, и, парадоксальным образом, по мере этого ухода, по мере того, как тени старого расплываются и истончаются, открываются контуры новояза «второго поколения». И этот новояз уже взыскует новой идеологии…
Справедливости ради надо сказать, что премьер избегает и знаковых, идеологически маркированных лексем демократического новояза: от него, например, нечасто услышишь обращение «россияне». И он, кстати, не говорит: консенсус, рейтинг, тайм-аут…
В чем преимущество косноязычия? Любое рыхлое, невнятное высказывание содержит набор смыслов, несводимых к буквальному (и не всегда могущему быть понятым однозначно) «смыслу» фразы. Чем туманнее, амбивалентнее, размытее фраза — тем шире спектр потенциальных смыслов, могущих быть из нее извлеченными, тем меньше определенность и ответственность. Идеальная фраза — та, что вообще не договаривается до конца, а прерывается на запятой с тем, чтобы дать дорогу началу новой фразы… Как выражается философ Валерий Подорога, «текст власти должен быть безответствен».
«Что тот генерал, что этот…» — такого типа пассажи замечательны именно этой своей размытостью и возможностью отыскания в них беспредельного, бесконечного числа смыслов… А ведь еще существует интонация — она также небезразлична смыслу — последний варьируются также в зависимости и от мимики, и от жестики (смыслы фраз президента, сопровождаемых сжиманием кулака и перемещением его в пространстве, не тождественны смыслам фраз, не сопровождаемых такими манипуляциями).
|
|
Минус неопределенных, неорганизованных, недоговариваемых, обрываемых на запятой полуфраз и полумыслей в том, что эманация смыслов становится не вполне контролируемой. Но плюсы подобной речи перекрывают ее эвентуальные минусы. В нашей стране и в сложившейся ситуации.
Например, Черномырдин говорит, что он вроде бы не собирается выдвигать свою кандидатуру на президентских выборах 2000 года. Это может означать, что он действительно не собирается. Это может означать, что собирается, но — вот хитрец! — темнит, скрывает. Это может означать, что он пока не знает, будет или нет. Это может означать, что премьер хочет, чтобы президент узнал, что он не собирается. Или чтобы президент понял, что премьер готов выдвинуться, но ни в коем не случае не будет этого делать без благословения президента. Или что он, премьер, готов дать себя уговорить. Повторяю, за этим может стоять любой смысл и любая совокупность смыслов. Невнятность формы заявления и вполне сознательная уклончивость премьера позволяют удерживать все эти смыслы одновременно. Если бы Черномырдин был блестящим оратором, ему стоило бы немалых трудов добиться такого эффекта, найти адекватную этой необходимой неопределенности словесную форму. При наличии природного косноязычия эта архисложная задача решается сама собой. Причем, никто не будет ловить премьера на слове: «Вот, вы говорили…» Все знают, что ловить на слове невыговоренном, не красном, а скорее сером, соединенном непонятным с точки зрения риторики и грамматики образом с другими словами, — бессмысленно, может, даже неприлично…[8]
Неопределенность и невнятность смыслов вполне адекватна неопределенности и невнятности ситуации, в которой осуществляется процесс говорения. Как может быть ясна и отточена речь, когда размыт и невнятен политический курс?
И, с другой стороны, если вдруг курс станет внятным и отчетливым, то сможет ли сохраниться невнятный премьер?
Но, с третьей стороны, с чего он, курс, вдруг станет внятным?
Пока же неизменность косноязычия на самых верхних этажах политической иерархии — такая же закономерность российской политической жизни, как многократно отмеченное чередование лысых и кудрявых в роли генсека/президента.