– Я пригласил вас на данное заседание, – заявил председатель, – в связи с тем, что доктор Перера хочет сообщить нам нечто чрезвычайно важное. Он настаивает, чтобы мы немедленно связались с капитаном Нортоном, используя то самое внеочередное право, которого, смею заметить, нам удалось добиться с таким трудом. Однако заявление доктора Переры носит довольно специфический характер, и, прежде чем мы предоставим ему слово, я предлагаю заслушать отчет о проделанной работе, который подготовила доктор Прайс. Да, вот еще что – отсутствующие просили передать свои извинения. Сэр Льюис Сэндс не может быть с нами, так как в настоящий момент председательствует на научной конференции, и доктор Тейлор также просил извинить его…
Это последнее обстоятельство, признаться, радовало Боуза. Антрополог потерял к Раме всякий интерес, едва стало ясно, что лично ему широкого поля деятельности не представится. Как и многие другие, он испытал горькое разочарование, узнав, что движущийся мирок мертв; теперь, конечно, нечего и ждать ни материала для сенсационных книг, ни видеопередач, посвященных ритуалам и обычаям раман. Пусть кто хочет выкапывает скелеты и классифицирует находки – такого рода вещи Конрада Тейлора не привлекали. Единственное, что еще, пожалуй, могло бы заставить его вернуться в комитет, – это какие‑нибудь оставленные раманами выдающиеся произведения искусства, подобные, например, знаменитым фрескам Теры и Помпеи.
Тельма Прайс, археолог, придерживалась диаметрально противоположной точки зрения. Она предпочитала раскопки и руины, свободные от обитателей, которые только создают суматоху, несовместимую с бесстрастными научными исследованиями. Дно Средиземного моря в этом смысле было идеальной зоной – по крайней мере до тех пор, пока под ногами не стали путаться проектировщики городов и художники по ландшафту. Рама был бы еще ближе к идеалу, если бы не доводящая до бешенства мысль, что он находится за сто миллионов километров и она никогда не сможет наведаться туда собственной персоной.
– Как вы уже знаете, – начала она, – капитан Нортон совершил пока одну экспедицию протяженностью почти тридцать километров, не встретив никаких серьезных трудностей. Он обследовал своеобразную траншею, обозначенную на ваших картах как Прямая долина; назначение ее по‑прежнему неясно, хотя очевидно, что она играет важную роль, ибо, как и две аналогичные долины, тянется во всю длину Рамы и прерывается лишь в районе Цилиндрического моря.
Затем экспедиция повернула влево – или на восток, если ориентироваться по Северному полюсу, – и достигла Парижа. Как видно на этой фотографии, снятой телескопической камерой от оси, Париж представляет собой несколько сотен строений, разделенных широкими улицами.
А вот эти фотографии сделаны группой капитана Нортона непосредственно на месте. Если Париж действительно город.
то город очень странный. Обратите внимание – ни в одном из строений нет ни окон, ни дверей! Это гладкостенные прямоугольные сооружения одинаковой тридцатипятиметровой высоты. И кажется, что они так и отштампованы вместе с корпусом – ни швов, ни стыков, – взгляните на этот снимок крупным планом, и вы увидите, что стены плавно смыкаются с основанием…
Мое личное мнение таково, что это вовсе не жилые помещения. а какие‑то склады или гаражи. В поддержку моей гипотезы говорит, к примеру, вот эта фотография… Такие прорези или желобки, сантиметров по пять шириной, бегут буквально по всем улицам, более того, подходят к каждому строению и упираются в глухую стену. Они поразительно напоминают трамвайные пути начата XX века и, очевидно, являются частью какой‑то транспортной системы.
Мы никогда не задавались целью подводить общественный транспорт к каждому отдельному дому. Это же экономически нелепо – куда проще, чтобы человек прогулялся полквартала. Но если в этих строениях размешены склады каких‑нибудь тяжелых материалов, тогда такая мера приобретает смысл…
– Могу я задать вопрос? – осведомился представитель Земли.
– Разумеется, сэр Роберт.
– Неужели капитан Нортон не сумел проникнуть ни в одно из этих строений?
– Нет, не сумел. Прослушав его доклад, вы поймете, что он и сам был очень расстроен. Сначала он решил, что проникнуть внутрь можно только из‑под пола, потом обнаружил желобки транспортной системы и изменил свое мнение…
– Но он хоть пытался?..
– А что он мог сделать без взрывчатки или специальных инструментов? Естественно, что он и не хотел прибегать к подобным средствам, не испытав все другие возможности.
– Понятно! – воскликнул вдруг Деннис Соломоне, – Техника кокона!..
– Извините, не поняла…
– Техника кокона – методика, разработанная лет двести назад, – продолжал историк, – Ее не без иронии называли «зашитой от моли». Для предохранения от порчи предмет покрывают пластмассовой оболочкой, которую заполняют инертным газом. Первоначально так хранили военное снаряжение между войнами – представьте себе, укутывали целые корабли. Да и сейчас к этой методике прибегают в музеях, испытывающих нехватку складских помещений. Ни одна живая душа не знает.
что именно содержат в себе иные коконы вековой давности в подвалах Смитсоновского института…
Долготерпение не принадлежало к числу добродетелей Карлайла Переры; он жаждал швырнуть заготовленную им бомбу и более сдерживаться не мог.
– Господин председатель, разрешите мне!.. Все это очень интересно, но мне кажется, что информация, которой располагаю я, носит более срочный характер…
– Если у присутствующих нет возражений… Прошу вас, доктор Перера.
Не в пример Конраду Тейлору экзобиолог отнюдь не считал, что Рама обманул его ожидания, правда, он уже не надеялся встретить там жизнь, но был совершенно уверен, что рано или поздно удастся найти останки существ, построивших этот фантастический мир. Ведь исследования едва начались… Правда, времени на них осталось ужасающе мало – считанные дни, и «Индевору» придется спасаться бегством, чтобы невзначай не коснуться Солнца…
Хуже того: если верны его вчерашние вычисления, контакт человека с Рамой окажется еще кратковременнее, чем предполагаюсь. Потому что абсолютно все проглядели одну деталь…
. – Согласно последним данным, – начал он, – одна группа сейчас движется к Цилиндрическому морю, а другая во главе с капитаном Нортоном разбивает опорную базу у подножия лестницы Альфа. Затем капитан намерен снаряжать по два отряда одновременно. Людей у него немного, и он надеется, что таким образом их удастся использовать с максимальной эффективностью.
План неплох, если только у Нортона останется время на его выполнение. Я посоветовал бы капитану немедленно объявить тревогу и приготовиться к полной эвакуации через двенадцать часов. Нет, нет, позвольте, я объясню…
Удивительно, что никто пока не обратил внимания на бросающуюся в глаза аномалию. Рама давно уже пересек орбиту Венеры, а внутри его до сих пор мороз. Но ведь внешняя температура объекта, освещенного прямыми лучами Солнца, на таком расстоянии достигает пятисот по Цельсию!
Дело в том, разумеется, что Рама просто еще не успел разогреться. В межзвездном пространстве он должен был остыть почти до абсолютного нуля – до минус двухсот семидесяти. Сейчас по мере приближения к Солнцу внешние слои корпуса раскалились почти до точки плавления свинца. А внутри еще держится холод – нужно время, чтобы тепло проникло сквозь километровую толщу металла.
Есть такое изысканное десертное блюдо, горячее снаружи, но с мороженым в середине – не помню, как оно называется…
– «Запеченная Аляска». Его, к сожалению, частенько подают у нас на межпланетных банкетах…
– Благодарю вас, сэр Роберт. Именно такова в настоящий момент и ситуация на Раме. Но продлится она недолго. Многие недели солнечное тепло прокладывало себе дорогу внутрь цилиндра, и буквально в ближайшие часы можно ожидать резкого подъема температуры. Однако проблема не в этом – к тому времени, когда нам так или иначе придется покинуть Раму, климат там будет не жарче умеренно тропического…
– Тогда в чем же дело?
– Могу ответить в двух словах, господин председатель. Поднимутся ураганы.
БЕРЕГ МОРЯ
Число мужчин и женщин внутри Рамы уже перевалило за двадцать – шестеро трудились внизу, на равнине, остальные переносили оборудование и инструменты сквозь систему воздушных шлюзов и спускали их вниз по лестнице. Корабль был почти покинут, не считая минимального штата дежурных; кто‑то пошутил, что «Индевором» теперь заправляет четверка обезьян, а Голди исполняет обязанности капитана.
Для первых исследовательских групп Нортон ввел несколько непреложных правил. Основное из них впервые было установлено еще на заре космических вылазок человечества: в каждую группу должен входить один из участников предшествовавших экспедиций. Но не более чем один – чтобы каждый из членов экипажа освоился с пребыванием внутри Рамы в предельно короткий срок.
Вот почему в группу, которая направилась к Цилиндрическому морю и которую возглавила Лаура Эрнст, включили и «ветерана» Бориса Родриго, только что вернувшегося из Парижа. Третьим был сержант Питер Руссо, специалист по инструментам космической разведки; на этот раз он мог полагаться лишь на собственные глаза да на маленький переносный теле‑жоп.
Переход от подножия лестницы Альфа до берега моря – чуть меньше пятнадцати километров – в условиях низкого притяжения Рамы соответствовал восьми земным километрам. Лаура Эрнст, желая доказать, что уж она‑то никогда не нарушала собственных предписаний, предложила быстрый шаг: На середине пути они сделали тридцатиминутную остановку и в результате уложились в три часа – без каких бы то ни было происшествий.
Движение было донельзя монотонным – шаг за шагом сквозь заглушающую все звуки тьму. Лужица света от прожектора, перемещаясь вместе с ними, постепенно вытягивалась в длинный узкий овал; только это и доказывало, что они не топчутся на месте. Если бы группа наблюдения не вела регулярных измерений, сами путники не сумели бы определить, сколько ими пройдено – один километр, пять или десять. Они шли и шли в непроглядной ночи по однообразной, лишенной даже швов металлической равнине.
Но наконец далеко впереди, гам, куда еле проникал слабнущий луч, забрезжило что‑то новое. В нормальном мире это напоминало бы горизонт; присмотревшись, они увидели, что равнину пересекает резко очерченный обрыв. Они приближались к берегу моря.
– Осталось сто метров, – сообщила группа наблюдения. – Рекомендуем снизить темп.
В сущности, рекомендация была излишней: они сами уже замедлили шаг. Гладкий отвесный утес пятидесятиметровой высоты отделял уровень равнины от уровня моря – если это действительно было море, а не очередной лист загадочного кристаллического вещества. Впрочем, несмотря на предостережения Нортона – тот внушал всем и каждому, что на Раме доверяться первому впечатлению неразумно и опасно, – почти никто не сомневался, что море покрыто настоящим льдом. Но почему, по какой причине южный берег моря в десять раз выше северного, почему там утес вздымается на полукилометровую высоту?..
Они словно подкрадывались к краю света: переднюю часть светового овала срезало точно ножом, и остаток пятна с каждым шагом становился все короче и короче. Зато далеко внизу на вогнутом экране моря появились исполинские вытянутые тени, подчеркивающие и утрирующие каждое движение. Тени, неизменные спутники людей с той самой секунды, когда они начали шагать вдоль луча, теперь, перерезанные краем утеса, как бы обрели независимость. Казалось, что это обитатели Цилиндрического моря подстерегают пришельцев, вторгшихся в их владения.
Именно здесь, на краю пятидесяти метрового обрыва, людям впервые представилась возможность по достоинству оценить кривизну внутренней поверхности Рамы. Но ведь никому никогда не доводилось видеть изогнутую ледовую гладь; зрелище действовало на нервы, и разум невольно старался истолковать его как‑нибудь иначе. Даже Лауре Эрнст, которая в свое время специально изучала обманы зрения, то и дело чудилось, что она смотрит на бухту, врезанную в горизонтальную сушу, а вовсе не на море, взмывающее в небеса. Требовалось сознательное усилие воли, чтобы смириться с невероятным.
Лишь в одном направлении – строго вперед по линии, параллельной оси Рамы, – обычные представления о природе вещей оставались ненарушенными. Лишь на этой линии зрение и логика были согласны между собой. Здесь – по крайней мере в пределах нескольких километров – поверхность выглядела, да и в самом деле была плоской. Но где‑то чуть дальше, там, куда не достигали их тени, куда не проникал луч прожектора, лежал остров, господствующий над Цилиндрическим морем…
– Группа наблюдения, – обратилась по радио доктор Эрнст, – будьте добры перебросить луч на Нью‑Йорк…
Как только овал света скользнул от них прочь, в море, на плечи тяжко навалилась раманская ночь. Вспомнив, что у самых ног затаился невидимый теперь обрыв, люди, не сговариваясь, отступили на два‑три метра. И тут, словно по мановению волшебной палочки, из темноты выплыли башни Нью‑Йорка.
Сходство со стародавним Манхэттеном было, разумеется, чисто внешним – рожденное звездами эхо земного прошлого обладало своей ярко выраженной индивидуальностью. И чем дольше Лаура Эрнст разглядывала раманский Нью‑Йорк, тем больше она убеждалась, что это вообще не город.
Настоящий Нью‑Йорк, как и все другие города человека, никогда не был завершен и тем более не возводился по единому плану. А здесь царили строгая симметрия и шаблон, правда, настолько сложный, что рассудок не сразу принимал его. Все, что тут было, задумали и спроектировали разумные существа – задумали в целом, а потом и построили, как строят машину, предназначенную для какой‑то определенной пели. И после этого она, машина, измениться уже не может.
Луч прожектора неспешно блуждал среди отдаленных башен и куполов, сомкнутых полусфер и перекрещенных трубопроводов. Временами свет, упав на какую‑нибудь плоскость, отражался яркой вспышкой. Первая вспышка едва не лишила людей дара речи – будто кто‑то подал им с этого загадочного острова ответный сигнал…
И тем не менее они не могли разглядеть там ничего нового, чего не знали бы – и более детально – по снимкам, сделанным ранее. Спустя пять минут они попросили вернуть луч прожектора и двинулись по краю обрыва на восток. Казалось вполне вероятным встретить где‑нибудь неподалеку лестничный марш или наклонный спуск, ведущий вниз, к морю. Одна из женщин, по натуре заядлая морячка, высказала небезынтересную догадку:
– Там, где есть море, – утверждала сержант Руби Барнс, – обязательно должны быть доки, гавани и, конечно, корабли. Каждая цивилизация строит корабли по‑своему, и потому, как это делается, можно узнать о ней практически все…
По мнению коллег Руби, ее точка зрения страдала некоторой узостью, но все же обнадеживала. Лаура Эрнст уже почти отчаялась найти спуск и решила прибегнуть к канату, когда лейтенант Родриго заметил неширокую лесенку. Она пряталась в тени за краем обрыва, так что мимо нее немудрено было и пройти: хозяева не позаботились ни о поручнях, ни даже о какой‑нибудь вешке. К тому же лесенка никуда не вела, а просто под небольшим углом сбегала по пятидесятиметровой вертикальной стене и исчезала под поверхностью моря.
Внимательно осмотрев лесенку с помощью шлемовых фонарей и не обнаружив ничего опасного, Лаура с разрешения капитана Нортона спустилась вниз. Минутой позже она осторожно коснулась моря ногой.
Подошва легко скользнула по поверхности – трения почти не ощущалось, все говорило о том, что под ногами лед. Это и на самом деле был лед. Едва она стукнула по нему молотком, от удара разбежалась характерная сетка трещин, и Лаура без труда набрала множество осколков. Как только она поднесла пробирку к свету, мелкие осколки растаяли: в пробирке плескалась теперь мутноватая водичка, и Лаура дерзнула понюхать ее.
– А это не опасно? – с беспокойством в голосе осведомился оставшийся наверху Родриго.
– Поверьте, Борис, – ответила она, – если бы здесь существовали болезнетворные факторы, ускользнувшие от наших детекторов, то вся система профилактических мер потерпела бы крах еще неделю назад…
Однако в беспокойстве Бориса был свой резон. Несмотря на проведенные опыты, оставался некоторый, пусть и весьма незначительный, риск, что именно эта жидкость ядовита или способна вызвать какую‑нибудь неведомую болезнь. При обычных обстоятельствах доктор Эрнст не стала бы пренебрегать даже столь мизерной вероятностью. Но времени было в обрез. И если бы даже потом пришлось посадить на карантин весь экипаж «Индевора», то и такая цена не была бы чрезмерной.
– Это вода, но пить ее не советую – пахнет гнилыми водорослями. Поскорей бы доставить ее в лабораторию…
– А как лед, выдержит нас?
– Да, крепок как скала.
– Значит, мы можем перебраться в Нью‑Йорк?
– Это вы серьезно, Питер? А вы когда‑нибудь пробовали пройти четыре километра по льду?
– Понимаю, к чему вы клоните. Но только представьте себе физиономии наших интендантов, попроси мы у них три пары коньков! Да если бы коньки и нашлись, немногие на борту сумели бы ими воспользоваться…
– Есть еще и другая проблема, – включился в разговор Борис Родриго. – Вы заметили, что температура поднялась уже выше нуля? Недалек час, когда лед начнет таять. Кто из космонавтов способен преодолеть четыре километра вплавь? Во всяком случае, не я..
Доктор Эрнст взобралась к ним на край обрыва и триумфальным жестом подняла вверх маленькую пробирку.
– Дальняя получилась прогулка ради нескольких кубиков грязной воды, но эта водица, надо думать, расскажет нам о Раме больше, чем все, что мы видели до сих пор. Давайте возвращаться домой.
Они повернули в сторону ослабленных расстоянием огней лагеря Альфа. Передвигаясь мягкими шагами‑прыжками – такой вид ходьбы оказался здесь самым целесообразным, – они то и дело оглядывались назад, не в силах отрешиться от загадки величественного острова.
На полпути Лауре Эрнст померещилось, что она ощутила дуновение слабого ветерка.
Однако ветерок не повторился, и она тут же забыла о нем.
КЕАЛАКЕКУА
– Вы же прекрасно знаете, доктор Перера, – произнес с показным смирением председатель, – что мы. увы, не можем тягаться с вами в познаниях в области математической метеорологии. Сделайте милость, снизойдите к нашему невежеству…
– С удовольствием, – отозвался экзобиолог, нимало не смутившись, – Лучше всего я просто расскажу вам, что произойдет внутри Рамы в самое ближайшее время.
Солнечное тепло уже проникло внутрь цилиндра, и температура воздуха там постепенно поднимается. Согласно последним полученным мною сведениям, она уже сейчас выше точки замерзания. Цилиндрическое море вскоре начнет таять, только, не в пример водным массам на Земле, таяние будет происходить от дна к поверхности. Эго, вероятно, вызовет ряд своеобразных явлений, но меня заботит главным образом состояние атмосферы.
Нагреваясь, воздух внутри Рамы будет расширяться – и соответственно подниматься от внутренней поверхности цилиндра к центральной оси. На уровне поверхности он, хотя и кажется неподвижным, в действительности движется со скоростью вращения Рамы, то есть со скоростью более восьмисот километров в час. Поднимаясь к оси, воздух будет стремиться сохранить эту скорость, что, разумеется, невозможно. В результате возникнут сильные ветры и завихрения – полагаю, что скорости воздушных потоков достигнут двухсот‑трехсот километров в час.
Между прочим, нечто подобное происходит и на Земле. Нагретый воздух экватора движется со скоростью вращения Земли – тысяча шестьсот километров в час. И как только он поднимается и перемещается на север или на юг, возникает тот же эффект…
– А, пассаты! Как же, помню еще из школьной географии…
– Совершенно верно, сэр Роберт. На Раме будут свои пассаты, и притом сильнейшие. Думаю, что они продлятся лишь несколько часов, а затем восстановится какое‑то равновесие. Но на это время я настоятельно рекомендую капитану Нортону эвакуировать людей, и сделать это следует как можно скорее. Вот текст радиограммы, которую я предлагаю послать.
«Капли воображения достаточно, – подумал Нортон, – чтобы представить, что мы просто разбили бивуак у подножия гор где‑то в срединной Азии или Америке…» Куча спальных мешков, складные столы и стулья, переносная электростанция, осветительные кабели, электрические туалеты, разнообразная научная аппаратура – все это выглядело бы уместным и на Земле, тем более что вокруг суетились мужчины и женщины без кислородных приборов и масок на лицах.
Создать лагерь Альфа было делом отнюдь не простым: снаряжение пришлось тащить вручную сквозь цепь воздушных шлюзов, спускать на санях по склону, а затем подбирать и распаковывать внизу. Тормозные парашюты подчас отказывали, и груз выкатывался на добрый километр в глубь равнины. Несмотря на это, кое‑кто из команды обращался к капитану за разрешением прокатиться вместе с грузом; Нортон решительно им отказывал. Впрочем, в случае острой нужды запрет можно было бы и снять.
Практически почти все снаряжение так и обречено остаться здесь навсегда: возвратить его на корабль – задача невыполнимая, об этом не приходилось и мечтать. Временами капитан Нортон вопреки всякой логике стыдился, что вынужден захламить этот необъяснимо чистый мир земным барахлом. Он даже решил, что, прежде чем окончательно покинуть Раму, пожертвует драгоценным часом, а то и двумя на то, чтобы привести лагерь в полный порядок. А вдруг – невероятная мысль, – вдруг спустя миллионы лет где‑нибудь в иной звездной системе на Раме вновь объявятся нежданные гости? Он хотел, чтобы у них создалось хорошее впечатление о Земле.
Правда, сначала ему предстояло решить другую, гораздо более срочную проблему. За последние двадцать четыре часа он получил почти одинаковые послания с Марса и с Земли. Странное совпадение, а может, и не совпадение, может, они все‑таки общались друг с другом, может, нынешняя ситуация послужила им поводом для контактов? Обе жены ни с того ни с сего многозначительно напоминали ему, что и герой дня не должен забывать о своих семейных обязательствах…
Взяв складной стул, капитан перешел из освещенного пространства в окружающую лагерь тьму. Только так и можно было добиться хотя бы видимости уединения. Повернувшись спиной к суетящимся в свете прожектора людям, Нортон стал говорить в висящий на шее диктофон.
– Оригинал в личное дело, копии на Марс и на Землю. Привет, дорогая. Знаю, сам знаю, что корреспондент из меня никудышный, но на борту корабля я не был уже целую неделю. Да там, кроме дежурных, никого теперь и нет, мы разбили лагерь внутри Рамы, у подножия лестницы, которая получила название Альфа.
На равнине сейчас работают три разведывательные группы, но продвигаемся мы вперед чудовищно медленно, поскольку рассчитывать можем лишь на собственные ноги. Если бы у нас был хоть какой‑нибудь транспорт! Хотя бы парочка электрических велосипедов!..
Ты ведь встречалась с моим старшим корабельным врачом Лаурой Эрнст…
Он запнулся в нерешительности: Лаура действительно встречалась с одной из его жен, но с которой? Наверное, лучше не рисковать… Он стер незаконченную фразу и начал снова:
– Мой старший корабельный врач, доктор Эрнст, возглавила первую экспедицию к Цилиндрическому морю, в пятнадцати километрах отсюда. Как мы и думали, море заполнено замерзшей водой, однако пить такую воду не стоило бы. Доктор Эрнст говорит, что это жидкий органический суп со следами самых разных углеродных соединений, содержащий также фосфаты, нитраты и десятки металлических солей. И никаких намеков на жизнь, ни единого, пусть даже мертвого, микроба. Так что о биохимии раман мы по‑прежнему ничего не знаем, хотя, вероятно, она не так уж безнадежно далека от нашей…
Что‑то легко шевельнуло волосы – он был слишком занят, чтобы вовремя подстричься, и теперь придется как‑то избавляться от них, иначе скоро и шлем не наденешь…
– Ты, конечно, смотрела видеопередачи из Парижа и других городов, которые мы обследовали по эту сторону моря, – из Лондона, Рима, Москвы. Невозможно и предположить, что их строили для жилья. Париж похож на гигантский склад. Лондон – это набор цилиндрических баков, связанных между собою трубопроводами, и еще какое‑то подобие насосной станции. Все закрыто наглухо, и нет никакого способа установить без помощи взрывчатки или лазера, что находится внутри. Не хочется прибегать к таким средствам, пока не исчерпаны остальные.
Что касается Рима и Москвы…
– Извините, шкипер. «Молния» с Земли…
«Это еще что? – спросил себя Нортон. – Неужели человек не вправе хотя бы минуту спокойно побеседовать со своими семьями?..»
Он принял радиограмму от сержанта и пробежал ее глазами в надежде убедиться, что в ней нет ничего неотложного. Затем прочитал ее вновь, уже внимательнее.
Это еще что за новость – Комитет по проблемам Рамы? И почему он никогда о таком не слышал? Кто только ни старался войти с ним в контакт – ассоциации и общества всех мастей, от самых респектабельных до совершенно психопатических; центр управления всеми силами оберегал его от них и ни за что не переслал бы ему этой радиограммы, если бы не счел ее важной.
«Ветры – двести километров в час, возможен внезапный шквал» – да, тут было над чем задуматься. Но можно ли принять подобное предостережение всерьез, когда вокруг идеально тихая ночь? И не смешно ли удирать, когда они только‑только начали серьезные исследования?..
Капитан Нортон поднял руку, хотел было отвести волосы, почему‑то вновь упавшие на глаза, и замер. Ветерок‑то здесь, кажется, есть, и он ощущает это уже не первый раз. Но ветерок настолько слабый, что капитан сразу не удостоил его вниманием: в конце концов он, Нортон, привык управлять космическим кораблем, а не парусником. До сих пор дуновения воздуха ни в малейшей степени не задевали его профессиональных интересов. Но любопытно, что предпринял бы в таких обстоятельствах капитан того, первого «Индевора»?
Вот уже на протяжении четырех‑пяти лет Нортон в критические минуты задавал себе этот вопрос. Он никому не раскрывал своей тайны. А возникла она, как возникает все самое важное в жизни – по воле случая.
Он уже несколько месяцев носил капитанское звание, когда узнал, что его «Индевор» – тезка одного из самых прославленных в истории кораблей. Правда, в течение последующих четырех веков еще с десяток «Индеворов» выходило в море, а два «Индевора» – в космос, но прародителем их всех являлся тот трехсотсемидесятитонный барк, на котором капитан королевского флота Джеймс Кук совершил кругосветное плавание в 1768–1771 годах.
Умеренный интерес к предшественнику быстро перерос во всепоглощающую страсть, почти одержимость; Нортон перечитал все, что хоть как‑то касалось капитана Кука. Сейчас он был, пожалуй, крупнейшим в мире знатоком жизни и деятельности этого великого исследователя и помнил целые страницы путевых дневников капитана наизусть.
И тем не менее даже Нортону казалось подчас невероятным, как один человек, да еще с таким примитивным снаряжением, мог столько совершить. Джеймс Кук был не только превосходным мореходом, но и пытливым ученым и – в свой жестокий век – убежденным гуманистом. Со своей командой он обращался с необычной тогда добротой, и что было уже и вовсе неслыханно – так же обходился на новооткрытых землях и с туземцами.
Заветной, но, он сам понимал, неосуществимой мечтой Нортона было повторить хотя бы один из кругосветных маршрутов капитана Кука. Пока ему удалось лишь пролететь по полярной орбите прямо над Большим Барьерным рифом (надо думать, подобный способ передвижения поверг бы в изумление легендарного капитана). Случилось это в погожий день на заре, и с высоты четырехсот километров ему открылся впечатляющий вид на грозную коралловую стену, отмеченную полоской белой пены вдоль всего побережья Квинсленда.
На то, чтобы оставить позади риф протяженностью две тысячи километров, Нортону не потребовалось и пяти минут. Одним взглядом он мог окинуть недели исполненного опасностей пути того, стародавнего «Индевора». А в телескоп он разглядел даже крохотное пятнышко Куктауна и устье реки, где вытащенный на берег барк чинили после встречи с рифом, едва не оказавшейся роковой.
Годом позже Нортон побывал на космической станции дальнего слежения, расположенной на Гаваях, и не упустил случая посетить другое незабываемое место. Катер на подводных крыльях переправил его в бухту Кеалакекуа; шагая там среди черных вулканических скал, он почувствовал вдруг такое волнение, что сам был озадачен и даже смущен. Гцц повел группу ученых, инженеров и космонавтов мимо сверкающего металлом обелиска, который заменил более ранний памятник, разрушенный Великим цунами 2068 года. Они прошли еще с десяток шагов по черной скользкой лаве и замерли подле небольшой дощечки у самой воды. Дощечку захлестывали соленые брызги, но Нортон уже не замечал их; наклонившись, он вчитывался в слова: