Впервые за несколько недель Комитет по проблемам Рамы прибыл на заседание – очно и заочно – в полном составе. Профессора Соломонса извлекли со дна Тихого океана, где он изучал добычу руды в глубоководных шахтах. И вновь объявился – в стереоварианте – доктор Тейлор. Удивляться этому не приходилось: ведь события развивались так, что возродили надежды найти на Раме что‑нибудь посенсационнее мертвых технических безделушек.
Председатель, в сущности, не сомневался, что Карлайл Перера сегодня будет еще более непререкаем и напорист, чем обычно, – еще бы, его прогнозы раманских ураганов подтвердились! Но, к великому удивлению собравшихся, Перера вел себя исключительно тихо и принимал поздравления коллег с видом настолько близким к смущению, насколько это вообще было для него возможно.
По правде сказать, экзобиолог чувствовал себя глубоко униженным. Тот факт, что Цилиндрическое море вскроется, и весьма эффектно, представлялся теперь еще более непреложным, чем ураганные ветры, – а он это начисто проморгал. Сообразить, что нагретый воздух поднимется вверх, и забыть, что лед, превратившись в воду, уменьшится в объеме, – подобным подвигом вряд ли стоило гордиться.
Впрочем, доктору Перере не требовалось много времени, чтобы обрести свою привычную самоуверенность. Но когда председатель предоставил ему слово и спросил, какие еще климатические перемены ожидаются в ближайшем будущем, Перера заговорил, взвешивая каждое слово.
– Следует помнить, – заявил он, – что метеорология мира столь необычного, как Рама, способна преподнести нам немало новых сюрпризов. Однако, если мои вычисления верны, штормов больше не будет и условия стабилизируются. Температура будет повышаться вплоть до перигелия, а возможно, и дольше, но это не должно беспокоить нас, поскольку «Индевору» задолго до того придется уйти…
|
|
– Значит, люди вскоре смогут вернуться внутрь?
– Мм… вероятно. Через двое суток узнаем наверняка.
– Возвращение совершенно необходимо, – вмешался представитель Меркурия. – Мы должны выведать о Раме все, что только возможно. Ситуация кардинальным образом изменилась…
– Кажется, Мы догадываемся, что именно вы имеете в виду, и тем не менее соблаговолите пояснить…
– С удовольствием. До сих пор мы полагали, что Рама необитаем или, точнее, никем не контролируется. Но теперь мы не вправе более себя обманывать. Даже если на борту нет живых существ как таковых, кораблем могут управлять роботы, запрограммированные для выполнения определенной миссии, и, не исключено, весьма неблагоприятной для нас. Как ни прискорбно, мы должны принять во внимание требования самозащиты.
Поднялся хор протестующих голосов, и председателю пришлось поднять руку, чтобы восстановить порядок.
– Позвольте его превосходительству закончить! – провозгласил он. – Нравится нам эта идея или нет, но отнестись к ней следует серьезно…
– При всем моем уважении к делегату Меркурия, – произнес Конрад Тейлор тоном крайнего пренебрежения, – мы можем смело отмести все и всяческие домыслы о злокозненной интервенции. Существа, столь цивилизованные, как рамане, должны иметь соответственно развитую мораль. В противном случае они давно уничтожили бы сами себя, как мы едва не уничтожили себя в XX веке. Я с полной ясностью доказал это положение в своей недавно вышедшей книге «Характеры и космос». Надеюсь, вы получили дарственный экземпляр?..
|
|
– Получил, благодарю вас, хотя, к сожалению, перегруженность другими делами не позволила мне пока продвинуться дальше предисловия. Тем не менее я вполне знаком с общей концепцией. У нас, к примеру, может вовсе не быть злокозненных намерений по отношению к муравейнику. Ну, а если мы хотим построить дом как раз на том же месте?..
– Но это ничуть не лучше ящика Пандоры! Это уж, простите, какая‑то межзвездная ксенофобия!..
– Господа, господа! Так мы с вами ничего не добьемся. Ваше превосходительство, вы можете продолжать…
И председатель сквозь триста восемьдесят тысяч километров пустоты устремил гневный взгляд на Тейлора; тот неохотно стих, подобно вулкану, выжидающему своего часа.
– Спасибо, – поблагодарил меркурианин. – Угроза, быть может, и маловероятна, но там, где на карту поставлено будущее человечества, мы не вправе допускать никакого риска. И, да будет мне позволено сказать, нас, меркуриан, это касается в особенности. У нас оснований для тревоги, пожалуй, больше, чем у кого‑либо другого.
Доктор Тейлор отчетливо фыркнул, за что опять удостоился гневного взгляда с Луны.
– Почему же больше? – спросил председатель. – А остальные планеты разве не в счет?
– Рассмотрим ситуацию в динамическом развитии. Рама уже пересек нашу орбиту. Предполагается, что он обогнет Солнце и вновь устремится в пространство. Но это только предполагается, а что, если он решит притормозить? Если тормозной маневр намечен, то произойдет он в перигелии, примерно через тридцать дней. Ученые моей планеты сообщили мне, что при соответствующем изменении скорости Рама выйдет на круговую орбиту в двадцати пяти миллионах километров от Солнца. Заняв такую позицию, он будет господствовать над всей Солнечной системой.
|
|
Довольно долго никто, даже Конрад Тейлор, не проронил ни слова. Члены комитета предались тяжким думам об этом несносном племени меркуриан, достойно представленном здесь их полномочным послом.
Большинству людей Меркурий мыслился довольно точной копией ада – до сих пор, во всяком случае, никто не встречал чего‑нибудь похлеще. Однако сами меркуриане гордились своей причудливой планетой с ее днями, более долгими, чем годы, с ее двойными восходами и закатами и реками расплавленного металла. В сравнении с Меркурием, Луна и Марс казались совершенной обыденщиной. Разве только на Венере (если высадка там вообще когда‑нибудь произойдет) встретит человек окружение более враждебное, чем природа Меркурия.
И тем не менее эта планета во многих отношениях была ключом к Солнечной системе. Ретроспективно такая оценка представлялась вполне очевидной, хотя прошло почти сто лет космической эры, прежде чем люди уяснили себе это. Зато впоследствии меркуриане никому не позволяли забыть о своем могуществе.
Задолго до того, как человек добрался до Меркурия, поразительная плотность этой планеты наводила на мысль о присутствии там тяжелых элементов, но реально разведанные богатства повергли человечество в изумление и на тысячу лет отогнали призрак истощения залежей металлов, жизненно важных для цивилизации. И подумать только, что эти сокровища облюбовали себе место, наилучшее из всех возможных, там, куда Солнце посылает энергию вдесятеро щедрее, чем на стылую Землю!
Неограниченное потребление энергии – неограниченное производство металла. Таков был Меркурий. Его гигантские магнитные катапульты могли перебросить добытую руду в любую точку Солнечной системы. Предметом меркурианского экспорта являлась и энергия в форме искусственных трансурановых изотопов или просто в виде излучения. Предлагалось, например, установить на Меркурии лазеры, чтобы в един прекрасный день растопить льды Юпитера, но эту идею не очень‑то приветствовали на других мирах. Технику, способную подогреть Юпитер, слишком легко было бы использовать для прямого межпланетного шантажа.
То, что люди не постеснялись высказать подобные опасения, красноречиво свидетельствовало об истинном отношении человечества к меркурианам. Их уважали за выносливость и инженерное искусство, восхищались упорством, с каким они завоевывали свой грозный мир. Но их не любили и тем более им не слишком доверяли.
И в то же время понять точку зрения меркуриан было, в общем, не сложно. Жители других планет шутили, что меркуриане подчас ведут себя так, словно Солнце – их личная собственность. Они связали себя с Солнцем своеобразными отношениями любви‑ненависти: так викинги были некогда связаны с морем, непальцы с Гималаями, эскимосы с тундрой. Они испытали бы истинное горе, если бы что‑то встало между ними и могущественной силой, которая повелевала их жизнью и направляла ее.
В конце концов молчание нарушил не кто иной, как сам председатель. Он все еще не забыл горячего солнца Индии, так что о солнце Меркурия не мог и подумать без дрожи. Правда, он считал меркуриан неотесанными техническими варварами, но к их заявлениям всегда относился всерьез.
– На мой взгляд, господин посол, ваши доводы достаточно вески, – вдумчиво сказал он. – Есть у вас какие‑нибудь конкретные предложения?
– Да, сэр. Прежде чем мы решим, что следует предпринять, мы должны собрать факты. Мы знаем географию Рамы – если применять этот спорный термин, – но не имеем ни малейшего представления о конструктивных возможностях корабля. И главным из всех вопросов представляется один: есть ли на Раме двигатель? Может ли он изменить орбиту? Хотелось бы слышать, что думает по этому поводу доктор Перера.
– Я немало размышлял на этот счет, – ответил экзобиолог. – Конечно, начальное ускорение Раме придало какое‑то двигательное устройство, но ведь оно могло действовать и извне. Что касается бортовых двигателей, то мы не обнаружили ничего похожего на них. С уверенностью можно сказать, что там нет и следа ракетных дюз или чего‑нибудь хотя бы отдаленно их напоминающего…
– Дюзы нетрудно замаскировать…
– Верно, только зачем? И потом, где баки с горючим, где энергетические установки? Корпус сплошной – мы обследовали его сейсмически. Пустоты, обнаруженные в северном торце, полностью совпадают с системой воздушных шлюзов.
Значит, остается южный торец, куда капитан Нортон не сумел пока добраться из‑за десятикилометровой водной преграды. Вы видели фотографии – там, на юге, расположено множество странных механизмов и сооружений. Что это такое, можно только гадать.
Но я довольно твердо уверен в одном. Если на Раме есть двигатель, то основан он на принципе, нам пока совершенно неизвестном. Может, раманам удалось сконструировать мифический гипердвигатель, о котором люди мечтают вот уже двести лет…
– Следовательно, это не исключается?
– Ну, разумеется, нет! Если бы нам удалось доказать, что на Раме установлен гипердвигатель – даже если бы мы совсем не разобрались в способе его действия, – это было бы открытием величайшего значения. По крайней мере мы установили бы, что гипердвигатель принципиально возможен…
– Но что это за штука – гипердвигатель? – уныло спросил представитель Земли.
– Любой двигатель, сэр Роберт, любой космический двигатель, созданный не на принципе реактивной тяги. Антигравитационный, например, если таковой существует. В настоящее время мы даже не представляем себе, в какой области науки искать такое устройство, и большинство ученых считают, что его вообще не найти…
– Разумеется, не найти, – вмешался профессор Дэвидсон. – Это установлено еще Ньютоном. Каждому действию равно противодействие. Гипердвигатель – чепуха. Поверьте моему слову…
– Не исключено, что вы правы, – откликнулся Перера с необычной для себя вежливостью, – Но если на Раме нет гипердвигателя, то и никакого другого двигателя тоже нет. Там просто не хватит места для традиционных силовых установок с их необъятными топливными баками.
– Трудно себе представить, что целый мир можно разгонять и тормозить, – заявил Деннис Соломоне – А что при этом произойдет со всем его содержимым? Каждый предмет придется привинчивать к полу. Слишком неудобно…
– Видите ли, ускорение может быть совсем небольшим. Непонятно одно – что станет с Цилиндрическим морем. Как прикажете удержать на месте массу воды?..
Перера неожиданно запнулся на полуслове, глаза его остекленели. Казалось, его вот‑вот хватит апоплексический удар. Коллеги встревоженно уставились на него, но ученый так же внезапно оправился, грохнул кулаком по столу и воскликнул:
– Ну конечно! Вот вам и объяснение! Южный утес – теперь все понятно!
– Только не мне, – проворчал представитель Луны, выражая, по‑видимому, мнение всех присутствующих дипломатов.
– Взгляните на Раму в продольном сечении, – возбужденно продолжал Перера, развертывая чертеж. – Есть у вас такие схемы? Цилиндрическое море замкнуто между двумя утесами, опоясывающими его поверхность вкруговую. Утес на северном берегу поднимается в высоту всего на пятьдесят метров. А на противоположном, южном, берегу – без малого на полкилометра. Во имя чего такая огромная разница? До сих пор по этому поводу никто не высказал никакой разумной гипотезы.
Но допустим, что Рама действительно способен набирать скорость, двигаясь северным концом вперед. Вода устремится назад, уровень ее у южного берега поднимется, быть может, на сотни метров. Отсюда и утес. Ну‑ка, прикинем…
Перера принялся яростно царапать карандашом по бумаге. Пауза была удивительно короткой – спустя какие‑то двадцать секунд он поднял глаза с победной улыбкой.
– Зная высоту обоих утесов, можно вычислить максимальное ускорение, на какое рассчитан Рама. Если оно будет больше двух процентов, море выплеснется на южный континент.
– Одна пятидесятая g? Не слишком много…
– Напротив, очень много, если принять во внимание массу в десять миллионов мегатонн. И в то же время вполне достаточно для маневрирования в космосе…
– Большое спасибо, доктор Перера, – заявил представитель Меркурия, – Вы дали нам немалую пищу для размышлений. Господин председатель, нельзя ли внушить капитану Нортону, что нам представляется совершенно необходимым обследовать район Южного полюса?
– Он делает все, что может. Бесспорно, море – серьезное препятствие. Они пытаются соорудить какое‑то подобие плота, чтобы побывать по крайней мере в Нью‑Йорке…
– Южный полюс, видимо, еще важнее. Ставлю вас в известность, что я намерен вынести данный вопрос на рассмотрение Генеральной ассамблеи. Одобряете ли вы такой шаг?..
Возражений не последовало даже со стороны доктора Тейлора. Члены комитета, присутствующие заочно, собирались уже прервать связь, но тут руку поднял сэр Льюис.
Старый историк выступал очень редко, и уж если выступал, то его следовало послушать.
– Предположим, мы выясним, что Рама… мм… продолжает жить и способен маневрировать. Даже военные – и те давным‑давно поняли, что способность напасть и намерение напасть – вещи совершенно разные…
– И сколько мы, по‑вашему, должны ждать, чтобы убедиться в намерениях раман? – спросил меркурианин. – Когда мы точно узнаем, каковы их намерения, будет слишком поздно.
– Уже слишком поздно. Можем мы как‑нибудь повлиять на Раму? Нет, не можем. Да, наверное, и никогда не могли.
– Я не согласен с вашим утверждением, сэр Льюис. Мы можем сделать многое, если понадобится. Хотя времени у нас осталось отчаянно мало. Рама – словно яйцо, где сидит космический птенец неизвестной породы. Солнечные лучи отогрели его, и теперь птенец готов вылупиться в любой момент.
Председатель комитета вперил в посланца Меркурия взгляд, исполненный чистосердечного изумления. Он никак не предполагал, что меркурианин способен подняться до столь поэтических сравнений.
ОТКРОВЕНИЕ
Когда кто‑нибудь из экипажа обращался к нему «командир» или, того хуже, «мистер Нортон» – это всегда означало, что затевается нечто нешуточное. А чтобы Борис Родриго титуловал его подобным образом – такого Нортон вообще не мот припомнить; значит, дело было серьезным вдвойне. Даже в самые тяжелые минуты лейтенант Родриго неизменно отличался выдержкой и рассудительностью.
– Что стряслось, Борис? – спросил капитан, едва за ними закрылась дверь каюты.
– Прошу вашего разрешения, командир, на внеочередную передачу непосредственно на Землю.
Это было несколько необычно, но не беспрецедентно. Повседневная связь шла через ретрансляторы ближайшей планеты – в настоящее время через Меркурий, – и хотя радиоволны находились в пути лишь несколько минут, иной раз требовалось пять, а то и шесть часов, чтобы сообщение достигло адресата. Как правило, такая скорость всех вполне устраивала, но в случае острой необходимости ценою значительно больших затрат под ответственность капитана можно было использовать и каналы прямой связи.
– Вы, конечно, понимаете, что подобную просьбу следует обосновать. Все доступные полосы частот забиты отчетами наших исследовательских групп. Что у вас, какое‑то личное несчастье?
– Нет, командир. Мое дело гораздо важнее. Я хотел бы направить послание братьям по вере.
«Ну и ну! – воскликнул про себя Нортон. – Вот это казус!..»
– Пожалуйста, объясните подробнее.
Просьба Нортона была продиктована не только любопытством, хотя и это, разумеется, имело место. Если бы он пошел Борису навстречу, ему пришлось бы оправдывать свое решение перед начальством.
На капитана смотрели спокойные голубые глаза. Он не помнил случая, чтобы Борис хоть когда‑нибудь потерял контроль над собой, хоть на секунду изменил незыблемой убежденности в собственной правоте. И все единоверцы Бориса были в этом смысле одинаковы – именно полный самоконтроль и делал из них образцовых тружеников космоса. Но их не ведающая сомнений самоуверенность, признаться, подчас раздражала остальных нечестивцев, не удостоенных божественного откровения.
– Речь идет о назначении Рамы. Мне кажется, командир, что я разгадал его.
– Продолжайте.
– Вдумайтесь в ситуацию. Перед нами мир, совершенно пустой и безжизненный и тем не менее приспособленный для человеческих существ. Здесь есть вода и атмосфера, пригодная для дыхания. Прибыл Рама из отдаленнейших глубин пространства, но был совершенно точно нацелен на Солнечную систему, настолько точно, что всякие случайности тут исключены. И он не просто выглядит новым – похоже, что им вообще никогда не пользовались…
«Но мы же толковали об этом десятки раз, – подумал Нортон. – Что особенного он может мне сказать?..»
– Наша вера учила нас, что надо ждать подобного посещения, хоть мы и не знали, какой именно цели оно послужит. Библия содержит лишь намеки. Но если это не второе пришествие, тогда предвестие второй – после потопа – великой кары. И я полагаю, что Рама – космический ковчег, ниспосланный, дабы спасти тех, кто достоин спасения.
На мгновение в капитанской каюте воцарилась тишина. Не то чтобы Нортон утратил дар речи, скорее всего у него одновременно возникло слишком много вопросов и он не знал, с которого начать. Наконец со всей возможной мягкостью и дипломатичностью он произнес:
– Весьма интересная концепция. И, хоть я и не разделяю вашей веры, соблазнительно логичная…
Нортон не лицемерил и не преувеличивал: теория Родриго, если освободить ее от религиозной окраски, была не менее убедительной, чем полдюжины выслушанных им прежде. Допустим, в Солнечной системе должна в ближайшем будущем разразиться катастрофа, и некая разумная раса, далеко обогнавшая в своем развитии человечество, предугадала ее. Это объяснило бы все самым прекрасным образом. Впрочем, нет, кое‑какие неясности все равно остались бы…
– Разрешите, однако, спросить вас вот о чем. Через три недели Рама достигнет перигелия и, обогнув Солнце, покинет Солнечную систему так же стремительно, как и появился в ней. Не кажется ли вам, что для страшного суда, а тем более для того, чтобы транспортировать на ковчег… гм… избранных – опускаю технические трудности – уже не остается времени?
– Совершенно справедливо. Достигнув перигелия, Рама сбавит скорость и перейдет на стационарную орбиту с афелием примерно в районе Земли. Еще один тормозной маневр – ~ и корабль подойдет к нашей планете вплотную.
Все это звучало настолько веско, что Нортону стало не по себе. Если Рама действительно пожелает остаться в Солнечной системе, Борис Родриго описал самый рациональный путь к цели: подойти к Солнцу на минимальное расстояние и выполнить тормозной маневр именно там. Если в теории космохристианина и во всевозможных ее вариантах есть хоть капля истины, это станет известно скоро, очень скоро…
– Еще один вопрос. Какая сила управляет Рамой?
– На этот счет у меня еще не сложилось окончательного мнения. Может быть, просто робот. А может быть – дух. Оба толкования вполне объясняют отсутствие следов биологической жизни…
«Призраки на астероиде» – почему из глубин памяти вдруг всплыла эта фраза? Потом капитану вспомнился дурацкий рассказ, читанный многие годы назад; не стоило, наверное, и спрашивать, попадался ли он когда‑нибудь Борису. Сомнительно, чтобы вкусы Родриго позволяли ему снисходить до литературы такого сорта.
– Вот что сделаем, Борис, – сказал Нортон, круто меняя тон разговора. Он решил прекратить аудиенцию, пока Бориса не занесло слишком далеко, и, кажется, нашел приличный компромисс. – Сумеете вы изложить идею в пределах тысячи битов?
– Думаю, что да.
– Тогда оформите ее в виде научной гипотезы, и я пошлю внеочередную радиограмму в адрес Комитета по проблемам Рамы. Копию можете направить своим единоверцам, и да будут они счастливы.
– Спасибо, командир. Поверьте, я ценю вашу доброту.
– Только не воображайте, что я сделал это, дабы спасти свою душу. Просто мне интересно подразнить мудрецов из комитета. Я отнюдь не согласен с вашей логикой, но вдруг им удастся выудить из нее что‑нибудь действительно важное?
– Доживем до перигелия – увидим.
– Вот именно. Доживем до перигелия…
Как только Борис Родриго ушел, Нортон позвонил в рубку и отдал необходимые распоряжения. Надо полагать, из положения он выпутался неплохо – и потом, что, если Борис хоть чуточку прав?
Недурно было бы затесаться в число избранных.
ПОСЛЕ ШТОРМА
Пробираясь по знакомому коридору шлюзового комплекса Альфа, Нортон думал: «Не поторопились ли мы? Проявили ли должную осторожность?..» Готовые при первой опасности к немедленному старту, они выждали на борту «Индевора» сорок восемь часов – драгоценные двое суток. Но за это время ровным счетом ничего не случилось, приборы, оставленные внутри Рамы, не обнаруживали никаких необычных явлений. А телекамера, к величайшему их сожалению, ослепла из‑за тумана, который снизил видимость буквально до пяти метров и лишь недавно начал рассеиваться.
Когда они справились с последним поворотным шлюзом и выплыли в паутину канатов, Нортона поразила прежде всего перемена в освещении. Оно утратило резкую голубизну, стало мягче, приятнее и напоминало теперь марево над земными просторами в ясный день.
Бросив взгляд вдоль оси, он увидел лишь сверкающий белый тоннель с размытыми сводами, простирающийся вплоть до диковинных гор Южного полюса. Внутренняя поверхность Рамы была сплошь затянута облаками – нигде ни малейшей прогалинки. Верхняя их граница, обозначенная очень четко, и формировала этот тоннель, цилиндр внутри цилиндра, много более узкий – пять‑шесть километров в поперечнике – и совершенно чистый, исключение составляли лишь отдельные заблудившиеся перистые облачка.
Исполинскую облачную трубу подсвечивали со всех сторон шесть искусственных солнц Рамы. Местоположение тех трех, которые горели на ближнем, Северном континенте, угадывалось по расплывчатым светлым полосам, но по ту сторону Цилиндрического моря полосы сливались в беспрерывное круговое сияние.
«Что там, под облаками? – спросил себя Нортон, – Надо думать, шторм, раскрутивший облачные покровы до полной симметрии по отношению к оси, теперь угас. Может, Рама заготовил и другие сюрпризы, но, не спустившись вниз, о них и не узнаешь…»
Казалось целесообразным послать сейчас в разведывательный поход ту же группу, которая первой дерзнула проникнуть в тайны Рамы. Тем паче что сержант Майрон, как и все другие члены экипажа, теперь полностью удовлетворял требованиям корабельного врача; он даже с подкупающим простодушием утверждал, что того и гляди вывалится из старого обмундирования.
Наблюдая за Мерсером, Колвертом и Майроном, быстро и умело «плывущими» вниз по трапу, Нортон отмечал про себя происшедшие здесь, на Раме, перемены. Тогда они спускались среди тьмы и стужи, теперь двигались навстречу свету и теплу. И еще: во всех прежних экспедициях они пребывали в уверенности, что Рама мертв. В биологическом смысле это, видимо, оставалось справедливым и сейчас. Но что‑то здесь неуловимо изменилось, и идея Бориса Родриго объясняла суть перемен не хуже, чем любая другая. Дух Рамы ожил.
Когда они достигли площадки у основания трапа и уже собирались начать спуск, Мерсер провел стандартную проверку атмосферы. Состав воздуха принадлежал к числу данных, которые он никогда не принимал на веру: люди вокруг могли ничтоже сумняшеся дышать без кислородных масок, а Мерсер все равно не снял бы шлема, не сделав соответствующих измерений. Если его спрашивали, не мнительность ли это, он отвечал:
– Наши ощущения – ненадежная штука. Вам кажется, что все в порядке, а может статься, еще один вдох – и протянете ноги…
На сей раз он взглянул на шкалу и буркнул:
– Черт!..
– В чем дело? – осведомился Колверт.
– Анализатор вышел из строя и показывает несусветно много. Странно – я и не слышал, чтобы он когда‑нибудь портился. Ну‑ка, проверим его на наших кислородных баллонах…
Он подключил миниатюрный анализатор к вентилю трубки, подающей кислород в скафандр, и застыл в недоуменном молчании. Товарищи следили за ним озабоченно и даже тревожно: если Карлу что‑то не нравилось, к этому следовало отнестись со всей серьезностью. Затем Мерсер отключил анализатор от своего скафандра, вновь опробовал им воздух Рамы и, наконец, вызвал капитана:
– Шкипер! Посмотрите, пожалуйста, на свой прибор. Каков у вас процент молекулярного кислорода?
Последовала пауза – слишком долгая для ответа на такую просьбу. Затем Нортон радировал:
– Кажется, анализатор приказал долго жить.
Лицо Мерсера медленно расплылось в улыбке.
– Показывает пятьдесят с таком?
– Точно, но что это значит?
– Это значит, что можно обойтись совсем без масок. Замечательно, не правда ли?
– Н‑не знаю, – откликнулся Нортон, уловив сарказм в голосе помощника. – Слишком уж замечательно, чтобы спешить с выводами…
Говорить дальше не было нужды. Как все космонавты, капитан Нортон не испытывал особого доверия к явлениям, внешне слишком заманчивым.
Мерсер отстегнул защелку лицевой маски, приподнял ее и принюхался. Впервые на такой высоте воздух казался бесспорно годным для дыхания. Затхлый, мертвенный привкус исчез, исчезла и излишняя сухость, от которой першило в горле. Влажность достигла поразительной цифры – восьмидесяти процентов; это несомненно явилось следствием таяния моря. Пожалуй, теперь даже слегка парило, но духоты не ощущалось. «Словно к вечеру на побережье в тропиках», – подумал Мерсер. Климат Рамы за последние несколько дней решительно изменился к лучшему…
Но почему, почему? Возросшая влажность тайны не составляла, а вот объяснить резкий кислородный взлет было значительно труднее. Возобновив спуск, Мерсер проделал в уме целую серию вычислений, но удовлетворительного решения так и не нашел.
Когда они добрались до облачного слоя, переход совершился почти мгновенно. Только что они скользили в полной прозрачности, придерживаясь за гладкий металл поручня, чтобы не разогнаться, – тяготение достигло в этом районе четверти g – как вдруг окунулись в вязкий белый туман; видимость упала до нескольких метров. Мерсер затормозил так резко, что Колверт едва не налетел на него, а Майрон налетел‑таки на Колверта, чуть не сбив того с перил.
– Спокойнее, – сказал Мерсер. – Подтянитесь поближе, чтобы не терять друг друга из виду. И не увлекайтесь скоростью на случай, если мне придется притормозить снова…
Спуск в облаках продолжался в жутковатом безмолвии. Колверт едва различал Мерсера, маячившего смутной тенью в десяти метрах под ним, на таком же расстоянии сзади виднелся Майрон. Пожалуй, это было даже каверзнее, чем спуск в абсолютной тьме рамановской ночи: тогда по крайней мере лучи фонариков высвечивали хоть что‑то вокруг. А теперь они словно ныряли в открытом океане да еще при нулевом обзоре.
Нельзя было даже угадать, далеко ли они продвинулись, – Колверт полагал, что почти до четвертого уровня, как вдруг Мерсер опять остановился. Они сгрудились вместе, и Мерсер прошептал:
– Прислушайтесь! Вы ничего не улавливаете?
– Что‑то есть, – отозвался Майрон после долгой паузы, – Вроде ветер шумит…
Колверту это отнюдь не представлялось очевидным. Он покрутил головой, пытаясь определить, в какой стороне находится источник слабого шороха, долетавшего до них сквозь туман, однако все попытки пришлось оставить из‑за полной их безнадежности.
Они скользили дальше и дальше, достигли четвертой площадки и снова тронулись в путь. Звук непрестанно усиливался, становясь назойливо знакомым. Они уже одолели почти половину четвертой лестницы, когда Майрон воскликнул:
– Ну, а теперь‑то вы узнаете?..
Они опознали бы этот шум давным‑давно, но он принадлежал к числу тех звуков, которые не отождествлялись ни с каким другим миром, кроме Земли. Откуда‑то из тумана – то ли издалека, то ли с близкого расстояния, не угадаешь, до них доносился устойчивый шум падающей воды.
Через две‑три минуты облачный покров оборвался так же неожиданно, как и начался. Они вновь очутились среди слепящего блеска раманского дня, еще более яркого благодаря нависшим над головами облакам. Под ними привычно изгибалась равнина, однако сейчас ее изгиб принять было много легче – ведь полная окружность теперь не просматривалась. Не составляло труда притвориться, что видишь широкую долину, а берег моря изгибается отнюдь ие вверх, а вдаль.