На заседание собственной персоной прибыли также трое кооптированных в комитет специалистов. Уже знакомый нам профессор Дэвидсон сегодня, казалось, усмирил свое необузданное «я». Доктор Боуз был не в курсе событий, предшествовавших запуску «Ситы», но коллеги профессора не могли допустить, чтобы тот запамятовал свой промах.
Доктор Тельма Прайс была известна Боузу по ее многочисленным телевизионным выступлениям: она прославилась еще пятьдесят лет назад, в эпоху взрыва археологических открытий, последовавшую за осушением гигантского подводного музея – бассейна Средиземного моря. Боуз до сих пор ясно помнил волнения тех дней, когда затерянные сокровища греческой, римской и десятка других культур оказались доступными для всеобщего обозрения. Это был один из немногих случаев, когда он пожалел, что живет на Марсе.
Вполне очевидными для всех были кандидатуры экзобиолога Карлайла Перера и Денниса Соломонса, который занимался историей науки. Но они пока не явились, зато – и это было не по душе Боузу – на заседании присутствовал Конрад Тейлор, знаменитый антрополог, который сделал себе имя на трудах, посвященных удивительным нравам Беверли‑Хиллз[8]конца XX века.
Никто, наверное, не осмелился бы возражать против выдвижения в состав комитета сэра Льюиса Сэндса. Сэр Льюис был человек, чья ученость могла поспорить разве что с его же учтивостью; говорили, что он теряет самообладание только тогда, когда его называют Арнольдом Тойнби[9]своего времени.
Великий историк не почтил комитет личным присутствием: он упрямо отказывался покидать Землю даже по таким исключительным поводам, как данное заседание. Его стереоизображение, неотличимое от оригинала, в настоящий момент занимало кресло по правую руку от доктора Боуза; словно для того, чтобы довершить иллюзию, кто‑то поставил перед лже‑Сэндсом стакан воды. По мнению самого Боуза, такого рода техническое трюкачество было явно бессмысленным, и оставалось только диву даваться, как люди, бесспорно выдающиеся, по‑детски радуются возможности присутствовать в двух местах сразу. Иной раз эти электронные фокусы порождали комические ситуации: Боуз собственными глазами видел на одном из дипломатических приемов, как некто, пытаясь пройти сквозь стереограмму, слишком поздно обнаружил, что это вовсе не изображение, а живой человек. Но еще забавнее было наблюдать, как изображения подчас стараются пожать друг другу руки…
Тут доктор Боуз призвал свои разгулявшиеся мысли к порядку, откашлялся и начал:
– Считаю заседание открытым. Полагаю, что имею полное право заявить: здесь собрались выдающиеся представители человечества, чтобы обсудить ситуацию, беспрецедентную в его истории. Указания, данные нам генеральным секретарем Организации, обязывают нас оценивать создавшееся положение и проконсультировать капитана Нортона, если это окажется необходимым…
Эта речь явила собой образец очевидного для всех упрощенчества. Весьма сомнительно, что комитет когда‑либо сможет вступить в прямой контакт с Нортоном, разве что при самых чрезвычайных обстоятельствах; возможно, что Нортон никогда и не узнает о существовании комитета. Комитет – всего лишь временный орган при научном отделе ООП, подотчетный директору отдела, а через него – генеральному секретарю. Конечно, Служба Солнца тоже подчиняется ООП, однако не научному, а оперативному ее отделу. Казалось бы, невелика разница; почему бы комитету по проблемам Рамы, да и кому угодно еще не связаться с капитаном Нортоном, если возникло желание дать ему толковый совет? Но все было не так‑то просто…
Связь в глубоком космосе обходится баснословно дорого. Вызвать «Индевор» можно только через Планетком – автономную организацию, известную строгостью и категоричностью своих правил. Чтобы добиться влияния на Планетком, понадобится время и время; кто‑то когда‑то, несомненно, позаботится об этом, но в настоящий момент жестокосердные компьютеры Ппанеткома не признают за новоявленным комитетом ровным счетом никаких прав.
– На плечи этого капитана Нортона, – заявил сэр Роберт Маккей, представитель Земли, – легла огромная ответственность. Что он за человек?
– Могу ответить на ваш вопрос, – откликнулся профессор Дэвидсон, пробежав пальцами по клавишам карманного информатора. Нахмурившись, он вгляделся в строчки, бегущие по экрану, потом бегло начал: – Уильям Тсайен Нортон родился в 2077 году в Брисбене, Океания. Образование получил в Сиднее, Бомбее, Хьюстоне. Затем прошел пятилетний курс в Астрограде, специализировался по двигателям. Произведен в офицеры в 2102 году. Начал службу лейтенантом в третьей экспедиции на Персефону, отличился при пятнадцатой попытке основать базу на Венере… гм… послужной список образцовый… двойное гражданство, Земли и Марса… жена и ребенок в Брисбене, жена и двое детей в Порт‑Лоуэлле, недавно получил новое разрешение на увеличение…
– Числа жен? – с самым невинным видом осведомился Тейлор.
– Детей, разумеется, – огрызнулся профессор, прежде чем уловил усмешку на лице оппонента. По конференц‑залу пронесся легкий шумок; впрочем, те, кто жил на перенаселенной Земле, скорее завидовали, чем забавлялись. Самые энергичные меры, предпринимаемые на протяжении целого столетия, все еще не давали ощутимых результатов: население собственно Земли по‑прежнему значительно превышало десять миллиардов…
– …назначен командиром разведывательного корабля «Индевор», – продолжал Дэвидсон. – Совершил первый полет на отдаленные спутники Юпитера… гм, это была хитроумная затея… находился в поясе астероидов, когда получил приказ выполнить настоящее задание… сумел уложиться в предельно жесткий срок…
Профессор обвел взглядом коллег.
– Думаю, нам очень повезло. Ведь выбора не было, и на месте Нортона вполне мог оказаться самый заурядный флибустьер…
Прозвучало это так, словно профессор и впрямь представлял себе типичного космического капитана пиратом на деревянной ноге, с пистолетом в одной руке и абордажной саблей в другой.
– Приведенные данные говорят лишь о том, что Нортон – не новичок в своем деле, – возразил делегат Меркурия (население этой планеты составляло на текущий момент 112 500 человек, но быстро росло). – Однако как он поведет себя в ситуации совершенно беспрецедентной…
На Земле сэр Льюис Сэндс слегка кашлянул. Полторы секунды спустя он точно так же кашлянул на Луне.
– Не такая уж она беспрецедентная, – напомнил он мерку‑рианину, – хотя последний прецедент имел место три столетия назад. Если создатели Рамы погибли или покинули его – а до сих пор все свидетельствует в пользу такого заключения, – то Нортон попадает в положение археолога, исследующего остатки исчезнувшей культуры. – Он учтиво поклонился в сторону Тельмы Прайс, и та кивком выразила свое согласие. – Напрашивается пример Шлимана, обнаружившего Трою, или Муо, первооткрывателя храма Ангкор‑Ват[10]. Опасность минимальна, хотя полностью исключить возможность несчастного случая, к сожалению, нельзя…
– А как насчет ловушек и сюрпризов, о которых толкуют приверженцы «теории Пандоры»? – спросила доктора Прайс.
– «Теория Пандоры»? – живо заинтересовался меркурианин. – А это что еще такое?
– Есть такие психопаты, – объяснил сэр Роберт несколько смущенно, что для дипломата было равносильно серьезному замешательству, – убежденные, что Рама представляет собой смертельную угрозу для человечества. Яшик, который нельзя раскрывать… Да вы, конечно, помните легенду…
На самом деле он весьма сомневался, что меркурианин вообще слышал о Пандоре: классическое образование на этой планете было не в чести.
– Паранойю! – фыркнул Конрад Тейлор – Предполагать, разумеется, можно все что угодно, но зачем высокоразвитая цивилизация станет прибегать к ребяческим фокусам?
– Но даже если забыть о них, – продолжал сэр Роберт, – остается другая возможность, еще более неблагоприятная. Что, если Рама не бездействует, что, если он все‑таки обитаем? Произойдет столкновение двух культур, двух разных уровней технического развития. Вспомните Писсаро и инков, коммодора Перри[11]и японцев, проникновение европейцев в Африку. Последствия почти неизбежно оказывались катастрофическими, во всяком случае для одной стороны. Я не готов выступить с рекомендациями, а лишь напомнил вам известные факты…
– Благодарю вас, сэр Роберт, – сказал доктор Боуз. «Что за досада, – добавил он про себя, – в таком малюсеньком комитете целых два «сэра»: похоже, что в наши дни титулованными стали почти все англичане без исключения…» Вслух он произнес: – Уверен, что каждый из нас также размышлял об этой тревожной возможности. Но если существа, населяющие Раму, окажутся… как бы это сказать… недоброжелательными, то какая разница, что именно мы предпримем?
– Если мы уберемся восвояси, они, может, и не обратят на нас внимания…
– Что? После того как совершили путь длиною в триллионы миль и тысячи лет?
Спор достиг своей исходной точки и пошел по замкнутому кругу. Доктор Боуз откинулся в кресле и, почти не вмешиваясь, ждал, пока стороны придут к соглашению.
Все произошло именно так, как он и предвидел. Члены комитета сошлись на том, что, поскольку капитан Нортон уже распахнул первую дверь, просто нелогичным будет не отворить и вторую.
ДВЕ ЖЕНЫ
Выдайся им когда‑нибудь случай сравнить полученные от него видеограммы, хлопот у капитана сразу бы резко прибавилось. Но мысли такого рода Нортона не столько беспокоили, сколько забавляли. Он составлял одно длинное послание, снимал с него копию, в каждом случае добавляя в конце два‑три ласковых слова, адресованных уже персонально, а затем передавал почти идентичные тексты соответственно на Землю и на Марс.
Да и с какой, собственно, стати будут его жены тратиться на сличение видеограмм? Даже по льготным тарифам, предусмотренным для семей космонавтов, это обошлось бы недешево. И главное, в этом просто не было смысла – семьи сохраняли друг с другом прекрасные отношения, по праздникам и дням рождения обменивались традиционными поздравлениями. Правда, лично жены никогда не встречались и, вероятно, никогда не встретятся, да это и к лучшему. Мирна родилась на Марсе и не вынесла бы тройного притяжения Земли, а Каролина терпеть не могла переездов, и даже 25 минут в ракете – предельная продолжительность путешествия в пределах Земли – выводили ее из себя.
– Извини, что на целые сутки запоздал с весточкой, – продиктовал капитан после нескольких общих вступительных фраз, – но, веришь ли, я не был у себя на корабле целых тридцать часов…
Не тревожься – все идет как надо, все хорошо. У нас ушло на это два дня, но мы уже почти миновали систему воздушных шлюзов. Конечно, если бы знать все то, что мы знаем теперь, с ней можно было бы справиться за пару часов. Но мы не имели права рисковать, а потому выслали вперед телекамеры с дистанционным управлением, по десять раз опробовали каждый шлюз, чтобы увериться, что он не захлопнется сам собой…
Каждый шлюз – это обыкновенный вращающийся цилиндр, имеющий и одном месте прорезь. Входишь в нее, поворачиваешь цилиндр вручную на 180 градусов и, пожалуйста, выходи. Или, точнее, вплывай потихоньку.
Эти рамане, судя по всему, народ основательный: три цилиндрических шлюза следуют один за другим. Положительно не представляю, как может отказать даже один такой шлюз, разве что взрывчаткой его рвануть…
Последний, третий, шлюз открывается в тоннель полукилометровой длины, удивляющий, как и все, что мы пока здесь видели, своей чистотой. Через каждые несколько шагов попадаются маленькие ниши; быть может, в них когда‑то стояли осветительные приборы, но сейчас в коридоре темным‑темно и, не побоюсь признаться, страшновато. Вдоль стен по всей длине тоннеля тянутся параллельные щели шириной в сантиметр. Есть подозрение, что это направляющие для каких‑нибудь тележек, чтобы перевозить снаряжение, а возможно, и людей. Если бы мы нашли тележки и сумели ими воспользоваться, то сэкономили бы бездну времени и сил…
Я уже говорил, что тоннель тянется на полкилометра. Сейсмическое зондирование показало, что такова примерно толщина корпуса Рамы, значит, тоннель прорезает корпус насквозь. И мы не удивились, обнаружив в конце пути еще одну серию цилиндрических шлюзов.
Да, да, серию – один, и второй, и третий. Эти рамане, кажется, любую свою конструкцию повторяют трижды. Сейчас мы достигли последнего из этих шлюзов и ждем только разрешения с Земли, чтобы миновать и его. От тайн Рамы нас отделяют сейчас лишь считанные метры. Поскорее бы получить с Земли «добро» – ожидание прямо‑таки смерти подобно…
Ты ведь знакома с Джерри Кирчоффом, моим старшим помощником? Ну да, с тем самым, который собрал такую коллекцию древних книг на бумаге, что теперь никогда не сможет эмигрировать с Земли – вывезти эти книги никаких денег не хватит. Так вот, Джерри рассказал мне про очень похожий случай, который произошел в начале двадцать первого, нет, кажется, двадцатого века. Один археолог нашел усыпальницу фараона – первую, до которой не добрались грабители. Его землекопам понадобились месяцы на то, чтобы ярус за ярусом вскрыть ее, и вот наконец перед ними предстала еще одна стена, самая последняя. Пробив кладку, он сунул в дыру голову и руку с фонарем. И перед ним открылась комната, полная невероятных сокровищ, золота и драгоценностей…
Быть может, Рама – тоже гробница или что‑то очень похожее на нее. До нас ни разу не донеслось ни малейшего звука, ни намека на какое‑либо движение. Ну что ж, завтра мы все узнаем наверняка…
Капитан Нортон остановил записывающий аппарат. Что еще можно сказать, прежде чем диктовать заключительные фразы, разные для обеих семей? Обычно он не вдавался в подробности технического характера, но сегодня обстоятельства вряд ли можно было назвать обычными. Не исключено, что это последняя его видеограмма тем, кого он любил; Нортон чувствовал себя обязанным объяснить им, что он делает и зачем.
Когда они увидят его на экране и услышат его слова, он будет уже внутри Рамы. На радость это или на беду, но внутри.
ШЛЮЗЫПОЗАДИ
Прежде Нортон никогда не ощущал своего родства с давно умершим египтологом. С тех пор как Говард Картер впервые заглянул в гробницу Тутанхамона, никому из людей не довелось пережить мгновения, подобного этому, – да и сравнение с Картером было до смешного примитивным.
Тутанхамона похоронили чуть ли не вчера – менее четырех тысяч лет назад; возраст Рамы мог оказаться почтеннее возраста самого человечества. Крошечная гробница из Долины фараонов затерялась бы в коридорах, которые они уже прошли, а впереди, за последним препятствием, лежало пространство, по крайней мере в миллион раз большее. А уж сокровища, которые, вероятно, поджидали их здесь, были просто невообразимы.
В эти решающие минуты прекратились всякие радиопереговоры; знающая свое дело команда и не нуждалась в изустных докладах, чтобы понять, что все проверки закончены. Мерсер лишь поднял руку в знак того, что все в порядке, и показал капитану на жерло последнего тоннельчика. Люди, не сговариваясь, разом почувствовали, что этот исторический момент нельзя принижать болтовней по пустякам. Нортон засветил фонарь, включил ранцевый двигатель и медленно поплыл по короткому коридорчику, волоча за собой страховочный трос. Десять секунд – и вот он внутри.
Внутри чего? Впереди была глубочайшая тьма, не отражающая ни искорки света. Собственно, он того и ждал; ждал – и все‑таки не верил. Все вычисления показывали, что противоположная стена удалена от него на десятки километров; теперь его глаза подтверждали, что это действительно так. Он не спеша вплывал в эту тьму – и вдруг о шутил острое желание удостовериться в прочности страховочного троса, намного более острое, чем когда бы то ни было прежде, даже при первой вылазке. Ну не смешно ли: в полете он без содрогания мерил взглядом космические бездны, отчего же его приводят в смущение какие‑то жалкие кубические километры пустоты?
Он все еще обсуждал с собой щекотливую проблему, когда закрепленный на тросе амортизатор прервал парение; сработал амортизатор мягко: Нортон почти не почувствовал отдачи. Он перестал тщетно вглядываться в ничто, лежащее впереди, и направил луч фонаря под ноги, туда, откуда только что взмыл.
Можно было подумать, что его подвесили над центром игрушечного кратера, который, в свою очередь, был лишь оспинкой у основания другого, несравненно большего. Во все стороны от этого большого кратера вздымались склоны и террасы геометрически правильной формы и несомненно искусственного происхождения; склоны и террасы чередовались, пока не исчезали во мраке. В сотне метров от себя Нортон заметил выходы двух других воздушных шлюзов, однотипных с тем, который они прошли.
И все. В том, что он видел, не было ничего слишком непривычного и чуждого – картина во многом напоминала заброшенный рудник. Нортон поневоле ощутил известное разочарование: затраченные усилия предполагали, что их ожидают здесь фантастические откровения, нечто драматическое и даже сверхъестественное. Он вынужден был напомнить себе, что в поле его зрения лишь считанные сотни метров; тьма, простирающаяся за ними, может таить в себе чудес куда больше, чем он в состоянии переварить. Кратко сообщив об этом своим изнывающим товарищам, он добавил:
– Запускаю осветительную ракету, вспышка через две минуты. Отсчет!..
Размахнувшись изо всех сил, он швырнул вверх – как можно дальше – маленький цилиндрик и, наблюдая за ракетой, быстро исчезающей из виду, начал отсчет. Не прошло и пятнадцати секунд, как ракета исчезла; досчитав до ста, он прикрыл глаза и одновременно поднял камеру. Его всегда отличало хорошо развитое чувство времени. Вот и на этот раз он ошибся всего на две секунды – окружающий мир взорвался светом.
Даже миллионов свечей, спрессованных в одной вспышке, не хватило на то, чтобы вырвать из тьмы всю глубину этой гигантской полости, и все же он успел увидеть достаточно, чтобы уяснить себе ее планировку и оценить по достоинству ее титанический размах. Он находился в торце полого цилиндра как минимум десятикилометровой ширины и неопределенной длины. За один миг он увидел на изогнутых стенах столько, что разум не в состоянии был этого вместить; он как бы взглянул на целый мир при блеске молнии и усилием воли попытался запечатлеть его в своем сознании.
Насколько хватало глаз, террасированные склоны «кратера» поднимались вверх и вверх, пока не сливались со сплошной стеной, опоясывающей небо. Стоп – это ложное впечатление, надо отрешиться от представлений, воспитанных Землей и открытым космосом, и выработать для себя новую систему координат…
Он находится вовсе не на дне этого странного, вывернутого наизнанку мира, а, напротив, в его самой высокой точке. Любое направление ведет отсюда не вверх, а вниз. Стоит лишь отодвинуться от центральной оси в сторону вогнутой стены – нет, о ней нельзя больше думать как о стене, – и сила тяжести начнет понемногу возрастать. Добравшись до внутренней поверхности цилиндра, он сможет нормально стоять и ходить выпрямившись. и ноги его будут обращены к звездам, а голова – к центру этого исполинского вращающегося волчка. Сама идея достаточно ясна: еще на заре космонавтики центробежную силу использовали для имитации силы тяжести. Ошеломляет, не укладывается в сознании лишь масштаб применения знакомой идеи. Крупнейшая из космических станций землян, «Синскэт‑5», в диаметре не достигает и двухсот метров. Воистину требуется какое‑то время, чтобы приноровиться к размаху, во сто раз большему…
Свернутый в трубку ландшафт, охвативший его со всех сторон, был испещрен пятнами света и тени, которые могли оказаться лесами, полями, замерзшими озерами и городами; значительность расстояния и быстрота, с которой угасала ракета, делали опознание практически невозможным. Узкие линии – не то дороги, не то каналы или выпрямленные реки – складывались в едва различимую, но геометрически правильную сеть, а дальше, на самой границе видимости, цилиндр опоясывала какая‑то более темная полоса. Она очертила полный круг, охватывала кольцом интерьер этого мира, и Нортон вдруг припомнил миф об Океане, который, по верованиям древних, омывал диск Земли.
Быть может, здесь – наяву – существовало еще более странное море, не кольцевое, а цилиндрическое? Ведало ли оно, прежде чем застыть в межзвездной ночи, буруны, приливы, течения, волны? Населяли ли его рыбы?
Ракета догорела и погасла, миг откровения миновал. Но Нортон понимал: эта картина не изгладится теперь из его памяти до гробовой доски. Какие бы открытия ни ждали его впереди, они никогда не притупят первого впечатления. И история никогда не сможет оспорить тот факт, что ему первому из всего человечества выпала честь увидеть собственными глазами творения иной цивилизации.
ЗНАКОМСТВО
– Мы запустили пять осветительных ракет, настроив их часовые механизмы так, чтобы надежно перекрыть фотосъемкой всю длину цилиндра. Все главные ориентиры нанесены на карты, и хотя их очень трудно отождествить с чем‑то знакомым, тем не менее мы дали им условные имена.
Внутренняя полость имеет пятьдесят километров в длину и шестнадцать в ширину. Оба ее конца – как бы гигантские чаши довольно сложной конструкции. Ту из них, где мы сейчас находимся, мы назвали Северным полушарием; здесь, у самой оси, расположена наша первая база.
От центральной площадки под углом 120 градусов один к другому расходятся три трапа почти километровой длины. Все они заканчиваются на круговой террасе – отсюда она представляется обегающим чашу кольцом. А от кольца вниз, продолжая эти трапы, убегают три исполинские лестницы, которые в конце концов достигают равнины. Представьте себе зонтик, у которого всего три спицы, равно удаленные друг от друга, – это даст вам довольно точное представление о том, как выглядит Рама с нашей стороны.
Каждая спица – лестница, вблизи оси очень крутая, а затем все более полого сливающаяся с равниной внизу. Лестницы – мы назвали их Альфой, Бетой и Гаммой – не непрерывны, а пересечены еще пятью кольцевыми террасами. По нашей оценке, каждая лестница насчитывает от двадцати до тридцати тысяч ступеней… Надо думать, они предназначены исключительно для аварийных ситуаций, ведь нельзя всерьез полагать, что рамане – называйте их так или как‑нибудь иначе – не предусмотрели других, более удобных способов добираться до оси своего мира.
Южное полушарие устроено совершенно по‑другому: там нет ни лестниц, ни кратера в центре. Вместо кратера там высится остроконечный лик высотою в несколько километров; он расположен строго по оси и окружен шестью пиками поменьше. Конструкция в целом выглядит очень странно, и мы даже отдаленно не догадываемся, какой цели они служат.
Основную пятидесятикилометровую часть цилиндра между двумя чашами мы назвали Центральной равниной. Не считайте, что мы сошли с ума, именуя «равниной» нечто столь отчетливо вогнутое, – мы уверены, что это вполне оправданно. Как только мы спустимся на нее, она покажется нам плоской – муравью, который забрался в бутылку, ее внутренняя поверхность тоже должна представляться плоскостью…
Самое удивительное в Центральной равнине – это темная лента десяти километров в ширину, обегающая цилиндр вокруг и разделяющая его пополам. Лента похожа на ледяную, и мы окрестили ее Цилиндрическим морем. Посреди моря расположен большой остров овальной формы, размером десять километров на три, сплошь покрытый какими‑то высокими сооружениями. Поскольку он напомнил нам виды старого Манхэттена, мы назвали его Нью‑Йорком. Правда, я не склонен думать, что это действительно город: скорее он похож на какую‑то колоссальную фабрику или, скажем, на химический завод.
Но на равнине есть и города или, во всяком случае, поселки. Их по крайней мере шесть; если бы их строили для людей, то каждый мог бы вместить примерно пятьдесят тысяч человек. Мы назвали их Рим. Париж, Москва, Лондон, Пекин и Токио. Между собой они связаны дорогами и еще каким‑то подобием рельсовой системы.
Материала, достойного изучения, в этом застывшем мире хватило бы на столетия. Четыре тысячи квадратных километров и всего две‑три недели на то, чтобы их обследовать. Не знаю, найдем ли мы ответ хотя бы на два вопроса, которые мучают меня с той самой секунды, когда мы оказались здесь, внутри: кто они были и что с ними случилось?..
Запись окончилась. На Земле и на Луне члены Комитета по проблемам Рамы перевели дух и принялись с новой энергией изучать разложенные на столах карты и фотографии. Они предавались этому занятию уже не первый час, однако голос капитана Нортона будто высветлил в снимках что‑то, добавил им глубины. Пусть ракеты разорвати вековую ночь Рамы совсем ненадолго, но капитан видел этот необычный вывернутый мир собственными глазами. И именно он, Нортон, поведет в этот мир исследователей и будет его изучать…
– Доктор Перера, вы, кажется, хотели что‑то сказать?..
Доктор Боуз подумал, не следовало ли в первую очередь предоставить слово профессору Дэвидсону – старшему из ученых и единственному астроному среди присутствующих. Но профессор, видимо, еще не вполне оправился от шока, ему было явно не по себе. Всю жизнь он взирал на Вселенную как на арену борьбы титанических, но безличных сил гравитации, магнитных и радиационных полей; ему никогда не верилось, что жизнь играет сколько‑нибудь существенную роль в мироздании, и он рассматривал ее проявления на Земле, на Марсе и на Юпитере как нечаянное отступление от общих правил.
И вот теперь налицо было доказательство, что жизнь не только существует за пределами Солнечной системы, но и достигла высот, далеко превосходящих все, что человечество уже совершило, и все, что надеялось совершить в ближайшие столетия. Более того, появление Рамы опровергало и другую догму, которую профессор исповедовал годами. Под нажимом он еще кое‑как соглашался, что жизнь, может быть, существует и в иных звездных системах, но совершеннейшая нелепость, подчеркивал он, верить, что она способна пересечь межзвездные бездны…
Допустим даже, что рамане действительно потерпели неудачу, что капитан Нортон прав, утверждая, что их мир ныне превратился в гробницу. Но сама попытка совершить невозможное говорила о том, что они всерьез рассчитывали на удачу. И если такое случилось хоть однажды, то в Галактике с ее сотней тысяч миллионов солнц это должно было происходить много‑много раз… и кто‑то где‑то непременно добился успеха.
А это был тот самый тезис, в который бездоказательно, но весьма горячо верил доктор Карлайл Перера. И теперь он не мог решить, радоваться ему или огорчаться. Рама самым впечатляющим образом подтвердил воззрения ученого, но никогда не суждено ему ступить в пределы чужого мира, не суждено даже увидеть этот мир своими глазами. Если бы перед ним внезапно вырос дьявол и предложил дар мгновенной телепортации, доктор Перера подписал бы контракт, даже не взглянув на условия.
– Да, господин председатель, пожалуй, я располагаю информацией, представляющей определенный интерес. Перед нами, вне всякого сомнения, «космический ковчег». Идея в астронавтической литературе не новая – я сумел установить, что английский физик Джон Бернал выдвигал ее как метод колонизации соседних звезд в книге, вышедшей в 1929 году, – да, да, двести лет назад! А великий русский первооткрыватель Циолковский выступал с аналогичными предложениями еще раньше.
Если вам угодно отправиться из одной звездной системы в другую, вы располагаете несколькими возможностями. Допустим, что скорость снега действительно является абсолютным пределом скорости, – а этот факт по‑прежнему нельзя считать окончательно установленным, что бы и как бы ни говорили вам на сей счет (профессор Дэвидсон возмущенно фыркнул, однако вслух протеста не выразил), – значит, вы можете либо лететь быстро, но в небольшом корабле, либо гораздо медленнее, но в корабле гигантском.
Насколько я знаю, нет никаких технических причин, по которым космический корабль не может разогнаться до скорости, составляющей девяносто и более процентов скорости света. Тогда время полета между соседними звездами сокращается до пятидесяти лет – скучновато, пожалуй, но отнюдь не нереально, в особенности для существ, жизненный цикл которых измеряется столетиями. Можно без труда представить себе путешествия такой продолжительности на кораблях, ненамного больших, чем наши нынешние.
Но, может быть, подобные скорости недостижимы для кораблей, несущих значительный полезный груз; не забывайте, надо везти с собой еще и топливо на торможение, даже если не заботиться об обратном пути. Так не разумнее ли в таком случае пожертвовать временем – пусть десятком, пусть даже сотней лет?..
Бернал и другие авторы полагали, что это осуществимо, надо лишь построить движущийся мирок диаметром в несколько километров, рассчитанный на тысячи пассажиров и на путешествия длительностью в десятки поколений. Конечно, все системы такого мирка должны функционировать как полностью замкнутые, автоматически воссоздавая пищу, воздух и все остальное. Но в конце концов не так ли обстоит дело у нас на Земле, да еще и масштабы у нас солиднее…
Одни авторы предлагают строить «космические ковчеги» в форме концентрических сфер, другие – в форме пустотелых вращающихся цилиндров, с тем чтобы центробежная сила искусственно заменила силу тяжести, – в точности так, как это осуществлено на Раме…
Профессор Дэвидсон не мог дольше терпеть безграмотную болтовню.
– Да нет же такой силы в природе, просто нет! Центробежную силу выдумали инженеры. А в науке есть сила инерции…