– Я понимаю, что вы имеете в виду, – медленно произнес он. – В моей деревне есть девушка, на самом деле я и пришел‑то сюда, чтобы найти ей какой‑нибудь подарок – что‑нибудь, что произвело бы на нее впечатление.
– Значит, ты зря потратил время, – веско изрек Трескон. – Если она действительно любит тебя, она скоро скажет тебе об этом. Если нет – ты не сможешь заставить ее. Все очень просто.
Бренту это вовсе не казалось таким простым, но он предпочел не спорить.
– Вы не сказали мне, что вы об этом думаете, – проговорил он.
– В работе что‑то есть, – осторожно ответил Трескон. – Через тридцать, ну, может быть, двадцать лет ты сможешь чего‑то достичь, если будешь продолжать заниматься. Конечно, мазки довольно грубые, а эта рука выглядит как гроздь бананов. Но у тебя хорошая, смелая линия, и я высоко ценю то, что ты не стал делать точную копию. Ее может сделать любой дурак – но твоя работа говорит о том, что ты обладаешь своеобразной индивидуальностью. Тебе необходимо больше практики и, что еще важнее, больше опыта. Ну, я думаю, это мы тебе можем обеспечить.
– Если вы имеете в виду отлет с Земли, – сказал Брент, – то это не тот опыт, который мне нужен.
– Это принесет тебе пользу. Неужели мысль о путешествии к звездам не вызывает возбуждения в твоем уме?
– Нет, только тревогу. Но я не могу воспринимать это всерьез, потому что не верю, что вы можете заставить нас улететь.
Трескон мрачновато улыбнулся.
– Вы очень быстро улетите отсюда, когда Сигма‑поле высосет звездный свет с вашего неба. И может быть, это вовсе неплохо. У меня есть предчувствие, что мы прибыли как раз вовремя. Хотя я часто посмеиваюсь над учеными, они навсегда освободили нас от застоя, который охватил твою расу.
Тебе нужно оторваться от Земли, Брент; ни один человек, проживший всю жизнь на поверхности планеты, никогда не видел звезд, но только их слабое отражение. Ты можешь вообразить, что это значит – висеть в космосе в самом центре одной из великих систем и видеть вокруг себя цветные слепящие солнца? Я видел это, и я видел звезды, плывущие в кольцах малинового огня, как ваша планета Сатурн, но в тысячу раз больше. А можешь ты вообразить ночь в мире, расположенном возле центра Галактики, где все небо сияет звездным туманом, который еще не породил звезд? Ваш Млечный Путь – лишь рассеянная горстка третьеразрядных солнц. Подожди, вот увидишь Центральную Туманность, тогда узнаешь, что такое настоящие звезды! Выпей свою порцию всего, что может предложить тебе Вселенная, а затем, если захочешь, возвращайся на Землю со своими воспоминаниями. Тогда ты сможешь начать работу. Только тогда, но не раньше, ты узнаешь, художник ты или нет.
Все это произвело на Брента впечатление, но не убедило.
– Если согласиться с вашими аргументами, – сказал он, – настоящее искусство начинается только после путешествия в космос.
– Ну, на этом тезисе основана целая искусствоведческая школа, – ответил Трескон. – На самом деле космическое путешествие – это одна из самых значительных вещей, которые повлияли на искусство. Путешествия, исследования, контакт с другими культурами – все это великий стимул для развития интеллектуальной деятельности, – Трескон сделал жест в сторону фрески на стене перед ними. – Люди, которые создали эту легенду, были мореплавателями, и пол мира побывало в их портах. Но через несколько тысяч лет моря стало слишком мало для вдохновения или приключений, и тогда пришло время отправляться в космос. Ну, а теперь это время пришло для тебя, нравится тебе это или нет.
– Не нравится. Я хочу жить здесь с Ирадной.
– То, чего людям хочется, и то, что им принесет пользу, – абсолютно разные вещи. Я желаю тебе удачи как живописцу, но не знаю, стоит ли пожелать тебе удачи в твоем другом стремлении. Великое искусство и блаженство у домашнего очага взаимно исключают друг друга. Рано или поздно тебе придется выбирать.
«Рано или поздно тебе придется выбирать». Эти слова все еще звучали в мозгу Брента, когда он шел по великой дороге к гряде холмов, а ветер дул ему навстречу. Солнышко явно жалела, что каникулы кончились, и двигалась вперед неохотно. Но постепенно пейзаж вокруг них менялся, линия горизонта отодвигалась к морю, и город стал все больше походить на игрушку, сложенную из разноцветных кубиков, – игрушку, над которой неподвижно и без всяких усилий висел космический корабль.
В первый раз Брент увидел корабль целиком – он находился примерно на уровне его глаз, – и юноша смог охватить корабль взглядом. По форме он представлял цилиндр, но заканчивался сложными многогранными конструкциями, о чьих функциях Брент не мог даже строить догадок. Огромная закругленная задняя часть ощетинивалась равно таинственными выпуклостями, рифлениями и куполами. В нем скрывались мощь и целеустремленность, но не было красоты, и Брент смотрел на него с неприязнью.
Этот мрачный монстр, узурпировавший небо, – если бы он мог рассеяться и исчезнуть, как облака, проплывающие мимо его бортов! Но корабль не исчезнет лишь потому, что Бренту этого хочется. По сравнению с теми силами, которые были задействованы здесь и сейчас, Брент и его проблемы казались просто микроскопическими, и юноша это прекрасно знал. Короткая передышка в истории, тихая минута между вспышкой молнии и первым раскатом грома. Вскоре над планетой разразится гроза, и этого мира не станет вовсе, а он и его народ сделаются бездомными изгнанниками среди звезд. Это было будущее, которое он не осмеливался вообразить, будущее, страшившее гораздо глубже, чем могли понять Трескон и его товарищи, для которых Вселенная была игрушкой уже пять тысяч лет.
Казалось несправедливым, что это должно было случиться именно в его время, после всех этих безмятежных веков. Но человек не может торговаться с судьбой и выбирать покой или приключения по своей воле. Приключения и перемены опять пришли в мир, и он должен воспользоваться этим – как сделали его предки, когда начался век космоса и первые хрупкие корабли устремились к звездам.
В последний раз он взглянул на Шастар, затем повернулся к морю спиной. Солнце било ему в глаза, и дорога впереди казалась покрытой яркой, мерцающей дымкой, дрожащей, как мираж или лунная дорожка на подернутой рябью поверхности воды. В течение минуты Брент задавался вопросом, не обманывает ли его зрение, но затем увидел, что это не иллюзия.
Так далеко, как только можно было охватить взором, дорога и земля по обе ее стороны были покрыты бесчисленными нитями паутины, такой тонкой и хрупкой, что только пляшущий солнечный свет позволял ее разглядеть. Последнюю четверть мили он шагал прямо по этим нитям, и нити сопротивлялись его шагам не больше, чем кольца дыма.
Все утро принесенные с ветром легкие паучки падали с неба миллионами, и, уставившись в голубизну, Брент сумел разглядеть секундные вспышки солнечного света на летящих шелковых нитях, когда запоздалые воздушные путешественники пролетали мимо. Не зная, куда летят, крошечные существа рискнули отправиться в бездну, гораздо более недружелюбную и бездонную, чем та, с которой встретится он, когда придет время проститься с Землей. Это был урок ему, который он запомнит вперед на долгие недели и месяцы.
Сфинкс медленно уходил за линию горизонта, сливаясь с Шастаром за изогнутым полумесяцем холмов. Только однажды Брент оглянулся на каменное чудовище, чье многовековое бодрствование клонилось к концу. Затем медленно зашагал навстречу солнцу, а невидимые пальцы снова и снова гладили Бренту кожу, когда шелковые нити касались его лица, влекомые ветром, дувшим из дома.
Второй рассвет
Перевод П. Ехилевской
– Вот они, – сказал Эрис, приподнимаясь на передних конечностях, чтобы удобнее было смотреть на простирающуюся под ними долину. На секунду горечь и боль ушли из его головы, и Джерил, чей мозг лучше, чем какой‑либо другой, был настроен на мозг Эриса, едва их смогла обнаружить. Появился даже некий оттенок нежности, который остро напомнил Джерил другого Эриса, того, которого она помнила еще до войны и казавшегося теперь таким далеким, недосягаемым, словно он остался лежать на равнине вместе с остальными.
Темная волна пленников двигалась по долине в их сторону; движение ее было прерывистым, неестественным – паузы и топтание на месте сменялись быстрыми рывками вперед. Волну обрамляло золото – тонкая линия стражей аселени, которых было пугающе мало по сравнению с черной массой плененных. Но и малого их количества хватало вполне: они требовались исключительно для того, чтобы направлять бесцельно тычущийся по сторонам поток в нужное русло. Однако при виде этой многотысячной вражьей стаи Джерил поймала себя на том, что не в силах удержать дрожь, и плотней прижалась к своему другу – серебряная шкура на фоне золота. Эрис не подал виду, а возможно, и не заметил этого.
Страх исчез, когда Джерил увидела, как медленно движется вперед поток темных тел. Чего‑то подобного она примерно и ожидала, но в реальности все оказалось гораздо хуже. Когда пленники подошли ближе, вся ненависть и горечь, что были в ней, отхлынули от ее мозга, и их место заняла жалость. Никто из ее расы больше не будет бояться этих безмозглых, лишенных разума орд, которых гнали сейчас в долину.
Страже ничего не оставалось делать, кроме как понукать пленников бессмысленными бодрящими криками, с какими обычно взрослые обращаются к детям, слишком маленьким, чтобы понимать слова. Джерил, как ни старалась, не могла уловить искру разума ни в одном из нескольких тысяч пленников, проходивших так близко. Тем ярче было для нее величие этой победы – и тем ужаснее. Чувствительный ум Джерил улавливал примитивные мысли, более присущие детям, находящимся на границе сознания. Побежденный враг превратился даже не в детей, а в младенцев с телами взрослых.
Поток находился в нескольких футах от них. В первый раз Джерил осознала, насколько митранианцы крупнее ее народа и как красиво свет двойного солнца отражается от их темных атласных тел. Вот какой‑то внушительного вида митранианец, на целую голову выше Эриса, откололся от общей массы и неуверенно пошел к ним, остановившись в нескольких шагах. Затем он съежился, как потерявшийся испуганный ребенок, его великолепная голова стала неуверенно поворачиваться из стороны в сторону в поисках неизвестно чего. На секунду огромные пустые глаза остановились на лице Джерил. Она знала, что для митранианцев она выглядит такой же красивой, как для ее собственной расы, – но никакого проблеска эмоций не отразили его черты, а голова по‑прежнему бесцельно и безостановочно двигалась. Раздраженный охранник вернул пленника к остальным.
– Пойдем, – взмолилась Джерил. – Я больше не могу этого видеть. Зачем ты вообще привел меня сюда? – Последняя мысль прозвучала тяжелым укором.
Эрис помчался по травянистым склонам огромными прыжками, и, пока он бежал, его мозг передал ей послание. В мыслях друга все еще стоял отголосок нежности, хотя боль была слишком глубока, чтобы как‑нибудь ее утаить.
– Я хотел, чтобы все – и ты – видели, что нам пришлось сделать, чтобы выиграть войну. Тогда, возможно, в течение нашей жизни войн больше не будет.
Он подождал ее на вершине холма, нисколько не устав от подъема. Поток пленников был теперь далеко внизу. Джерил припала к земле рядом с Эрисом и начала ощипывать скудную растительность, сумевшую подняться сюда по склонам из плодородной долины. Постепенно Джерил начала приходить в себя после виденного.
– Но что с ними будет? – наконец спросила она; у нее все не выходил из памяти тот лишенный разума великолепный гигант, который шел в плен и не понимал этого.
– Их можно научить есть, – сказал Эрис, – в долине хватит еды на полгода, а затем их отведут дальше. Это тяжелая ноша для наших собственных ресурсов, но у нас существуют моральные обязательства – и мы внесли это пункт в мирный договор.
– А их уже нельзя будет вылечить?
– Нет. Их ум полностью поврежден. Они останутся такими до смерти.
Наступила долгая пауза. Джерил рассеянно блуждала взглядом по холмам, волнами сбегающим к морю. Местами между холмами проглядывала голубая полоска – таинственное, неодолимое море. Его голубизна скоро сгустится и потемнеет, слепящее белое солнце уже садилось, и в небе скоро останется только красный диск – в сто раз больше, но гораздо менее яркий, чем его спутник.
– Я понимаю, мы были вынуждены это сделать, – сказала наконец Джерил. Она думала почти про себя, но позволила отпустить свои мысли на расстояние, на котором Эрис их тоже слышал.
– Ты видела их, – коротко сказал он. – Они крупнее и сильнее нас. Хотя мы превосходили их числом, положение было безвыходным: в конце концов, я думаю, они бы нас победили. Сделав то, что мы сделали, мы спасли от смерти тысячи – от смерти или от унижения.
Горечь опять заполнила его мысли, и Джерил не осмеливалась на него даже взглянуть. Эрис наглухо закрыл глубины своего мозга, но она знала, что он думает об обломке рога на своем лбу. Война – не считая ее завершающей фазы – велась двумя способами: острыми как бритва копытами маленьких, не приносящих почти никакой пользы передних ног и похожим на единорожий рогом. И вот последним‑то Эрис уже никогда не сможет воспользоваться, и эта потеря была главной причиной его печали и грубости, которая порой заставляла Эриса обижать тех, кто его любил.
Похоже, Эрис кого‑то ждал, но Джерил не могла догадаться, кого. Она предпочитала не прерывать его мыслей, когда Эрис был в таком настроении, и поэтому просто оставалась с ним рядом, и ее тень слилась с его тенью, далеко протянувшись по склону горы.
Джерил и Эрис принадлежали к расе, в лотерее природы оказавшейся удачливее других, – и все‑таки они были лишены одного из величайших ее даров. Они обладали могучим телом и таким же могучим разумом и жили в плодородном мире с умеренным климатом. По человеческим меркам вид их был очень странным, но не отталкивающим. Их лоснящиеся, покрытые шкурой тела сужались книзу, оканчиваясь единственной гигантской задней конечностью, на которой они могли совершать скачки над землей высотой до тридцати футов. Две передние конечности были гораздо меньше и в основном служили для равновесия. Они заканчивались заостренными копытцами, которые могли смертельно ранить в бою, но не имели никакого другого полезного применения.
И аселени, и их близкие родственники митранианцы обладали умственными способностями, которые позволили им достичь высот в математике и философии, но зато они не имели никакой власти над физическим миром. Дома, орудия производства, одежда – любые проявления материальной культуры – были им совершенно неведомы. Для рас, обладавших руками, щупальцами или другими средствами манипуляции, их культура могла показаться в высшей степени ограниченной; но такова приспособляемость мозга и сила привычки, что они редко замечали этот свой недостаток и не могли вообразить иного способа жизни. Для них было совершенно естественным бродить большими стадами по плодородным долинам, останавливаясь там, где находилось изобилие пищи, и вновь пускаясь в путь, когда ее запасы уменьшались. Эта кочевая жизнь оставляла достаточно времени для занятий философией и даже некоторыми искусствами. Телепатические возможности этой расы покуда не лишили их голосов, и они разрабатывали сложную вокальную музыку и еще более сложную хореографию. Но больше всего они гордились диапазоном своих мыслей, на протяжении жизни тысяч поколений они направляли свои мысли блуждать в туманной бесконечности метафизики. О физике же, и вообще о любой науке о веществе, они ничего не ведали, не знали даже, что подобные существуют.
– Кто‑то идет, – внезапно сказала Джерил. – Кто это?
Эрис не потрудился даже взглянуть в сторону, куда Джерил показывала, но в его ответе прозвучала некоторая напряженность.
– Это Аретенон. Я здесь договорился с ним встретиться.
– Я рада. Когда‑то вы были такими хорошими друзьями, что я даже огорчилась, когда вы поссорились.
Эрис угрожающе ударил копытом о дерн, как он делал всегда, будучи смущен или раздражен.
– Наша дружба кончилась, когда во время пятой битвы он оставил меня на Равнине. Я тогда еще не знал, зачем ему понадобилось уйти.
Глаза Джерил расширились во внезапном удивлении и понимании.
– Ты хочешь сказать – он имел какое‑то отношение к Безумию и к тому, как закончилась война?
– Да. Очень немногие знают о рассудке больше, чем он. Я не знаю, какую именно роль он сыграл, но, безусловно, важную. Не думаю, что он когда‑нибудь нам об этом расскажет.
Все еще находясь от них на существенном расстоянии, Аретенон большими прыжками зигзагом поднимался на холм. Скоро он был уже рядом и инстинктивно наклонил голову, чтобы коснуться ногами Эриса в универсальном жесте приветствия. Затем он остановился, страшно смущенный, и возникла неловкая пауза, пока Джерил не кинулась спасать ситуацию, отпуская какие‑то общие замечания.
Наконец Эрис заговорил, и Джерил с облегчением ощутила его явное удовольствие от встречи со старым другом, впервые после того, как они расстались в разгар войны. Она же в последний раз виделась с Аретеноном еще раньше и теперь с удивлением замечала, как сильно он изменился. Аретенон был много моложе Эриса, но сейчас никто бы не догадался об этом. Часть его когда‑то золотой шкуры с возрастом потемнела, и Эрис с присущим ему искрометным юмором вдруг заметил, что скоро его трудно будет отличить от митранианца.
Аретенон улыбнулся.
– В последние несколько недель это было бы мне полезно. Я только что прошел через всю их страну. Как ты можешь предположить, мы там были не слишком популярны. Если бы они узнали, кто я, вряд ли бы мне удалось вернуться живым, несмотря на перемирие.
– Но ведь не ты же, в конце концов, ответственный за Безумие? – спросила Джерил, не в силах сдержать любопытство.
Мгновенно она почувствовала стену плотного оборонительного тумана, которой, словно шитом, Аретенон отгородился от мира. Затем пришел ответ, странно приглушенный, как будто пришел откуда‑то издалека, что очень редко происходило при телепатическом контакте.
– Нет, главная ответственность лежит не на мне. Но… я был очень близок к тем, кто это устроил.
– Конечно, – ответил Эрис несколько раздраженно, – я только простой солдат, и мне этих вещей не понять. Но я бы хотел знать, как вы это сделали. Естественно, – добавил он, – ни Джерил, ни я никому об этом не расскажем.
Опять показалось, что завеса окутала мысли Аретенона. Затем он слегка приподнялся.
– Мне мало что позволено об этом рассказывать. Как ты знаешь, Эрис, меня всегда интересовал ум и его работа. Ты помнишь игры, в которые мы когда‑то играли, когда я пытался проникнуть в твои мысли, а ты делал все, чтобы остановить меня? И как я иногда заставлял тебя действовать против твоей воли?
– Я все равно считаю, – сказал Эрис, – что ты не смог бы сделать этого с кем‑то, тебе не знакомым, а в тех играх я бессознательно тебе помогал.
– Тогда это так и было, но теперь все изменилось. И доказательство тому – вон там, в долине.
Он сделал жест, указывая на последних, отставших пленников, которых подгоняла охрана. Темный поток почти прошел, и вскоре вход в ущелье будет закрыт.
– Когда я стал старше, – продолжал Аретенон, – я проводил все больше и больше времени, исследуя работу ума и пытаясь понять, почему некоторые из нас могут с такой легкостью проникать в чужие мысли, а другие совершенно неспособны это сделать и вынуждены оставаться в изоляции, в одиночестве, должны общаться звуками или жестами. И особо меня заинтересовали те редкие, полностью расстроенные умы, чьи обладатели уровнем ниже, чем дети.
Мне пришлось отложить свои исследования, когда началась война. Затем, ты знаешь, во время пятой битвы, меня неожиданно вызвали. Даже сейчас я точно не знаю, кто ответствен за это. Меня привезли в одно место, далеко отсюда, где я нашел маленькую группу мыслителей – с некоторыми из них я уже был знаком.
План был простым – и грандиозным. С самого рассвета нашей расы мы знаем, что два или три ума, объединенные вместе, могут быть использованы для управления другим умом, если он этого хочет, так, как я когда‑то управлял тобой. Мы использовали эту возможность для лечения больных с древних времен. Теперь мы решили использовать ее для разрушения.
Существовали две основные сложности. Одна связана с любопытным ограничением наших обычных телепатических способностей – когда, за редким исключением, мы можем вступать в контакт на расстоянии только с тем, кого мы уже знаем, а общаться с чужими можем только в их присутствии.
Вторая, и более сложная, проблема заключалась в том, что требовалась объединенная мощь многих умов, а ведь до этого мы вообще не умели соединять усилия более двух или трех человек. Как мы этого достигли – в этом и состоит наш главный секрет. Далее же, когда нам этого удалось добиться и мы приступили к осуществлению основной цели, достичь ее оказалось проще, чем мы ожидали. Два ума мощнее одного не вдвое, а три не втрое, а во много больше раз. Точное математическое отношение между ними очень интересно. Вы ведь знаете, что чем больше в группе элементов, тем быстрее растет число связей между ними. Аналогичная закономерность соблюдается и в этом случае.
Итак, в результате мы получили Объединенный Ум. Сперва он был нестабилен, и мы могли сохранять его только на несколько секунд. Даже сейчас это дается невероятным напряжением умственных ресурсов, и мы по сей день не можем удерживать себя в таком состоянии в течение… достаточно долгого времени, скажем так.
Все эти эксперименты, разумеется, проводились в обстановке строжайшей секретности. Если мы могли это сделать, то же самое могли сделать и митранианцы, их умы ведь оснащены не хуже наших. У нас были пленники, и мы использовали их как подопытные экземпляры.
На секунду завеса, скрывавшая глубинные мысли Аретенона, казалось, дрогнула и рассеялась, затем он восстановил контроль.
– Это было самым тяжелым. Одно дело – насылать безумие в отдаленные земли, когда противника не видишь в лицо, но совсем другое, когда ты собственными глазами вынужден наблюдать результат сделанного.
Когда мы усовершенствовали свою методику, мы устроили испытание на большом расстоянии. Нашей жертвой был некто, настолько хорошо знакомый одному из наших пленников, чей ум мы полностью контролировали, что мы могли полностью идентифицировать его, – и таким образом расстояние между нами не являлось помехой. Опыт удался, но, конечно, никто не подозревал, что это сделали мы.
Мы ничего не предпринимали до тех пор, пока не убедились, что наша атака своей внезапностью положит конец войне. Из голов наших пленников мы извлекли возможность идентификации множества митранианцев в подробностях, которых вполне хватало, чтобы выявить и разрушить их умы. Каждый ум, подвергшийся нашему нападению, выдавал нам знания о других, и наша мощь увеличивалась. Мы могли причинить гораздо больший урон, чем причинили, тем более что разрушение умов велось у одних мужчин.
– Вы полагаете, – горестно сказала Джерил, – что так более милосердно?
– Возможно, и нет, и все‑таки, согласитесь, это поступок, который делает нам честь. Мы остановились, едва только враг начал мирные переговоры, а так как о произошедшем, кроме нас, не знает никто, мы отправились в их страну, чтобы хоть как‑то возместить тот ущерб, который мы нанесли. Впрочем, мы мало что могли сделать.‑
Наступила долгая пауза. В ущелье внизу никого не было, и белое солнце зашло. Холодный ветер дул над холмами, над пустынным, без единого корабля, морем, где он был единовластным хозяином. Эрис заговорил, и его мысли чуть слышно раздавались в мозгу у Аретенона.
– Ты пришел не для того, чтоб рассказать мне об этом, верно? За этим стоит что‑то еще. – Это был не вопрос, а утверждение.
– Да, – согласился Аретенон, – У меня для тебя послание, и оно тебя сильно удивит. Послание от Теродимуса.
– Теродимуса?! Я думал…
– Ты думал, что он погиб или, что еще хуже, предал. Однако ни то ни другое не верно, хотя он прожил последние двадцать лет на вражеской территории. Митранианцы относились к нему так же, как и мы, и давали ему все, что нужно. Они ценили его ум по справедливости, и даже во время войны никто не тронул его. Теперь он хочет вновь увидеться с тобой.
Эрис был чрезвычайно взволнован известием о своем старом учителе, но внешне это на нем нисколько не отразилось. Он вспомнил юность, время, когда Теродимус влиял на него особенно сильно.
– Что он делал все эти годы? – спросил Эрис после затянувшейся паузы. – И почему он хочет увидеться со мной снова?
– Это длинная и сложная история, – сказал Аретенон. – Теродимус сделал открытие не менее грандиозное, чем наше; и его открытие может иметь еще более значительные последствия.
– Открытие? Какого рода?
Аретенон помолчал, задумчиво глядя вниз. Охрана возвращалась, оставив в долине лишь небольшую часть стражников – для того, чтобы справляться с отбившимися от стада пленниками, много было не нужно.
– Ты знаешь о нашей истории не меньше моего, Эрис, – начал он, – Принято считать, что прошло не менее миллиона поколений, прежде чем мы достигли нынешнего уровня развития, – а это огромный промежуток времени! Почти весь прогресс, достигнутый нами, возможен благодаря нашим телепатическим способностям; без них мы немногим бы отличались от всех других животных, которые обладают таким поразительным сходством с нами. Мы очень гордимся нашей философией и математикой, нашей музыкой и хореографией, – но задумывался ли ты когда‑нибудь, Эрис, что возможны иные направления культурного развития, о которых мы даже не мечтали? Что во Вселенной могут быть и другие силы, кроме умственных?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – коротко ответил Эрис.
– Это трудно объяснить, и я не буду даже пытаться – разве что скажу тебе следующее. Понимаешь ли ты, насколько слаб наш контроль над внешним миром и насколько на самом деле бесполезны эти наши конечности? Нет, ты не можешь этого осмыслить, потому что не видел того, что видел я. Но, возможно, это поможет тебе понять.
Кружево мыслей Аретенона вдруг перешло в минор.
– Я помню, как однажды набрел на целую поляну прекрасных и каких‑то очень уж необычных по форме цветов. Я хотел увидеть, как они выглядят изнутри, и попытался раскрыть один из них, зажав его между копыт и пытаясь проникнуть внутрь зубами. Я пытался снова и снова – и ничего не получилось. В конце концов, ополоумев от ярости, я втоптал эти цветы в грязь.
Джерил ощущала недоумение Эриса, но также она видела, что ему любопытно узнать побольше.
– У меня тоже бывало такое чувство, – признался он, – но что тут можно сделать? И в конце концов, так ли это важно? Существует многое во Вселенной, что происходит не так, как нам хотелось бы.
Аретенон улыбнулся.
– В целом ты прав. Но Теродимус открыл, что можно с этим сделать. Ты не хочешь отправиться повидать его?
– Это, должно быть, долгое путешествие.
– Около двадцати дней пути, и придется пересекать реку.
Джерил почувствовала, как Эрис слегка содрогнулся. Аселени ненавидели воду. Кости их были слишком тяжелыми, чтобы эти создания могли плавать, и поэтому если они падали в воду, то тут же тонули.
– Это на территории противника, вряд ли я им понравлюсь.
– Они уважают тебя, и потом – отправиться туда будет означать что‑то вроде жеста дружелюбия.
– Но я нужен здесь.
– Поверь моему слову – ничто из того, что ты должен делать здесь, не так важно, как сообщение Теродимуса тебе – и всему миру.
Эрис на секунду закрыл свои мысли, но быстро поднял завесу.
– Я подумаю об этом, – сказал он.
Поразительно, как мало Аретенон ухитрился рассказать за много дней путешествия. Временами Эрис пытался прорвать оборону его ума, но все его попытки умело и без труда отражались. О том абсолютном оружии, которое положило конец войне, он не сказал ничего, но Эрис знал, что те, кто им владеет, еще не расформированы и по‑прежнему находятся в каком‑то тайном убежище. Зато он часто заводил разговор о будущем – всякий раз с непреходящей тревогой того, кто помогал это будущее сформировать и не был при этом уверен, что действовал правильно. Как и многих других представителей его расы, Аретенона постоянно одолевало чувство вины за содеянное. Порою он делал выводы, которые озадачивали Эриса, но которые впоследствии вспоминались ему все чаще и чаще.
– Мы подошли к переломному моменту нашей истории, Эрис. Возможности, которые мы открыли, скоро станут известны и митранианиам, и следующая война будет означать полное уничтожение и для нас, и для них. Всю жизнь я работал, чтобы увеличить наши знания о разуме, но теперь я задаюсь вопросом, не принес ли я в этот мир слишком могущественную и слишком опасную вещь, которой мы не сможем управлять. Впрочем, возврата нет – рано или поздно наша культура все равно дошла бы до этого.
Дилемма ужасна, а решение только одно. Мы не можем вернуться назад, а если пойдем вперед, это может привести к катастрофе. Поэтому мы должны изменить саму природу нашей цивилизации и окончательно порвать с миллионом поколений, живших до нас. Ты не можешь представить себе, что это значит, – я тоже не мог, пока не встретил Теродимуса, а он рассказал мне о своей мечте.
Ум – это чудесная вещь, Эрис, но сам по себе он беспомощен во Вселенной, которая состоит из материи. Мы теперь знаем, как увеличить мощь наших мозгов в неисчислимое количество раз. Мы, вероятно, можем решать величайшие математические задачи, которые много веков ставили нас в тупик. Но ни одиночный, ни коллективный ум, который мы создали, ни в малейшей степени не могут изменить того факта, который на протяжении всей истории вызывал противостояние между нами и митранианцами, – а именно что запас пищи имеет предел, количество же населения, наоборот, растет постоянно.