Он исчез в доме и появился лишь минут через пять. За это время он произвел широкий библиотечный поиск, хотя человек из книжных веков вряд ли догадался бы об этом по его действиям. Все знания, которыми располагал Чалдис, содержались в металлическом ящике метр на метр; он вмещал в атомарных моделях эквивалент миллиарда печатных томов. Почти все знания человечества и вся сохранившаяся литература скрывались здесь.
Это было не просто пассивное хранилище мудрости, при нем имелся и свой помощник‑библиотекарь. Когда Саймон передал свое требование неутомимой машине, поиск пошел вглубь, слой за слоем, по почти бесконечной сети цепей. Потребовалась лишь доля секунды, чтобы найти нужную информацию, поскольку он сообщил название и примерную дату. Затем он расслабился, так как мысленные образы хлынули в его мозг под легким самогипнозом. Знания останутся при нем всего на несколько часов – вполне достаточно для его цели – и затем сотрутся. Саймон не имел никакого желания забивать свой организованный ум ненужными вещами, ведь для него вся история подъема и паления больших городов являлась лишь историческим эпизодом, не представляющим особой важности. Да, эпизод был интересным, но он принадлежал прошлому, которое исчезло безвозвратно.
Брент по‑прежнему терпеливо ждал, когда Саймон появился из дома с выражением мудрости на лице.
– Картинок я не нашел, – сообщил он, – видимо, жена опять устраивала уборку. Но я расскажу тебе то, что я смог вспомнить о Шастаре.
Брент устроился поудобнее; разговор, похоже, получится долгим.
– Шастар был одним из самых последних городов, построенных человеком. Ты, конечно, знаешь, что города появились в человеческой культуре довольно поздно – примерно двенадцать тысяч лет назад. Они занимали все более важное положение, и число их росло в течение нескольких тысяч лет, пока наконец в них не скопились миллионы людей. Нам очень трудно представить себе, что значит жить в местах, где одна сплошная пустыня из стекла и камня и ни травинки на мили вокруг. Но города были необходимы, прежде чем транспорт и система коммуникаций не сделались совершенными, – ведь людям приходилось жить рядом, чтобы выполнять всякие сложные операции по торговле и производству, от которых зависела их жизнь.
|
|
Огромные города начали исчезать тогда, когда воздушный транспорт стал универсальным. Угроза нападения в те далекие, варварские времена тоже стала причиной их расселения. Но в течение длительного периода…
– Я изучал историю того времени, – вставил Брент не вполне правдиво. – Я знаю все о…
– …в течение долгого времени оставалось еще много небольших городов, которые существовали скорее благодаря культурным, чем коммерческим связям. Население в них достигало нескольких тысяч, и они продержались еще несколько веков после падения городов‑гигантов. Вот почему Оксфорд, Принстон и Гейдельберг все еще что‑то значат для нас, тогда как города много крупнее их – просто ничего не значащие названия. Но даже малым городам был вынесен приговор, когда изобретение интегратора дало возможность любому самому малому сообществу производить без усилий все, что нужно для цивилизованной жизни.
Шастар построили тогда, когда технически уже не было никакой необходимости в городах, но раньше, чем люди осознали, что культура городов подходит к концу. Кажется, его задумали как произведение искусства, спроектировали как одно целое, и те, кто там жил, в основном были художниками в той или иной области. Но существование его длилось недолго; в конечном итоге жители покинули город.
|
|
Саймон внезапно умолк, словно задумался о тех далеких веках, когда люди открыли дорогу к звездам и мир разорвался надвое. По этой дороге ушел цвет человеческой расы, остались немногие; и поэтому казалось, что история на Земле подошла к концу. В течение тысячи лет изгнанники изредка возвращались в Солнечную систему, горя желанием рассказать о чужих солнцах, о далеких планетах и об огромной империи, которая однажды подчинит себе всю Галактику. Но существует препятствие, которое не может преодолеть ни один даже самый быстроходный корабль; и препятствие это встало между Землей и ее странствующими детьми: у них становилось все меньше и меньше общего. Оттого корабли прилетали все реже и реже, пока наконец интервал между их появлениями не достиг нескольких поколений. Саймон не слышал о прибытии кораблей в течение последних трехсот лет.
Редко когда приходилось подгонять его в разговоре, но Брент сказал:
– Меня больше интересует сам город, чем его история. Ты думаешь, он все еще стоит?
– Как раз к этому я и подхожу, – Саймон вздрогнул, отвлеченный от своих мыслей. – Конечно, город стоит; тогда строили надежно. Но могу я спросить, с чего это ты им вдруг заинтересовался? В тебе что, пробудилась тяга к археологии? О, думаю, я догадался, в чем дело.
|
|
Брент прекрасно знал, что бесполезно что‑либо скрыть от профессионального болтуна, сующего нос в чужие дела, каким и был Саймон.
– Я подумал, – попытался он оправдаться, – там могут еще оставаться какие‑то интересные вещи, которые стоило бы отыскать, несмотря на то что прошло столько времени.
– Пожалуй, мне тоже следовало бы его как‑нибудь посетить, – сказал Саймон с сомнением, – Город ведь совсем близко. Но как ты собираешься до него добираться? Флайер деревня тебе не выделит, а пешком туда не дойдешь, это заняло бы не меньше недели.
Однако именно это Брент и намеревался сделать – добраться до города пешком. И в течение последующих нескольких дней он всячески намекал соседям, что предпочитает ставить перед собой лишь такие задачи, осуществление которых связано с преодолением трудностей. То есть необходимость приходилось возвести в добродетель.
Приготовления Брента производились в атмосфере сугубой секретности. Он не хотел распространяться о своих планах: а вдруг кому‑нибудь из тех, кто имеет право на пользование флайером, вздумается увидеть Шастар раньше его. Ведь нет ничего более унизительного, чем добраться до Шастара, затратив неделю пути, только ради того, чтобы увидеть приветствующего тебя соседа, у которого путешествие заняло всего десять минут.
С другой стороны, Бренту представлялось чрезвычайно важным, чтобы вся деревня и особенно Ирадна понимали, какие исключительные усилия он прилагает. Правду знал только Саймон, но он ворчливо согласился помалкивать. Брент надеялся, что ему удалось отвлечь внимание от своей настоящей цели благодаря его разговорам об области восточнее Чалдиса, где тоже находились несколько важных археологических реликвий.
Количество еды и снаряжения, необходимых для двух‑трех‑недельного путешествия, было поистине ошеломляющим, и первые же расчеты привели Брента в мрачное настроение. Он чуть было не предпринял попытку выпросить или взять взаймы флайер, но не было никакой гарантии, что просьба его будет удовлетворена, а отказ наверняка означал бы провал всего предприятия. Однако совершенно невозможно унести на себе все необходимое для путешествия.
Для любого человека, принадлежащего к менее автоматизированной эпохе, решение проблемы было бы абсолютно очевидно, но Брент пришел к такому решению не сразу. Летающие машины уничтожили все прочие виды сухопутного транспорта, кроме одного, самого старого и самого универсального из всех существующих, – а именно лошадей.
В Чаддисе было шесть лошадей – небольшое количество для поселения такого размера. В некоторых деревнях лошадей было больше, чем людей, но в той, где жил Брент, возможностей для верховой езды было мало. Сам Брент ездил верхом два или три раза в жизни, да и то понемногу.
Жеребец и пять кобыл находились в ведении Тригора, сварливого маленького человечка, у которого не осталось другого интереса в жизни, кроме животных. Он не принадлежал к самым выдающимся умам Чалдиса, но, казалось, был абсолютно счастлив, управляя частным зверинцем, в котором содержались собаки разных пород, пара бобров, несколько обезьян, львенок, два медведя, молодой крокодил и другие животные, которыми обычно принято восхищаться, не подходя к ним близко. Единственная неприятность, омрачавшая его безмятежную жизнь, состояла в том, что пока ему не удавалось приобрести слона.
Тригор, когда к нему подошел Брент, стоял, облокотившись на ворота загона. С ним разговаривал незнакомец, который был представлен Бренту как любитель лошадей из соседней деревни. Сходство между этими двумя людьми, от манеры одеваться до выражения лиц, делало подобное представление совершенно ненужным.
Человек всегда чувствует неуверенность в присутствии специалиста своего дела, поэтому Брент обрисовал свою проблему довольно робко. Тригор серьезно выслушал его и долго молчал, прежде чем ответить.
– Любая подойдет, если знать, как с ними управляться, – медленно сказал он, показывая большим пальцем в сторону кобыл. Тригор с сомнением оглядел Брента. – Они, знаешь ли, как люди: если невзлюбят тебя, то с ними уже ничего не поделаешь.
– Это точно, – эхом откликнулся незнакомец с явным удовольствием.
– А вы научите меня, как с ними управляться?
– Может, да, а может, нет. Я помню одного паренька вроде тебя, он тоже хотел выучиться ездить верхом. Так лошади просто не подпускали его к себе. Не подпускали, и все тут. Он им не понравился.
– Лошади умеют разбираться в людях, – мрачно изрек второй лошадник.
– Это верно, – согласился Тригор, – ты должен их чувствовать. Тогда тебе не о чем беспокоиться.
Брент подумал, что в бесчувственных машинах преимуществ, пожалуй, побольше.
– Я не хочу ехать верхом, – решительно объяснил он. – Я хочу, чтобы лошадь везла мое снаряжение. Или против этого она тоже станет возражать?
Его тонкий сарказм остался незамеченным. Тригор торжественно кивнул.
– С этим проблем не возникнет, – заверил он, – все они позволят вести себя в поводу – все, кроме Маргаритки, вот так. Ее‑то ни за что не заставишь.
– Тогда, как вы думаете, не могу ли я взять на время одну из… ну, наиболее сговорчивых?
Тригор неуверенно переминался с ноги на ногу, раздираемый двумя противоречивыми желаниями. Ему было приятно, что кому‑то понадобились его любимые животные, но он беспокоился, как бы им не причинили вреда. Любой ущерб, нанесенный Бренту, имел гораздо меньшее значение.
– Ну, – начал он с сомнением, – сейчас это не слишком‑то удобно…
Брент внимательнее посмотрел на кобыл и понял, почему. Только одну из них сопровождал жеребенок, но было очевидно, что эта несправедливость скоро будет исправлена. Вот и еще одно осложнение, которого он не предусмотрел.
– Сколько времени ты будешь отсутствовать? – спросил Трегор.
– Самое большее, три недели, а скорее, уложусь в две.
Трегор быстро произвел в уме какие‑то гинекологические подсчеты.
– Тогда ты можешь взять Солнышко, – заключил он, – с ней у тебя не будет проблем. Это самое покладистое животное из всех, что у меня когда‑либо жили.
– Большое вам спасибо, – сказал Брент. – Я обещаю, что с ней все будет в порядке. Вы не могли бы нас представить друг другу?
– Не понимаю, почему я должен это делать? – добродушно ворчал Джон, подвешивая корзины к лоснящимся бокам Солнышка. – Тем более я даже не знаю, куда ты собрался и зачем.
Брент не мог ответить на последний вопрос, даже если бы хотел. В те моменты, когда к нему возвращалась способность разумно мыслить, он понимал, что ничего ценного он в Шастаре не найдет. На самом деле, трудно придумать что‑нибудь, чего у людей теперь нет или чего бы они мгновенно ни получили, если бы захотели. Само путешествие должно стать доказательством – самым убедительным, какое он только мог придумать, – его любви к Ирадне.
На нее, без сомнения, произвела впечатление его подготовка, а он уж постарался подчеркнуть те опасности, с которыми ему придется встретиться по дороге. Ночлег под открытым небом, простая, однообразная пища, опасность заблудиться и сгинуть по пути навсегда. Ну и дикие, кровожадные звери, живущие среди холмов и в лесу.
Старый Йохан, которому было плевать на традиции предков, протестовал, считая, что недостойно приличному кузнецу иметь дело с таким пережитком первобытных времен, как лошадь. За это Солнышко слегка его укусила, выбрав удобный момент, когда Йохан наклонился, чтобы осмотреть ее копыта. Кузнец быстро приладил к сбруе целый набор корзин, куда Брент мог поместить все необходимое для путешествия – даже свои рисовальные принадлежности, с которыми он решительно отказался расстаться. Тригор тоже не остался в стороне и дал совет по поводу некоторых технических элементов упряжи.
Ранним утром все было готово к путешествию. Брент намеревался отправиться в путь как можно более скромно и слегка огорчился, когда на самом деле все так и вышло. Провожать его пришли только Джон и Ирадна.
В задумчивой тишине они добрались до конца деревни и перешли реку по изящному металлическому мосту. Затем Джон сказал с притворной ворчливостью:
– Не вздумай там сломать свою глупую шею, – пожал ему руку и ушел, оставив наедине с Ирадной. Это был очень великодушный поступок, и Брент оценил его.
Пользуясь тем, что хозяин занят, Солнышко принялась щипать травку на берегу. Брент неуклюже переступал с ноги на ногу, затем сказал не вполне искренне:
– Ну, мне, наверное, пора.
– Долго тебя не будет? – спросила Ирадна. Подарка Джона на шее у нее не было – возможно, он ей уже надоел. Брент вначале искренне понадеялся на это, но потом осознал, что вот так же быстро она может потерять интерес к любой вещи, которую он принесет для нее.
– Недели две, если все пойдет хорошо, – мрачно ответил он.
– Будь осторожен, – сказала она довольно легкомысленным тоном, – и не делай ничего опрометчивого.
– Я постараюсь, – заверил Брент, все еще не решаясь двинуться, – но иногда человек должен рисковать.
Бессвязный разговор мог тянуться бесконечно, но Солнышко решительно положила ему предел. Рука Брента с привязанным к ней поводком ощутила резкий рывок, и его потащило вперед. Юноша восстановил равновесие и собрался помахать Ирадне на прощание рукой, но та сама подбежала к нему, крепко поцеловала и исчезла в направлении деревни быстрее, чем он успел опомниться.
Она перешла на медленный шаг, когда Брент был уже далеко. Она могла вернуться, догнать его, но не стала этого делать. Странное, торжественное чувство, неуместное этим солнечным весенним утром, нахлынуло на нее. Очень приятно быть любимой, но в этом есть свои недостатки, если не думать только о настоящем моменте. На короткий миг Ирадна задумалась, справедливо ли она поступает по отношению к Джону, к Бренту, даже к себе самой. Ведь когда‑то придется принять решение – его нельзя откладывать вечно. И все‑таки она никак fie могла решить, кого из юношей предпочитает, – и вообще, любит ли она кого‑то из них.
Никто пока что не объяснил ей, а сама она еще не открыла для себя того факта, что, если задаешься вопросом – на самом ли деле ты влюблен или нет, – ответ будет всегда отрицательным.
За Чалдисом лес простирался на пять миль к востоку, затем переходил в огромную равнину протяженностью на весь континент. Шесть тысяч лет назад эта земля была одной из самых больших пустынь в мире, и ее благоустройство стало одним из первых достижений Атомного века.
Брент намеревался двигаться на восток, пока не кончится лес, а затем повернуть на север, к нагорью. Согласно картам, когда‑то гряду холмов пересекала дорога, связывая все города на побережье в одну цепочку, которая заканчивалась Шастаром. Было бы очень удобно следовать по этому пути, но Брент сомневался, что дорога вообще сохранилась.
Он держался ближе к реке, надеясь, что она не изменила свое русло с тех пор, как были созданы карты. Река служила ему и проводником, и дорогой через лес, а когда деревья росли слишком густо, они с Солнышком всегда могли брести по мелководью. Лошадь не возражала против выбранного Брентом маршрута, к тому же здесь не было травы, которая могла бы отвлечь ее, и почти без понуканий она мерно трусила вперед.
После полудня лес стал редеть и вскоре остался позади. Брент вышел на открытую равнину.
Он сверился с картой и заметил, что с тех пор, как она была составлена, деревня сдвинулась на огромное расстояние к востоку. Но существовал проторенный путь на север, к низким холмам и дороге, которая вдоль них пролегала в древности и к которой он намеревался добраться к вечеру.
В этот момент возникли первые непредвиденные трудности технического характера. Солнышко, обнаружив вокруг весьма аппетитную траву, не могла воспротивиться желанию останавливаться через каждые три‑четыре шага, чтобы перекусить. Брент был привязан к ее уздечке весьма коротким поводком, поэтому рывок в результате каждой остановки едва не выдергивал его руку из плеча. Тогда он удлинил поводок, но это лишь ухудшило дело, так как Брент вовсе потерял контроль над сотрудницей.
Брент животных любил, но вскоре ему стало ясно, что Солнышко просто злоупотребляет его мягким характером. Он терпел такое с полмили, а затем направился к дереву, у которого были особенно тонкие и гибкие ветви. Солнышко осторожно, краем влажного карего глаза наблюдала, как Брент срезает тонкий упругий прут и напоказ затыкает его за пояс. Затем она двинулась в путь с такой прытью, что он едва за ней успевал.
Как Трегор и говорил, она и вправду была потрясающе умным животным.
Холмистая гряда, к которой Брент направлялся, высотой была футов в двести, с длинными, пологими склонами. Но на пути к вершине гряды оказалось множество мелких холмиков и лощинок, которые приходилось преодолевать; поэтому солнце уже совсем клонилось к закату, когда они добрались доверху. На юге Брент увидел лес, который они недавно пересекли. Где‑то там, в гуще деревьев скрывался Чалдис, хотя юноша не мог сказать с точностью, в каком именно месте лежит деревня. Он с удивлением обнаружил, что не видит никаких следов большой просеки, сделанной людьми. К юго‑востоку равнина простиралась докуда хватало глаз, ровное море травы кое‑где разнообразили маленькие рощицы деревьев. На горизонте Брент увидел крошечные перемещающиеся точки и подумал, что там движется большое стадо диких животных.
На севере лежало море, примерно в десяти милях вниз по длинному пологому склону. Оно казалось почти черным в свете заходящего солнца, и только на мелких, будто нарисованных волнах поблескивали ниточки пены.
До наступления темноты Брент нашел защищенную от ветра лощину, привязал Солнышко к кусту и разбил маленькую палатку, которую старый Йохан специально соорудил для его похода. В теории, поставить палатку – операция проще некуда, но, как и множество людей до него, Брент неожиданно обнаружил, что она требует изрядной выдержки и умения. Наконец все было сделано, и он устроился на ночь.
Существуют вещи, которые не постигнешь умом, но которым учатся на печальном опыте. Кто б мог подумать, что лежащее тело человека настолько чувствительно к едва заметному уклону почвы, на которой разбита палатка? Еще более неприятными оказались резкие температурные колебания в голове и в ногах палатки, вызванные, по‑видимому, сквозняками. Брент мог вынести постепенную смену температуры, но эти непредсказуемые изменения раздражали его до безумия.
Он раз десять пробуждался от тревожного сна, а может быть, ему только казалось, что десять, но к рассвету настроение Брента упало до нулевой отметки. Он чувствовал себя окоченевшим, несчастным, тело его затекло. Было такое чувство, что он не спал дней пять или шесть, и предложи ему кто сейчас отказаться от этого предприятия, он бы наверняка согласился. Он был готов – и даже с охотой – встретиться с опасностями на пути завоевания любви; но то, с чем он столкнулся в пути, было другое дело.
Неудобство ночлега вскоре забылось благодаря очарованию нового дня. Здесь, на холмах, воздух казался свежим, с привкусом соли – из‑за ветра, дующего со стороны моря. Каждая травинка вокруг была густо усыпана капельками росы, но скоро роса исчезла, высушенная встающим солнцем. Как хорошо жить на свете – особенно когда молод. И вдвойне лучше – когда ты еще и влюблен.
Они набрели на дорогу довольно быстро, практически только начав дневной переход. Брент не замечал ее раньше, потому что она шла ниже по склону, обращенному к морю, а он ожидал увидеть ее на вершине холмов. Дорога была в превосходном состоянии – казалось, прошедшие тысячелетия нисколько ее не тронули. Природа тщетно пыталась стереть ее у себя с лица; слои почвы, которые изредка покрывали дорогу, смывались и сметались ее же, природы, слугами – ветром и дождем. Огромной сплошной лентой, окаймляя море на протяжении более тысячи миль, дорога по‑прежнему соединяла города, любимые когда‑то человеком и оставленные им в далекие времена.
Это была одна из величайших дорог мира. В древности она служила тропой, по которой дикие племена добирались к морю, чтобы обмениваться товарами с хитрыми ясноглазыми пришельцами из чужих земель. Затем у дороги появились новые, более обстоятельные хозяева; солдаты могущественной империи выровняли и вытесали дорогу среди холмов так искусно, что направление, которое они ей дали, осталось неизменным на протяжении многих веков. Они вымостили дорогу камнем, чтобы их непобедимые армии могли двигаться по ней быстрее любых других на земле; и именно по этой дороге их легионы молниеносно перемещались по велению великого города, чье имя они носили. Веками позднее этот город в свой последний час призвал их домой – и дорога осталась пустынной на пятьсот лет.
Потом были другие войны; под знаменами с изображением‑полумесяца и с именем Пророка на устах армии отправлялись на запад завоевывать христианский мир. Еще позднее, спустя несколько веков, здесь произошло последнее и величайшее из сражений, определивших исход войны, когда в пустыне сшиблись насмерть стальные монстры и с неба падала дождем смерть.
Центурионы, паладины, бронированные дивизии, даже сама пустыня – все исчезло. Но дорога осталась – самое прочное из всех человеческих творений. Много веков несла она свою ношу; а теперь на всей ее тысячемильной ленте не было ни одного путника, кроме Брента и его лошади.
Брент шел по дороге три дня, все время видя рядом с собой море. Он привык к невеликим трудностям кочевой жизни, и даже ночные неудобства теперь ему не столь досаждали. Погода стояла превосходная, теплые дни и мягкие ночи, – но их тонкое очарование подходило к концу.
Вечером четвертого дня он рассчитал, что находится меньше чем в пяти милях от Шастара. Дорога отвернула от побережья, огибая большой мыс, выступающий далеко в море. За ним лежала защищенная бухта, на берегах которой и был расположен город; дорога обходила возвышенность и огромной плавной дугой спускалась к северу с холмов прямо к Шастару.
Ближе к сумеркам Бренту стало ясно, что он зря надеется увидеть цель своего путешествия в этот же день. Погода портилась, и на западе быстро собирались густые, мрачные тучи. Теперь он двигался в гору – дорога медленно пошла на подъем – и последний кряж миновал уже при сильном штормовом ветре. Он устроил бы здесь на ночь привал, если бы смог найти защищенное место, но холм выглядел абсолютно голым, и ничего другого не оставалось, кроме как с трудом продолжать путь.
Далеко впереди, на самой вершине холма, вырисовывался какой‑то темный силуэт на фоне грозового неба. Надежда, что он может оказаться убежищем, гнала Брента вперед. Солнышко, опустив голову против ветра, упорно шагала с ним рядом.
До вершины оставалось примерно с милю, когда начался дождь; сперва одиночные крупные капли, а потом – сплошные потоки. Ничего не было видно дальше чем на несколько шагов, даже когда удавалось открыть глаза под секущими дождевыми струями. Брент уже настолько промок, что находил даже какое‑то мазохистское удовольствие в состоянии, которое он испытывал. Но чисто физическая борьба с ураганом быстро его утомила.
Казалось, прошли века, пока дорога снова сделалась ровной и он понял, что достиг вершины. Брент напряг в темноте глаза и разглядел невдалеке, впереди, огромную темную фигуру, которую до этого он принимал за строение.
Дождь стал слабеть, когда юноша приблизился к непонятному объекту, тучи над головой поредели, пропуская последние угасающие лучи солнца с запада. Света было достаточно, чтобы Брент увидел, что перед ним находится вовсе не здание, а огромный каменный зверь, разлегшийся на вершине холма и смотрящий в море. У Брента не было времени рассмотреть загадочное существо повнимательнее, он поспешил поставить рядом палатку, воспользовавшись чудовищем как укрытием, защищавшим ее от ветра.
Уже совсем стемнело, когда Бренту удалось обсохнуть и приготовить еду. Некоторое время он отдыхал в своем маленьком теплом оазисе, испытывая состояние блаженной усталости, которая приходит после тяжелого и успешного труда. Затем он заставил себя встать, взял фонарик и вышел в ночь.
Шторм разметал тучи, и в небе блистали звезды. На западе серп луны шел прямо по следам солнца. На севере Брент ощущал недремлющую стихию моря. Внизу в темноте лежал Шастар, волны набегали на его каменные причалы, но как юноша ни напрягал взгляд, так ничего и не разглядел.
Брент двинулся вдоль гигантской статуи, фонариком освещая камень. Поверхность его казалась гладкой, без стыков или каких‑либо швов, и хотя время выбелило ее и местами покрыло пятнами, следов разрушений не наблюдалось. Возраст изваяния определить было невозможно; статуя могла оказаться старше Шастара, а возможно, ее установили несколько веков назад.
Резкий бело‑голубой луч фонаря скользил по блестящим бокам каменного животного и наконец упал на огромную спокойную морду и остановившиеся глаза. Можно было назвать эту морду лицом – мало того, лицом человеческим, но больше слов, чтобы его описать, у Брента не находилось. Ни женское, ни мужское, оно казалось совершенно равнодушным к страстям людей; затем Брент разглядел, что за многие века бури и ураганы оставили на нем свои неизгладимые следы. Бесчисленные капли дождя проделали борозды на его каменных шеках, и складывалось ощущение, что в них застыли крупные слезы – слезы по городу, чье рождение и смерть были теперь одинаково далеки.
Брент так устал, что, когда проснулся, солнце уже поднялось высоко. Юноша полежал с минуту в льющемся сквозь стенки палатки полусвете, приходя в себя и вспоминая, где он. Затем встал на ноги и, моргая, вышел на свет, прикрывая рукой глаза от ослепляющего сияния.
Сфинкс выглядел меньше, чем ночью, хотя все равно производил сильное впечатление. Брент увидел, что он выкрашен в богатые осенние золотые тона, какими не обладает ни один камень в природе. Из этого юноша заключил, что Сфинкс не принадлежит, как он подозревал раньше, к какой‑либо доисторической культуре. Он был создан с помощью науки из какого‑то непостижимо прочного синтетического вещества, и Брент догадывался, что время его рождения лежит где‑то между днем нынешним и временем, когда древними скульпторами, вдохновленными знаменитым мифом, был изваян оригинал.
Медленно, словно опасаясь того, что может увидеть, Брент повернулся к Сфинксу спиной и взглянул на север. Холм у его ног понижался, и дорога тянулась к морю. А там, на ее конце, лежал Шастар.
Город был освещен солнцем, блестел и переливался разноцветными красками. Время, казалось, не тронуло просторные здания по обеим сторонам широких улиц. Широкая лента мрамора, окаймлявшая бухту, также хорошо сохранилась; парки и сады, хотя и заросли сорняками, пока что не стали джунглями. Город вытянулся по линии бухты примерно на пару миль и где‑то еще на милю уходил от побережья на материк – по стандартам прошлого он действительно был довольно мал. Но Бренту он казался огромным, а лабиринт улиц и площадей до невозможности сложным. Затем он начал понимать подчеркнутую симметрию проекта, рассмотрел основные магистрали и увидел искусство, с которым строители сумели избежать как монотонности, так и диссонанса.
Брент долго стоял на вершине холма, думая о том чуде, которое развернулось перед его глазами. Он был один на фоне величественного пейзажа, крошечная фигурка, робкая и потерянная, перед достижениями исполинов прошлого. Ощущение истории, вид протяженного пространства холма, над благоустройством которого человек трудился более миллиона лет, ошеломляли. В этот момент Бренту казалось, что он обозревает скорее Время, а не Пространство, и в ушах его шелестит ветер вечности, точно так же, как он звучал для кого‑то в прошлом.
Солнышко, похоже, очень нервничала, когда они подошли к окраине города. Она никогда в жизни не видела ничего подобного, и Брент не мог не разделять ее беспокойства. Даже человек, совсем лишенный воображения, почувствует что‑то зловещее в домах, пустующих столетиями, – а дома Шастора пустовали добрую четверть десятка тысячелетий.
Дорога шла прямо, как стрела, между двух высоких колонн белого металла; как и Сфинкс, они выглядели потускневшими, но не разрушенными. Брент и Солнышко прошли мимо этих молчаливых стражей и оказались перед длинным низким зданием, которое, должно быть, являлось чем‑то вроде пропускного пункта для приезжающих в город гостей.
На расстоянии казалось, что Шастар оставлен только вчера, но сейчас, вблизи, Брент видел тысячи следов запустения. Цветной камень зданий был испятнан паутиной времени, окна напоминали пустые глазницы черепа, кое‑где в них непостижимым образом сохранились даже осколки стекла.
Брент привязал лошадь у низкого здания за колоннами и направился к его входу по булыжникам и густой пыли. Двери на месте не оказалось, если она вообще когда‑нибудь здесь была, и он прошел через высокий арочный проем в холл, который, казалось, протянулся по всей длине здания. Через равные промежутки располагались проходы в соседние помещения, а прямо перед ним широкий пролет лестницы вел на второй этаж.