Я: Это лицемерие. Ты убежден, что ни кто не способен верить в буквальный ад и все в конце концов нашу систему примут.
С: Примут только те, кто вникнет и разберется. Не факт, что таких будет много. К тому же, чисто теоретически, можно допустить, что где-то мы с тобой все-таки ошибаемся. И двигаемся в неправильную сторону, ослепленные неправильной логикой.
Я: А зачем рассказывать о нас всему миру? Ну, пишу я диалоги, ну повторяю «ада нет»? Зачем всем об этом знать?
С: Чтобы продолжать жить и действовать согласно своим мыслям, тебе необходимо, чтобы другие тебя понимали и соглашались с тобой. И в первую очередь это касается людей с которыми ты так или иначе взаимодействуешь каждый день
На этом предлагаю закончить. По крайней мере, публичную часть.
Диалог 2.
(Прошло примерно 4 месяца).
С: Объясни читателю, что произошло за эти месяцы такого, из-за чего стало необходимо возобновить наш диалог.
Я: Не очень удобно. Может быть, перенести до момента, когда я буду дома?
С: Нет, давай сейчас, принципиально. Заодно объясни, почему неудобно.
Я: Сейчас, в момент написания этой фразы, я нахожусь на работе. На той самой, на которую я только устроился на момент написания Диалога 1. Который я писал в более комфортных условиях - дома. Что касается того, что произошло за эти месяцы… Самое главное, наверное, я больше не повторяю «ада нет» и не руководствуюсь этим принципом… Хотя расскажу, наверное, по порядку. После того, как я дописал Диалог 1, я решил, что повесть на этом закончена. (Как уже неоднократно бывало и до того). Однако после этого произошел ряд событий, которые показали, что никакого финала, гармонии и цельности не достигнуто и текст должен быть продолжен. Вот какие это были события.
На новой работе я вскоре, как и на всех предыдущих, влюбился в одну из своих новых коллег. При этом, как обычно, не знал, что с этим делать. Было ясно, что это рядовое, проходное, очередное чувство к очередной соседке по офису. Это уже не пугало меня как раньше. Не представлялось серьезной угрозой для отношений с Ульяной, которая к тому моменту уже приехала и которой я, как и раньше, все рассказал (в этот раз она уже восприняла все спокойно, тем более, что девушке на работе я свое чувство не выражал никак). Однако все же было не очень понятно, что делать. Я понимал, что потихоньку домогаться своей новой коллеги наедине нет смысла. Открыть же чувство публично представлялось неприемлемым. Т.к. очевидно, что это не могло вызвать ничего, кроме негатива и непонимания всех окружающих. Скажем так, было ясно, что чтобы произвести хоть какое-то положительное впечатление на свое «новое увлечение», нужно было открывать чувства смело и публично, а чтобы в свою очередь сделать это, нужно было иметь вокруг более или менее благосклонную и понимающую среду. То есть, четче говоря, нужно было как-то подготовить коллег к тому, что я при них буду одну из них домогаться, не смотря на то, что мы все на работе и я женат. Для этого нужно было объяснить всем свои взгляды на этику, что есть традиционная этика, основанная на страхе ада, по которой мы все по инерции живем, и согласно которой женатому мужчине нельзя домогаться своих коллег в рабочее время и моя новая этика, основанная на принятии установки, что ада нет, согласно которой можно делать все, что хочется, если нет никаких настоящих, рациональных к тому преград, кроме страха адского наказания. Нужно было всем это объяснить. В противном случае я рисковал выглядеть абсолютным неадекватом и боялся увольнения. Это была одной из причин того, почему я пришел к мысли открыть свои взгляды, все свои ада неты и Собеседника не только родственникам и друзьям, но и коллегам. Да и просто уже хотелось, наконец, дышать полной грудью…
Диалог 3.
(Прошло еще около месяца).
Егор: Сразу покури… И расскажи последние новости.
Я: Я сейчас опять на работе. То есть пишу и этот диалог на работе тоже. Писать и этот текст мне тоже не комфортно. Мы сидим вчетвером в небольшой комнате. И все видят, что я что-то пишу. При этом ясно, что я пишу что-то не по работе. Т.к. работы у меня на сегодня нет. То есть я устроен на работу, но у меня нет никаких заданий. И теоретически я должен бы просто сидеть. Смотреть кино какое-нибудь. Сзади меня ни кто не сидит, и, в принципе, ни кто не видит, что конкретно я пишу. Могут подумать, что я переписываюсь с кем-то во вконтакте. А может и догадаются, что я пишу какой-то художественный текст. Коллеги знают, что я окончил Литинститут и занимаюсь лит. творчеством. А может, и очень вероятно, что всем вообще наплевать на то, чем я занимаюсь и ни кто за мной не следит. Но, я как и любой средний русский человек боюсь на работе открыто заниматься чем-то не по работе. Это просто не прилично. Это воспринимается, практически как подрывная деятельность. Даже если никаких заданий нет, нужно либо попросить о заданиях, либо сидеть и тупить, просто смотреть в экран, максимум, надеть наушники и тихонько смотреть какие-нибудь видео или слушать музыку, или тихонько клацать мышкой, лазая по каким-нибудь продающим барахло сайтам, или, если и переписываться в соцсетях, то аккуратно, по фразе в несколько минут. А не бойко херачить по клаиватуре весь день. Понимаю, что я сейчас не излагаю что-то для читателя, а просто заговариваю свой страх. И, возможно, я вообще зря обобщаю. Может быть, кто-то сидя на работе на моем месте бесстрашно писал бы повесть, легко и непринужденно, как само собой разумеющееся. И еще и обсуждал с окружающими, что бы ему написать. Сложно представить, например, Есенина в современном Московском офисе с совковыми традициями, сидящего за компом и пишущего стихи тайком от коллег из страха, что если кто-то заметит, что он на работе занят не работой, его уволят. Но я не Есенин… Итак расскажу все-таки что произошло за последнее время.
Как я уже говорил в Диалоге 2 я, чтобы не трястись и не скрываться, решил рассказать новым коллегам о своих взглядах, о Собеседнике, о том, что считаю, что ада нет. Чтобы не делать совсем уж дикого скандала и снизить риск увольнения, решил начать с руководителя. Как я уже говорил, я сейчас работаю в медиа-агентсве и у меня руководитель женщина лет 45, которая на тот момент казалась мне адекватной (каким бы размытым ни был этот эпитет). Пронервничав и прорешавшись два дня, периодически выбегая из офиса на улицу, чтобы выкурить подряд 3-4 сигареты (было так страшно рассказывать, что хотелось просто убежать, уволиться, не объясняя причин, либо в обеденный перерыв напиться и вернувшись в офис устроить пьяную истерику), наконец решился своей начальнице позвонить (на тот момент ее не было в офисе) и сказать, что скрыл кое что о себе на собеседовании и мне нужно ей это рассказать (чтобы позвонить также выходил на улицу, т.к. это был единственный способ уединиться). Примерно через полчаса начальница, порядком напуганная и заинтригованная, приехала в офис и вызвала меня в переговорную, где, с глазу на глаз, я смущаясь рассказал, что уволился с прошлого места работы из-за сильного конфликта с руководителем, который возник, как мне кажется, из-за отсутствия нормального диалога и вот, что, мол, я не хочу повторять прежнюю ошибку и пытаюсь выстраивать диалог и доверительные отношения. И после этого, сказал, что у меня есть особенность мышления, развившаяся в результате занятий литературным творчеством, - я пишу диалоги с виртуальным Собеседником. Я его не вижу и не слышу, и не считаю, что это какой-то бесплотный дух со мной разговаривает, а это просто мой собственный персонаж, который нужен мне для того, чтобы лучше понимать самого себя и обсуждать любые жизненные проблемы. Я с Собеседником решаю в том числе и рабочие вопросы. И чтобы мне было удобнее это делать, чтобы не вызывать тревожное недоумение окружающих из-за того, что я на работе постоянно что-то пишу, я бы хотел, чтобы коллеги об этой моей особенности знали. И вообще я бы хотел, чтобы у меня были открытые, доверительные, дружеско-семейные отношения с людьми на работе и поэтому я и рассказываю это ей и хотел бы рассказать и всему коллективу или, как минимум, для начала нашему отделу.
Про ада нет, про основанную на этой мысли нетрадиционную половую этику, про домогательства на прошлом месте работы рассказать не решился, посчитав, что для первого разговора сказал достаточно. На вопрос начальницы, что говорят по поводу моего Собеседника психологи, сказал, что неодкнократно посещал и психологов и психотерапевтов и все признали меня нормальным. После этого начальница облегченно вздохнула и сказала, что мой Собеседник «это на грани гениальности», что она не видит в этом ничего страшного, что она боялась, что у меня действительно что-то серьезное (видимо, ожидала, что я признаюсь в криминальном прошлом или, в том, что смертельно и заразно болен или еще чего-то такого), поблагодарила меня за доверие и пообещала, что мы обязательно вернемся к этому разговору в будущем, а сейчас у нее, к сожалению, больше нет времени. При этом предложила мне все-таки отсрочить рассказывание всему коллективу, опасаясь, что это может не встретить понимания и попросила, чтобы бумажки с моими диалогами «не валялись по офису». А то, что я постоянно что-то пишу, это по ее мнению не должно было выглядеть подозрительно, потому что у меня работа такая, что мне все время нужно что-то писать. И мы разошлись, удовлетворенные разговором.
После разговора с начальницей я испытал облегчение (боялся, что меня сразу на всякий случай уволят, чего не произошло), которое позволило мне в течение пары недель полноценно работать. Однако, через какое-то время стало ясно, что ничего не изменилось. Мне по- прежнему приходилось скрывать свои диалоги с Собеседником, даже те, которые касались рабочих вопросов, от коллег и вообще скрывать свои взгляды. Мне по-прежнему нравилась одна из девушек в офисе, и я по-прежнему не мог рассчитывать на понимание, если бы решил как-то выразить ей свое чувство. А работа по-прежнему ни по содержанию, ни по форме организации никак не учитывала мои особенности и состояла в основном из большого количества рутинных оформительских операций с вордовскими и экселевскими документами. Проще говоря, мой внутренний мир совсем не вписывался в патриархально-совковый уклад нашего офиса. И я не видел способа как-то безопасно его в этот уклад вписать. А на то, чтобы попытаться вписать свой внутренний мир в офисную жизнь решительно, с риском увольнения (конкретнее говоря, просто взять и ни с того ни с сего, без всякого внешнего повода, вывалить всем окружающим всю правду) у меня не хватало смелости. Сложившаяся ситуация снова начинала меня все больше нервировать.
Как-то раз, для того, чтобы подготовить один срочный отчет, мне и нравившейся мне девушке пришлось выйти на работу в субботу. Кроме нас в офисе никого не было и она, видимо что-то чувствуя, либо просто из женского любопытства, начала расспрашивать меня о моем творчестве и, в конце концов, вызвала на относительно откровенный разговор. Про влечение конкретно к ней я, правда, так и не сказал, однако сообщил информации достаточно, чтобы можно было без труда логически вывести из нее недосказанное. А именно, я рассказал ей про Собеседника, про «ада нет», про измены и полигамность, заключив все фразой, что я люблю всех женщин, но, в силу общепринятых ограничений, вынужден жить только с одной.
Девушка с мягкой усмешкой осудила мои взгляды и измены. И сказала, тоже как бы чисто теоретически и в общем, что для нее открытая форма отношений не приемлема. После чего мы продолжили делать отчет. Когда же по окончании работы я предложил проводить ее до метро, неожиданно резко отказалась, сказав, что пойдет быстро и одна и что попутчики ей не нужны.
Больше мы к этому разговору не возвращались. Возникшего после него ощущения небольшой общей тайны хватило, чтобы снять мое невротическое напряжение еще на какое-то время. Однако, и после этого все шло по старому. Мне по-прежнему, чтобы вписаться в социум, приходилось мучительно прятать главную часть своего внутреннего мира. Никаких намеков на продолжение разговора с начальницей так же не было. Создавалось впечатление, что ей удобнее просто забыть всю историю. Однако я с этим мириться не мог. В диалогах, которые я писал, таясь и урывками, Собеседник активно склонял меня к тому, чтобы решительно, даже ценой скандала, позора и увольнения открыться. Если я боюсь рассказать сразу все, Собеседник предлагал мне хотя бы возобновить разговор с начальницей. Как с человеком, открываться которому было страшнее всего, так как она уполномочена принимать решение о моем увольнении. Нужно было выстроить полную открытость, доверие и понимание с руководителем, а остальное должно было приложиться само. Однако и эта задача оказалась непосильной.
Диалог 4
(03.11.2015 (Прошло еще около месяца)
Я: Наконец-то я пишу дома! В спокойной, комфортной обстановке…. Кратко дорасскажу, с момента на котором остановил Диалог 3 до настоящего времени.
Короче, я так и не смог, не решился инициировать второй разговор с начальницей. И тупо отправил ей эту повесть. То есть, я сначала спросил разрешения, можно ли мне отправить ей мою повесть, из которой она поймет, что и для чего я хочу сказать.
Егор: Ты немножко путаешь. Точнее неточно излагаешь. Перескакиваешь. Давай не торопись.
Я попросил у начальницы разрешения отправить ей свою повесть. И она мне разрешила. И когда я уже собирался повесть отсылать, Собеседник сказал мне примерно следующее:
«Толку, что ты отправишь повесть только ей, а потом будешь месяц ждать пока она прочитает и нервничать, месяц бояться подойти и спросить, что она думает о твоих страхах эякуляции и мочеиспускания и нетрадиционной половой этике. Ты только обостришь неловкость ситуации. Потом окажется, что она не прочитала… Или даже если она прочитает, реакция, скорее всего будет примерно такой: «Все эти твои причуды не повод для увольнения, хотя и производят впечатление чего-то странного и не очень приятного и лучше больше никому не рассказывай. И давай вернемся к работе и забудем об этом разговоре навсегда». И все вернется на круги своя. Нам по-прежнему придется прятаться от всех. Чтобы прекратить все это раз и навсегда, разрубить все гордеевы узлы одним ударом, предлагаю отправить твою повесть сразу всем коллегам. Да это будет гарантированный скандал. И, скорее всего, увольнение. Однако, тебе больше не придется скрываться….»
Аргументы звучали убедительно. И, с точки зрения отсутствия ада, мне нечего было на них возразить. Однако мысль о том, чтобы отправить повесть всему офису, меня слишком напугала. Полдня на работе я мучился сомнениями, не мог ничего делать, постоянно выбегал на улицу покурить. У меня был такой вид, что даже секретать ресепшн спросила, не случилось ли у меня чего. На что я ответил, что мне позвонила жена и сказала, что у ребенка поднялась температура и я переживаю из-за этого. Секретарша была тронута силой моих отцовских чувств и принялась успокаивать, говоря, что маленькие дети часто болеют, это нормально и незачем так переживать, после чего отстала. В конце концов я начал ипуганно изо всех сил повторять про себя Иисусову молитву («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!») и почувствовал, что не нужно, по крайней мере сегодня, отправлять повесть никому. Это решение вернуло минимальное душевное равновесие, позволившее досидеть до конца рабочего дня.
Егор: Надоело писать подробно. Дорасскажу, что было дальше кратко. Повесть начальнице ты отправить так и не решился, а начал усиленно молиться, через несколько дней подошел к ней и сказал, что передумал отправлять повесть, извинился и пообещал, что больше не будешь возвращаться к этому разговору. А еще через какое-то время пошел в храм на исповедь. И не просто к первому попавшемуся священику. Так получилось, что ты впервые попал к тому же, священнику, который тебя с женой когда-то венчал, отцу Дмитрию. Рассказал ему и про выбрасывание венчальных икон и кольца, и про Собеседника, и про ада нет. Отец Дмитрий, более опытный и более уверенный, чем отец Антоний, к которому ты ходил до этого, однозначно сказал, что Собеседник это бес. И тогда ты решил переписываться не с Собеседником, а с Егором, то есть со мной, то есть совсем уж и однозначно с самим собой. Разница между мной и Собеседником в том, что, если Собеседник лишен каких-то определенных качеств, например, у него нет тела, то я наделен всеми качествами, которые есть у тебя. У меня есть тело, например. Собеседник утверждает, что знает, что ада нет и наставивает на этом, я же не знаю ничего, чего не знаешь ты, то есть не знаю, в том числе и насчет ада, нет ли его…
Точнее, строго говоря, ты начал переписываться со мной еще до разговора с отцом Дмитрием и переписывался то со мной, то с Собеседником (уже тогда была видна разница). И рассказал ты отцу Дмитрию и про меня и про Собеседника. И отец Дмитрий насчет Собеседника твердо сказал, что это бес, а насчет меня сказал, что, по его ощущению, это то же самое искушение, только более тонкое, но тут он не уверен и не хочет обрезать тебе как литератору крылья, а предлагает осторожно попробывать со мной общаться и, как только увидишь, что тебя «заносит», обращаться к нему. И даже дал визитку с номером телефона. И Ульяне (ты приехал исповедаться вместе с ней) сказал, что все эти ваши взаимные измены это от бесов и мужу вашему нужна помощь и контроль и, как только увидите, что что-то не так, тормозите его. И мягко порекомендовал тебе провериться у психотерапевта.
Егора слегка шокировало, что он одержим бесом… То, есть вот в чем суть:…
Я: Я сам расскажу, в чем суть. Во первых (ремарка на полях) я сейчас слегка пьян. То есть, не персонаж романа, от первого лица которого ведется повествование пьян, а реальный автор, с котороым слился персонаж, реально пьян в момент, когда набирает этот текст. Это я к тому, что если текст будет сбивчивый, чтобы было понятно почему. Не в смысле, что «простите меня, если «что не так» и текст будет сбивчивый», а просто понимайте, почему это так.
И больше не буду писать курсивом. Запутался уже с этими курсивами. В крайнем случае, потом, где надо его выставлю. Короче, я слегка пьян, когда пишу этот текст, дорогой читатель, и дорогой Егор (то есть я сам), так как я обращаюсь к вам обоим. Может возникнуть вопрос – протрезвей – тогда пиши. На это отвечу: хочу, чтобы была максимально точная и объективная картина моей внутренней жизни - раз (минимум риторики, максимум точности, даже в ущерб (даже в непоправимый ущерб) читабельности) и уверен, что, и будучи пьян, смогу все рассказать – два.
Егор: А может, тебе вообще не писать, а снять на видео все твои рассказывания о себе. Тупо на телефон всю свою «исповедь» заснять? Динамичнее будет. Внешнее обаяние свое подключишь, и не надо по кнопкам бить. В конце концов, если хочешь объективную картину, проще снять все на видео, чем описывать словами. Например, зачем описывать Ульянину внешность, когда можно ее просто показать? Как и себя и остальных действующих лиц.
Я: Мне важно, чтобы были видны наши с тобой диалоги. А этой идеей я, возможно, воспользуюсь. Но в другой форме. Допишу эту повесть и разошлю ее всем, кто в ней упоминается, а потом сниму на видео встречи с ними и их отзывы о тексте. И себя сниму. Только это надо будет выкладывать в интернете тогда, потому что в роман видео не вставишь. Хотя, в принципе, можно издать книгу со ссылками на сайт с видео. Тупо даже на мою страницу во вконтакте, например. В общем, давай допишем текст, а там будем думать про видео.
Егор: А может, вообще зафигачить роман за бесплатно на страничке во вконтакте? И там же разместить видео. И попробовать привлечь туда каких-то издателей. В конце концов, ты же грезишь о мировой славе! От сотнях миллионов читателей. А во вокнтакте, насколько я знаю (только что посмотрел в яндексе), можно иметь максимум 10 тысяч друзей. То есть даже Москву не охватишь.Боишься, что кто-то скачает твой роман со странички во вконтакте и опубликует без тебя? Да кому ты нужен!
Я: Я бы хотел обсудить это на более трезвую голову, а сейчас чувствую себя лишь в состоянии заканчивать рассказывать свою историю. Хочу просто неспеша выпивать и рассказывать свою историю. И пофигу, интересно это или нет. Я хочу какать и мне все равно, интересно ли кому-то будет смотреть на то, как я какаю! И все-таки, оставлю курсив. Для читателя поясню – там, где курсив внутри диалога, идет обращение непосредственнок к тебе, читатель и идет непосредственно моя историю, сюжето-образующий стержень так сказать, в остальных местах диалогов, я скорее как-бы просто пускаю тебя посмотреть, как разговариваю с собой.
Итак, священник сказал мне, что мой Собеседник – бес. То есть, мне, человеку, живущему в 21 веке, пользующемуся социальными сетями и мобильным телефоном авторитетно заявили, что я в буквальном смысле (!) одержим бесом. Естественно, это прозвучало диковато… С одной стороны выглядело, как глупые бабушкины страшилки. С другой, я все-таки пытался быть верующим в рамках православной традиции, а значит должен был, как-минимум, допускать существование бесплотных существ – ангелов и демонов. И мысль о том, что какая-то невидиамя разумная штуковина, наподобие тех, что показывают в ужастиках типа «Экзорцист», на полном серьезе, по правде и буквально несколько лет постоянно присутствует рядом, влияет на мое сознание, втерлась мне в лучшие друзья и практически меня поработила, такая мысль не могла не пугать!
Тут вспоминалось и то, как Собеседник склонял ко всем классическим грехам: курению, пьянству, блуду, агрессивному поведению и даже молитве сатане… «Да ну, бред какой-то!» - думала более «продвинутая» часть моего ума, - «Не может это все быть настолько примитивно и буквально». Пробоявшись недели три, я стал постепенно успокаиваться и сомневаться в истинности и буквальности своей одержимости. «Все-таки Собеседник это мой собственный персонаж и вымысел. А если бес тут и присутствует, то не так что он тупо пишет моей рукой, когда я пишу от имени Собеседника, а как-то более тонко. Как-то влияет на меня, что мне хочется вкладывать сочиняемому все-таки мной самим Собеседнику греховные мысли. Но, в конце концов, даже если я просто сижу и думаю, от первого лица, и не пишу никакой диалог, греховные мысли могут приходить. Что мне, уже и думать теперь нельзя? А может это и вообще все ернуда…»
Диалог 5
(05-6.11.2015)
Я: Просто дорасскажу свою историю.
Как я уже сказал, какое-то время после посещения священника, я вообще не писал никаких диалогов, со дня на день ждал явного, видимого появления бесов и выполнял все, «что требуется по православию». А потом постепенно успокоился. Понял, что ничего, в сущности, не произошло, кроме того, что кто-то проникновенным голосом сказал мне, что я одержим бесом. В конце концов, священник это еще не Бог. Он мог частично или полностью ошибаться. Да и кто такие или что такое бесы тоже толком ни кто не знает. Может быть, это просто разрушительные части нашей собственной личности? Такие, что их можно вычленить из себя вовне как своего рода душевные отходы, также как тело выбрасывает испражнения или гной, которые до этого были частью его самого?
Рассуждая так, я решил «не умножать сущности без неоходимости», а исходить из того, что я наверняка знаю. Знаю ли я, что Собеседник бес? С точки зрения православия это было с большой вероятностью так. Но сама православная точка зрения периодически казалась сомнительной. Совет священника - для преодоления искушений твердо встать на православную позицию, казался логической тавтологией, вытягиванием самого себя из болота за волосы - чтобы преодолеть искушения, нужно встать на православную позицию, а чтобы встать на православную позицию, нужно преодолеть искушения. И это при том, что честный и современный способ мышления не приемлет авторитет православия как не требующую доказательств аксиому. Все, что я знал точно, это то, что Собеседник иногда склоняет меня к пугающим поступкам. В конце концов, я решил слушаться Собеседника, но лишь до тех пор, пока он не начнет от меня требовать чего-то слишком страшного.
Собеседник же со своей стороны то упирал на неверность православия, исходя из того, что оно противоречит аксиоме об отсутствии ада, то давал свое согласие на то, чтобы я помолился, рассматривая это впрочем, скорее как непреодолимую привычку и психологическую зависимость. Итак, если кратко резюмировать, я, испугавшись того, что Собеседник уговаривает меня разослать коллегам свою более чем откровенную повесть, пошел на исповедь, в ходе которой священник определенно сказал мне, что Собеседник бес. Примерно через две недели я начал снова осторожно с Собеседником разговаривать. А через месяц он уговорил-таки меня отправить свою повесть начальнице… Не всем коллегам, а только начальнице. И на этот раз уже ее не предупреждать. Тем более, что согласие на то, чтобы я ей отправил свою повесть она месяц назад уже дала.
Я написал пространное сопроводительное письмо и отправил утром в начале рабочего дня, когда начальницы еще не было на месте. Когда она приехала, как ни в чем ни бывало, поздоровалась со всеми и прошла к себе в кабинет, я примерно полчаса мучительно набирался смелости, а потом, наконец, зашел и смущаясь спросил, видела ли она мое письмо. Начальница, тоже, как будто смущаясь, ответила, что видела но еще не успела посмотреть. Я сказал, что это ничего, я просто хотел убедиться, что повесть она получила.
Потом пошли мучительные недели ожидания. Я ждал от начальницы хоть какой-то реакции на мою повесть. Любой реакции, вплоть до уволнения. Она же вела себя так, как если бы я ей ничего не отправлял, и говорила только о работе. Единственное, пожалуй – избегала оставаться со мной наедине. Впрочем, этого избегал скорее я сам. Отправив повесть, я испугался, постепенно начал раскаиваться и не знал, как себя вести. Нервничать было от чего: я без каких-либо внешних к тому причин отправил руководителю текст, в котором рассказывал про невротические эякуляции на олимпиадах, про то, как боялся обмочиться в штаны от страха обмочиться в штаны, про то, что много лет общаюсь с вымышленным Собеседником, который склоняет меня изменять жене и т.д. и т.п.
Испугавшись того, что отправил начальнице такой текст, я снова стал больше молиться, перестал переписываться с Собеседником, заменяя диалоги с ним рассуждениями от первого лица в форме вопрос-ответ (Вопрос: Как мне быть с тем-то и тем-то? Ответ: Думаю, нужно то-то и то-то. и т.д)
Рассуждения вопрос-ответ частично заменяли диалоги, однако были менее удобными, более громоздкими и неповоротливыми. Нельзя было писать самому себе побудительные предложения типа «Сделай то- то! Пойди туда-то!». Было меньше простора для изливания эмоций, особенно негативных и греховных. Однако, благодаря этому, и меньше риска «выпадения из православия». Если же я чувствовал, что искушения усиливаются, я запрещал себе даже письменные воспрос-ответы. Я сознательно опростился и даже поглупел в пользу православной благонадежности…
Достигнутое таким образом равновесие казалось шатким. К тотму же, так или иначе, нужно было объясниться с начальницей по поводу повести. И я не знал, что говорить. Сказать, что ада нет, поэтому я открыт для секса, в том числе и с вами? Или, что я одержим бесом, который вынудил меня написать и отправить вам соблазнительный душевредный текст, который лучше не читать и прошу за это прощения?
Настал день выдачи зарплаты, а значит, неизбежного разговора Я нервничал так, что не мог ничего делать (к счатью срочных заданий в тот день и не было), сидел перед компом, молился на открытую в картинках Яндекса икону Спасителя и ждал. Во второй половине дня начальница вызвала меня к себе, выдала деньги и начала говорить что-то про работу, потом увидев, что я мнусь и нервничаю, сказала, что «произведение» мое прочитать пока не успела, а только начала (то есть про то, как я кончал в штаны на олимпиадах, она, похоже, все-таки прочла).
Я сказал, что, если не прочитали, то, может быть и не стоит, что возможно мой Собеседник это не очень хорошая вещь, и я хочу сходить с этим еще к одному специалисту. Я и правда на тот момент решил сходить по поводу своих проблем к еще одному психотерапевту. На этот раз православному.
Православный психотерапевт, вполне себе представительный мужчина, кандидат наук, с нормальным советским дипломом и 30-ю годами практики, тоже сказал мне, что я психически здоров, что у меня проблемы духовного характера и, по-видимому, и правда налицо «собеседование с духом злобы». Тут я вовсе растерялся. Одно дело мне такое говорит священник и другое - нормальный светский врач со светским, и не просто светским, а советским дипломом! Пусть даже этот врач верующий. Было не понятно, кто сошел с ума, я или мир вокруг.
Я: Мне не охота каждый раз переключаться на курсив.
Егор: Не переключайся. Рассказывай так. Ну и что? И к чему ты пришел?
Я: Сначала я вообще не писал никакие диалоги. Максимум – рассуждение от первого лица в формате дневника или вопрос-ответ. Потом постепенно снова начал пробовать. И пришел к следующему – пишу диалоги с Егором, то есть с самим собой. То есть вся разница между тем, кто говорит от Я и тем, кто говорит от Егора, в том, от чьего имени он говорит. Егор это я, пишущий реплики от имени Егора, а Я это я пишущий реплики от Я. Того, кто говорит от Я, тоже зовут Егор. И у него вообще все то же самое, что у Егора. Это даже не отражение в зеркале (у отражения сердце справа). То есть Собеседник, например, претендовал на то, что точно знает, что ада нет. Егор же не знает и этого. Ведь я не знаю. Значит, не знает и Егор. У Собеседника не было тела, он не мог сам делать ничего, а действовал через мое тело, думал моими мыслями и чувствовал моими чувствами. А у Егора есть тело. Это то же самое тело, что у меня. То есть не такое же, как у меня тело, а то же самое тело. Мысли и чувства не такие же, а те же самые. А если Егор у меня что-то спрашивает или что-то мне возражает, то это просто тот же самый я меняюсь во времени. Я, собирающийся написать ту или иную реплику, отличаюсь от меня же, уже написавшего эту реплику. Формулирование любой реплики будит в голове какие-то мысли и чувства, которых не было там, до того, как я ее сформулировал. Формулируя реплику или вопрос, я формирую у себя же в голове какие-то ответные реплики и чувства, а потом их высказываю. Поэтому вполне можно спорить с самим собой и спрашивать у себя что-то, чего не знаешь. Разжую совсем уж подробно, чтобы и самому понимать.
Я: Сейчас я пишу реплику, подписываясь Я.
Егор: А сейчас я же пишу реплику, подписываясь Егор. Вся разница в подписи. При этом, так как есть две подписи, то я могу воспринимать себя, пишущего под другой подписью, как собеседника. В принципе, можно разговаривать с самим собой все время от я, примерно так:
Я: Привет!
Я: Привет!
Я: Как дела?
Я: Ничего, нормально!
Или вообще без подписи (примерно так:
-Привет!
-Привет!
-Как дела?
-Нормально)
Но в первом случае это не очень удобно, а во втором получается, что не определяешь того, кто говорит и как бы даешь кому угодно водить твоей рукой.
Еще менее удобно и более благонадежно писать рассуждение от первого лица без диалога в формате вопрос-ответ. Тут говорящий четко определен (все время я) и нет никакого сомнительного оппонента. Однако, мне кажется, и режим двух подписей (имя и я) приемлем и относительно безопасен. И, в конечном итоге, дело не только в форме, а в том, что внутри этой формы говорится. То есть, нет такого, что Собеседник это 100% бес, а Егор уже не бес. Или, например, любая форма диалога со вторым я – с Егором, Собеседником – это общение с бесом, а рассуждение в формате вопрос-ответ – не общение с бесом. Я соблазнял себя на поступки, относящиеся к греховным, и с помощью формы вопрос-ответ и писал вполне православные диалоги с Собеседником. То есть в любом случае я пишу текст сам, а если бес и присутствует то посредством оказания влияния на эмоции, а не буквально водит моей рукой.
Я: Давай, ты будешь спрашивать, а я буду рассказывать. А то так мы запутаемся.
Егор: Ок. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Получается, форма не важна?
Я: Думаю, форма тоже важна. Скажем так, бесу проще соблазнить меня, когда я пишу в форме диалога с Собеседником, чем в режиме вопрос-ответ или даже в форме диалога с тобой. У Собеседника есть свое отличное от моего я. А у Егора, то есть у тебя – нет. Твое я это мое же я, если смотреть на него под немного другим углом. Собеседник это все равно вымышленный персонаж. Когда я пишу реплики от него, то я как бы пытаюсь выдумывать реальность, внушать себе, что знаю что-то, чего на самом деле не знаю, каким бы убедительным это ни казалось на первый взгляд (мысль, что ада нет), выдаю желаемое за действительное и потом на это желаемое всерьез опираюсь. И в этом опасность. Собеседник это, по сути, всего лишь более тонкое продолжение бесплодной попытки выдумать себе Бога, а потом на этого выдуманного Бога опереться. Когда же я разговариваю с тобой, то я ничего не придумываю, а просто стараюсь говорить честно изнутри себя и это самопозание. Получается, при такой форме есть достаточно простора для мыслей и эмоций, но нет самообмана. Точнее меньше самообмана. Так как вообще без самообмана, похоже, не обойтись, он является неотъемлимой частью любой умственной деятельности.
Егор: Получается, ты веришь в бесов, в прелесть в самообольщение, во все эти православно-монашеские вещи?
Я: Скажем так. Я убежден, что все понятия православия, в том числе и такие, как невидимый мир, бесплотные духи, а также врожденная греховность и как следствие склонность к самообольщению, - все эти понятия описывают вполне реальный практический опыт. При этом современная материалистическая психология этот опыт скорее игнорирует, чем объясняет с какой-то там современной и научной позиции. Да церковное учение о прелести и бесах нуждается в переосмыслении и переводе на современный язык. Но его нельзя просто отбросить. Потому, что повторяю, современная наука и философия, насколько я успел с ними ознакомиться, альтернативы не дают. Скажем так, я думаю, что Бог, ангелы и бесы существуют объективно. Не думаю, что это просто какие-то мысли у меня в голове, персонажи моих фантазий. При этом согласен, что многое из того, что говорит обо всем этом Церковь для современного человека неудобоваримо, не согласовано с научным подходом и, в плане инструментов изложения, не выдерживает критики. И тут должен быть взаимный процесс движения навстречу – Церковь должна стараться стать более понятной и приемлемой (не в ущерб истине), а человек должен стараться честно узнать и понять (опять же не в ущерб честности и трезвости ума).
Егор: Может ли так быть, что процесс перевода на современный язык церковного предания приведет к разрушение Церкви, в той форме, в какой мы ее знаем? То есть проще говоря, начнут думать, осмыслять, осовременивать, искать точки соприкосновения учения Церкви и психологии или того же самого дзен-буддизма и в конце концов таки придут к тому, что Бог это какое-нибудь сверх-Я, а бесы – персонифицировавшиеся негативные стороны личности? И это приведет, например, к изменению православной этики? Отменят, напрмер, кажущиеся архаичными понятия греха, вины и воздаяния, понятие ада? Этика поменяется в сторону большей сексуальной свободы? Церковь, например, признает безвредность мастурбации, или даже право на умеренные супружеские измены или нетрадиционную половую ориентацию?
Я: Не знаю. Не думаю...
Егор: Давай говорить так, как если бы мы не собирались этот диалог никому показывать? В конце концов, читатель, если дошел досюда, уже достаточно хорошо нас знает, чтобы стесняться и разжевывать.
Я: Давай.
Егор: Ты православный?
Я: Я молюсь православными молитвами утром и вечером, а в остальное время дышу носом. И больше не повторяю ада нет.
Диалог 6 (09.01.2016)
Егор: Давай я буду писать, если тебе лень. Итак, как читатель видит, прошло еще два месяца. Сейчас Егор, то есть ты, то есть я проводит новогодние выходные в Сарове. Ульяна, с Глебом находится в Сызрани у ее родителей. Точнее вчера она приехала в Москву, а Егор туда поедет послезавтра. Важно то, что новогодние пр