Предприниматели желали уменьшения возросшего после Русско-японской войны и революции налогового бремени. Если честно, оно не было таким уж большим. Про налог с продаж или налог на добавленную стоимость тогда и слыхом не слыхивали. Даже подоходного налога и того не было. Но и небольшое возвышение налогов увеличивало себестоимость продукции, а в российских условиях это было чревато крахом. С другой стороны, деловое сообщество требовало увеличить государственные расходы на обновление необходимой для развития бизнеса инфраструктуры (порты, пути сообщения). Ведь для частника эти расходы были неподъемны. А в ответ министр финансов Коковцов говорил о необходимости жить по средствам и сохранять равновесие бюджета.
Но когда граф Коковцов в 1914 году лишился своего поста (а также премьерского кресла), облегчения российским капиталистам это не принесло. «Обновленный курс» следующего председателя Совета министров Горемыкина и министра финансов Барка выразился в еще большем усилении государственного вмешательства в экономику. Чашу терпения предпринимателей переполнило издание Правил 18 апреля 1914 года, ограничивавших права акционерных обществ на приобретение земли. 6 мая 1914 года газета «Утро России», принадлежавшая знаменитому московскому капиталисту-старообрядцу Рябушинскому, писала: «Мы у предела возможного. Дальше идет уже невозможное».
Впрочем, роптали на власть преимущественно представители горной и легкой промышленности. Капитаны тяжелой индустрии, как правило, проявляли лояльность к самодержавию, в том числе в последние годы его существования (время Первой мировой войны).
Не удивительно. Тяжелая промышленность всегда находилась в привилегированном положении, а в годы Мировой войны особенно. Естественно, в этот период предприятия тяжелой промышленности были загружены казенными заказами. Кроме того, они имели первоочередной доступ к энергоресурсам, а их работники получили броню от призыва на фронт.
Совсем другое дело горнопромышленники (прежде всего производители топлива). Над ними после начала Первой мировой войны постоянно висел дамоклов меч правительственных реквизиций и казенного распределения их продукции.
В незавидном положении в первый военный год оказалась и легкая промышленность. Из-за противодействия правительства предприниматели, работавшие на «гражданский рынок», не получали в достаточном объеме ни доступа к производственным ресурсам (топливо, сырье, которые шли на государственные военные нужды), ни к военным заказам. Кроме того, большие убытки промышленникам терпели из-за призыва своих рабочих в армию. Все это способствовало росту оппозиционных настроений среди капитанов легкой промышленности (преимущественно старообрядцев во главе с П.П. Рябушинским).
В конце мая 1915 г. газета Рябушинского «Утро России» выдвинула лозунг «мобилизации промышленности» (фактически — перевод всех предприятий в разряд оборонных). Это означало, что рабочие будут прикреплены к своим заводам (иными словами, избегнут отправки на фронт), а предприниматели получат военные заказы и благоприятные условия для их выполнения. По желанию лидеров легкой промышленности Москвы (и в частности П.П. Рябушинского) вопрос о «мобилизации» был поставлен ребром на IX съезде представителей промышленности и торговли (26–29 мая 1915 года) и поддержан его участниками.
Царское правительство пошло навстречу деловому сообществу. Инициатива Рябушинского о «мобилизации промышленности» воплотилась в виде создания
«военно-промышленных комитетов». Это были неправительственные организации, находившиеся под контролем капиталистов. Они распределяли между частными предприятиями заказы военного ведомства.
Для Рябушинского и его единомышленников военно-промышленные комитеты были важны не только с точки зрения их экономической выгоды, но и как политический плацдарм для наступления на власть. Знаменитый капиталист-старообрядец мечтал объединить всех предпринимателей в союз для борьбы с самодержавием. Однако это ему не удалось.
Для королей тяжелой индустрии разрыв с государством был гибелен. Поэтому они не только не присоединились к врагам режима, но создали свою собственную организацию, лояльную власти. В феврале 1916 г. они созвали I съезд представителей металлообрабатывающей промышленности, председателем Совета которого был избран правый октябрист А.Д. Протопопов. Вскоре он был приближен к царской семье, а в сентябре 1916 назначен управляющим МВД.
Что касается горнопромышленников, то они в 1916 году заняли нейтральную позицию. Они не делали громких заявлений и демонстративно чурались политики.
Ну, а московские капитаны легкой промышленности в 1916 году стали формировать предпринимательское объединение оппозиционного характера. Во второй половине марта 1916 года фабриканты П.П. Рябушинский и А.И. Коновалов начали рассылку писем на имя крупных капиталистов из разных городов с приглашением присоединиться к учреждаемому ими «торгово-промышленному союзу».
Оказалось, однако, что даже в Москве многие промышленники относятся к попыткам втянуть их в оппозиционную деятельность очень настороженно. Это показало предварительное совещание по организации торгово-промышленного союза, состоявшееся у купца С.Н. Третьякова. Большинство приглашенных предпринимателей на совещание просто не явилось. Пришедшие же, по данным полиции, «предпочитали слушать, избегая проявлять свое отношение к идее
объединения», причем «было совершенно очевидно, что политические мотивы этого объединения не вызывают особого энтузиазма». Общее настроение, по мнению полицейского агента, выразил издатель И.Д. Сытин, который заявил: Торгово-промышленный класс объединиться, сложиться в мощную всероссийскую организацию очень не прочь, но у него нет ни малейшего желания идти в этом отношении в поводу, на помочах у интеллигентов». При этом Сытин выразил опасение, что «выйдет объединение на свою же голову, объединение против своих же интересов». Говоря о взаимоотношениях оппозиционной интеллигенции и предпринимателей, он заявил: «У них — одни задачи, у нас другие».
Итак, несмотря на все обиды, промышленники не желали ссориться с государством. Инстинкт самосохранения подсказывал им, что наличие сильного государства в их интересах. А ослабление государства выгодно их конкурентам.
Как известно, советское правительство возлагало большие надежды на активное использование института концессий, прежде всего для привлечения в экономику иностранных капиталов и технологий. Вопрос о сдаче предприятий в аренду иностранным капиталистам был поставлен еще в период военного коммунизма — весной 1918 г. на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства. В официальном политическом заявлении, подготовленном с целью ориентировать членов советской делегации на советско-германских экономических переговорах, отмечалось, что Советская Россия может получить «необходимые для русского производства заграничные продукты» лишь за счет займов и кредитов. Этого можно было достигнуть только предоставлением концессий «для создания новых предприятий, необходимых для систематического развития не использованных еще производительных сил России по общему плану». При этом, однако, задавались жесткие ограничения: концессии не должны были превратиться в «сферы влияния иностранных государств». Из территорий, где могли действовать концессии, следовало исключить Урал, Донецкий и Кузнецкий бассейны и район Баку. Концессионеры должны подчиняться
советскому законодательству; советское правительство должно получать часть продукции по рыночным ценам и часть прибыли, если она превышает 5%. Хотя указанный документ относился к связям с Германией, его положения получили характер принципиальных установок. По сути, это были наметки концессионной политики периода нэпа. Проводить этоу политику поручили Л. Д. Троцкому, возглавившему Концессионный комитет.[3]
Во-первых, и это главное, большевики отказались от реституции экспроприированной у иностранных владельцев собственности; соответственно при таких рамочных условиях о получении нового «кредита доверия» не могло быть и речи. Во-вторых, в принципе действовали ограничения, о которых шла речь в упоминавшемся выше документе: из концессионной сферы исключались имеющие ключевое значение отрасли и регионы. Кроме того, по мере реализации концессионной стратегии все более очевидным становился прагматизм советского образца: концессии использовались в первую очередь для укрепления государственного, то есть социалистического, сектора. Расширять международную кооперацию на концессионной основе и активнее включаться в мирохозяйственные связи власть, очевидно, не собиралась. Де-факто, когда зарубежное оборудование и технологии осваивали советские специалисты, правительство расторгало концессионные и иные кооперационные соглашения с иностранными компаниями.
Либерализация внешнеэкономической деятельности при нэпе жестко контролировалась и осуществлялась дозированно: открытие экономики допускалось ровно в той степени, в какой оно не угрожало политическим, экономическим и идеологическим устоям советского режима. Этот вывод подтверждается отношением верховной власти к монополии внешней торговли. Некоторые советские лидеры предлагали отказаться от нее и не ограничивать свободу торговли государственными границами. Помимо Бухарина, с подобными предложениями выступал и Г. Я. Сокольников, считавший, что успешное экономическое развитие страны реально лишь в случае, если она сможет
«хозяйственно примкнуть к мировому рынку». Монополия внешней торговли, по его мнению, не позволяла полностью использовать экспортный потенциал страны, поскольку крестьяне и кустари за свои продукты получали только обесцененные советские денежные знаки, а не валюту.[3]
В советский период внешнеэкономические итоги социалистической индустриализации 1930-х годов получали исключительно положительную оценку. В статье в БСЭ замминистра внешней торговли в 1960 — 1970-е годы В. С. Алхимова, в частности, отмечалось: «Важные изменения произошли в структуре внешней торговли. В 1937—1938 гг. удельный вес импортируемого машинного оборудования в отношении отечественного производства оборудования составлял уже менее 1%. Если до Октябрьской революции 1917 г. промышленный экспорт России составлял 30%, а сельскохозяйственный — 70%, то в 1938 г. на долю промышленного экспорта приходилось 63,6%, на долю сельского хозяйства — 36,4% всего советского экспорта. Вместе с тем из экспорта были исключены продовольственные товары, необходимые для повышения уровня внутреннего потребления».
Сопоставление статистических данных, характеризующих структуру внешней торговли, приведенных в статье Алхимова, с данными дореволюционной статистики не дает, на наш взгляд, оснований для однозначно оптимистичных заключений. Вывод о том, что социалистическая индустриализация не привела к ликвидации — и даже смягчению — структурного барьера во внешней торговле, представляется очевидным: сырье и полуфабрикаты в 1938 г. по-прежнему обменивались на готовые изделия. Причем доля машин и оборудования в советском экспорте (5%) даже ниже доли «фабрично-заводских изделий» в экспорте дореволюционной России (5,8%).
Отдельного комментария заслуживает упоминаемое в статье сокращение экспорта продовольственных товаров, «необходимых для повышения уровня внутреннего потребления». Речь идет, по всей вероятности, о вывозе зерна, который действительно начиная с 1934 г. резко сокращался как вследствие
кратного снижения мировых цен по причине мирового кризиса, так и в целях исправления допущенных в предыдущие годы «перегибов». Как известно, 1931 г. был неурожайным, однако экспорт хлеба продолжался: если в урожайном 1930 г. было вывезено 4,8 млн т., то в 1931 г. — 5,2, в 1932 г. — 1,82, а в 1933 г. — 1,76 млн т38. При этом в 1932 — 1933 гг. от голодомора в стране погибло, по разным оценкам, от 4 млн до 7 млн человек. Подчеркнем также, что советский экспорт зерна был замещен главным образом экспортом других сырьевых товаров, в основном леса и полезных ископаемых, в сравнении с которыми зерно считается продуктом более высокой «степени обработки», не относящимся к категории невосполнимых ресурсов.
В годы так называемого «застоя» государственная монополия внешней торговли не только оставалась надежным средством защиты советской экономики от воздействия внешней среды, но и была весьма действенным инструментом экономической консолидации политического режима. Благодаря закупкам за рубежом удавалось в значительной мере смягчать постоянно порождаемые плановой экономикой дефициты, причем как в потребительской, так и инвестиционной сферах. Этому способствовала и благоприятная конъюнктура — положительная динамика мировых цен на товары советского экспорта с начала 1970-х до середины 1980-х годов.
Как известно, импорт играл особую роль в обеспечении поставок «хлеба для народа»: начиная с 1963 г. Советский Союз стал хроническим импортером зерновых. Проблема так называемой продовольственной безопасности, то есть достижения самообеспеченности основными видами продовольствия, со временем только обострялась. Импорт зерна, как и мяса, занимал важнейшее место в продовольственном балансе, хотя валютные резервы в первую очередь использовались для закупок машинотехнической продукции.
Технократический уклон, порождаемый и постоянно воспроизводимый, в том числе закрытостью от международной конкуренции, стал типичной чертой социалистической плановой системы. Как отмечал основоположник теории
хозяйственных порядков В. Ойкен, в условиях административной хозяйственной системы главная роль отводится инженеру, тогда как в рыночной экономике центральной фигурой является коммерсант. Технократы доминировали даже в такой сфере, требующей специальной коммерческой подготовки, как внешняя торговля. [4]
Технократический подход в сочетании с идеологическими постулатами предопределил советское понимание экономической безопасности государства. Последняя трактовалась как максимально возможная независимость от внешних источников развития. Чрезвычайно диверсифицированная структура советской экономики, лидерство по валовому производству отдельных видов продукции, наконец, достижения военно-промышленного комплекса — казалось бы, замкнутой и закрытой от внешнего воздействия сферы производства — создавали иллюзорное представление, что цель — обеспечить экономическую безопасность — вполне достижима, если уже не достигнута.
На защиту социалистического строя, его завоеваний, институтов была поставлена самая мощная из всех возможных протекционистских систем, обычно используемая в мировой практике как мобилизационная мера только кратковременно и в экстремальных ситуациях. Но были ли при этом «обеспечены общегосударственные интересы во внешнеэкономической сфере»? Если судить по такому критерию, как повышение конкурентоспособности обрабатывающих отраслей национальной экономики, то нельзя положительно оценить итоги монополии внешней торговли в СССР. Создание для отечественной промышленности «тепличных» условий за счет ее ограждения от международной конкуренции дало результат, обратный ожидаемому. В условиях изоляции советское народное хозяйство всегда с запозданием получало ориентиры для поступательного развития, рыночные сигналы доходили до отраслей и предприятий опосредованно и, как правило, с искажениями.
С помощью монополии внешней торговли не удалось решить и такую важную задачу промышленной политики, как преодоление пресловутого
структурного барьера во внешней торговле и увеличение в экспорте доли продуктов высокой степени обработки. Удельный вес сырья и некоторых продуктов его первичной переработки в советском экспорте в развитые капиталистические страны в 1970 — 1980-е годы, как и в предшествующие периоды, стабильно превышал 90%.
Отмена этой монополии породила массу проблем. Однако их возникновение было неизбежным, поскольку плановая экономика всегда не готова к открытию. Даже если бы своевременно тщательно изучили последствия отмены монополии внешней торговли, то единственный опыт, на который в начале 1990-х годов можно было опереться, был связан с постепенным открытием экономики Китая. (Опыт нэпа в части открытия экономики, как отмечалось выше, не убедителен.)
В Китае реформы во внешнеэкономическом секторе, как известно, начались на десятилетие раньше, чем в остальном социалистическом мире, когда СЭВ еще демонстрировал «преимущества» социалистической экономической интеграции — независимость от колебаний мировой конъюнктуры, планомерность и сотрудничество против стихии рынка и конкуренции. Китай же начиная с 1960-х годов не пользовался благами международного социалистического разделения труда, во всяком случае в сопоставимых со странами СЭВ масштабах. В его внешнеторговом обороте неуклонно росла доля индустриально развитых стран: в 1980 г. она составила 73%, а в 1986 г. — 80%. Возможно, именно постоянная конфронтация с жесткими реалиями мировых рынков, необходимость учитывать сравнительные издержки при определении эффективности внешнеэкономических связей обусловили намного более ранний старт преобразований в Китае. На постсоветском пространстве, как и в странах ЦВЕ, уже не было ресурса времени для реформирования прежней системы, а главное — отсутствовали политические предпосылки для ее сохранения даже в модифицированном виде. В сложившейся в этих странах ситуации вряд ли был возможен иной вариант трансформации, кроме резкой смены общественного и хозяйственного порядка со всеми неминуемыми последствиями.
2.2 Теории протекционизма в развивающихся странах
В отличие от политики свободной торговли при протекционизме исключается свободное действие рыночных сил, поскольку- предполагается, что экономический потенциал и конкурентоспособность на мировом рынке отдельных стран различны и поэтому свободное действие рыночных сил может быть невыгодным для менее развитых стран. Неограниченная конкуренция со стороны более сильных иностранных государств может привести в менее развитых странах к экономическому застою и формированию неэффективной для данной страны экономической структуры.
Мероприятия по охране молодых отраслей в развивающихся странах являются вынужденной мерой. Поэтому для них является актуальным вопрос о том, какой протекционизм применим в современных условиях.
Известный японский экономист Хироси Китамура пишет: "В наше время экономисты, даже стоящие на базе традиционной теории ("свободной торговли"), готовы благосклонно отнестись к правительственному вмешательству в развивающихся странах, но они обычно предпочитают единый импортный тариф или экспортные субсидии, чтобы сохранить функции рыночного механизма максимально, насколько возможно" (1). Х.Китамура призывает использовать лишь отдельные, "тщательно отобранные формы" государственного вмешательства, которые должны ограничиваться сферой мероприятий в области импортного контроля и экспортного субсидирования.
Профессор Рочестерского университета (США) С.К.Цян считает, что большинство развивающихся стран в целях сохранения равновесия платежного баланса вынуждено резко уменьшать импорт. Следовательно, ограничивается также ввоз тех товаров, производство которых начато или должно начаться в данной развивающейся стране и себестоимость которых пока выше мировой. Обложение импорта высокими пошлинами ведет к росту цен на импортные изделия на внутреннем рынке. В то же время экспортеры вынуждены продавать
свою продукцию на внешнем рынке по мировым ценам, которые ниже внутренних. Создается разрыв между усилиями экспортеров по продаже национальных товаров за рубежом и их возможностями в приобретении равнозначного количества необходимых импортных товаров на внутреннем рынке.[1]
Цян считает, что "для поощрения экспорта надо ликвидировать налоговые барьеры как на экспорт, так и на импорт" (2). Понимая, что такая мера способна в корне подорвать становление местной промышленности, Цян рекомендует возместить отмену высокого тарифа адекватным субсидированием молодых отраслей "за счет вновь созданной собственности и увеличения налогов на потребительские товары".
Отмена импортных ограничений действительно окажется на руку экспортерам, которые смогут с большей выгодой использовать свою выручку. Но субсидирование местной промышленности увеличивает расходную часть бюджета, т.е. увеличивает налоги на потребительские товары и дотации из бюджета. Кроме того, в ряде стран рабочие и служащие получают некоторые импортные товары по твердому курсу. Отмена импортных ограничений приведет к девальвации местной валюты и немедленному росту цен. Если это не сопровождается незамедлительным увеличением заработной платы, то интересам лиц, работающих по найму, наносится огромный ущерб.
Такого рода мероприятия проводились в Таиланде, на Филиппинах и особенно в Малайзии. Новые отрасли промышленности получали здесь так называемый "пионерский статус", т.е. освобождение от налогов, уплаты пошлин на ввозимое сырье, устранение конкуренции со стороны государства, льготные займы и иные льготы, являющиеся фактическим субсидированием.
При осуществлении импортной политики, как правило, используется следующая методика: анализируется национальный потенциал в производстве товаров; определяется место его в структуре национальной экономики и экспортной; анализируются тенденции мирового рынка.[2]
Следует отметить, что меры, используемые в торговой политике, синхронно должны подключить регуляторы инвестиционной, таможенной, валютной и другой политики. В частности, таможенная может быть направлена на перспективные отрасли, но пока не набравшие в своем развитии определенной силы, либо на отрасли, которые являются составляющими в экспортных доходах страны, но подвержены стремительному краху в результате свободного торгового режима. Инструменты же инвестиционной политики могут быть нацелены на развитие тех отраслей, которые служат "локомотивами роста".
В своей политике многие государства особое место придают стимулированию экспорта. По характеру эти меры могут быть направлены на различные пути стимулирования экспорта, в том числе предоставление льготных ссуд на экспортные контракты; стимулирование экспорта путем уменьшения налоговых ставок; поддержка развития и продвижения рынка;
выделение субсидий для экспорта. При этом следует отметить, что каждая из этих мер может быть применена при тех или иных исключительных обстоятельствах. Так, например, если страна производит конечные виды товарной продукции, то выгодно применение налогового стимулирования. В торговой политике Франция, Япония и другие страны широко используют меры по поддержке развития и стимулирования рынка. Многими государствами могло быть использовано и выделение субсидий для экспорта. Однако следует иметь в виду, что нормы, пропагандируемые ВТО, не дают возможности осуществлять данный тип политики. В определенной мере инертна к этим нормам политика предоставления льготных ссуд.
По мере развития человечества все более расширяет свои ареалы политика свободы торговли (торгово-политические меры), направленная на устранение всевозможных препятствий для ввоза и вывоза товаров. Политика же протекционизма объективно ставит задачу защиты национального рынка от иностранной конкуренции. Как правило, меры по защите могут быть реализованы в трех направлениях: путем всемерного сокращения издержек производства того
или иного товара; введением ограничений или запрета на допуск активов конкурентов на отечественный рынок; проведением политики увеличения отечественной цены на иностранный товар или услугу. Последствия вышеназванного могут быть парадоксальными.
Исследованиями международных организаций зафиксированы обратные результаты по мере осуществления протекционистской политики. Здесь следует назвать такой факт, как снижение импорта, которое не повышает занятости населения в данной стране и не способствует созданию новых рабочих мест. К тому же практика применения торговых ограничений в конечном счете снижает экспорт. Нельзя отрицать и того, что протекционистская политика способствует уменьшению притока инвестиций, обуславливая низкий рост экономики. Для наглядности можно привести следующие цифры. В период с 1970 по 1985 годы в странах, проводивших политику свободной торговли, темпы роста достигали 5-6%, а в странах с протекционистским режимом -0,1-0,2% (по данным Всемирного Банка и ОЗСР).
Задачи внутреннего развития государств и осуществляемой внешней политики предопределяют целесообразность подключения тех или иных средств торговой политики, которые могут оказывать свое воздействие прямо или косвенно.
В ряде случаев многими государствами некоторые компании наделяются исключительными правами осуществлять экспортно-импортные операции, что создает условия для формирования государственных монополий. К административным барьерам, кроме того, следует отнести технические меры и специальные требования (стандарты, система спецификации, техника безопасности, инспекция качества товаров и т.д.).[2]
Исходя из всего вышеизложенного, можно сделать следующие выводы:
1. Многие ученые мира пытаются объяснить причины отсталости развивающихся стран и предложить свои сценарии выхода из кризиса. Однако в практическом применении эти сценарии приводят к неожиданным результатам. Объяснить это можно слишком большим коэффициентом фактора случайности, что исключает шаблонный путь развития стран.
2. Проведение политики протекционизма является необходимой мерой развивающихся стран для защиты национального производства;
3. Протекционизм может осуществляться различными методами и с помощью различных инструментов. Главной задачей является выбор нужной комбинации, которая не приведет к застою, а послужит развитию экономики.
4. Протекционизм не является постоянным направлением торговой политики. Его основная функция - защитить национальную экономику в период становления и подготовить к конкурентной борьбе в условиях свободной торговли.
Список литературы