Сходную картину волнений 1584 г. рисует И. Масса. «В Москве, — пишет он, — было сильное волнение черни. Вооружившись луками, копьями, дубинами и мечами, ринулся к Кремлю, ворота которого были заперты, поэтому они разгромили все лавки и арсенал, откуда взяли оружие и порох, намереваясь взломать ворота, и кричали: «Выдайте нам Никиту Романовича!».. народ был весьма расположен к нему… страшились, что его изведут во время междуцарствия, ибо по причине своей добродетели имел он, по мнению народа, много врагов при дворе; со стен Кремля кричали, чтобы они шли по домам… что скоро все придет в… порядок, что народу известно, кто должен царствовать, ибо [после царя] остались сыновья, и сверх того провозгласили Федора Иоанновича царем и великим князем на отцовском престоле, и что он женат и, следовательно, нечего опасаться; эти увещания, однако, не помогли, и чернь продолжала кричать… ругая вельмож изменниками и ворами. Вельможи, опасаясь, что чернь проломит ворота Кремля, велели стрельцам с двумя или тремя сотнями мушкетов стрелять по толпе, отчего народ тотчас побежал от ворот». Площадь опустела. Н. Р. Юрьев настоял, чтобы его с 20 слугами выпустили домой. Народ «кричал, бесновался и ликовал от великой радости, что видит его еще живым, и большими толпами проводил его до дому, где и охраняли его до самого венчания» царя, состоявшегося якобы 1 сентября (на самом деле 31 мая)[418].
Все эти рассказы не проясняют, какую цель преследовал Б. Я. Бельский. Л. Сапега в письме от 16(26) апреля писал, что, пытаясь произвести переворот с помощью стрельцов, Бельский хотел воздействовать на царя Федора, «чтобы тот двор и опричнину соблюдал (clowal) так, как его отец», и якобы «хотел возвести на престол младшего царевича». Этим Сапега и объяснял то, что после восстания «все теперь присягают царю»[419]. Возможно, какие-то похожие планы у Бельского были.
|
|
Ход событий уточнил В. И. Корецкий: восставшие захватили сначала мост через ров у кремлевской стены, к ним через малые воротца выехали М. А. Безнин и А. Я. Щелкалов[420]. и уговаривали «чернь» сойти с моста (этот этап восстания рисует Безднинский летописец). Позднее через Большие Фроловские ворота выехала делегация бояр и сообщила о высылке Бельского (об этом говорит «Новый летописец»). Болоньетти в депеше 16 мая 1584 г. со ссылкой на Л. Сапегу писал, что во время московских событий у Кремля погибло до 20 человек и до сотни было тяжело ранено. После подавления московских волнений А. Я. Измайлов 12 апреля посылается к Баторию с извещением о вступлении на престол Федора Ивановича[421].
Московское восстание 1584 г. носило сложный характер. Основной его причиной было резкое усиление феодального гнета в опричные и послеопричные годы. Посадские люди не хотели возвращения к этим временам, надеясь, что «земское» правительство Федора предпримет меры для выхода страны из тяжелого экономического положения. Восстание отражало социальные противоречия в московском посаде и одновременно носило совершенно определенную политическую окраску. В ходе его сложился блок посадских элементов и дворянства, имевший целью не допустить воскрешения опричных порядков. Земская часть Думы использовала волнения для расправы с наиболее активным защитником опричных устоев Б. Я. Бельским. Борис Годунов первоначально поддерживал Бельского, но, смекнув, чем ему грозит ход дел, примкнул к боярскому большинству и выдал старого союзника. Возможно, именно Борису удалось добиться смягчения участи Бельского, сосланного на воеводство в Нижний. Со своей стороны и земская знать охотно пошла на компромисс с Годуновым, испугавшись размаха народного движения. Ценой, которую Борис заплатил за этот компромисс, была ликвидация остатков обособленного дворового управления как возможного трамплина к возрождению опричных порядков. Власть царя Федора упрочилась[422].
|
|
Конец московских волнений не означал установления полного умиротворения. В Москве было неспокойно. Летом в Кремле, Китай-городе и Земляном городе распределили воевод «в объезде в головах для пожару и для всякова воровства». Надо было спешить с коронацией нового царя. Во избежание всяких эксцессов 24 мая 1584 г. из столицы в Углич (в удел) отправлен был малолетний царевич Дмитрий с матерью и ближайшими родичами[423].
Коронация Федора состоялась 31 мая 1584 г. «Новый летописец» изобразил ее как акт, происшедший по «молению» людей «изо всех городов Московского государства», просивших Федора, чтоб тот «венчался царским венцом». В рассказе чувствуется влияние событий периода «Смуты» и коронаций Бориса и Михаила, происходивших после избрания их Земским собором (мотивы «моления» и «городов Московского государства»). На радостях была объявлена амнистия[424]. В литературе распространено мнение, что восшествие на престол Федора было по крайней мере санкционировано Земским собором. В. О. Ключевский, не отрицая возможности созыва собора в 1584 г., говорит об этом очень осторожно («если только это был собор»). Земский собор 1584 г. упоминали И. И. Смирнов, М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин, Г. Б. Гальперин. Признавая факт созыва собора в 1584 г., Р. Г. Скрынников считает, что на нем ставился формально вопрос об избрании царем Федора. Н. И. Павленко полагает, что собор в этом году не созывался[425].
|
|
Обратимся к свидетельству источников. Р. Г. Скрынников усматривает указание на созыв собора в 1584 г. в следующем тексте «Нового летописца»: «Приидоша к Москве изо всех городов Московского государства и молили со слезами царевича Федора Ивановича, чтобы не мешкал, сел на Московское государство и венчался царским венцом». В свою очередь Н. И. Павленко, сравнив этот рассказ с летописным же рассказом о коронации Бориса и созыве собора 1598 г., показал, что «Новый летописец» ни о каком соборе в 1584 г. не говорит[426]. По псковской летописи (XVII в.), царь Федор «поставлен бысть… митрополитом Дионисием и всеми людьми Руския земля». Эту запись М. Н. Тихомиров истолковал как «недвусмысленное» свидетельство об избрании Федора царем на соборе. Я склонен считать ее отражением событий в представлениях позднего летописца, знавшего об избирательных соборах 1598 и 1613 гг. В одном московском летописце XVII в., где перечисляются присутствовавшие на венчании Федора «царьский синклит, бояре… дворяне и всякие чиновные люди», о соборе, как и в Пискаревском летописце, нет ни слова[427].
При работе с летописными памятниками XVII в. нужно иметь в виду, что на их терминологию да и на общие представления о прошлом могли оказать влияние события времен «Смуты». В середине XVII в. Г. Котошихин писал, что «прежние цари после царя Ивана Васильевича обираны на царство и на них были иманы писма, что им быть не жестоким и непалчивым»[428]. Сведение очень темное.
Среди свидетельств иностранных очевидцев первостепенное значение имеет рассказ Д. Горсея «Торжественнейшая и великолепная коронация» (Федора), изданный весной 1589 г. Поскольку этот памятник является как бы отчетом о том, что видел Горсей, то он приобретает официозное значение. Горсей писал: «.. четвертого мая был собран парламент из митрополитов… высших духовных лиц и всего дворянского сословия без разбора, обсуждались многие предметы… Прежде всего определили срок и время празднования коронации нового царя». Употребление Горсеем термина «parliament» дает основание переводить его как «земский собор». Выражение «all the nobility whatsoever» А. А. Севастьянова переводит как «вся знать», подчеркивая невозможность расчленения ее на аристократию (боярство) и дворян[429].
Но при всей кажущейся ясности рассказ Горсея может иметь несколько трактовок, в том числе и предложенную Н. И. Павленко. В 1584 г. в Москву прибыли члены Освященного собора, на заседании которого рассматривался вопрос о процедуре коронации Федора и ее сроках. Вот это-то совещание Горсей и мог принять за заседание «парламента»: на заседаниях церковных соборов часто присутствовали члены Боярской думы, дьяки и вообще знать (в частности, на церковном соборе 1584 г. об отмене тарханов). Сам же Горсей не был на соборе, о котором он пишет. Поэтому вполне возможно, что его рассуждения о «многих» вопросах, обсуждавшихся «собором», просто досужий домысел, основанный на толках при дворе. Словом, рассказ Горсея не может быть интерпретирован однозначно, тем более что ни Д. Боус, бывший в 1584 г. в Москве, ни Д. Флетчер, ни Л. Сапега ни слова о соборе не пишут. П. Петрей сообщает, что москвитяне «высшего и низшего звания, собравшись вместе, выбрали единодушно своим государем и великим князем Федора». Версия Петрея восходит к рассказу П. Одерборна, писавшего, что Федор был избран на царство по всеобщему согласию. 16(26) мая шведский военачальник П. Делагарди сообщал в Новгород: «..есмя вправду доведался, что… избрали в великие князи… князя Федора на степень отца его и коруновали»[430]. Возможно, это след восприятия событий сквозь призму польско-шведских представлений о переходе власти к новому монарху.
Итак, нет достаточно прочных оснований для гипотезы о созыве в 1584 г. Земского собора. 31 мая 1584 г., через неделю после высылки в Углич Дмитрия, Федор был коронован[431]. Первая жалованная грамота, выданная царем Федором (Троице-Сергиеву монастырю), датируется 3 мая, но массовое подтверждение старых грамот, как установил Ю. Н. Мельников, началось только 31 мая. Впрочем, 1 мая от имени царя Федора и Боярской думы принято было решение об отпуске посла Д. Боуса[432].
Расправа с Нагими и Бельским, торжественная коронация Федора не сняли противоречий в Думе. Борьба только начиналась. 10 июля 1584 г. Л. Сапега сообщал в Польшу со слов И. Эйлофа (в августе высланного из России в Ливонию): между четырьмя боярами, назначенными правителями, несогласия. Первый по значению И. Мстиславский очень расположен к польскому королю; если из противной партии умрет Никита Романович (который по причине тяжелой болезни не может долго жить), то король будет иметь много приверженцев среди бояр. От себя Сапега добавил: «Вот и сегодня слышал я, что между ними возникли большие споры, которые едва не вылились во взаимное убийство и пролитие крови». В мае 1585 г. в Польшу дошло известие от толмача Посольского приказа Я. Заборовского о том, что польского короля поддерживают Шуйские. Н. Варкоч в 1589 г. передавал, что после смерти Ивана IV Борис «заключил тайный союз со своими родственниками и друзьями. А душеприказчики (Грозного. — А. З.), как во всяком случае утверждает Борис, стремились соединить Москву с Польским королевством, что подтверждается многими убедительными доказательствами»[433]. Эти слухи иногда принимаются на веру.
По мнению Р. Г. Скрынникова, русской знати импонировал политический порядок Речи Посполитой, где власть короля была ограничена, и она не прочь была завести подобный порядок в России, предусматривая в случае смерти бездетного Федора возможность перехода трона к Баторию. Он считает, что среди московских бояр было две группировки: одна (пропольская) во главе с И. Ф. Мстиславским, другая во главе с Н. Р. Юрьевым — и пишет: «Столкновение между двумя опекунами, претендовавшими на руководство, привело к отставке Мстиславского. Дело, начатое Н. Р. Юрьевым, завершил Б. Ф. Годунов»[434]. Это чисто логическое построение. Никакого «противостояния» Мстиславского Юрьеву не было. В мае 1585 г. толмач Я. Заборовский сообщал своему старому другу капитану Белявскому, что, по полученным им сведениям, царь Федор тяжело заболел и в случае его смерти якобы один из братьев Рудольфа II женится на Ирине Годуновой и станет московским царем[435]. Исследователь связывает этот слух с хитроумным планом Годунова любой ценой удержать власть в государстве и склонен доверять сообщению Петрея о том, что Мстиславский хотел женить Федора на своей дочери[436].
Рассматривать сведения, поступавшие за рубеж от перебежчиков, пленных, агентов и даже дипломатов, нужно с большой осмотрительностью. Как правило, информаторы были отнюдь не вхожими в придворные круги людьми, не отличались ни осведомленностью, ни стремлением к объективности. Подчас дипломаты и администраторы порубежных городов вовсе не разбирались в происходивших на Руси событиях и превратно интерпретировали сведения, получаемые от своих агентов. Очень часто желаемое ими (и их правительствами) они принимали за действительное. Кривотолки в польских политических кругах о различных планах тех или иных боярских группировок в Москве возникали, как правило, в результате всевозможных досужих домыслов и сплетен, а не являлись достоверным отражением реальных ситуаций. В интересующем нас случае вряд ли имеются реальные основания говорить о «пропольских» симпатиях кн. И. Ф. Мстиславского или кн. И. П. Шуйского. Речь шла скорее о стремлении правительства царя Федора к миру с Речью Посполитой, которое неверно понималось в польских дипломатических кругах. Одним из первых жестов нового правительства был отпуск 900 пленных литовцев без всякого выкупа. Инициатива, очевидно, исходила от Годунова, который перед отъездом пленников щедро наградил их сукнами и деньгами. Отпуск произвел в Речи Посполитой благоприятное впечатление[437].
После подавления московских волнений враждующие стороны в Думе продолжали накапливать силы. Влияние Н. Р. Юрьева сказалось на пополнении ее состава. К февралю 1585 г. боярами стали принадлежавшие к романовскому кругу кн. Ф. Д. Шестунов и кн. И. В. Сицкий. Число окольничих пополнилось кн. Б. П. Засекиным[438]. К марту 1585 г. как окольничий упоминается и И. М. Бутурлин. Усилились и Шуйские: к апрелю 1585 г. боярином стал Андрей Иванович Шуйский[439].
Медленно, но уверенно росло влияние и Годуновых. К февралю 1585 г. боярином стал И. В. Годунов; к ноябрю 1584 г. — кн. Д. И. Хворостинин (из окольничих); к февралю 1585 г. — кн. Т. Р. Трубецкой, отправленный в Новгород в связи с предполагавшимся походом против шведов. В ноябре 1585 г. боярами были кн. Ф. М. Троекуров (из окольничих) и свояк Бориса Годунова кн. И. М. Глинский. Борис был его душеприказчиком в 1586 г., т. е. задолго до смерти Ивана Михайловича. Глинский появился на горизонте в качестве рынды в весеннем походе Ивана IV в Новгород 1572 г. и благодаря браку с дочерью Малюты быстро пошел «вверх». В марте 1573 г. он вместе с В. И. Умным получает высший дворовый оклад (600 руб.)[440]. Правда, были обстоятельства, мешавшие его продвижению. Иван Михайлович болел семейной болезнью Глинских — «черным недугом»[441]. Да и современники считали, что он «очень прост и почти полоумный». Вместе с тем Д. Флетчер писал о И. М. Глинском, Ф. И. Мстиславском, Черкасском и Трубецком, что они «не отличаются никакими особыми качествами и только Глинский (как говорят) обладает лучшими дарованиями»[442]. Его дочь была «сговорена» за кн. Ф. И. Мстиславского, но брак не состоялся, очевидно, в связи с враждой Годуновых с Мстиславскими.
За 1584–1585 гг. Дума выросла вдвое: список думных чинов пополнился 13 боярами и 5 окольничими. При этом 8 бояр и 1 окольничий принадлежали к годуновской группировке, что резко изменило в ее пользу соотношение сил в Думе. Положение Земской группы боярства осложнялось тяжелой болезнью ее лидера — Н. Р. Юрьева (очевидно, с ним случился инсульт). Вернувшийся в Москву летом 1586 г. Горсей позднее рассказывал: «Никита Романович, солидный и храбрый князь, почитаемый и любимый всеми, был околдован, внезапно лишился речи и рассудка, хотя и жил еще некоторое время». В августовском списке думных чинов 1585 г. помечено, что Никита Юрьевич «болен». 24 августа 1585 г. папский легат в Польше Болоньетти писал в Рим: «Никита Романович не может долго жить по причине тяжелой болезни»[443].
Болезнью Н. Р. Юрьева воспользовался Борис Годунов, чтобы нанести удар по земской части Думы. Он не упустил случая взять реванш за поражение в деле П. И. Головина, которое вместе с Бельским потерпел год назад. Согласно приговору, Петра Головина должны были «за государеву краденую казну Казенного двора казнити смертью»[444]. По Пискаревскому летописцу (под 1585/86 г.), Петра Головина привели на площадь, приготовили к битью кнутом, «да пощадил царь Федор Иванович. И сослали его в Орзамас, и тамо скончался нужно». Горсей видит причины опалы в том, что «главный казначей старого царя Петр Головин, человек высокого происхождения и большой храбрости, стал дерзок и неуважителен к Борису Федоровичу»[445]. П. И. Головина опала постигла в декабре 1584 г. Его кузен казначей В. В. Головин упоминается в источниках до 24 декабря 1584 г. Брат Петра Михаил бежал в Литву из своей медынской вотчины. В феврале 1585 г. русские послы говорили Баторию, что Михаил «обокрал с братом своим государеву казну»[446].
Теперь наступила очередь престарелого кн. И. Ф. Мстиславского. Позднейший «Новый летописец» под 1584/85 г. записал, что бояре «розделяхуся надвое»: с одной стороны — Борис Годунов с родичами («к нему же присташа и иные бояре, и дьяки, и думные и служивые многие люди»), с другой — кн. И. Ф. Мстиславский, «а с ним» Шуйские, Воротынские, Головины, Колычевы, «иные служивые люди и чернь московская». Борис же их «осилеваша», князя Ивана Мстиславского «пойма и сосла в Кирилов монастырь, там же и постригоша его». Воротынские, Головины «и иные многие» также были сосланы или заключены в темницу[447]. Согласно позднейшей Латухинской Степенной книге, ранее И. Ф. Мстиславский и Борис «велию любовь между себе имеша и о делех государских зело радеша и назва князь Иван Бориса сыном, а Борис его назва отцем себе». Позволительно сомневаться, чтобы такая идиллическая картина когда-либо имела место. 25 июля 1585 г. И. Ф. Мстиславский приехал в Соловецкий монастырь «помолитися», затем отправился в Кирилло-Белозерский, где и принял в августе постриг. Его сын, очевидно, не пострадал, хотя позднее (в 1589 г.) ходили слухи, что ему было «не дозволено вступать в брак для пресечения их рода». Человек он был недалекий, а потому опасности для Годунова не представлял[448]. Дети казненного М. И. Воротынского Иван и Дмитрий в Думе не состояли и в 1585/86—1586/87 гг. находились на воеводстве в далеком Нижнем Новгороде, по соседству с которым располагались их вотчины[449]. Фактически это означало опалу.
В первые же годы деятельности правительство царя Федора столкнулось с большими трудностями как во внутренней, так и во внешней политике. Иван Грозный оставил после себя вконец разоренную страну с запутанными международными отношениями. Только в последние годы его жизни молодые администраторы начали осуществлять мероприятия, чтобы вывести страну из тупика. Правительство нового царя пыталось развить и углубить эти начинания. Чтобы завоевать доверие, оно проводит ряд мер. Горсей писал, что амнистированы были заключенные; наиболее продажные чиновники, воеводы, судьи были сменены «честными людьми». Одновременно велено было «творить правый суд, невзирая на лица. При этом для большего успеха увеличили их земли и ежегодное жалованье». Особенно тяжкие пошлины и налоги были «уменьшены, а некоторые совсем отменены». Не позволялось совершать наказания без достаточных улик. «Вообще, — подводит итоги Горсей, — большая перемена последовала во всем правлении; произошла она спокойно, без тревоги для царя, без обиды подданных и принесла безопасность и честь государству..»[450].
Сохранившиеся источники рисуют деятельность правительства царя Федора фрагментарно, но в общем сходно с Горсеем. В 1592 г. в инструкции послам предписывалось говорить, что у Годунова «обычай таков — хоти в малом в чем на брата или на племянника хто побьет челом, и Борис Федорович тотчас и без суда своего хоти перед сиротинкою обинить и доправить велит без суда, таков Борис Федорович суд праведной ввел, что отнюдь нихто никово не изобидит». О судебной деятельности Годунова сведений мало. 2 февраля 1586 г. выдана была губная грамота Троице-Сергиеву монастырю. Она вводит нас в тревожную обстановку усиления «разбоев», которая соответствовала тому, что известно о волнениях в городах в 1584–1586 гг. В сентябре 1586 — сентябре 1587 г. ряд откупных и просто таможенных грамот выданы были Новгороду, что свидетельствовало о стремлении правительства наладить торговлю в стране и регулировать размеры таможенных пошлин[451].
Перепись земель, предпринятая в 1581/82 г., достигла к 1584/85—1586/87 гг. апогея. С 1585 г. началось описание большого массива южнорусских земель, а в 1586 г. закончился учет дворцовых владений[452]. В это время в отдельных районах практиковался запрет выхода крестьян (заповедные годы). В Деревской пятине заповедными были 1581/82—1586/87 гг. В течение этих лет продолжался сыск крестьян, ушедших от своих господ.
По-прежнему шло наступление на земельное могущество церкви. Правительству удалось добиться издания соборного приговора 10 июня 1584 г. об отмене податных привилегий монастырей (тарханов)[453]. Он подтвердил запрещение 1580 г. монастырям приобретать земли путем покупок и вкладов, держать закладчиков, так как «крестьяне, вышед из-за служилых людей, живут за тарханы во лготе, и от того великая тощета воинскому чину прииде». Эти меры предполагались как временные — «покаместа земля поустроитца». Приговор 1584 г. имел действенное влияние на жизнь страны. Приток владений в монастыри практически прекратился. Нормы приговора неукоснительно соблюдались. В наказе 1584 г. на Двину предписывалось узнать, «кто [из] двинян и в посаде закладчиков есть ли, за которым монастырем… и сколько хто платил наших податей». Посадских тяглецов предписывалось немедленно возвращать. Крестьяне-закладчики вывозились из-за Антониева-Сийского монастыря в январе 1585 г.[454]Зато служилым людям предоставлялись льготы на земли, которые они заселяли новоприбранными людьми.
1 июня 1586 г. правительство издает указ о кабальном холопстве: «Июня в 1 день почели кабалы имать на служивые люди и в книги записывать». Текст указа не дошел и известен по краткому пересказу в Уложении 1 февраля 1597 г., по записям разрядных книг и практике составления кабальных грамот в 90-е годы XVI в. Пытаясь восстановить текст указа 1586 г., а также несохранившегося указа 1593 г., А. И. Яковлев предполагал, что они содержали не только упоминание об обязанности холоповладельца регистрировать служилые кабалы в приказе Холопьего суда и по городам, но и постановление о переводе всех старых крепостей «в один тип служилой кабалы». Указы якобы устанавливали освобождение всех холопов после смерти их господина. Эти выводы были опровергнуты Е. Н. Кушевой, обратившейся к конкретному материалу кабальных книг для восстановления текста указов[455].
В. И. Корецкий выдвинул гипотезу о том, что указ 1586 г. кроме регистрации кабал впервые в законодательстве рассматривал отношения по кабале как холопские. Кабальные холопы отныне якобы были лишены права уплаты долга и служба их должна была продолжаться до смерти господина, а докладные отныне приравнивались к кабалам и должны были, как и полные, рассматриваться у постельничего и наместника Московской трети. В. М. Панеях подверг критике построение В. И. Корецкого и ограничил значение указа 1586 г. (в части о кабальном холопстве) только введением доклада и обязательной регистрации служилых кабал. В Москве регистрацией кабальных сделок занимался приказ Холопьего суда, а по городам — приказные люди. Введена была единообразная пошлина за эту регистрацию (алтын с рубля). В Уложении 1597 г. упоминаются служилые кабалы, которые до 1 июня «в книги тогды в Приказе Холопья суда… не писаны»; кабалы после «уложения лета 7000 девяносто четвертаго году июня с 1 числа» и те кабалы, которые «на Москве з докладу Холопья суда и во всех городех с ведома приказных людей и в записных в московских в кабальных книгах и в городех… записываны»[456]. Приведенный текст подтверждает трактовку содержания указа 1586 г., предложенную В. М. Панеяхом.
В литературе наметилась тенденция связывать указ 1 июня 1586 г. с майскими волнениями в Москве. Но непосредственного влияния этих событий на законодательство о регистрации служилых кабал не заметно. Гораздо плодотворнее мысль В. И. Корецкого о тесной связи законодательства о холопах с законодательством о закрепощении крестьян[457].
На середину 80-х годов XVI в. приходится наиболее интенсивное составление писцовых книг, являвшихся основным документом для установления владельческой принадлежности крестьян и их сыска. Нечто сходное было осуществлено и для кабальных холопов. В условиях разорения страны и массового бегства крестьян в хозяйстве служилых людей все шире начинал применяться труд холопов, в первую очередь для обработки господской запашки. Росло и число кабальных холопов за счет обедневших крестьян. Обеспокоенное оздоровлением феодального землевладения и хозяйства, правительство и издало 1 июня 1586 г. указ, с тем чтобы помочь холоповладельцам в сохранении за ними наличного состава кабальных холопов. Вводя обязательную регистрацию служилых кабал в кабальных книгах, государство тем самым брало на себя гарантии осуществления сыска беглых холопов.
В интересах дворянства был принят указ, провозгласивший обеление господской запашки от несения тягла сроком на пять лет. Указ должен был стимулировать помещичье хозяйство и содействовать притоку крестьян на льготные земли. Вероятно, в Деревской пятине Новгорода этот порядок установился с начала 80-х годов XVI в[458]. В 1592 г. правительство заявляло: «.. что ни есть земель всего государства, все сохи в тарханех учинил (Годунов. — А. З.), во льготе даней никаких не емлют, ни посох ни х какому делу». Речь шла, конечно, о светском землевладении. Налоги и поборы с монастырей неукоснительно взимались[459].
Меры по упорядочению ямской службы имели как военно-административное, так и хозяйственное значение. «Охотники», обслуживавшие ямские слободы в Новгороде, набирались из числа владельческих крестьян. Посадских людей запрещалось принимать в число «охотников». В середине 80-х годов правительство стремилось замедлить разорение новгородского посада, возвращая торговых людей, высланных ранее в Москву, и переселяя туда жителей соседних городов[460].
Одним из средств оживления экономики должно было стать развитие торговли со странами Запада и Востока. После потери Нарвы решено было сделать центром морских торговых сношений с другими европейскими странами устье Северной Двины. 4 марта 1582 г. Иван IV утвердил план строительства здесь Архангельска, и в течение 1584–1585 гг. город был построен. Указом 1585 г. Архангельск стал единственным городом, где иноземцам разрешалось закупать товары из внутренних районов страны[461]. Продолжалось создание городов-форпостов в Сибири и на юге страны: в 1585/86 г. построили Тюмень, к 1585 г. на Дону — Воронеж, а на р. Сосне — Ливны[462].
С общей градостроительной политикой правительства связано было и строительство Белого города («Царягорода») в Москве. Возможно, именно московские волнения 1584 г. укрепили правительство в мысли обезопасить столицу новой линией крепостных стен. Строительство началось к маю 1585 г. с сооружения Тверских ворот. Его осуществлял известный градоделец Федор Конь, а по другим сведениям — «мастер турской» Кондрат Федоров. Закончилось оно к 1591/92 г. (по другим данным — к 1593 г.). Крепость опоясывала Москву по линии позднейшего «Бульварного кольца». Ее протяженность достигала 9 км. Из 27 крепостных башен 10 были проездными. Строительными работами руководил специальный Приказ Каменных дел. Весной 1592 г. в наказе Р. Дурову говорилось, что «городовые дела всякие делают ис казны наймом, а плотников устроено больше тысечи человек»[463].
Символом могущества Русского государства должна была стать «Царь-пушка», отлитая в 1596 г. в Москве выдающимся мастером литейщиком Андреем Чеховым. Ее длина достигала 5 м, вес — 2400 пудов, калибр — 89 см. Такая пушка «в Руси и в иных землях не бывала, а имя ей «Царь»», — записал один из летописцев. Ему вторит архиепископ Арсений Елассонский: «Думаю по истине, что во всем мире не сыщется другая, подобная этой по величине и по художественности, и была отлита она с великим мастерством и с великими издержками»[464]. Пушку поставили у Фроловских ворот, где недавно разыгрались бурные события московского восстания 1584 г.[465]Название «Царь», как и Царьгород (в Москве), а также Царевококшайск, говорило о настойчивом стремлении правительства укрепить авторитет царской власти.
Положение в государстве было тревожным. Л. Сапега писал, несколько сгущая краски: «Черемисы свергли иго; татары грозят нападением, и ходит слух, что король шведский собирает войско. Но никого здесь так не боятся, как нашего короля. В самом городе (Москве. — А. З.) частые пожары; виновники их, без сомнения, разбойники, которыми здесь все наполнено». Восстание мари и черемисов представляло серьезную опасность: они «побиваху московских людей овогда на станех, овогда на походех, бояре же и воеводы не можаху их обратити». 20 июля 1584 г. в Казанскую землю «луговые черемисы воевать» послан был кн. Д. П. Елецкий (по прозвищу Долгая Борода), только что получивший звание окольничего. Его военная экспедиция, вероятно, успеха не имела. 11 ноября 1584 г. новый поход возглавил кн. И. А. Ноготков. На этот раз воеводы «татар и черемисы много побили… и тогда Луговую сторону воевали и многие улусы разорили». В итоге черемисы «добили челом… вековым миром». В позднейшей Латухинской Степенной книге говорится, что покорение черемисов произошло «мудрым смыслом Бориса Годунова»[466]. Это, очевидно, близко к истине.
Согласно «Новому летописцу», «казанстии людие», узнав о воцарении Федора, «без войны и бес крови приидоша вси покорением и прошаху милости». Царь их пожаловал, но, «чая от них впредь измены», повелел ставить города «во всей Черемиской земле», причем «насади их русскими людми и тем… укрепил все царство Казанское». В 1584 г. построен был «Царев город» (Царевококшайск), а в 1584/85 г. — у «луговых черемис» (мари) Санчурск («Санчюрин город»). Вскоре началось и строительство на Волге, имевшее не только военно-стратегическое, но и экономическое значение. Оно обеспечивало безопасность юго-восточных рубежей страны и содействовало развитию торговли по этой крупнейшей речной магистрали. В 1585/86 г. построены были Самара и Уфа[467].