— Когда ты берешься за перо, у тебя есть ощущение, что ты в какой-то степени выполняешь волю Божью?
— Я на компьютере пишу, иногда в смартфоне. Ручкой не могу — я очень медленно пишу, не успеваю за головой.
Нет, мыслей таких у меня нет, потому что это, с моей точки, мания величия. Но, да, если Бог меня зачем-то придумал, то, вероятно, для этого.
Я очень смешно появилась на свет. У моей матери было бесплодие, она не могла родить. Ей было тридцать лет, пять лет она уже была замужем за моим отцом. Она поехала к какой-то бабке и после этого зачала меня.
— Наверное, оттуда у тебя и интерес к волшебству. А стихи? Это ведь тоже волшебство…
— Я не считаю, что стихи переворачивают все законы природы. Но хорошие стихи делают мир лучше.
— А плохие стихи делают мир хуже или они ничего не делают?
— Я думаю, они ничего не делают. Их же тысячи и миллионы. Если бы они делали мир хуже, уже давно бы Второе Пришествие состоялось. Открываешь «Стихи.ру», и мир обваливается.
— Экспромтом ты пишешь?
— Я могу быстро написать текст, если мне прямо стукнуло и в голову пришло. Но экспромт на заданную тему — нет. В баттлах участвовать не буду, не люблю их как жанр.
— Ты в этом смысле традиционный поэт, насколько я понимаю…
— На самом деле у меня стихотворения не силлабо-тонические. Я с ритмом обращаюсь, как хочу. Он такой оригинальный, что меня уже к верлибристам причислили. Хотя я не умею писать верлибром, это намного сложнее.
Вот мой друг поэт Лева Колбачев может написать очень хороший верлибр, а я нет.
— А ты свои стихи наизусть знаешь?
— Нет, я знаю буквально два-три текста, которые часто читала. Но в основном я читаю либо с распечатки, либо из книги, либо с экрана. В последнее время я поняла, что с экрана читать не очень эстетично, так что буду ходить на свои концерты либо с книжечками, либо с распечатками. Переписывать придется.
Биография поэта
— У тебя есть любимые книги?
— Из того, что я любила в детстве и люблю сейчас — «Овод», разумеется. В ранней юности прочитала и очарована до сих пор историческим романом Марии Семеновой «Валькирия, или Тот, кого я всегда жду».
Из современной литературы — мой друг Саша Пелевин пишет отличные вещи. «Калечина-Малечина» Евгении Некрасовой.
Грешна, люблю фантастику, хотя в последнее время очень мало ее читаю. Я почитала последние книги Пехова — он стал очень хорошо писать. «Хроники Сиалы» и его ранние книги мне совершенно не нравились, я их считала ужасной графоманией, такое фэнтези для бедных. Последние его книги мне ужасно нравятся. «Страж» круто написан. И трилогия «Синее пламя». В общем, читать можно.
Еще долго и преданно я была фанатом Веры Камши. Сейчас немножко перестала, устала ждать — ее последняя книга еще не вышла, но иногда перечитываю.
— Поэзия современная?
— Очень много, конечно. Кировоградский поэт Юрий Смирнов — он сидит в своем Кировограде, у него безумно тяжелая жизнь, а он над всеми смеется и еще умудряется писать – много и гениально. Надеюсь, что у него скоро книжка выйдет.
Еще люблю Елену Фанайлову, Ольгу Седакову. Правда, стараюсь не читать, что они пишут в строчку.
Пыталась пробить Гандлевского, но, наверное, еще не доросла. Некоторые стихи Воденникова мне очень близки и дороги, хотя мои знакомые искусствоведы ругаются, что они вторичны.
Из классиков — конечно, Есенин. У меня было две книжки, и я знала почти все стихи наизусть. Была совершенно безумно в него влюблена. Не то что письма писала — я ему перед сном что-то рассказывала. Не потому, что он красивый…
— А потому что стихи.
— И жизнь, конечно, биография поэта…
— Тебя читаешь, и создается впечатление, что ты живешь, как биографию пишешь. Это случайно так получается или у тебя какие-то планы?
— Знаешь, это все начало случаться после того, как в моей жизни прибыло осмысленности. До того «интересность» моей жизни сводилась к перипетиям бурных романов. Они, конечно, были тоже довольно интересные, но это не история. Когда я ушла на войну, у меня единственный смысл был: я очень хотела, чтобы Лешку Журавлева не забыли. И началась какая-то невероятная биография. Не то чтобы я этого очень хотела…
Невоенные страхи
— Вот ты родилась практически случайно. А сама планируешь детей заводить?
— Нет. В принципе, не планирую. Во-первых, у меня перед глазами неудачный пример: мама была химиком-исследователем, потом родилась сначала я, а потом мой брат Серега. И ей пришлось на работу забить, потому что дома двое детей и полупарализованная бабушка.
И к тому же одного ребенка уже воспитала — мой младший брат. Я воспитывала его, играла с ним в «Трех мушкетеров», в Спартака, в Робин Гуда. Рос нормальный мальчик. А потом увлекся националистическими идеями и оглушительно сошел с ума.
Это было еще до войны. Я помню: семейное Рождество, мы все собрались, и тут братец начинает толкать какие-то такие речи. Это отвратительно. Я с ним сейчас даже не общаюсь. Только с родителями.
— Они у тебя в Харькове так и остались, переезжать не хотят?
— Пока надеются, что что-то изменится. Переезжать планируют, но хотят, чтобы я сначала российское гражданство получила. Я вот жду, что мне позвонят со счастливой новостью: «Анна Петровна, приезжайте, приносите присягу». Но поскольку бюрократия… Это не только у нас, в Европе тоже. У нас в «Призраке», это батальон луганский, итальянец служил, он тоже жаловался на ужасную бюрократию.
— Там иностранцы тоже служили?
— Да, там была интербригада из иностранцев. Они и сейчас, по-моему, служат.
— Ты говорила, что тебе на войне не было страшно. А вообще, у тебя страхи есть?
— У меня вообще много страхов, связанных с отношениями. Я очень застенчивая, в незнакомой компании всегда боюсь сказать что-то не то. Часто молчу. Мне по телефону трудно звонить.
Много лет я боялась красных глаз из шкафа. Прочитала лет в десять «Куджо» Стивена Кинга, про бешенство, и очень в мою нежную душу запали эти красные глаза. А потом я еще прочитала рассказ «Бука» и убедилась, что они точно есть.
— В твоей квартире я бы больше боялась Буку. Вон, у тебя дверь в кладовку.
— Нет, там просто пустая комната стоит. Зачем ты это сказала?!
Я иногда в лесу боюсь потеряться, потому что однажды я поехала к родителям, пошла погулять и заблудилась. У Кинга про это тоже есть повесть. Хотя родители на самом деле испугались больше: шесть часов меня нет, они не знают, то ли МЧС вызывать, то ли еще что. Я в итоге вышла на трассу, по ней добралась до знакомых мест. А вот ходить в походы я не боюсь.
Бойтесь равнодушных
— Давай о хорошем. А мечта у тебя есть?
— Если честно, я мечтаю изменить мир к лучшему.
— А чего в мире не должно быть?
— Я не думаю, что что-то кардинально надо из него убрать… Я думаю, равнодушие. Это хуже предательства. Меня много раз предавали, и я это как-то пережила. Это, конечно, ужасно, но предательство будет существовать, пока мы существуем, потому что мы несовершенны.
Когда мне было лет шестнадцать, я придумывала, каким может быть рай или просто какое-то общество моей мечты. Оно состояло только из людей, которые горят. Они могут заблуждаться, могут гореть чем-то не тем.
Правда, потом я узнала, что можно гореть совсем ужасными и бесчеловечными идеями. Я, конечно, читала про гитлеровскую Германию, но этого не осознавала. Я думала, что можно гореть идеей большевизма, можно гореть идеей гуманизма, кто-то будет неправ – но главное, чтобы люди горели.
— Ты на войне и вообще по жизни пыталась говорить с противником?
— В 2015 году пыталась, не помогло. А с пленными я не сталкивалась. С трупами сталкивалась.
— Не было ощущения, что смерть примиряет?
— Нет. Эти люди хотели убить меня и моих друзей. И убивали. Теперь они сами умерли, это логично. Это война.
— Ты сказала, что хочешь, чтобы не было в мире равнодушия. А войны?
— Это разные на самом деле вещи. Равнодушие – это глобальный враг. А в наше время, сейчас и здесь нужно сдерживать ненависть, чтобы не рвануло. Мне самой чертовски сложно не кричать: «Бей врагов», — и все такое, потому что я вернулась немножко раненая на голову. Но я не имею права этого делать, нельзя так, это плохо.
Мне сложно, но я ведь держусь. Сейчас ненависти очень много, но нужно как-то ее контролировать. Десять заповедей нам даны, чтобы себя ограничивать и не скатываться в скотское состояние.
Я очень не хочу, чтобы люди обезумели в нашей стране. Поэтому я кричу: люди, держите свою ненависть в узде, пожалуйста.
А они говорят миру мир, пису, говорят, пис,
Искусство всегда превыше, так что улыбайся давай, крепись,
Давай совместно с Киевом запишем поэтический клип.
Из меня вместо текста вырывается хрип.
Я не вернулась с войны.
Нет, это все правда, искусство превыше вражды, нелюбви, сатаны,
Локальных конфликтов, мелких калибров, границ страны,
Но я не вернулась с войны, понимаешь, не вернулась с войны.
Я бы хотела вернуться, но я не вернулась с войны.
Сердце мое в степи клюют черные вороны.
Тело мое разметало на все на четыре стороны.
И я осталась в этой степи, осталась на этой войне,
Где пьем не чокаясь с ротой связи, где в белый выходит снег
Белая группа, вся в маскхалатах, белые ходоки,
И смерть с терриконов глядит, залегли стрелки.
И прячутся танки в рощице у реки.
Так что я не спорю, искусство выше, любовь всегда победит,
Снимай свой клип, езжай в свой Киев, танцуй под бит,
А я уже все сказала.
И сердце мое разрывается на шматки,
Как донецкое сало.