Джеймс Джойс. На помине Финнеганов
Книга 3, глава 4
Джеймс Джойс. На помине Финнеганов: книга 3, глава 4 (пер., прим. А. Рене) / Издательские решения; 2021. – 192 с.
ISBN 978-5-0053-3434-3 (т. 4)
ISBN 978-5-0051-4523-9
Джеймс Джойс. На помине Финнеганов: книги 3-4 (пер. А. Рене) / Издательские решения; 2021. – 286 с. // ISBN 978-5-0055-5597-7
Оригинал: Joyce, James. Finnegans Wake [3_4.555.01 – 590.30] [лит]
Материалы примечаний: fweet.org (Slepon, Raphael, ed.[лит])
Перевод, примечания, мотивы: Андрей Рене (c) 2021
andrey.rene@mail.ru
samlib.ru/r/rene_a/
vk.com/pominfin
Корректор: Вячеслав Суворов
Аннотация
Последний роман Джеймса Джойса «Finnegans Wake» (в традиционном переводе «Поминки по Финнегану») — книга, которая с даты своей публикации (1939 г.) успела собрать массу противоречивых оценок. Однако пока автора обвиняли, что он сам не понимал, о чём пишет, более ответственные исследователи собирали материалы и изучали черновики Джойса. Примечательно, что FW иногда называют книгой, для которой был создан Интернет. Если раньше для критического чтения требовалась труднодоступная специальная литература, то сейчас на сайте fweet.org доступно более 84'000 примечаний к роману — в формировании этой базы принимал участие и русский переводчик.
В 2016 г. на русский язык впервые переведена целая глава из романа. «На помине Финнеганов» — это не просто перевод книги в контексте её современного понимания, снабжённый подробными примечаниями; отдельной задачей было сохранить её техническую основу. Переводчиком создана система из 700 мотивов, сохранённая при переводе. Такой подход наиболее детально передаёт тот «ирландский» взгляд Джойса на языки, который лишает даже имена собственные их лингвистической неприкосновенности.
Однако такая симфония слов едва ли заслужила бы тот интерес у широкого круга читателей, которым она справедливо пользуется. Книга интересна в первую очередь не своими скрытыми техниками, а их результатом. А результат — это новый вид поэзии, где каждое слово может нести в себе несколько значений, опираясь на внутренние рифмы и ассоциации. Книга впервые превращает чтение из пассивного процесса в творческий.
«На помине Финнеганов» — первый перевод «Finnegans Wake» с комментариями в таком объёме и с подобной детальностью.
Четвёртая глава третьей книги ПФ посвящена ночным событиям в доме главных героев ПФ: подробно описаны комнаты в доме, спящие и готовящиеся ко сну персонажи. В конце главы встречается комическая постельная сцена, описанная спортивными терминами.
На русский язык переводится впервые.
Оглавление
{Часть 1. Ночь}. 4
{Четверо *X*, Кевин *V* и Джерри *C*}. 4
{*I*: вдова в 16}. 4
{*S*: сторож с бутылкой}. 4
{*K*: нашла старого короля в доме}. 5
{*O*: признали Его виновным}. 5
{*Q*: 29 годовалых}. 6
{Родители в кровати}. 6
{Постельные аксессуары}. 6
{Мужчина злится, женщина боится}. 7
{Она бежит к лестнице}. 7
{Дом-таверна Портеров}. 7
{Комната 1: маленький лютик *I*}. 8
{Комната 2: Кевин *V* уедет в Америку}. 8
{Комната 2: Джерри *C* и его письмо}. 9
{Феникс-парк}. 10
{Девочка плачет}. 10
{Просто плохой сон}. 10
{Часть 2. Четверо в парке}. 11
{Участники}. 11
{Охота и встреча в парке}. 11
{Свадьба Портера}. 14
{Вязы и письмо}. 14
{Бормотание во сне}. 14
{Молодые угрожают старшим}. 15
{Её дверь открыта}. 15
{Судебные подробности}. 15
{Долговое разбирательство}. 16
{Назад в кровать}. 17
{Молитва за родителей}. 18
{Тишина}. 19
{Часть 3. В кровати}. 19
{Он – Нордманн}. 19
{Она – старая прачка}. 19
{Их комната}. 19
{Они прошли через многое вместе}. 20
{От парка до баллады}. 20
{Клиенты оскорбляют его}. 21
{Мы должны поблагодарить его}. 21
{Постельный крикет}. 22
{Утро}. 23
{Теперь они обвенчаны}. 24
{Как правильно спать}. 24
{Патрульный Подкопаловчак}. 24
{Отчёт солдат}. 25
{Пивоварение и ссуживание денег}. 26
{Его богатства от 7 страховок}. 26
{Восход}. 27
Примечания.. 28
Часть 1. Ночь. 29
{Четверо *X*, Кевин *V* и Джерри *C*}. 29
{*I*: вдова в 16}. 30
{*S*: сторож с бутылкой}. 32
{*K*: нашла старого короля в доме}. 32
{*O*: признали Его виновным}. 33
{*Q*: 29 годовалых}. 35
{Родители в кровати}. 35
{Постельные аксессуары}. 36
{Мужчина злится, женщина боится}. 36
{Она бежит к лестнице}. 37
{Дом-таверна Портеров}. 38
{Комната 1: маленький лютик *I*}. 39
{Комната 2: Кевин *V* уедет в Америку}. 42
{Комната 2: Джерри *C* и его письмо}. 43
{Феникс-парк}. 46
{Девочка плачет}. 48
{Просто плохой сон}. 49
Часть 2. Четверо в парке. 50
{Участники}. 51
{Охота и встреча в парке}. 52
{Свадьба Портера}. 64
{Вязы и письмо}. 64
{Бормотание во сне}. 67
{Молодые угрожают старшим}. 67
{Её дверь открыта}. 67
{Судебные подробности}. 68
{Долговое разбирательство}. 70
{Назад в кровать}. 74
{Молитва за родителей}. 74
{Тишина}. 78
Часть 3. В кровати.. 78
{Он – Нордманн}. 78
{Она – старая прачка}. 79
{Их комната}. 80
{Они прошли через многое вместе}. 82
{От парка до баллады}. 84
{Клиенты оскорбляют его}. 85
{Мы должны поблагодарить его}. 87
{Постельный крикет}. 88
{Теперь они обвенчаны}. 95
{Как правильно спать}. 96
{Утро}. 96
{Патрульный Подкопаловчак}. 97
{Отчёт солдат}. 98
{Пивоварение и ссуживание денег}. 102
{Его богатства от 7 страховок}. 103
{Восход}. 104
Литература.. 107
{Часть 1. Ночь}
{Четверо *X*, Кевин *V* и Джерри *C*}
Чта эта магла быть? Чи мъгла была? Спит с лишком трохи. Не трохай.
Затем, правда, в каком времянахождении? Распространитесь тогда, как велики времена, где мы живём. Да?
Итак, нiчь за ночь, нежь залежь, в те старые добрые вшивые прошедшие дни (те дни, так мы скажем? о Ком нам сказать?), пока детские стражники следили за их пораспальной кроватью, вот там-то вот они-то и были, сикоморы, вместе вчетвером, в их квартановых маляриях, майордом, минорхат, единство и ферментарий с их дребедевческой воздушнокосой, титранич за тетраниц, по своим кискоуглам, с тем старинным палеоматраскакуном, играя в чертоверть барышников, с Гусаком Скороходом, тягловым, и его бедным старым дряблым босиком, где эскер рос, и нов покров, и сагарт, житель храмин, расширь расшаг и в путь да в нудный. За мной пчелой и будешь в улье, где эскер рос, и нов покров, и сагарт, житель храмин. И слушая. Такие радвесёлые, когда милодитя Кевин Мэри (который собирался стать главным комплектующим певческой команды, в тот самый момент, когда он возрос под благоприятным крылом) эриулыбнулся, держась своего млечного пути сливочной додавки, и онагрыжей кремслады, и чанного капвкуса, перепуганный, когда бедбрут Джерри Годольфин (который спешил стать кардиналом поленьев в ночном пристанище, как кратко его здоровье восстановят под госпитализма крылом) стал как пухоопущенный до края его умятой урвашки денатурированных спиртов, ик, и лимонхоличных лишков, ик, и размельчённого ревмяревеня, хнык;
{*I*: вдова в 16}
ночь за моремолчную ночь, пока инфантина Изобель (которая будет заливаться румянцем весь день напролёт, когда она подвыросла в одно воскресенье, Святой Островидец и Святой Шпилящий, когда она облачилась в вуаль, прекрасная сретенская монашка, столь неприкрыто двадцатилетняя, в её строгом чепце, сестра Изобель, а в следующее воскресенье, средь бела дня Михомелы, когда она смотрела персиком, красивая самаритянка, по-прежнему не менее красивая и по-прежнему в отрочестве, доглядчица Изабелла Святочек, с тугонакрахмаленными манжетами, зато по утрам Годонови, Загулянья или Воскресветья она носила венок, восхитительная вдова восемнадцати вёсен, мадам Иза Белая Вдова, такая грустная и любодорогая в своей синемундирно длинной чёрной и немного цветуще апельсиновой вуали плакальщиц), ведь в ней есть то, что все любили, ведь в ней есть перломудрость леди, раз так судила ночь, что нас свела впервые, она должна быть, как мне кажется, и недаром, утешительницей моей души, что спит в своей апрельмятой койке, в своей сопельной каморке, со своим черносливкосладким леденцом-свистулькой под дуэты байковых одеял, Изобель, прекрасная, как ясный день, очи лиственны, власы как первосвет, тихо, будто в девственных лесах, где лиловый лишайник и водный лаврцисс, и она столь спокойно лежит, подле боярышника, чадо дерев, словно листочек любвеобид, неподвижный ярчайший цветок, так отрадно сейчас ей, ведь вскорости всё повторится: «найди меня, проси меня, возьми меня, ах, прости меня!», а пока глубокий лежевечерний беспробудный сон;
{*S*: сторож с бутылкой}
ношть на взночье, пока в его повозке Дозорный Гейвбок Экозаглядович, из далестран неспокойных, вточечно у его болезноболотных путей, шёл вдоль газоноголимой шлепковулицы, что завтродняет пабличностям перепутицу, уложив его бутыль в дыру, чтобы, заморив сухородник, вытянуть обманшильника, конфискуя для бюро утерянно имущих любовников все разброшенности после валпургенской ночи, лик корчится, лих холится, двуглазки, стёклышки, пугалки и стрички, наперстатницы и улицчулки, косвинтикетки и отцепитки фляжкеров;
{*K*: нашла старого короля в доме}
раз в пригожую ночь, и в следующую пригожую ночь, и в последнюю нахожую ночь, пока Якоретина Прегрязная на её естественной спалвальной софе, с мечтами распечь мою златосуленину, баскаквольствовала на своей сонперснице, как ей поморозтщилась стужка, она лестнизошла до дзвери в тот счас, чтобы пронзить звукомир, и она ниспустилась, шагшок зря шажком, чтобы посмотреть, была ли это минурилка Швапрса или Подставной Шик с делотравмой для Завхозяина Герцеговитязя, или тех четырёх надсаженников на их полькобыллипсах, Норрейс, Зюйддаль, Истточек и Вестстобой, и, славобилие вседых вневесов, был вскрип вверх по целестнице, и когда она подъяла свечасть, чтобы посмотреть, славаяние, ниспуском она пала на колени, чтобы благоститься, которые пустокивали друг с другом как молокосшибки, как будто то было сгрушение гапспура или старый Конунг Гусак О'Тул с Гор, или его добродеющее духвидение, ею выведанное, что вскрадывается поверх опилочного лобби из задней комнаты, разотрижды, что было для всякаждого по перемене, в его наряде медового месяца, воздымая его ходпёрстки, с уборключом в его кругопожатии, девсвежо приданое, тречиста айвидочка, как ей тихотелось бы, эх вы, требуха свиная, а белки его праведных глазных лампочек настрогопалили ей тишину со ратниками;
{*O*: признали Его виновным}
каждый без исключения судебно совещательный вечер, когда штат двенадцати кротких человек у лисы и гусей в своих нумерованных обиталищерамах пытали старого забортачившегося беспроводника в их присяжных заседальнебамах, где через опрос с преподробнострастием они нашли его виновным в их и тех обвинениевамах в счастливодеянии с двумя его тазобеленькими свойственницегамами, с которыми, как говорят, он наслаждался после предвкушениедамы, когда обучал их, на дворе трава, где сидит она, когда человек был, поразительно честный, на их первой конъюгациереме, чьи цвета при вставании сверху имели прелестную телеснорёму, зато, если было не так, от некоторой постнижней раздеваниежамы с целью возбуждениезамы, из-за его деградациеримы, среди огнестрельных сил подходящих этой народойаме, зато помимо всей щекотаниекамы, которая, он сказал, была под тепловым давлением и хорошей смягчениеламой снаружи, в любом случае, он настаивает, стоящей продолжения кормлениемамы, ведь он демонстрировал, он говорит, такую великую терпимостенаму, распутник замеченный в этом, и прочее, каким он и был, с его осластками моющейся замши и его дымящимся окурком, за отрицание пресуществлениеромы, всё же касательно его сверхвлиятельной положениепамы, к тому же, особенно ведь он вероятно тем временем терпел благородные муки от лучшей медицинской освидетельствованиерамы, что он нередко делал, имея лишь достаточно силы, путём торопливостесамы, чтобы взывать или (я верю, вы могли бы сказать лучше) взвывать, с полной умилостивлениетамой, о каждом связанном с ним проклятии свёртываниерумы, ведь, он говорит мне у Соммана на Кинг-стрит, после двух или трёх часов близкой совещаниефамы, подле сей оловопосуды козьесыворотки Гилби, что его первейшая утешениехама, хотя требует к тому же заметного количества пищеводческой отрыгиваниецамы, он, лично неозабоченный объёмом блошиного преджелудка, необходимого для извержениечамы, если он был по-прежнему крайне агрессивным к двадцати четырём с ноздревой расширениешамой, но он продолжал тем же манером, с его другой стороны, для некоторых нэпменских глаз удовольствиещама, как он утверждает без малейшей отчуждениеръмы, помолясь за его отступок, вы создадите погашениерыму, зато для нашего друга за решёткой, хоть он и подобен Адаму Финлейтеру, который пользуется уважениерьмой, и чтобы подвести итог касательно его, будь что будет с крайней его вознесениерэмой, всё равно мы считаем, что для Сального не может быть верной истушениерюмы за отклонение от общей и статутной законодательстворямы, для чего подходящим средством остаётся, для г-на Сального, телесная ампутациярама: итак, три месяца для Габбса Иеровоама, бакенбардопенного паразита парка, согласно акту первому, секции второй, реестру третьему, статье четвёртой из пятой Короля Фиксатора, этот приговор будет приведён завтроутром Волансом Наволансом в шесть часов рвано, и пусть брагсточный ветер и нивоград дрожжалеют его хмель пойманных прелестниц и его быстрогрядочную поросль, аминь, сказал Кларк;
{*Q*: 29 годовалых}
дар за дочь за дев за дивных, покамест насреди бесподобно счастливых садов девять да двадцать прыглососьих годовалок, сплошь качурки, так потрясающе проводили время с радостными возгласами о том, как милый верхошон изготовляется, заготовляется, и рыдали в шутку, чтобы он ушёл, ведь они никогда не были счастливей, ху-ху, чем когда они были несчастны, ха-ха;
{Родители в кровати}
в их кровати разбирательства, на подушке невзгод, при мерцании памяти, под покрывалами трусости, Альбатрус Неясно с Никторией Ньянца, его молот мощи омертвел, её меховидность висит на гвозде, он, г-н отцов наших, она, наша лисичка ли птичка листочка, они, да, клянусь сбоку-пропёкусом и всем светдым, они, хоть не ходи ходун к канавке...
{Постельные аксессуары}
Открик.
Где же мы, наконец? И когде же мы находимся, во имя пространства?
Я не понимаю. И верен вряд. И вы гожи, как мне скажется.
Зала гроздиманий мёда. Райвинный сад. План сцены и реквизита. Из суфлёрской режиссёра. Интерьер помещения на окраинах города. Колея вторая. Сцена в комнате. Коробка. Обычный спальный набор. Лососевые обои. Сзади, пустая ирландская решётка, камин Адама, с поникнувшими мехами укрывательства, копоть и мишура, негодные. Север, стена с натурабельным окном. Аргентин на створках. Передок. Сверху ламбрекен. Без занавесок. Жалюзи опущены. Юг, простенок. Кровать для двоих с земляничным гладким покрывалом, плетёнка издельника клубочресл и лозопокойный миликримский треножник. Книжный алтарь снаружи, личное полотенце сверху. Стул для одного. Женские одежды на стуле. Мужские штаны с ремёнными браслетами, воротничок на кроватной шишечке. Мужская вельветовая накидка с тимпанами и щитками, в перлопуговицах морского пера, на гвозде. Женское платье на том же. Над каминной плитой картина Михаила, с копьём, убивающего Сатану, дракона в дыму. Маленький столик около кровати, передом. Застланная постель. Запасная. Флагоклочное одеяло. Сночасом. Рампа. Зажжённая лампа без абажура, шарф, газета, бокал, объём воды, сиропиток, маятник, сторонний реквизит, вееробъятия, мужской липкий предмет, розовый.
Время.
Действие: пантомима.
Наезд. Ведущие.
{Мужчина злится, женщина боится}
Мужчина с ночным колпачком, в кровати, спереди. Женщина, со шпильками для кудрей, сзади. Раскрыты. Сторонняя точка зрения. Первая позиция гармонии. Во! Где? Зде! Шахом марш. Матт. Мужчина частично маскирует женщину. Мужчина смотрит по сторонам, зверское лицо, рыбьи глаза, параллелепные губы, гомоплечист, грознометр благовида, выказывает гнев. Работа. Рыжий блондин, армянская глина, чёрный клок, буховёрстка, тучно сложенный, епископальный, любого возраста. Женщина, сидит, смотрит вверх, злобная гримаса, кучковарный нос, треукромный рот, перолёгкий фас, выказывает страх. Поваллийский оттенок, нубийский глянец, носовая ямочка, дернодёрн, маломерка, свободная кирха, без возраста. Крупный план. Действие!
{Она бежит к лестнице}
Посыльный. Открик. Табельщик. Её выход.
Съёмка.
По мускулистым передним четвертинам у кобылы Покахонтас и по белым плечам у Фионуалы вы должны были увидеть, как та изящная лежалохворожёнка только что прыгнула гамбитом козанюшки из лежанки словно старая матушка Месопотомак, и через восемь и восемь шестьдесят четыре её уже не было, дверь, заслон-лампа с ней, лихолапки козлика снарядились к ведущей королеве. Подлодей Омобораемый к Пламеверной ла Диве. Фух! Его ход. Зачернение.
Круг. Коридор.
Сцена сменяется. Стенные плоскости: погрузить и отнести. Подсветить рабочий занавес стены. Свет шпилит отладки и заслонки. Комнату погрузить; лестницу погрузить позади комнаты. Две фигуры. Контроль за праволево. Переиграть.
{Дом-таверна Портеров}
Тот стар абракадабург кажется незаконченной вещью так. Так и есть. На мёртвой точке. Зато поспешкой он покажет отличную голову портера, когда он завершится. Долго ли, наживо ли. Туровый башнезодчий заложил ступени в шашечку, определённо. У них шаг всего на одну клетку, что прочновидно, но выпрямки тому они шокпытают триктрагиком залестницу в верть и в нишку доверху двойного угла. Поставлено на винт.
Что за сценический художник! Это идеальное местоположение для реалтаря. У его заходного навеса тринькал трубный колокол, чтобы Порожный г-н, тот Бухбука Худкудай, духвернулся. Лязглязг, лязглязг. Там, где были Маргуши во всём. Чурбан, хоть немного судоволи. Тратьте! Ну, тратьте! Тщетно тратьте! На тщету тратьте! Что за чудовещий у него чертог, чур чего? Дасы, намертво так! Ендивид, имперской мерки, подскребён холмспадней. Тут его чушки вылиты, его лампы алядыма. Кругом свежих домовин, мытаривши ночь чудеснице. За тех, кого он погубил, станем же мы снова признательны!
Скажите-ка мне одну вещь. Эти, так сказать, Портеры, после их тенекрадства в весточерпаках, очень милые люди, не так ли? Очень, как четверподлинно сословлено. И таким мудреньем, г-н Портер (Бартоломей, громила, назади, макрелевая рубашка, сеновалкий парик) отличный праотец, а г-жа Портер (ведущая артистка, маковкаюта, старшафранная ночнушка, власа изжёвка) самая добросердечная мешанкоматушка. Такая единая семейная патероматерь не более существует на бумазее или вне её. Как ключмейстер подходит к своей замкованной, так этот скудостроитель к его прямотекущей тайне. Их не заботит ничего, кроме всего, что всепортеристое. Барские селители! Разве это не ужасно мило с их стороны? Вы знавабельны, что они происходят из исканно старой семьи по их костюмированию, и кто-то должен давпустить, что кто-то вкусил это во всех артладностях от агня до яризны. Мне кажется, я начинаю предведать, сколько. Только ужговорите меня поправдиво! Речь обрящет нам камни!
{Комната 1: маленький лютик *I*}
Дерзится, ковшуется! Правь с высьточки на леньбочок! Вот две комнаты вверх залестницей, в стороне вилки и настороже ножа. Для кого, во имя трёх сосен, они предназначаются? Как же, для детишек Портеров, вернаправо! Студни, бобобай дубаслом и бабопад дразнящий. Вот одна вещь, что вы двулжи занять. Вот этот один давно минувший раз был другим, зато вот другой в ночи дни. Ах, так? Корсиконы? Они исчислимы. Пригадайте их. Большая кровать, малый пчеловейник. Ложезавеса, сонхрани нас! Кто спит в теперешнем перворазрядном, прощесловом? Одна киска, пущеловом. Кунина, Статулина и Эдулия, зато как мило с её стороны! Есть у киски пёсдоним? Да, действительно, вы услышите его повсюду во всех новеллеттах, и зовут её Лютик. Её нагое имя сообщит это, надзирательница. Как же очень мило с её стороны, и что за чрезвычайно любочаровательный миссдоним, чтобы бросить, теперь, когда я решила избыть это превратное зелье, эту крайнюю меру, полонённую горечью. У тятеньки она самая позолотная перломудрая дадачурка и брутнина ахтётка врученница. Её обракушеченное напёрстко-шкатулочное зеркало может лишь показать её дражайшего любезничка. Чтобы осмыслить хоть край её милости, понадобен греческий язык, о её добродетели, той легенде золотой. Подрябинье Святдуа! Лаврюшки с лилианами ливкроют хлопьями роспросторы! Вот новогорная трава, прострел-цвет, ветрохвост и гелиотроп; вон полынь-да-марья, и мёдоцветик, и златомарьянник делу лядвенец. Уз довяжи нам к призпрошению. О Харита! О Хариссима! Более интригующую балышню никто не смог бы изобразить из Амурдекора Покаччо. Что тут можно поделать, кроме чуточной её клавикроткости, и, вот, пора вздыхать, вот, тампромеж, узрите, у неё был случший с её сейработой, когда она силилась вышесгресть мифобойкую иссреди воздуха. Матерь молья! Я хочу показать её слово во плоти. Не подходите, духа всего святого! Это успокоение! Она может думать, как бы мало она ни понимала, когда утро свежает, оно её уже случило, вы знаете что, как у них-де, что те не смеют произнести. Плюшпрошу аж, если от нагоняев она воротит лицо. Полюбка спит, зато и среди самых гнезднежных из её мыслей удруг он ненаглажка. За введением следует, Балыши для Башибузунов? На суд мнения, и с соблазнителями. Ну же, дамы, долой его! Наедине? Наедине что? Я имею в виду нашу бойбудительницу, видел ли кто-нибудь её сорочьи носоклевалки. Кисулька никогда не одна, как записывает её комнатка, ведь она всегда может посмотреть на Бумсика и говорить ласкательнимами с её малой игдруженькой, когда она пухсаживается на плюшмат. О, так она может говорить? О Мария, как же? Розолепестковыйная звучит. Ах Бумсик, эх май прокпраздник. Ах прокпраздна замай Бумсик. Милая иезавельная баритинетка, у неё будет хватьба, зато я бы предпочёл, чтобы её миссименование было девичьей золотой женоподобной весёленькой проказливой цветистой юношеской лютикраспояской. Мне бы так, в общем. Достоделикатнейшая! Раз Долли плачет, она скороспешная. Коль Долли буксуживается, ванновремя. Аллювиобильная, та, что жалеет каждый камушек, не дерзнём же мы желать для неё нашу тройную острасть? Премилый страх! Чтобы семиступала па хризомазания, чтобы пряла синим по мал-истовому до её церковной завесы, чтобы Гора Сналожа открылась ей как приютитель! Она приложится гораздо более премногообещающе, безверьте мне, чем все прочие обычные бриззаморьянницы, что возятся вокруг бригитшколы, прелестная Клажа Погромничная, или дерзкая Сюзи Мастрюлька, или Марья Жанна Мушкоробкая, или глупая Полли Флиндерс. Всплачь! Плохплакса.
{Комната 2: Кевин *V* уедет в Америку}
И раз мы говорим беспомысленно о пустообуженном сонносшествии, кто сопит в наночивальне второго подрядка? Двоепернатые. Святые уголовники, о, я понял! Какого возраста ваши пернатки? Они приближаются к возрасту удвойняшек, как только они разродятся для старшествования, как те постаршие, пока они живут под стульями. Они на самом деле и они кажутся столь плотно цепкреплены, как две мокрицы дёрг к другу, мне кажется, я заметил, по-моему? По-вашему. Наш бойкий бык-баба Франк Кевин на сердцераспашной стороне. Не разбудите его лихом! Наш светроловушка вестобой. Он счастлив за сном, ветвь Божья, с его возвышенным в блаженстве, его букой Иосой, как блаженненький ангел, на коего он так похож, и его места полуроткрыты, как будто он дулкручивал на трубосипенье. Видя смех в глазах, то словно бы Квинн, никак, родной. Очень скоро он будет приятно благоухаться, когда ему представится проучить плутьбу. Вот же праздник, тот парень дунет посещать лица тьмы, когда он возьмёт свои зароки датскости и покинет наши вселихостенания, вопреки подозрительным родителям, кому бы направить его в Аморику, чтобы искать окучиваемую работу. Какой уличённый деканус с его суетской высокомыслицей! О, я обожаю мирсветскую музыку! Долларомогущий! Он слыхом обожаемый, правда, редкой страты! Кажется, я видел кого-боднуть вроде него в книжке сказок, кажется, я встречал кого-ягнуть, на кого он будет становиться прохож. Но тише! Как беспардонно с моей стороны! Я прошу ваших простительных, искренне прошу.
{Комната 2: Джерри *C* и его письмо}
Тише! Друголик, пеленашка на трескопечёночной стороне, кричал во сне, приводя в острый порядок свои ножрезцы на каких-то безразборнейших конфетах, выуженных из навоза. Столбина вполеросовая. Какой зубодразнительный негодник! Как из его книги нерукотворных худмиров! Вот росмерные слёзы на его потушке. И он брызгливчиво порасплескался из своей авторручки словно вещеразлитие из чернильного рога. Он джем-служб-раж, он штык-шлак-шлёп (собрать не дармочёрт!) Джеремия Джииуй. Вы сможете узнать его по имени в козлетах, зато вы не можете видеть, чью пятку он овчарнемает в его чудеснице, потому что я вам этого не рассказал. О, эмбрионные сны! Ах, роковые грехи! Один влюбился, другой удалился, обрученницу-горделивицу позаимствовал чужак! Он не должен оказаться за чертой бледноличностей, когда на лордбарных бровях он клянётся как подмешанный, что он из бесцветных племён сэра Блейка. Через жизнь влачил, злосчастный, тылом транспаранты он. Кажется, вы немножко бульгарны вашими влаговестами? Что вы хотите сказать вашим блекцветом? С помощью бледного бессвета я пишу чернилицо. Правда что ли? И с помощью чёрно-сталебелой афёрки я придыхцировал моей милой анемонное письмо, перевязанное златом с моей светлейшей обручёлки. Донат оным маркирован, адресуйте как полагается. Так вы писали? Из «Кота и Клетки». О, я понял, понял! В поте листа своего – вот где весь свет. Что Цыган Деврё обещал Лилиане, с какого вяза и по какому камню. Вы никогда не можете знать в прошедшем всё, возможно, что вы бы даже не поверили, что могли предвидеть готовящимся. Может быть. Затем эти двое очень егозрывные маленькие портеришки после их сливкобитий, Тесав и Инаков, что касается моей части мнения, конечно. Они так и родятся, соименитые, щур и хлыщ, парень-марьянник на Благовещенском базаре, богодовольный в Управе Эгегея. Как все вскидываются стрепетом, когда сказказывается о Ромаше и Цветухе! Что за невинные умзатейники! И их щенячий возрасток! Обе дрожжесвязанки станут кислым тестом к их возбраку. Я бы оставил и моё копиобразное благословение между их парой, для розеншнапса, для глинтенрвейна. Червон-рыжики, копейцы, торовато в табакнюшке. Сборная нектарата, олья апартеида. Плакать не должен ты, коли человек падёт, зане сей божественный план вечно восхищать должен. Ибо будь вы хоть телом, хоть мышью, вы не будете ни рыбой, ни мясом. Подъём. Пойдём. Сряжая недело! У тех как мыс прощания праздны тщания теперь, когда час уходов напоминает живых и жертвенных. Прощанье, тихое прощанье, на данный презент, Керриеремия. Доля скорбного!
{Феникс-парк}
Шильнец, что это за вид, который теперь принимает вторую позицию разногласия, скажите пожалуйста? Мрак! Вы заметите его в том стылопроходе, потому что мужской майорат частично затмевает замужнюю. Он так называется за его разлад до сих мин. Вы когда-нибудь слышали историю про Гиллиуса Воскрёза, того златобелого слона в нашем зверопарке? Вы меня этим изумляете. Разве мы не устанавливали тут из тылозащиты, если погожая позволяет, чрезвычайно прекрасный вид птичьего полёта от красзадов этого парка? Финна соцпарк неизменно вызывал восхищение у иных странных, гречистых и риманских, которые приезжают сюда. Прямая дорога через его центр (смотри рельефную карту) делит парк по полам, который, как говорят, самый большой во всём мире. На правом выступе вам предстанут красивые виннокомандирские палаты, пока, поворачиваясь на другой превосходной части седалища, в точности напротив, вы ошарашены в равной степени прекрасной резиденцией главного секреллария. Округа немного любовно засажена, и человек радуется, когда он любопытствуется через подлесок, как природа на вящем роздыхе оживляется усадьбами джентльменов. Вот тяжелодобавки – это для папочкиных жилищ для местносотских и наших порядком иссякших тысяч. Право смольно, это вы резинно подметили! Из этих чистительных получаются жидели для силодержцев и папссылки для сарацин. Услышьтис! Это лиственная история. Как оллим, тот елепихтач, был аляпосажен на её побережливье. Где древо сильно, там трав веселье. Как просекают в норландах. Чёрно-синие отметины поперёк густоши, что сейчас открыто так оголена, маркируют присутствие сребролюбых лент. Там же тенистые проезжие ссужают себя для наших сельский военчастей. И в той как раз в долине тоже и местный бродит горный дух. И прелестные красули могут быть пойманы внутри, затем что это худобедолаги окрестности. Пурпарнеловый цвет теперь правит мар, где издревле первые убийства разыскони пускали корни. Через родовое ратноубиение. Широкошёпотница и крахокамение пребывают по обе стороны. Истолирические листоподбросы также могут быть складированы с сэром Шельмасом Свифтпатриком, Архиполекапелланом в Святом Лукане. Как привычно видеть все эти интересные прошествия своим змееочковым глазом! Уже всё? Ещё нет. То слушайте. У нежного основания царского парка, который, с обоюдовратной робкоозиратской саднавеской, открыт для публики до ночной поздноты, что длят светроседы, что бдят передоходяги, не забудьте отметить для себя понижение, называемое Вал Лога. Оно обычно напоминает ватердамбомглу наших двущербин и вкладывает валкодрачливые мысли в голову, зато орхестранты пентаполии палицпитанных сил направляют в неё баскларнеты по ветреным вотаническим средням с их цветпущими вольными тонами. Ульфы! Ульфы!
{Девочка плачет}
Пачемужа волокначинаешь трепетать от наших кинокартин в данный момент, когда я кладу мою руку наших истинных дружевидностей на колено тебя, смотрел чтоб, как скажу я сказ? Штвой хто ховорит? Раз в омрачённом Амстердаме живала дева... Но как? Вы колыхоронитесь, рычёртом, словно терем-теремок! Неймёт? Вы будете гидоннесс? Вишь портерная бутпыль? Толку много? Да, как оно дрожит, сама робость! Вортигерн, ах Гортигерн! О сила Мерсии! Или фта мозгобочка скорбнатянется? О становка! Что за рябоязливость! Одинокая тень покажет. То отрада тарабашки. Оно должно быть украдкой. О, умолкевинитесь, оба! Путчумею! Я слышал её голос, что где-то ещё, передо мной в этих самых ушах, что теперь для моих.
{Просто плохой сон}
Подожгите-ка. Пропадать, так музыгре. Гром летит в ясную Эйре.
Это всего лишь дремотаяние, дружок. Папапка? Тритрипка? Кыш! Туто немо, никаких барабашек в комнате, мой сын ночек. Никаких битых больных прапапашек, дружочек мой. Оп-оп оп-оп кобылка, бай баловальский балагурчик! Готградья отец лешил отплавиться назавтла в лёгкий лёт на Люблин, чтобы заняться своим басспитанным астрономическим гроссортиментом. Получите-ка обоюдосторонний большой шлёп-шлёп позор бесстыжей нижесторонке пап-пап паппы.
– Вин не спав?
– С! Вин важко спить.
– Чому вин плаче в ночi?
– Вин говорить по-дитячому. С!
Соннолишь в вашей имагинации, с ночек. Бедная малая битая магии нация, с ночек ной! И тише ко мне, дорогой! Шумночек мой! Пока кажденные ветреные потоки мореходствуют, они поддерживают наплывы этой чудесной бочки, и ночная кошёлка с письмами приближается задолговато до рассвета.
Когда будете объезжать Лукализальный, дабы серные ванны посетить, то, чтобы надёжнее попасть, а не пропасть, остановитесь у его корчмы! Садят молоты землю, пики тычут сланцы, любее врыться в постель, чем балет трясти на выставку. Заправьте нам лавочку! Ибо гон за гоном кабаклицые свели все дороги в пыль, и укладчики всю жизнь мостили богатства от бедняков. Луковая глазунья чтобы скоблить, селитра чтобы посыпать, жёлчная смола чтобы пить, каменный хлеб чтобы ломать, зато хороший черничный пудинг можно глотать на ура. Сон вашей раздувальни! Пока в лучах луны, причине вняв, со мною эльфы, чтобы лилийцветный камень мой сиял спокойно.
{Часть 2. Четверо в парке}
{Участники}
В спальных кабинетах. Суд должен перейти на половину трат утра. Четыре сенешаля с их верховым уже должны быть там, все здравалаамятся от своих седловин и натачивают их графитюльки. Зубровгонщик Мокролапович воз дымает спицкибитки. Свахсистра Катя должна тьмуговорить и, не долго мостя, утрусить свои шорыворы. Те двенадцать судейских баронов должны быть наготове двунастоцинично с их сложенными рукавизнами, отложить все отступления с ложными тревоговизнами и после того вернуться к раннемясу их фарумизмов и пересоставить их великую хартивизну с широтой дороги между ними и всеми бедовизмами. Девы обрученницы, что к услугам рады, должны усыпать пеплопадом свои распустившиеся волосы и для грядущих праздничных колокольчиков бесколечно трясти руками без колец. Вдовствующая дама должна стоять коленопреклонённо как она есть, как первая гайдамать, когда трос нависал. Два принца королевского Тауэра, дольфин и диволин, должны лежать как они есть, без того, чтобы видеть. Вдовствующей дамы чернограф должен представить оржен, лезвие вытянутое на полную и почти с колесо, без того, чтобы были замечены. Инфанта Изабелла из её угодья должна делать реверанс к чернографу, как первому гидводителю с обнажённой шашкой. Потом суд должен прийти к полному поутру. Смотрите не ошибитесь в этом!
{Охота и встреча в парке}
– Виж, голямо прасе! Те те гледат. Обърни се назад, голямо прасе! Колко грубо!
Ох, небесдымка! Видение! Потом. Ух, бросьте надрыв, это зрелище завораживает! Господи ж ты! Что за выступ! Что за горбики! О, сиры небесные! Так пусть же случай происшествия не соберётся начаться! Что у вас там? Вы боитесь темношагих? Или разбавников? Я боюсь, как бы мы не потеряли наше (не дай весть что!), касательно этих диких мест. После всех фиништерний! Как густолесисто всё и зверополно! На что вы дивитесь? Я дивлюсь, ведь я должен видеть перед моим несчастьем столь решительно торчащий шест. Боже ступеней, что за вытянутрость! Вы можете прочитать верстдальнюю надпись вот тут? Я хатотче заглушенных. Камышно! К домалишённому обелиску ближе к рифу возим милль несть фарлонгов; до генерального почтуправления высечка шагистик; до мемориала Веллингтона пару миль не туды; до моста Сарры ударсотник к деве острометить; статным счётом, один чейн учредителя. Ох-ох-ох-он! Нашто вы коситесь, некая установка? С таким неоплетённым животом? В два каскада? Я кошусь (о мой бух, о мой буй, о мой букзвукношник!), потому что я, должно быть, вижу охотничью стягшапку, что так розоодета в самый раз. Это для истинных рукавных хватаний и многих бюргеров с нами, дюжих и дотошных, способы розоцветить это таким способом за джедособойчиком. Ибо долго оно было чучелом царского стандарта, когда отломано на стропильной клюке, что для конунганнов будет слать привет из Стана Тысячесудейских, своры горушек. Обратите ремарку на эти гонвороты, те узкополосные поля, его впадение. Разве вы не слышали, что королева лежит за морем из-за бурь и мглы, что небо крыли (её свидучарованье прозвищеруганье Нан Нан Нанеттка), её сеньор паруснадцатых достодинастий придёт в их залив завтра, Нехайлов день, измеж третьим и четвёртым на часах, там, где всё королевское подданство и вся загранийская знать, лица прихрамовников и кавалькадёры, ведомые герольдом серого пуха. Улаф Златощит? Не бай дог! Её горлицы будут отперты для неё, и их кулачки широкрылые. Прогресс будет достигнут с хождением, нет? Я так и смыслю и длю не делюсь. Он грядёт, подьячие сопроводители, с арийским людноигральщиком, и на бригадном генерале Нолане, или и пиратском адмирале Брауне, вместе с – кто может в этом сомневаться? – своими золотыми биглями и своими белым