После войны Дольман писал, что, находясь в июле 1944 г. во Флоренции, он получил приглашение посетить командующего германскими ВВС в Италии генерала фон Поля в его штаб-квартире в Монсуммано, пригороде Флоренции. Поскольку Поль, уроженец Мюнхена, как и Дольман, был знаком с его матерью, тот подумал, что приглашение носит чисто светский характер. К его удивлению, Поль сразу начал разговор с жесткого заявления об абсурдности продолжения войны и отсутствии надежд на то, что удастся убедить Гитлера остановить ее раньше, чем Германия будет разорвана на части или превращена в советскую провинцию. Дольман быстро сообразил, что это не просто болтовня, причем небезопасная. Нет, Поль начал беседу с какой-то определенной целью. В тот день, почти за год до капитуляции, он четко сформулировал ее основную идею. Он сказал Дольману, что следует добиться соглашения с западными державами, не ставя об этом в известность Гитлера. Армию, с ее твердолобым представлением о верности присяге, принесенной фюреру, нельзя использовать для каких-либо действий. Остается только СС как единственная организация, у которой сохранился достаточный авторитет для ведения переговоров об окончании войны, однако Гиммлер – это неподходящий и неприемлемый для переговоров представитель. Поэтому – и здесь Поль обратился к Дольману с вопросом – нет ли в СС энергичного и бескомпромиссного лидера, который мог бы выйти на связь с союзниками? Поль сразу добавил, что он далек от оправдывания политической окраски СС, но этот путь представляется единственно возможным. Дольман ответил, что таким человеком может быть Вольф, после чего Поль выразил желание как можно скорее с ним встретиться. Дольман свел Вольфа и Поля в сентябре 1944 г. Встреча была секретной. С того момента Вольф знал, что у него за спиной в любых его действиях есть Поль, – факт достаточно важный в наступающий критический момент.
|
|
Дольман был также связным Вольфа в отношениях с церковниками Северной Италии – с кардиналами Миланским, Туринским и Венецианским и с епископами менее крупных городов. Дольман знал о визите ко мне секретаря кардинала Шустера, дона Биччераи. Знал о нем и Вольф. Они наблюдали за происходящим и видели, что ничего не получается. Именно к Дольману пришел Циммер с рассказом о том, что Парильи желает поехать в Швейцарию, но, как мы узнали позже, Дольман и до этого дважды встречался с Парильи на светских приемах. Он уже знал, что Парильи обуревает мечта лично спасти долину По от опустошения. Все это, несомненно, хорошо знал и Вольф. Но он не был готов действовать и принимать на себя обязательства прежде, чем найдет на противоположной стороне достаточно высокие связи, чтобы защититься от любых рисков.
Много позже Вольф рассказывал нам, что до начала 1945 г. верил в возможность компромиссного мира. Он верил в него, потому что считал Гитлера способным на деле изготовить новые виды оружия, о которых тот хвастался на каждом углу. После провала наступления в Арденнах (декабрь 1944-го – январь 1945 г.) Вольф узнал, что у немцев почти не было поддержки с воздуха. Впервые он понял, что обещания Гитлера были лживыми. 6 февраля 1945 г. он приехал в ставку Гитлера – это была одна из регулярных поездок, но на этот раз его задачей было выяснить, есть ли на подходе какое– нибудь секретное оружие. Никто не дал ему прямого ответа, и Вольф понял, что все это – иллюзии. Он убедил Гиммлера привести его к Гитлеру, объяснив, что намерен поставить вопрос о завершении войны, пока еще не стало слишком поздно. Гиммлер предупредил Вольфа, насколько опасно поднимать эту тему, но тот ответил, что не видит для себя иных путей.
|
|
Позднее Вольф вспоминал, что надеялся застать Гитлера одного, как это обычно бывало, но на этот раз там присутствовал Риббентроп, от которого не удалось избавиться. Вольф в присутствии Риббентропа говорил Гитлеру о необходимости для Германии искать пути выхода из ситуации. Гитлер оставался невозмутимым, он не сказал «нет», но и не дал Вольфу реального разрешения на какие-либо действия. На тот момент, естественно, у Вольфа еще не было никаких контактов с союзниками. Риббентроп был явно согласен с Вольфом и обещал поискать собственные каналы.
Через два дня Вольф вернулся из Берлина в Италию – это была середина февраля 1945 г. – собрал свой командный состав (и СС и военный) и рассказал офицерам, что желал бы получать информацию о любых возможностях для установления контактов с англичанами и американцами. Если они окажутся значимыми, он будет работать по ним лично. Очевидно, что он был намерен извлечь максимальную пользу из того, что Гитлер не сказал «нет».
На том же собрании Вольф, только что получивший в Берлине общие указания относительно тактики выжженной земли в Италии, посчитал необходимым разъяснить этот вопрос своим подчиненным. Если бы он этого не сделал, могли бы возникнуть подозрения, что он противится указаниям фюрера. Вольф изложил суть дела, но при этом проинструктировал своих командиров, что любой акт саботажа или уничтожения должен исполняться с его личного согласия[8].
|
|
В то же самое время еще один высокопоставленный представитель немецких властей в Италии размышлял о капитуляции и, возможно, был готов действовать так же, как Вольф. Это был германский посол Ран, личный посланник Гитлера при Муссолини. Хотя Ран не командовал войсками, хотя у него не было, как у Вольфа, полицейских подразделений или воинских званий, он был гораздо ближе к Кессельрингу и знал его куда дольше. А у Кессельринга были реальные возможности для прекращения боевых действий. Ран находился в Африке вплоть до окончательной капитуляции Африканского корпуса, когда Кессельринг командовал там военно-воздушными силами. Был он с ним и в Риме. Ран чувствовал, что, хотя он дипломат, а не военный или полицейский, союзники не будут возражать против того, чтобы иметь с ним дело.
Перебравшись на квартиры на озере Гарда, Вольф стал соседом Рана, и эти двое начали осторожно выяснять позиции друг друга. Возможно, Ран оказал определенное влияние на ход мыслей Вольфа, чем вызвал его уважение. В любом случае к началу 1945 г. Вольф, вне всякого сомнения, знал, что Ран на его стороне во всех попытках обеспечить мир в Италии. Сам Ран, возможно, даже не представлял, до какой степени Вольф был готов взяться за эту операцию. Несомненно, он представлял самого себя главным действующим лицом в том, что могло произойти. Кроме того, у него имелись агенты в Швейцарии. Один из них прибыл туда в феврале 1945 г. и распространил слух, что Кессельринг интересуется контактами с миротворцами от союзников. Были и другие[9]. Мы знаем, что Ран был разочарован, когда инициатива по заключению мира перешла в руки Вольфа. Однако он продолжал сотрудничать с Вольфом, и мы еще неоднократно встретимся с ним в нашем повествовании. У Вольфа хватало ума держать Рана в курсе дел и прислушиваться к его советам.
Все эти обстоятельства, неизвестные в то время нам в Берне, объясняют, почему Дольман и Циммер оказались вместе с Парильи в Лугано 3 марта, всего через 6 дней после переговоров Парильи с Гаверницем, в Люцерне. Вольф с друзьями, которые наблюдали и ждали, видимо, подумали, что они напали на тот канал связи с союзниками, который им был нужен, несмотря на наше сдержанное обращение с Парильи.
Парильи вернулся в Италию из Люцерна 27 февраля и немедленно поехал к Циммеру, своему ментору из СС, который теперь располагался в Милане. Когда он рассказал о том, что случилось в Люцерне, Циммер дозвонился до Дольмана, и тот на следующий день приехал в Милан, чтобы лично побеседовать с Парильи. Дольман придавал этому контакту такое значение, что попытался отсюда же позвонить генералу Вольфу.
Вольф в тот момент находился на совещании в штабе Кессельринга в Рекоаро. Главной темой совещания было обсуждение методов окончания войны в Италии. Помимо Вольфа и Кессельринга, там присутствовали начальник штаба генерал Рёттигер и посол Ран. Дольман позвонил в Верону генералу Гарстеру и сообщил ему новости о контактах Парильи с американцами, добавив, что крайне важно сообщить об этом Вольфу немедленно. После этого разговора, узнав, что Вольф уже уехал из Рекоаро на свой пункт управления в Фазано, Гарстер сам на полицейском автомобиле погнал к месту въезда из Рекоаро в Верону и, увидев машину Вольфа, дал ей сигнал остановиться. Прямо посреди дороги он передал Вольфу все новости.
Отчет Парильи о переговорах, в том виде, как он был через Циммера передан Вольфу, показался тому настолько многообещающим, что он попросил Гарстера связаться с Циммером и его подчиненным, Рауфом, в Милане, чтобы они как можно скорее прибыли на встречу в Десендзано, небольшой городок у юго-западной оконечности озера Гарда, на полпути между Вероной и Миланом. Кроме того, он попросил Гарстера поехать вместе с ним и присутствовать на встрече.
В шесть часов вечера, 28 февраля, четыре офицера СС, Вольф, Гарстер, Рауф и Циммер, сошлись в Десендзано и обсудили возможность выхода на контакт с американской службой разведки, которую открыл для них Парильи. Дискуссия продолжалась около полутора часов. Решение продолжать начатое было принято почти сразу же, но стоял вопрос, кого посылать в качестве эмиссаров. Хотя Дольман не присутствовал на встрече, выбор пал именно на него. Он был по сути своей дипломатом от лица СС. Он был учтив и изыскан, знал ситуацию и отношение к ней как в вермахте, так и в СС. Было также решено, что его будет сопровождать Циммер.
Прощальные слова Гаверница, которые он сказал Парильи, были расценены как весьма важные. Парильи должен был 2 марта поехать в Швейцарию и договориться о переходе двух офицеров СС через границу. Парильи едва поверил своим ушам, когда ему сказали об этом и о том, что его беседа с Гусманом и Вайбелем, равно как и данное им Гаверницу объяснение своего поступка, стали причиной столь важных последующих действий. Его самая заветная мечта вдруг обернулась реальностью. Он смог стать спасителем Северной Италии. Но что случится с ним, если американцы из Берна откажутся разговаривать с эсэсовцами? В глазах немцев он выглядел бы жуликом, а может, и шпионом с другой стороны. В Швейцарии он указал на Вольфа как на человека, ищущего мира, но союзники, если они просто ведут свою игру, могут использовать это против Вольфа. А если что-нибудь случится с Вольфом…
Тем временем закрутились и другие шестеренки. Генерал Гарстер, присутствовавший на «мирном совете» Вольфа 28 февраля, в ту же ночь отправил по своим каналам радиограмму в Берлин и информировал о происходящем своего шефа, Кальтенбруннера. Нам это известно из заявлений, которые Гарстер сделал спустя много лет после войны. Следует напомнить, что, хотя Гарстер подчинялся Вольфу на месте в Италии, его боссом в Берлине был Кальтенбруннер, с которым Вольф не ладил. Сделал ли Гарстер это с согласия Вольфа, который, возможно, почувствовал, что на данный момент необходимо держать Берлин в курсе дел, или же он действовал за спиной Вольфа, так и осталось для меня не до конца ясным. В любом случае это было началом исключительно опасного для Вольфа развития событий, которое почти похоронило возможность капитуляции в Италии[10].
Приняв решение действовать, Вольф доверился Рану и попросил его поговорить с Дольманом прежде, чем тот уедет в Швейцарию. Ран пишет в своих мемуарах, что он посоветовал Дольману не предпринимать в переговорах с американцами никаких дурацких попыток вбить клин между западными союзниками и Советами. Ран знал, что немцам нравится думать, будто такое возможно, но он-то, Ран, сознавал, что это глупость. Альянс нельзя было разбить. А если это верно, то нельзя считать большим сюрпризом все, сказанное Дольману в Лугано профессором Гусманом.
После того как Дольман отбыл в Швейцарию, Ран и Вольф углубились в перспективные вопросы. Перемирие могло быть обеспечено только через Кессельринга, и следовало переманить его на свою сторону. Ран вызвался побеседовать с Кессельрингом, поскольку очень хорошо его знал. Через несколько дней, во время визита к Муссолини, Кессельринг навестил Рана, который был болен и лежал в постели. Ран ни в коем случае не мог упустить такую возможность. Он втянул Кессельринга в дискуссию о безнадежности военной и политической ситуации для Германии. Под конец он резко сказал Кессельрингу, что настал последний момент, когда еще можно спасти остатки германской нации от тотального уничтожения. Как представлялось Рану, Кессельринг, единственный немецкий фельдмаршал, не потерпевший поражений, был теперь призван сыграть роль, в чем-то сходную с ролью Гинденбурга в конце Первой мировой войны. Только он один, пользующийся уважением всей германской армии, мог действовать независимо от Гитлера и он один мог призвать к миру и добиться мира. Ран ждал. Кессельринг внешне выглядел невозмутимым. Он был холоден и бесстрастен, никаких эмоциональных вспышек. Он спокойно заявил о своей верности присяге и добавил, что фюрер сможет провести их через все испытания. На это Ран ответил: «Фельдмаршал, настало время ради нашего же блага отказаться от пропагандистских девизов. Если вы не можете предпринять решительных шагов сейчас, надеюсь, вы будете к ним готовы к тому моменту, когда услышите, что фюрер мертв». Кессельринг ничего на это не ответил. Он поднялся со стула, стоявшего у кровати Рана, собираясь уходить. Уже в дверях он произнес безошибочно дружелюбным тоном: «Надеюсь на удачу ваших политических планов». У Рана осталось впечатление, что первый барьер преодолен. Пожалуй, если и не был приобретен союзник, то, по крайней мере, устранено препятствие.
Глава 7
Генерал наносит визит
Офицер разведки, выполняющий задание, как правило, информирует свое руководство о том, что он сейчас делает. Все это так, но с определенными оговорками, чтобы не переборщить. Если, например, он будет слишком много рассказывать или запрашивать слишком много инструкций, он, скорее всего, начнет получать малоприятные задания и, что еще хуже, выяснит, что штаб пытается полностью взять на себя проведение операции. Только человек, находящийся на месте событий, может выносить реальные суждения о деталях операции, в отличие от общеполитических решений, которые, конечно, должны принимать начальники в штабе.
Ввиду своего скептического отношения к итогам встречи с генералом Вольфом я не испытывал желания возбуждать в Вашингтоне излишние надежды на то, будто мы вот-вот организуем капитуляцию немцев, или создавать впечатление, что мы приступили к переговорам на высоком уровне, требующем политических решений от Вашингтона.
Рано или поздно я столкнулся бы с необходимостью принять решение, встречаться мне лично с генералом Вольфом или нет. Но я понимал, что, если поставить этот вопрос перед вашингтонским штабом, там будут вынуждены принимать решение на самом высоком уровне и это может стеснить мою свободу действий и выбора. Слишком много людей оказалось бы вовлеченными в процесс на слишком ранней стадии. И вообще, посчитал я, офицер разведки должен иметь право беседовать с самим дьяволом, если таким путем удастся получить полезные сведения для ведения или прекращения войны. Поэтому на тот момент я ограничил свои отчеты сообщением голых фактов о том, что Дольман, заявивший о своей принадлежности к штабу генерала Вольфа, вступил с нами в контакт и что в итоге может быть получена полезная информация о развитии ситуации в Италии. Я также запросил у штаб-квартиры имеющуюся там информацию на Вольфа, Дольмана и Парильи. В ответ мне передали все, что было в архивах, но по большей части эти сведения были нам уже известны.
Нам сообщили кое-что новое о Парильи. До войны он представлял в Италии компанию «Нэш– Кельвинатор». В Вашингтоне связались для проверки с этой фирмой и процитировали нам их комментарий: «Вы можете рассчитывать на него, если он дал слово». Было приятно узнать такое, но здесь не учитывалось то обстоятельство, что теперь Парильи не был полностью свободным человеком, поскольку действовал от имени генерала СС и часто выражал скорее взгляды генерала, чем свои.
Понимая, что в любом случае лучше вооружиться заранее, я направил нашей миссии в штабе союзников в Казерте очень общий вопрос о том, что нам делать, если немцы продемонстрируют серьезные намерения вести переговоры о капитуляции. Ответ содержал суровый воинский совет. Если Кессельринг желает начать переговоры с союзниками, все, что ему нужно сделать, – это направить через линию фронта парламентера с обычным белым флагом. Я телеграфировал им, что о таком варианте не может быть и речи. Кессельринг наверняка окружен информаторами гестапо в собственном штабе. Парламентер еще не пересечет линию фронта, а Кессельринг, скорее всего, уже будет на пути в концентрационный лагерь в Германии. С другой стороны, если Кессельринга или его представителя удастся тайно переправить в Швейцарию – а у нас сейчас есть средства организовать его переход туда и обратно и держать его пребывание там в тайне, – Гитлер и Гиммлер никогда об этом не узнают или, в крайнем случае, узнают слишком поздно. В Казерте мгновенно все уяснили, отбросили идею с парламентерами и согласились на Швейцарию как на желательное место предварительной встречи в случае, если немцы говорят всерьез и желают встретиться.
Едва мне в руки попал этот ответ из Казерты, прояснивший вопрос, который тогда казался мне лишь гипотетическим, как позвонил Гаверниц, все еще находившийся в Давосе, и с поразительной ясностью объяснил, что немцы действительно настроены серьезно. Чтобы не передавать деликатную информацию по моему служебному телефону, Вайбель позвонил Гаверницу в Давос и попросил переправить сообщение мне. Гаверниц, только что вернувшийся со знаменитой трассы Парсенн, еще в лыжном костюме, к счастью, был в номере отеля, когда позвонил Вайбель и начал необычный разговор: «Геро, ты стоишь или сидишь? Если стоишь, смотри не упади от последних новостей».
Это было 8 марта. Только 4-го Парильи, Дольман и Циммер отправились назад в Италию с отчетом о встрече в Лугано, на которой я просил освободить двух пленников. Новость Вайбеля была такой: «Парри и Усмиани здесь. Их несколько часов назад в целости и сохранности доставили к моему человеку на швейцарско-итальянской границе в Кьяссо. Капитан СС Циммер привез их на машине из Милана». По словам Вайбеля, сразу на границе он поручил их одному из говорящих по-итальянски лейтенантов, который везет их сейчас на автомобиле в Цюрих. Это было типично для Вайбеля – думать о деталях. Ведь ни Парри, ни Усмиани почти не говорили по-немецки. Это во– первых. А во-вторых, Вольф со своей командой, в сопровождении барона Парильи пересек границу вслед за освобожденными пленниками и едет в Цюрих поездом. Парильи прибыл на границу прошлой ночью и позвонил Гусману. Гусман вскочил в первый же поезд до Кьяссо, чтобы не упустить свой шанс. Сейчас он сопровождал команду Вольфа на пути в Цюрих. Высшее лицо СС и шеф полиции явно не крался как тать в ночи. С ним были три офицера: полковник Дольман, капитан Циммер и его адъютант, майор (штурмбаннфюрер) Веннер – все, конечно, в гражданском. Вайбель назначил сопровождающим лейтенанта Ротплеца, который еще неделю назад отвечал за безопасность операции в Лугано.
Какой риск с точки зрения безопасности, подумал я. Вольф со своими тремя офицерами, Парильи, болтливый Гусман и швейцарский лейтенант – семь человек, в военное время, все вместе в швейцарском поезде пять часов едут от Кьяссо до Цюриха. Фотография Вольфа как-то появлялась в итальянской прессе. Он был известен публике и уж подавно всем газетным репортерам, которые гонялись за ним как за командующим силами СС в Италии. Что он делает в Швейцарии?
Как мне стало известно позже, группа расположилась в двух зарезервированных купе, с закрытыми дверями и задернутыми занавесками. Кроме того, Вайбель организовал для них легенду-прикрытие на тот случай, если бы кто-то из посторонних начал задавать вопросы. Они были германо– итальянской комиссией, которая приехала сюда, чтобы обсудить со швейцарцами вопросы использования портовых сооружений генуэзской гавани.
Гаверниц собирался ближайшим поездом выехать из Давоса в Цюрих. Я обещал встретить его около шести часов, хотя все еще не мог понять, о чем буду говорить с Вольфом.
Вольф действовал с потрясающей скоростью. За четыре дня, прошедшие после того, как Дольман передал ему наше послание, он приказал освободить и доставить в Швейцарию пленников, организовал собственную поездку и поездку своей команды, подготовил документы, а также объяснения своего отсутствия. Сколько народу было в курсе? Начальство двух разных тюрем, шоферы, курьеры, пограничная стража СС. Как же он это сделал? Он что, считал себя неуязвимым? Неужели его власть была столь велика, что ему было нечего бояться? Может быть, он был безрассудным храбрецом? Тогда как он смог выжить и достичь столь высоких званий в СС? Или же Гиммлер все знал – было получено его согласие – и потому не нужно было ничего прятать? Это лишь немногие из вопросов, которые крутились в моей голове, пока на исходе того дня я ехал на автомобиле в Цюрих.
Я встретился с Гаверницем в квартире, которую мы арендовали в Цюрихе и использовали только для встреч самого рискованного свойства. Она располагалась на первом этаже довольно унылого здания в конце Генферштрассе, выходя окнами на залив Цюрихского озера. С улицы входить в переднюю было нужно через тяжелые ворота, которые открывались старинным, массивным ключом длиной около четырех дюймов. Вторые ворота вели из передней в вестибюль, и нужен был еще один ключ, чтобы открыть дверь в квартиру. Вайбель, уже находившийся в Цюрихе, позвонил и сообщил нам, что германскую команду и барона Парильи приняли в своей квартире в Цюрихе Гусман с женой и что Гусман хотел бы приехать и рассказать нам, как идут дела. Вайбель сообщил также, что он устроил обоих итальянцев, Парри и Усмиани, пациентами в отличную клинику в элегантном районе Цюриха. Это было самое безопасное для них место.
Вскоре после этого прибыл профессор. Я встретился с ним впервые. Это был очень приличный, почти чопорный, невысокий, коренастый человек с густой седой шевелюрой. И как и Вайбель, курильщик сигар. На этот раз он не произносил своих знаменитых речей. Он предложил мне, из соображений безопасности, позвонить Вольфу в его квартиру. Я отклонил это предложение и сказал, что, если Вольф хотел видеть меня, он должен приехать ко мне на Генферштрассе, и приехать один. То есть профессор Гусман привез бы его, представил, а затем оставил нас одних.
Я решил, что стоит ввязаться в эту игру и повидаться с Вольфом, при этом полностью сознавая, насколько игра рискованна. Если Вольф попытается надуть меня, последствия могут быть неприятными. Он ничего от меня не узнает, но может заработать политический капитал на том факте, что я скомпрометировал себя беседой с ним. Я видел перед собой заголовки: «ПОСЛАННИК ПРЕЗИДЕНТА РУЗВЕЛЬТА ПРИНИМАЕТ ВЫСОКОПОСТАВЛЕННОГО ОФИЦЕРА СС». Но у меня, по крайней мере, было алиби – через Вольфа я уже обеспечил освобождение двух итальянских заключенных, которые были нужны союзникам.
Такие мысли побудили меня сказать Гусману, что Вольфу следует подождать. По зрелом размышлении я решил, что вначале мне следует увидеться с Парри и Усмиани. Я хотел убедиться, что мы получили именно их, что им не причинили вреда и не втянули в какую-либо сделку. Гусман вначале стал возражать, но уступил, когда я объяснил ему свои резоны. Мы позвоним на его квартиру, когда будем готовы.
Я сказал ему, что ожидаю от Вольфа только предложения путей и средств для осуществления безусловной капитуляции германских армий в Италии. И ничего другого. И хотел бы, чтобы он это понял прежде, чем придет ко мне. Гусман сказал, что, по его мнению, для Вольфа это было полностью очевидно. Во время длительной поездки в поезде и потом, у себя дома, он часами беседовал с Вольфом и считал, что тот осознает безнадежность военного положения немцев, твердость англо-американо-советской позиции и, как думал Гусман, действует целиком по собственной инициативе.
Затем Гусман рассказал нам о почти гибельном инциденте, случившемся во время железнодорожной поездки. Как назло, именно в тот день лавина блокировала железную дорогу возле перевала Сен– Готард. Команда Вольфа вынуждена была покинуть свои запертые и занавешенные купе, сойти с поезда, пройти вместе с другими пассажирами вдоль путей и сесть в другой поезд, предоставленный Швейцарскими федеральными железными дорогами для потерпевших бедствие. В толпе было несколько итальянцев, которых Вольф знал. Старательно пряча лицо и делая вид, что застревает в снегу, он сумел пропустить их вперед, оставшись незамеченным. Если бы Вольфа узнали, новость о том, что он в Швейцарии, наверняка стала бы широко известной, а появившись в прессе, произвела бы сенсацию. Высшие генералы СС не катались по Швейцарии, а при данном положении дел было ясно, что Вольф просто обязан находиться на своем посту в Италии. Как минимум, нам пришлось бы все начинать сначала, а Вольф был бы провален как потенциальный переговорщик.
Перед самым уходом Гусман вручил мне какие– то бумаги. По его словам, Вольф хотел, чтобы я их посмотрел. Это были удивительные документы, написанные на немецком, к которым была приложена официальная карточка Вольфа. Было ясно, что это рекомендации человеку, с которым я собирался встретиться, и что подготовлены они именно для данного случая. Они чем-то напоминали бумаги, которые подают в какую-нибудь компанию, нанимаясь на работу. В них содержались рекомендации Вольфу и описание его карьеры. Вот как выглядела (в переводе) первая страница.
Карл Вольф
Обергруппенфюрер СС и генерал войск СС, высочайший руководитель СС и полиции и полномочный представитель германских вооруженных сил в Италии. Командующий тыловой военной зоной и военной администрацией. Информацию о вышеупомянутой персоне можно получить у: 1) бывшего заместителя фюрера Рудольфа Гесса, в настоящее время – в Канаде; 2) действующего папы: визит в мае 1944 г., освобождение профессора Васелла по просьбе папы, который готов ходатайствовать, если понадобится, в любое время; 3) отца Панкратиуса Пфайфера из ордена Спасения в Риме…
Далее следовали имена еще семи-восьми церковников и итальянских аристократов, с подробным описанием того, чем им помог Вольф, в большинстве случаев освобождавший кого-нибудь из тюрем. На следующей странице были заявления другого сорта. Здесь Вольф делал упор на то, что по его приказу несколько сотен наиболее ценных картин из флорентийской галереи Уффици были перемещены в безопасное место в Северной Италии, когда Флоренцию начали бомбить. Вместе с ними были укрыты различные скульптуры и знаменитая коллекция монет короля Италии, которая, как было сказано, стоила многие миллионы долларов. Вольф заявлял также, что вместе с Кессельрингом он сделал все, чтобы спасти Рим от немецких бомбардировок, в 1944 г. уладил без кровопролития всеобщую стачку в Турине, Милане и Генуе, в которой участвовали около 300 тысяч рабочих, в ноябре 1944 г. вел переговоры с партизанами, в результате которых была объявлена амнистия и население Северной Италии могло больше не бояться призыва в армию Муссолини или в немецкие рабочие команды. В подтверждение этих заявлений были помещены приложения. Одним из них было личное письмо Вольфу от кардинала Венецианского с благодарностью за освобождение из тюрьмы монахини еврейского происхождения. Коротко говоря, генерал Вольф желал показать нам, каким он был хорошим парнем и кто мог бы поручиться за него, в случае если бы мы плохо о нем подумали.
Затем мы с Гаверницем поехали в клинику, куда Вайбель поместил Парри и Усмиани. Медсестра провела нас длинным коридором к палате, где находились два «пациента». Никогда не забуду эту сцену. Парри, который через несколько месяцев станет премьер-министром освобожденной Италии, был столь взволнован, что расплакался и бросился меня обнимать. Он понятия не имел, как и почему был вызволен из Вероны и переправлен на швейцарскую границу эсэсовцами, которые до того момента были его тюремщиками и следователями.
Когда его забрали из тюрьмы, он, вполне естественно, предположил, что его расстреляют или, возможно, депортируют в Германию, где его ждет медленная смерть.
Он сразу же задал мне типичный для себя вопрос: «Какого сорта сделку вы заключили с немцами, чтобы меня вытащить? Да будет вам известно, что для меня неприемлемы какие-либо ограничения свободы моих действий. Я хочу немедленно вернуться в Италию и продолжать бороться с немцами и фашистами».
Я заверил его, что никаких сделок не было, и добавил: «Парри, друг мой, вы вольны вернуться в Италию в любой момент. Но поверьте моему слову, что ваше немедленное возвращение повредит делу, которое вы представляете. Оно даже воспрепятствует действиям, которые могут помочь окончить войну и спасти вашу страну от опустошения». Затем я попросил его набраться терпения по крайней мере на одну-две недели и пообещал, что он вернется в Италию раньше дня освобождения.
Я, естественно, опасался, что Парри вернется в Италию и будет вновь схвачен немцами или фашистами. В этом случае трудно было бы объяснить его побег. Тогда как его исчезновение из веронской тюрьмы может быть выдано Вольфом за обмен пленными или за перевод из одной тюрьмы в другую. Кроме того, я объяснил Парри, как важно, чтобы никто в Швейцарии не знал о его побеге.
После дополнительных заверений в том, что я не купил его освобождение на условиях, которые могут связать ему руки, Парри согласился с моими предложениями.
Затем он рассказал мне (об этом уже упоминал), как Эдгардо Соньо, один из партизанских смельчаков, попытался в форме СС войти в отель «Реджина» в Милане, где вначале содержали Парри, чтобы силой освободить его, но был схвачен, получил ранение и сейчас находится в тюрьме. Не мог бы я освободить и Соньо тоже? Парри не будет чувствовать себя спокойно, пока Соньо в опасности. Представиться германским солдатом само по себе было в Италии крупным преступлением. Я пообещал Парри сделать все, что в моих силах. Перекинувшись несколькими словами с Усмиани, ошарашенным событиями этого дня не меньше, чем Парри, и столь же благодарным, мы оставили их все еще удивляющимися, как это они оказались на свободе.