– И что, он дожил до того момента, когда смог рассказать вам свою историю?
– Поездка изменила всю его жизнь.
– Так, может, вам именно этого и хочется? – заинтересовался Майкл. – Перемен в жизни?
Она слегка отстранилась и, прежде чем ответить, секунду‑другую медлила.
– Нет. Я вполне довольна собственной жизнью. – Она посмотрела на него немного настороженно. – Вы, я вижу, очень любопытный.
– Прошу прощения. Дурная привычка. Издержки профессии.
– Фотографа?
– Боюсь, что я еще и журналист.
– A‑а, вот оно что. По крайней мере теперь ясно, с кем я имею дело. Но давайте все‑таки не торопить события. У нас будет достаточно времени, чтобы узнать друг друга получше.
– Вы правы, – кивнул он. Его манера брать у людей интервью всегда отличалась некоторой топорностью. – Почему бы нам не начать все сначала и не поговорить о фотографии?
Майкл дал доктору несколько кратких рекомендаций относительно того, как необходимо снимать в море, особенно с учетом специфических условий освещенности в высоких южных широтах, после чего отправился назад в каюту.
«Не торопись. Пусть собеседник самостоятельно раскроет душу».
У двери в каюту он вдруг вспомнил, что для ужина с капитаном его попросили прилично одеться. Ну что ж, надо найти наименее помятую фланелевую рубашку, сунуть ее под матрас и какое‑то время на нем поваляться.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
20 июня, 1854, 18.00
Для Синклера, лейтенанта 17‑го уланского полка, эта ночь выдалась бы самой заурядной, если бы не ее неожиданное завершение.
Все началось примерно в шесть часов утра в казармах, после нескольких партий в экарте; Синклер проиграл двадцать фунтов. Его отец, граф Хотон, конечно, не обрадуется, когда сын снова обратится к нему за деньгами, – купив Синклеру офицерский чин, он поклялся, что больше не станет оказывать ему финансовую поддержку. С другой стороны, дабы не опорочить доброе имя семьи, отец однажды все‑таки оплатил внушительный долг Синклера портному, а затем и еще один – эмигранту с Востока и владельцу сомнительного заведения в Блюгейт‑Филдз,[3]где сынок предавался тому, что почтенный граф характеризовал как «недостойное поведение». Вряд ли отец откажет ему в еще одном маленьком одолжении, рассуждал Синклер, особенно теперь, когда его в любой момент могут направить в Крым воевать с русскими.
|
|
– Как насчет того, чтобы позавтракать в моем клубе? – спросил Рутерфорд, подгребая к себе выигранные деньги. – За мой счет, разумеется.
– Это меньшее, что ты можешь сделать! – воскликнул Ле Мэтр, еще один неудачник сегодняшней ночи. Из‑за своей французской фамилии в кругу друзей он был известен как Француз. – Ты мои личные деньги будешь тратить!
– Ну, полно тебе, – ответил Рутерфорд, проводя рукой по экстравагантного вида бакенбардам. – Не будем ссориться. Так что скажешь, Синклер?
Синклер не горел желанием в ближайшее время появляться в «Атенеуме», так как нескольким завсегдатаям клуба задолжал небольшие суммы.
– Я бы предпочел «Черепаху».
– Ну что ж, «Черепаха» так «Черепаха», – кивнул Рутерфорд, с трудом поднимаясь со стула – вся троица во время игры успела изрядно накачаться. – А потом, может быть, и мадам Эжени визит нанесем. Как думаете? – Он многозначительно подмигнул приятелям и принялся засовывать фунтовые купюры в карман ярко‑красного мундира. Рутерфорд пребывал явно в благодушном настроении, и не без причины.
|
|
Все трое, пошатываясь, вышли на Оксфорд‑стрит, заставив своим видом нескольких прохожих шарахнуться в стороны, и пошлепали по грязным лондонским улицам. На углу Харли‑стрит, где совсем недавно мисс Флоренс Найтингейл открыла госпиталь для малоимущих женщин, Синклер остановился, заметив миловидную девушку в белом медицинском чепце, которая высунулась из окна третьего этажа, чтобы закрыть ставни. Она его тоже заметила – сверкающие в тумане эполеты и начищенные золотые пуговицы трудно не заметить, – и он ей улыбнулся. Голова девушки скрылась внутри, и ставни захлопнулись, однако перед этим девушка ответила ему улыбкой.
– Ну где ты там застрял! – крикнул Рутерфорд. – Я умираю с голоду!
Синклер догнал товарищей, и они дружно продолжили путь к таверне с броской надписью «Черепаха». Прямо над дверью заведения покачивалась деревянная вывеска с изображением ярко‑зеленой черепахи, стоящей – ну не чушь ли? – на двух задних лапах. Из таверны доносился оживленный гомон многочисленных посетителей, звон столовых приборов и постукивание пивных кружек. Дверь таверны внезапно открылась, и на улицу, покачиваясь, выплыл полный мужчина с цилиндром на голове. Рутерфорд подхватил ручку и, распахнув дверь пошире, впустил Синклера и Ле Мэтра внутрь.
Вдоль всего помещения с низким потолком тянулись длинные деревянные столы, в большом каменном очаге уютно потрескивал огонь, а между столами деловито сновали подавальщики в засаленных передниках, разнося тарелки с жареными цыплятами и ростбифом. Посетители то и дело барабанили по дощатым столешницам опорожненными пивными кружками, давая понять, что их пора пополнить.
|
|
Синклеру ни есть, ни пить не хотелось.
– Рутерфорд, верни‑ка мне пятерку.
– Зачем? Я же сказал, что плачу.
– Я иду на задний двор.
Почти во всех тавернах на заднем дворе имелся специальный закуток для боев; в «Черепахе» он пользовался особой популярностью. Немного везения, думал Синклер, и все проигранное в карты вернется к нему с лихвой.
– Ты неисправим, – изрек Рутерфорд, снисходительно протягивая пятифунтовую купюру.
– Я с тобой, – вдруг заявил Ле Мэтр.
Рутерфорд оторопел.
– Вы что, меня одного оставляете?
– Ненадолго, – бросил Синклер, за руку уводя Ле Мэтра к задней двери таверны. – Вернем то, что продули тебе сегодня, и сразу назад.
Черный ход вел в аллею, обильно усеянную костями и мусором; на противоположной ее стороне располагалась старая конюшня, переоборудованная под площадку для собачьих поединков. Внутри царили невыносимая духота и зловоние. В центре помещения, освещенная газовыми светильниками на железных шестах, зияла квадратная яма – бойцовский ринг – примерно пятнадцать на пятнадцать футов и глубиной около четырех. Песок на дне ямы был едва ли не насквозь пропитан кровью и усыпан вырванными с мясом клоками шерсти.
Заправлял всем действом обнаженный по пояс тип, спину которого украшала татуировка с изображением британского флага; сейчас он стоял в центре сборища и объявлял участников следующего поединка.
– На ринг готовятся выйти Дюк – черный с рыжими подпалинами – и Уайти! Если вы немного отступите в сторону, джентльмены, у вас появится возможность оценить этих замечательных животных и выбрать, на кого из них делать ставки!
Толпа расступилась, образовав извилистые проходы для двух мужчин с питбулями на коротких цепях; челюсти у собак были туго стянуты веревками. Едва мужчины двинулись к краю ямы, как собаки рванули вперед, яростно натянув поводки; если бы не титанические усилия хозяев, псы немедленно прыгнули бы в яму или начали бегать друг за другом вокруг нее.
– Дюк с Розмари‑лейн, – выкрикнул руководитель поединка, – и Уайти – гордость Ладгет‑Хилла. Оба непревзойденные чемпионы, джентльмены, и оба стоят друг друга! Так что, пожалуйста, делайте ваши ставки, джентльмены!
Он отошел от ямы и тут же вернулся, подкатив к ее краю бочонок.
– Ты хоть одну из этих псин видел в деле? – спросил Француз, наклоняясь к самому уху Синклера, чтобы перекричать галдящую публику.
– Да. Уайти однажды принес мне выигрыш, – ответил Синклер, рукой останавливая проходящего мимо букмекера. – Пять на Уайти.
– Пусть будет десять! – присоединился Француз.
Букмекер учтиво коснулся краешка шляпы – поскольку наружность у обоих была действительно джентльменской, он не стал настаивать на немедленном внесении суммы – и повернулся к какому‑то старому забулдыге, дергающему его за рукав.
– Последний гонг, джентльмены! – проорал руководитель тотализатора, грохнув кулаком по закрытому бочонку, стоящему у края ямы. – Торопитесь делать ставки!
Когда хозяева наконец стащили веревки с челюстей псин, в толпе вверх взметнулись руки, публика возбужденно загалдела, а сами собаки принялись остервенело лаять, разбрызгивая вокруг слюну и пену. Затем раздался удар в колокол, и организатор состязаний возвестил:
– Ставки сделаны!
Взоры всех без исключения зрителей устремились на бочонок. Тип с голым торсом одним рывком сорвал с него крышку и пинком повалил набок.
Из опрокинутой кадки хлынуло целое полчище коричневых, черных и серых крыс, которые бурным шевелящимся потоком посыпались прямо в яму. Оказавшись на дне, они моментально встали на лапки и разбежались во все стороны; одни крысы принялись кусать друг друга, другие – карабкаться вверх по деревянным доскам, которыми изнутри была обложена яма. Нескольким зверькам удалось‑таки выбраться наружу, однако гогочущие участники зрелища пинками отправили их обратно.
При виде крыс собаки совсем обезумели; едва их хозяева отстегнули поводки, как псы, оскалившись и рыча, в ту же секунду сиганули в яму. Первую жертву на свой счет записал белый питбуль, когда схватил серую жирную крысу и прокусил ее насквозь.
Синклер возбужденно стиснул кулаки, а Француз завопил:
– Отличная работа, Уайти!
Однако Дюк, черная псина с рыжими подпалинами, моментально сравнял счет – вцепившись зубами в коричневую крысу, словно в половичок, он трепал ее до тех пор, пока у той не отлетела в сторону голова. Остальные грызуны ринулись к краям ямы и, взбираясь друг другу на спины, отчаянно пытались спастись бегством. Уайти быстро выхватил из кишащей крысиной массы еще одного из зверьков и подбросил вверх. Описав в воздухе кульбит, крыса приземлилась на спину, но прежде чем она успела извернуться и встать на лапки, Уайти вонзил челюсти ей прямо в брюшко и одним движением выпустил кишки наружу.
Часть публики, которая болела за Уайти, взревела от восторга.
Бойня продолжалась целых пять минут. Кровь, кости, ошметки крысиных тушек летели во все стороны – Синклер давно взял за правило стоять на приличном отдалении от кромки ямы, чтобы не испачкать мундир, – но на каком‑то этапе жажда убийства у Уайти поиссякла, и он вдруг решил подкрепиться собственными жертвами.
Подготовка ни к черту не годится, пронеслось в голове у Синклера.
Перед поединком собака должна посидеть на голодном пайке, чтобы в ней не угас инстинкт охотника и желание убивать, но она не должна быть изголодавшейся настолько, чтобы в самый разгар состязания начать поедать свою жертву.
– Вставай, Уайти! – закричал Француз вместе с другими зрителями, но пес невозмутимо сидел на четвереньках и уплетал мертвых грызунов. Дюк между тем продолжал методично делать свое черное дело.
Еще до того как раздался звон колокола и организатор объявил: «Время вышло, джентльмены!», Синклеру стало понятно, что его денежки вылетели в трубу. Хозяева питбулей спрыгнули в яму, приземлившись между собак и тех нескольких изувеченных крыс, которые на последнем издыхании все еще ползали по дну.
Ведущий шоу посмотрел на судью – неопрятно одетого пройдоху с бронзовым колоколом в руке – и объявил:
– Дюк, джентльмены! Дюк с Розмари‑лейн одержал победу со счетом тринадцать! Чертова дюжина!
Раздались одобрительные возгласы поставивших на Дюка, после чего в толпе стали передавать купюры и монеты. Букмекер наконец подошел к Синклеру, и тот нехотя отдал ему пятерку. Француз сделал то же самое.
– То‑то Рутерфорд торжествовать будет, – пробормотал Ле Мэтр.
Синклер был согласен с приятелем, однако уже успел выбросить из головы мысли о потере. Лучше не зацикливаться на неприятностях! Мысли, как ни странно, потекли в совершенно ином, более приятном направлении. Он брел в толпе других любителей азартных игр назад, в трактир, и думал об очаровательной юной леди в накрахмаленном белом чепце, которая закрывала ставни больничного окна.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
30 ноября
Ледокол «Созвездие» уже несколько дней находился в пути, направляясь на юг в сторону Полярного круга, а за ним неотступно следовали многочисленные стаи птиц. Чтобы запечатлеть их во всей красе, Майкл закрепил на мостике монопод с удобной выносной рукояткой для быстрого разворота фотокамеры в нужном направлении. Вечерами в каюте он просматривал книги про пернатых, чтобы понять, с представителями какого вида имеет дело.
Сейчас Майкл по крайней мере начал отличать их друг от друга; правда, поймать в кадр птиц, постоянно находящихся в полете, стало ничуть не легче.
Едва ли не все пернатые относились к отряду трубконосых: на клювах у них имелись выступающие роговые трубочки для выделения соли из организма, и классифицировать их по этому признаку было затруднительно. Не помогала и окраска, так как почти все птицы отличались однотипным черно‑белым цветом оперения. Задачу упрощало лишь то, что каждая из разновидностей обладала уникальными особенностями полета и манерой добывания пищи.
Так, например, маленькие и пухлые нырковые буревестники поддерживают себя в воздухе с помощью частых взмахов коротких крыльев, лишь изредка переходя на свободное парение; охотясь на криль, они нередко пролетают прямо сквозь волну, выскакивая с добычей уже с противоположной стороны.
Капские голубки вылавливают добычу, как бы пританцовывая на поверхности воды на перепончатых лапках.
Антарктические глупыши со стальной окраской перьев порой зависают в воздухе, затем складывают лапы и, отставив голову назад, срываются в море с молниеносной скоростью.
Антарктическая китовая птичка широким пластинчатым клювом фильтрует воду, отделяя от нее планктон. А ее ближайшая родственница – узкоклювая китовая птичка – неспешно летает над морем, временами быстро окуная голову в воду, чтобы выхватить случайную жертву, плавающую в нескольких сантиметрах от поверхности воды.
Белоснежные буревестники – на фоне пены и брызг воды в волнующемся океане Майклу рассмотреть их было сложнее всего – отскакивают от волн, словно пинбольные шарики, и, взмывая, хаотично кидаются то в одну, то в другую сторону; иногда они даже касаются узкими длинными крыльями ледяной воды, словно хотят на ощупь проверить форму и направление накатывающих валов.
Но подлинным королем здешних мест был странствующий альбатрос – самая крупная из морских птиц. Словно властелин, тот парил высоко в небе, с достоинством осматривая собственные владения. Как‑то раз один альбатрос сел на укрытый брезентом вертолет на нижней палубе, не обращая внимания на Майкла, который копался в водонепроницаемой сумке с фотопринадлежностями и выбирал нужный объектив. Другие альбатросы в это время кружили на уровне мостика, неотрывно следуя за кораблем и повторяя все его маневры. Ни одна другая птица не летала с таким изяществом. Чтобы удерживать себя в воздухе, пепельно‑серым альбатросам – размах крыльев у них достигает более трех метров, клювы отличаются светло‑розовой окраской, а верхняя часть головы черная, – казалось, не требовалось ни малейших усилий. Крылья этих птиц, как успел вычитать Майкл, по праву считаются чудом аэродинамики, поскольку способны улавливать малейшие колебания воздушных потоков и моментально к ним приспосабливаться, изменяя стреловидность и угол атаки каждого отдельно взятого пера с помощью сложнейшей системы мышц. При этом сами по себе кости крыльев почти ничего не весят, так как частично заполнены воздухом. Не считая тех кратковременных периодов, когда альбатросы гнездятся на антарктических островах, практически всю свою жизнь они проводят над открытым морем и из года в год совершают кругосветные перелеты, используя переменчивые воздушные течения и фантастические навигационные способности.
Неудивительно, что моряки испокон веков почитают альбатросов.
Чуть позже, за ужином, капитан Парселл поведал:
– Моряки считают их символом удачи. Навигационная система в головах этих птиц настолько совершенна, что заткнет за пояс всю аппаратуру, вместе взятую, которой набита наша рулевая рубка.
– Сегодня несколько из них решили составить мне компанию, когда я стоял на переходном мостике, – сообщил Майкл.
Парселл потянулся за бутылкой шипучего сидра и снова наполнил бокал доктора Барнс. В первый же день Майкл, ни о чем не подозревая, попросил пива – и выяснил, что алкоголь на кораблях ВМС США и флоте береговой охраны строго‑настрого запрещен.
– Один мой друг, орнитолог из Тулейнского университета, – сказал Хирш, – пометил радиомаячком альбатроса в Индийском океане и в течение месяца отслеживал его перемещения со спутника. Так вот, однажды в поисках пищи птица проделала расстояние более пятнадцати тысяч километров без единой остановки. По всей видимости, альбатросы с высоты нескольких сотен метров могут улавливать биолюминесцентное свечение кальмаров. Как только кальмар всплывает на поверхность, чтобы найти пищу, альбатрос тут же пикирует и выхватывает его из воды.
Шарлотта, взяв с резиновой подставки сервировочную миску, вдруг замерла.
– Надеюсь, это не кальмар? – Все рассмеялись, а она добавила: – Не хотелось бы думать, что лишаю пищи какого‑нибудь голодного альбатроса.
– Нет. Это одно из коронных блюд нашего кока – жареный цукини ломтиками.
Шарлотта отложила себе в тарелку немного из миски, затем передала ее лейтенанту Кэтлин Хили.
– В начале похода у нас на столе много свежих овощей и фруктов, – заметил капитан Парселл, – тогда как на обратном пути в ход идут консервированные и замороженные продукты.
Корабль внезапно накренился на борт, словно отступил с курса на шаг в сторону. Майкл одной рукой вцепился в резиновую полосу, которая тянулась по краю вдоль всего периметра стола, а другой схватил бокал с сидром. Он еще не привык к постоянной качке.
– Корпус «Созвездия» формой немного напоминает продолговатый регбийный мяч, – объяснила Кэтлин, которую поведение корабля нисколько не смутило. – Строго говоря, ледокол изначально проектировался для неспокойного моря. У него даже киля нет. Корабль рассчитан исключительно на передвижение через шугу и льды. В приполярных водах вы возблагодарите Бога за то, что плывете именно на ледоколе, а не на чем‑то другом.
– До сих пор нам сопутствовала удача, – заявил капитан. – Мы в зоне высокого давления, что означает невысокие волны и хорошую видимость. В общем, пока идем к станции Адели на неплохой скорости.
В голосе капитана Майкл уловил легкую неуверенность. Остальные, очевидно, ее тоже почувствовали.
– Но?.. – вопрошающе произнесла Шарлотта, застыв с кусочком цукини, поддетым на кончик вилки.
– Боюсь, давление начинает падать, – произнес капитан. – В районе мыса погода способна меняться очень быстро.
– Мы пересекаем зону Полярного фронта, или Антарктической конвергенции, – вставила лейтенант Хили. – Это область, где холодные донные течения с полюса подныривают под теплые, приходящие из Индийского, Атлантического и Тихого океанов. В данный момент мы входим в очень непредсказуемые воды. К тому же погода обещает стать менее мягкой.
– То есть сегодняшнюю погоду можно считать мягкой? – Шарлотта отправила в рот ломтик цукини. – У меня на морозе косички так задубели, что хоть молотком разбивай!
– Совсем скоро нас накроет тепловой волной, – сказал капитан и, подняв со стола большую миску пасты с овощным соусом, добавил: – Кто‑нибудь желает?
Дэррил, который пропустил аперитив – коктейль из креветок, – с готовностью потянулся к миске. Все присутствующие в офицерской столовой уже поняли: несмотря на субтильные габариты, аппетит у морского биолога такой, что в состязании «кто больше съест» он положит на обе лопатки любого.
Предупреждение капитана начало сбываться даже раньше, чем мог предположить он сам. Ветер стремительно усиливался, а дрейфующие глыбы, которые еще недавно размерами не превышали железнодорожный вагон, сменились льдинами и вовсе немыслимой площади. Когда некоторые из них обойти было невозможно, ледокол делал то, для чего, собственно, его и создали – шел напролом. Как только ужин подошел к концу, Майкл отправился в носовую часть палубы, чтобы понаблюдать за грандиозным поединком между стихией в виде надвигающихся льдин и гордостью флота береговой охраны – ледоколом «Созвездие». Несмотря на поздний час, солнце неподвижно висело над горизонтом.
Дэррил Хирш уже стоял у леера, закутанный с ног до головы, его лицо закрывала красная шерстяная маска, из которой торчали лишь очки.
– Гляди, – сказал Хирш. – Поистине гипнотическое зрелище.
Впереди простиралась громадная льдина размером с футбольное поле. Майкл почувствовал, что «Созвездие» немного увеличило ход и устремилось прямо в центр запорошенного снегом препятствия. В первую секунду льдина не поддалась ни на дюйм, и Майкл невольно начал прикидывать, какой же она толщины. Двигатели взвыли, застонали, и тут корпус корабля, закругленный именно для этой цели, плавно приподнялся, вполз на поверхность льдины и собственным весом – тринадцать тысяч тонн – продавил ее вниз. Во льду образовалась изломанная трещина, побежавшая к противоположному краю глыбы, затем еще одна. Ледокол продолжал медленно с усилием наползать вперед, и льдина с грохотом раскололась на части. Массивные ледяные глыбы по обеим сторонам корабля громоздились друг на друга, едва не достигая высоты палубы. Майкл с Дэррилом инстинктивно отступили от леера, но им тут же пришлось снова в него вцепиться, чтобы не упасть и не полететь кувырком через всю палубу к корме.
Когда рокочущий ледяной вал ухнул вниз и исчез из виду, Майкл перегнулся через борт, чтобы посмотреть, что произойдет дальше. Ледяные глыбы сначала разгребались носом корабля в стороны, после чего их затягивало под днище и уволакивало дальше к трем гигантским гребным винтам, каждый шестнадцати футов в диаметре. Очевидно, там льдины попадут под удары лопастей, измельчатся и будут выброшены в кильватерный след.
Но сильнее всего Майкла поразил внешний вид обратной стороны льда. То, что на поверхности казалось белым и чистым, отнюдь не выглядело таковым, после того как льдины ломались и переворачивались вверх дном. Подводная часть льда являла собой весьма неприглядное зрелище – его противный серо‑желтый оттенок цветом напоминал снег, на который помочилась собака.
– Это водоросли, – объяснил Дэррил, угадывая мысли Майкла. – Они окрашивают дно льдин. – Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать грохот ломающихся льдин и завывания ветра. – Дело в том, что льдины представляют собой не сплошные куски льда, а пещеристые структуры, пронизанные каналами, и в этих каналах живут водоросли, диатомеи и бактерии.
– То есть водоросли живут подо льдами? – крикнул Майкл.
– Нет! Они живут прямо во льдах! – ликующе крикнул Дэррил в ответ. Кажется, биолог испытывал неподдельную гордость за изобретательность подводных обитателей.
Корабль, высвободившись, дернулся вперед, и его носовая часть плавно осела в воду. Даже при таком бледном свете Майкл заметил, что Дэррила укачало.
Когда Хирш, извинившись, поспешно покинул палубу, Майкл решил, что с него, пожалуй, тоже хватит попыток удерживать равновесие, и отправился в кают‑компанию. Туда вечерами обычно стекался весь офицерский состав, чтобы поиграть в карты под грохотание телевизора (ассортимент DVD ограничивался фильмами с участием Брюса Ли и Джеки Чана и записями боев профессиональных рестлеров и концертов рок‑звезд). Однако сейчас в кают‑компании царило затишье; вероятно, из‑за резкого ухудшения погодных условий офицеров отозвали на посты. Тогда Майкл заглянул в спортзал – тесное помещение для тренировок, приютившееся в носу корабля и отделенное от ледяного океана лишь переборками. На беговой дорожке в шортах и обтягивающей майке с надписью «Поцелуй меня – я из службы береговой охраны!» потел старшина Казински.
– И как вам удается не падать с этой штуки? – обратился к нему Майкл, после того как ледокол снова лег на борт.
– Самое время для тренировок! – выдохнул Казински, который, вцепившись руками в поручни на тренажере, старался сохранить бешеный темп бега. – Все равно что объезжать дикого жеребца!
Вверху висел небольшой монитор, куда передавалась живая картинка с носовой части ледокола. Сквозь капли воды и пену, застилающие видеокамеру на палубе, Майкл рассмотрел зернистое черно‑белое изображение вздымающихся волн с огромными льдинами.
– Погода совсем паршивая…
Казински бросил взгляд на монитор, ни на секунду не прерывая бега.
– Это еще что! Дальше станет хуже, как пить дать!
Хорошо хоть Дэррил не слышит слов старшины, подумал Майкл. Его самого новость обрадовала. Пересечь гибельные воды Мирового океана и не попасть в шторм – все равно что побывать в Париже и не увидеть Эйфелеву башню.
Держась руками за переборки, он неверной походкой добрел по хитросплетению коридоров до каюты. Койка Дэррила была пуста, но через запертую дверь в гальюн доносились звуки, свидетельствующие о том, что ученый там и его выворачивает наизнанку.
Майкл сел на свою койку и повалился на спину. «Пристегните ремни безопасности. Ночь будет лишена комфорта», – пронеслось у него в голове. Кристин часто повторяла эту цитату из старого фильма с участием Бет Дэвис, когда ночь застигала их в каком‑нибудь опасном месте. Майкл многое бы отдал за то, чтобы увидеть ее сейчас рядом с собой и еще хотя бы разок услышать эти слова из ее уст…
Фанерная дверь распахнулась, из гальюна, полусогнувшись, вышел Дэррил, добрался до койки и рухнул пластом. Заметив соседа, он простонал:
– Лучше тебе туда не ходить. Я промазал.
Майкл скорее бы удивился, если бы тот не промазал.
– И надо тебе было сегодня брать добавку? – бросил он.
Дэррил, валяющийся в одних утепленных кальсонах, вымученно улыбнулся:
– Тогда хотелось.
Корабль вновь резко накренился, да так сильно, что Майклу пришлось ухватиться за привинченное к полу основание койки.
Дэррил позеленел еще сильнее и закрыл глаза.
Майкл, все еще держась за каркас койки, привстал и оперся спиной о внутреннюю переборку. Ночка, без сомнения, предстоит веселенькая. Интересно, сколько времени вообще может продлиться такой шторм? Несколько дней? А как сильно он разыграется? А еще интереснее, как сильно он способен разыграться?..
Майкл взял одну из книг Одюбона,[4]но корабль качало и болтало во все стороны так неистово, что о чтении не могло быть и речи – даже попытка сфокусироваться на буквах вызывала тошноту. Книгу пришлось сунуть под матрас. Здесь, в кормовой части, во время шторма гул двигателей и шум винтов звучали особенно громко. Дэррил лежал на койке без движения, словно мумия, правда, тяжело дышал и тихонько стонал.
– Что ты принял от качки? – спросил у него Майкл. – Скополамин?
Дэррил выдавил из себя что‑то наподобие «да».
– А еще что?
Он бессильно поднял вверх руку, показывая запястье с обмотанным вокруг него толстым эластичным ремешком.
– Что это?
– Акупрессурный бандаж. Говорят, помогает.
Майкл никогда о таком не слышал; впрочем, Дэррил, кажется, тоже не мог бы поручиться, что ему не подсунули пустышку.
– Может, смотаться к Шарлотте и попросить чего‑нибудь посильнее? – предложил Майкл.
– Лучше не выходи из каюты, а то помрешь где‑нибудь на полпути, – прошептал Дэррил.
– Да тут всего пара шагов по коридору. Сейчас вернусь.
Майкл выждал момент, когда ледокол принял прямое положение, встал и вышел из каюты. Длинный проход, покачивающийся перед глазами то в одну сторону, то в другую, напоминал скорее безумный аттракцион в парке развлечений. Картину дополняло мерцание пляшущих под потолком флуоресцентных ламп.
Каюта Шарлотты находилась в средней части корабля. Из‑под двери предательски выбивалась полоска света; когда Майкл постучал, он был уверен, что врач еще не спит.
– Это Майкл, – сказал он через дверь. – Дэррилу требуется помощь.
Открыв дверь, Шарлотта предстала перед ним в стеганом халате, в вышивке которого угадывались китайские мотивы – изрыгающие пламя зеленые и золотые драконы, – и теплых мохнатых тапочках. Голову доктора Бернс венчал большой узел из косичек.
– Только не говори, что у него морская болезнь, – начала она, уже протягивая руку к аптечке.
К тому времени, как они вернулись в каюту, Дэррил лежал, скрючившись в три погибели, и напоминал несчастного маленького ребенка, у которого разболелся живот.
Шарлота села на край койки и поинтересовалась, какие средства он успел принять. Когда ученый продемонстрировал ей акупрессурный бандаж, она сказала:
– Уму непостижимо, в какую чушь способны верить некоторые люди.
Доктор Барнс порылась в аптечке и извлекла из нее какой‑то пузырек и шприц.
– О фенитоине когда‑нибудь слышал?
– Аналог дилантина.
– О‑о‑о, да ты, вижу, знаток. Когда‑нибудь его принимал?
– Один раз, перед погружением.
– Надеюсь, не перед самым погружением. – Она наполнила шприц. – Негативные реакции отмечались?
Дэррил начал было отрицательно трясти головой, но, видимо, сообразил, что сейчас лучше вообще ничем не трясти, и пробормотал «нет».
– А как действует препарат? – спросил Майкл, закатывая Дэррилу рукав.
– Тормозит проводимость нервных путей в животе. Если откровенно, он не одобрен для лечения страдающих морской болезнью. Но подводники его любят… Не шевелись, – попросила доктор Барнс Дэррила, после чего воткнула иглу в его веснушчатую кожу на плече. – Полежи спокойно. Эффект наступит минут через десять.