Анна Голубева об «интеллектуальной» составляющей ТВ
Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 3, 2005
1. Интеллектуалы снаружи
Базовые настройки
Как всякий гаджет, сначала он просто завораживал.
Потом оказалось, что диапроектор со встроенным барометром может больше, чем мы думали. Если нажать кнопку, становишься красивым, большим и всеведущим. Увеличиваешься до размеров земного шара (Маклюэн).
Потом мы поняли — нас надувают. Нами манипулируют (Лазарсфельд). Заставляют смотреть, ходить, говорить, голосовать. За этим кто-то есть. Захотелось выключить (Прокоп). Мы стали искать, где у него кнопка.
Тут оказалось, что выключить телевизор невозможно. Все равно он включен в соседней комнате — и включен в состав атмосферы. Можно не поднимать на него глаза — но нельзя уже не смотреть его глазами. Он включает нас в одну реальность и выключает из другой (Элтейд). Он превращает нас в пустое место (Адорно). Мы не можем ему ответить.
Пока одни пытались отнять у власти это психотропное оружие (Энзенбергер), а другие продолжали искать, где у него кнопка, кое-кто догадался, что телевидение и есть власть. Возмущаться, что оно/она властвует, — абсурд: во-первых, в этом его/ее суть, во-вторых, если с нами так можно, значит, нам так нужно; в-третьих, есть способ лучше: расслабиться.
Нас гипнотизируют, чтобы властвовать нами, — мы покорно засыпаем, — голос гипнотизера повисает в пустоте: ему нечем больше властвовать — он больше не власть (Бодрийар).
Когда мы открыли глаза — все кончилось. Мы одни. Тихо.
В соседней комнате работает диапроектор со встроенным барометром.
Винтажный — у нас теперь новые гаджеты.
* * *
Историю отношения теоретиков с телевидением можно резюмировать короче: не поняли — не приняли — не интересно: ТВ умерло, здравствуй, Сеть.
В России между тем так и не успела развиться внятная телевизионная аналитика, соответствующий инструментарий не разработан.
Медиапедагогика — в зачаточном состоянии. Общественного мониторинга СМИ не существует, как и общественной конфликтной комиссии, регулирующей отношения СМИ с обществом.
“Газетная” (массовая) медиакритика в этой ситуации — практически единственная, кто говорит ТВ правду в экран. Но она в большинстве сводит все к жалобам на засилье развлекаловки. Или всерьез начинает обсуждать одноразовый сериал. Критика, в отличие от науки, дело субьективное, делает что хочет, но она имеет тенденцию чахнуть — не только в силу оскудения своего предмета, но и потому, что нет базовых научных критериев — не на что опереться.
ТВ продолжают критиковать с позиций “традиционной” культуры, как будто такой подход в условиях культурной многоукладности возможен.
Социология СМИ применяет к телепрограммам понятия “качественная-массовая”, принятые в печатной периодике. Дело даже не в том, что англосаксонскому канону “качественной журналистики” (с требованием разделения комментария и информации, точности, объективности) наше ТВ не могло бы соответствовать никогда. Просто сам канон утратил абсолютный статус — появление qualoids (квалоидов) упраздняет оппозицию quality — tabloids (качественная пресса — таблоиды).
Ощущая неуместность подобных подходов, многие издания публикуют вместо критических обзоров рейтинги телепрограмм (“Итоги”, “Коммерсантъ”). Но обзор рейтинга переносит внимание с телевидения на телеаудиторию. Цифры говорят о том, что ей нравится развлекаловка. Рейтинг, таким образом, сообщает легитимность телевизионной ориентации на массовый вкус. Остается только признать, что так ТВ проявляет заботу о зрительских интересах (“сей продукт есть общественно полезный” — логика Адама Смита и табачных концернов).
ТВ рассматривают исключительно как СМИ. Традиции анализировать “невербальные” его составляющие (как синкретической коммуникации) в России нет. Не в последнюю очередь потому, что в полную силу они не реализуются. Телевидение не умеет толком пользоваться всем, что ему дано; реклама — единственная сфера развития этого языка — пока остается паузой, мертвой зоной, заплаткой на “теле” телевещания.
* * *
Неудивительно, что ТВ доводит до обморока представителей семейства высоколобых, — даже журналистов подташнивает: очень антисанитарно.
Соображения о причинах деградации можно резюмировать так: 1 — это политический заказ, власть сознательно усыпляет общество; 2 — это часть системного кризиса культуры, итог “глобального истощения духовного творчества”1.
Если рассматривать ТВ как составляющую “ортодоксальной” культурной иерархии, — естественно, нижнего этажа — или как средство ретрансляции/экспроприации ее культурных ценностей, — то да, действительно, оно умирает с музыкой. Блатной.
Поскольку хорошего об умирающем сказать нечего, вспоминают счастливое советское детство дорогого товарища или его пылкую юность — телевидение 1990-х, которое не без некоторых оснований называли самым интересным в мире. ТВ в этот краткий период социального идеализма рекрутировало, как и новая пресса, передовые отряды творческой интеллигенции. Оно действительно было феноменом — но за пять лет утратило все, что умело. Процесс одичания столь ошеломляюще нагляден, — как и все на ТВ — что как не говорить о глобальном кризисе культуры.
Но чем бы ни была вызвана утрата его “главной роли в общекультурном контексте”2, ясно, что эту роль оно больше играть не сможет, потому что контекст больше не общекультурный. Оно уже не будет передовым для всех, интересным для всех, хорошим для всех. В пространстве “многообразия прекрасного”3 бесполезно претендовать на универсальность. Если оно хочет, чтобы помнили в лицо, — надо менять его выражение.
Позиционируйся или умри.
Хотя “децентрализация” (Постер) — тоже смерть.
* * *
Телевидение — арена поп-культуры, и только в этом качестве его можно адекватно оценивать. Оно должно быть аутентичным — убедительным. Оно должно быть актуальным — модным. Оно не должно быть высоким, красивым и с лютней. Его идол — не Аполлон, а Фортуна. Это не Дельфы, мы в Риме.
Можно допустить, что нынешнее “безобразие” — потеря образа — не смерть, а эволюция. Цветной телевизор становится желтым. Но это не монохром: имеет место игра полутонов и оттенков. Пшеничные новости, золотистая аналитика, бананово-лимонные ток-шоу… Пока нет слов. Не описать то, чем стал байопик (“Есенин”, Первый канал). Ясно, что интимная жизнь цурикаты и роды тигрицы в прямом эфире — уже не “познавательные передачи о животных”, а что-то другое. Тайны века, загадки вождей, горизонты науки даже телепиар перестал называть документальным кино, пора менять систему номинаций. Идет бурный поиск форм инфотейнмента. “Остатки аналитики окончательно утоплены в бисере частных эксклюзивных деталей, в рубриках, в рубричках, в превращении обычного в необычное, в экспериментах с формой” (Анна Качкаева). Да, пока это выглядит страшно — как все жертвы мутаций. Но есть и вполне жизнеспособные особи.
На телеглянец, который делал Парфенов, никто не жаловался. А разве не убедителен формат “кушетка-ток” — психоанализ для самых маленьких (“Все решим с доктором Курпатовым”, Домашний)? Соловьев нашел адекватную интонацию для поп-политики (“К барьеру!”, НТВ). По мнению телеведущего Александра Архангельского, это юмористическая передача для продвинутой аудитории. Программы для менее продвинутой тоже переживают метаморфозы — сразу на трех каналах успешно практикуют вечернее ассорти (“Большая премьера”, “Субботний вечер”, “Хазанов против НТВ”). Интересно, что это не слепок с “late night show”, а местный сорт, выведенный на основе “голубого огонька”. Чего не сделаешь для заработка.
* * *
В России принята “либертианская” модель телевидения. Рынок решает все, потому что главный источник дохода для всех общедоступных (бесплатных) телеканалов, в том числе получающих госдотации, — реклама. В таких условиях рейтинг — мера всех вещей. А он — показатель количественный: говорит об объеме аудитории, не учитывая ни качественный ее состав, ни параметры, по которым она оценивает телепродукт. Рекламодателю такие вещи пока не интересны — важен охват.
Система измерения рейтингов в России не позволяет получить объективную картину зрительских предпочтений, о чем говорят альтернативные исследования аудитории. Но рекламный рынок их в расчет не принимает. Соответственно, не принимает и ТВ. То, что неинтересно рынку рекламы, — незачем производить.
В США и Европе параллельно с рыночной существует система “общественного” телевидения. Через этот институт реализуется социальная функция ТВ: давать зрителю широкий выбор программ, заботиться о национальной идентичности и культуре, соблюдать объективные интересы общества. Такое ТВ не зависит от коммерческих интересов — оно финансируется за счет абонентской платы или некоммерческих фондов.
Разговора о платном ТВ в стране, где не платят за свет, быть не может.
Общественных фондов, способных осилить финансирование общероссийского телеканала, — тоже. Поэтому общественное вещание у нас осуществляет государственное телевидение. Только на государственных — и подконтрольных государству — каналах выходят “общественно-значимые” программы, обычно нерейтинговые и убыточные. Только в рамках государственного холдинга возможно существование свободного от рекламы канала “Культура”. Особую пикантность ситуации придает не только то, что это противоречит базовому принципу общественного вещания (быть независимым от государства), но и то, что государство у нас главный игрок рынка, оно его регулирует и контролирует, получая львиную долю доходов телерекламы (примерно 70%). Исполнение общественной миссии объективно противоречит коммерческим интересам, а без коммерческой отдачи невозможно выполнять общественную миссию.
* * *
Согласно опросам, больше всего телевидением недовольны две категории зрителей — бедные, но умные и умные, но небедные.
Вторые фактически не зрители: они смотрят ТВ реже всех других категорий граждан. Ориентироваться на них, создавая телепродукт, — невыгодно. Но, с другой стороны, ими активно интересуется рекламодатель. Так что периодически ТВ предпринимает попытки чем-нибудь их привлечь. Это муторно: не совсем ясно, что этому малоизученному нужно, готовых рецептов нет. На ТВ — массовое производство, телеформаты собирают конвейерным способом, самодеятельность в крупном товарном производстве неуместна. А нестандартному зрителю продукт нужен штучный, ручная работа. Удается такое редко — редким энтузиастам.
Прописывая подобный проект в сетку вещания, телеменеджер тоскливо понимает, что рейтинга он не даст, и не может забыть, что здесь могла бы быть чья-то реклама. Всегда остается безумная надежда: а вдруг пойдет?
Чтобы не рисковать, программу ставят подальше от прайм-тайма. Даже на свободном канале “Культура” программы немассового спроса — “Апокриф”, “Тем временем”, “Культурная революция” — идут по будням после 22.30, а новости изобразительного искусства “Про Арт” — после полуночи. На “универсальных” каналах эксперименты дозволяются только ночью, когда массовый зритель уснет, — ему и незачем слышать, как Толстая с Дуней Смирновой ругают русский народ, а Дибров играет на гитаре.
Но, похоже, и ночью, при луне, не будет им покоя. “У нас на протяжении трех сезонов выходил канал «Новый день» (ночной, естественно, не зря же его так назвали. — А. Г.), ориентированный на умных людей. Но цифры были таковы, что медиаселлер рекомендовал для размещения рекламы пива поставить продукт с более высоким рейтинговым потенциалом” (Константин Эрнст).
Большинство телепроектов “для умных” — говорильня в студии. Исключение — программа “проСВЕТ” (Россия), где также поют и показывают видео. Но и она называется ток-шоу. Это слово на нашем ТВ трактуется невероятно широко. Каноническое определение talk show — “проведение живого диалога со слушателями и зрителями на актуальные дискуссионные темы в прямом эфире”, — оказывается, можно приложить к интервью ведущего с гостем в студии, куда зрители могут звонить. К беседе двух ведущих с гостем в студии, где зрителям нельзя говорить. К ревю с песнями. К репортажу о генеральной уборке на дому у избранного зрителя, где ведущие поднимают актуальную дискуссионную тему починки абажура. Вышеописанные программы не только официально именуются ток-шоу, но могут выдвигаться в одной номинации на соискание профессиональной премии (ТЭФИ). Например, в 2004 году за звание лучшего ток-шоу соревновались “Времечко” (народные новости), “История в деталях” (репортажи о шоу-бизнесе) и “Красная стрела” (беседа человека с виртуальными кроликом и свиньей). С премиальной точки зрения зыбкость рамок — благо: один и тот же формат можно выдвигать в разных категориях. Телевидение размывает определения и жанровые границы, становится текучим, синтетическим, безымянным потоком зрелища.
От развлекательных “интеллектуальные” ток-шоу отличаются тем, что в них больше говорят, чем показывают. В принципе, если выключить изображение, ничего не потеряется. Кроме того, в отличие от развлекательных, “в них можно выделить одну общую черту — резервирование места «интеллигента-интеллектуала» на телеви-дении”.
2. Интеллектуалы внутри
Спор о том, превращается ли в России интеллигенция в интеллектуалов в западном понимании или продолжает быть эндемическим видом, остался, похоже, в 1990-х. Равно как и разговор о допустимости союза с властью и капиталом. Сейчас гораздо более актуальным кажется вопрос о месте “субъекта критического дискурса” (кем бы он ни был в российском исполнении) в новом мультикультурном ландшафте. О его роли и статусе в массовом обществе — и среди массы сообществ. Апеллировать можно только к опыту западных братьев по разуму — они оказались в этих условиях немного раньше.
Ясно, что это выбор между двумя генеральными линиями — совершенствовать общество или заняться собой (Дж. Феррони считает, что первая была свойственна Данте, а вторая — Петрарке). Бауман отмечает, что классическая для интеллектуала стратегия “миссионера” — носителя знания о высоком и целесообразном — в новое время уступает место стратегии “переводчика”, посредника между языками и культурами.
Умберто Эко описывает два радикальных типа сознания. “Апокалиптики” склонны считать утрату аристократического статуса гибелью культуры, признают только прежние ценности, отворачиваются от реальности. А “интегрированные” не только безоговорочно расстаются с “высокими идеалами”, но и впадают в апологетику новой культуры. Сам он предлагает нечто среднее: смотреть на утрату реалистично, но хранить память о “высоком” и учиться существовать на разных уровнях. В сущности, это и есть позиция “переводчика”, в которую Эко привносит фирменную свою иронию, призывая смеяться над истиной и учить смеяться саму истину (“Имя розы”). Что, кажется, не сильно отличается от позиции Мишеля Фуко: “Роль интеллектуала состоит в том <…>, чтобы бороться против всех видов власти там, где он сам представляет собой сразу и объект, и орудие: в самом строе «знания», «истины», «сознания», «дискурса».
Довольно контрастно проявляются эти позиции на телевидении — законной территории массовой культуры. К тому же оно всегда — территория власти, а в нашей ситуации это не только власть медиа.
Интеллектуал в гостях
В каком бы качестве интеллектуал ни появился на ТВ, это всегда визит на чужих условиях: он ограничен форматом передачи и волей ведущего, его позицию и образ может радикально изменить монтаж — и не будет способа исправить или опровергнуть результат.
ТВ нужны телегеничные, а говорить емко и доходчиво умеет не всякий интеллектуал — вспомнить хоть Набокова, общавшегося с интервьюерами исключительно письменно. Мыслить в режиме цейтнота — редкое свойство. “Чтобы быть способным └думать“ в условиях, при которых никто уже не думает, необходимо быть особого рода мыслителем”12. ТВ выбирает телегеничных мыслителей — Бурдье называет их “fast-thinkers”13, полагая, что эти люди мыслят быстро потому, что мыслят “готовыми формами”.
Таким образом, телевидение редко дает возможность увидеть тех, кто плохо говорит, даже если хорошо мыслит. И часто не дает возможности наблюдать реальный процесс возникновения смысла, в чем, по идее, состоит (помимо чистой эмоции) ценность живого разговора.
ТВ — зрелище, его идеология — развлекать. Даже серьезная беседа в эфире предполагает привлечение и удержание зрителя. Легче всего — за счет популярной темы или популярной персоны. Но если Бурдье сокрушается по поводу недостаточной компетентности ученых, приглашаемых в передачи французского ТВ, в России вопрос стоит иначе. У нас на телевидении, выбирая экспертов, борются с желанием предпочесть ученому — певицу.
Даже если речь пойдет о позитронных эмиттерах.
Интеллектуал водит
“Обнадеживает возвращение телевидения к серьезной дискуссии на общезначимые темы”, “почти что перестроечные споры в почти что прямом эфире”. Так критики встретили появление на Первом канале двух новых программ — “ Гордон 2030” Александра Гордона и “Судите сами” с Максимом Шевченко. Энтузиазм понятен: любое желание делать на ТВ что-то нетанцевальное уже радует. Кроме того, оба известны медиа-сообществу как люди серьезные, не склонные впадать в инфотейнтмент. Александр Гордон — радио- и телеведущий, автор знаменитой передачи о фундаментальной науке, принесшей ему репутацию главного телеинтеллектуала. Максим Шевченко работал в печатной периодике, вел радиопрограмму, был инициатором издания “НГ-религии”, а также Центра стратегических исследований религии и политики современного мира.
Обе передачи посвящены общественно значимым проблемам, выходят в формате студийного ток-шоу с участием экспертов, и, естественно, возникает желание их сравнить. Что и сделала Анна Качкаева, обсудив с каждым ведущим после первого выхода его программы приблизительно одни и те же темы16. Таким образом, параллельно появились авторские высказывания о программах в общественном контексте, что дает возможность сопоставить некоторые моменты. Кажется, они имеют отношение к теме “интеллектуал — телевидение — власть”.
Цельпрограммы “Гордон 2030” — обозначить “коллективный образ будущего”, утраченного, по мнению автора, российским обществом. В ней выдвигаются гипотезы о будущем страны через 25 лет (предельный, считает автор, “горизонт прогноза”). Каждый выпуск посвящен одной теме: например, какими будут через 25 лет границы России, источники энергии или образование. Отправной пункт — доклады двух экспертов (специалистов по конкретной теме), выдвигающих противоположные концепции. Зрители в студии задают вопросы докладчикам, обсуждают услышанное и голосуют. Каждая из групп — “эксперты” (специалисты), “народ” (куда почему-то включены журналисты), “дети” (школьники) — голосует отдельно. По ходу зрители могут выражать положительное или отрицательное отношение к происходящему, нажимая на кнопки, трибуна освещается синим или красным светом.
Конструкция озадачивает: зачем так затейливо? для чего свет? Гордон доволен этой находкой: “эмоциональное голосование”. Но сидящему у экрана лица участников в любом случае говорят больше, чем условные сигналы. Автор, впрочем, понимает это: ему важно “давать крупные планы людей, которые слушают внимательно в этот момент и что-то думают”. Он озабочен тем, чтобы съемка и монтаж помогли “сделать мыслительный процесс видным”.
Программа “Судите сами” монтаж исключает — она идет в прямом эфире. Неясно, является ли концепция авторской, жанр ведущий Максим Шевченко определяет так: “народно-аналитическая”. Тема формулируется в виде вопроса, подразумевающего ответ “да” или “нет”. Оппонирующие стороны — группы из пяти человек, куда входят эксперты, депутаты, чиновники, публицисты. Участники излагают свои позиции, отвечают на вопросы оппонентов, после финального зрительского голосования (как без него) подводится итог. На деле концепция сложней, но излагать ее нет смысла: детали все равно тонут в хаосе — все десять участников снабжены микрофонами и говорят одновременно, ведущий активно участвует. Позиции и аргументы сторон расслышать невозможно — в общем шуме сложно даже понять, кто на чьей стороне, не говоря о том, почему. Это тот уникальный случай, когда звук “разговорной” передачи можно без ущерба для смысла выключить, чтобы спокойно наблюдать за живыми эмоциями.
О регламенте дискуссии
Александр Гордон: “Очень много людей, и всего 52 минуты… И очень много слов, и всего 52 минуты. И очень много мыслей, и всего 52 минуты”.
Максим Шевченко: “10 человек со свободным микрофоном, со свободным правом разговора в прямом эфире. Я просто не знаю аналога на телевидении, честно говоря, нашей программе”.
О количестве участников
Гордон: “мы уменьшили количество экспертов”. Объясняет это необходимостью дать слово всем, не создавать беспорядка.
Шевченко:“Народ создает гвалт. Когда народ в ужасе молчит, по Пушкину, как в финале «Бориса Годунова», это ситуация гораздо более страшная”.
О формулировке темы
Гордон признает, что для первой программы тема была выбрана “задорная”.
Шевченко (отвечая на замечание о провокационном вопросе его первой программы “Виноваты ли иностранцы в России в том, что на них нападают?”): “А это народный вопрос”.
О цели программы
Гордон (ставший параллельно лидером общественного движения “Образ будущего”): мы объединились с единственной задачей — попытаться нащупать вот этот образ будущего”, “может быть, появится набор смыслов и ценностей общий”.
Шевченко:“Что касается голоса народа, то мы постараемся, чтобы в программе этот голос звучал, в том числе и через те вопросы, которые люди формулируют у себя на кухне, вопросы порой неполиткорректные или недостаточно политкорректные”.
Об условиях появления программы
Гордон (предложил идею программы давно): “время наступило <…> стало ясно, что не так уж все безмятежно. И даже наоборот, что какие-то накопились очень серьезные системные противоречия внутри власти, народа”.
Шевченко (идея программы предложена ему руководителем канала): “сейчас, мне кажется, власть осознала, что она оказалась в некоем вакууме и что не имеет никакого социального оппонента и социального партнера”. Признает себя призванным властью: “работая на Первом канале иначе и быть не может”. Расценивает это как “огромную честь и огромную ответственность”.
Работа на государственном канале
Гордон: “Должен сказать, что с некоторым опасением по поводу Первого канала я эту программу затевал. Но вот записано <…> 13 программ, смонтировано 5. И ни разу ни один человек в монтаж не влез”.
Шевченко: “жалуются, что власть давит, а хребет сам собой собирается в дугу”, “не вижу разницы между лояльными власти и оппозиционными власти”. “Каждый журналист работает на самом деле не один, а в корпоративной ситуации. Это правила очень сложной игры”. “С Константином Львовичем (Эрн-стом, гендиректором Первого канала. — А. Г.), мне кажется, проблем не будет, потому что я понимаю правила игры”.
О журналистах и СМИ
Гордон считает журналистов посредниками между властью и народом. Себя журналистом не считает. СМИ считает средством манипулирования общественным сознанием.
Шевченко:“Журналист — благородная профессия”. “А лично я, Максим Шевченко, пропагандой не занимался и не буду! Конечно, исключая отдельные контракты предвыборные”.
О телевидении и жизни
Гордон: “телевизионная страна сильно отличается от реальной России”.
Шевченко: “экспертное сообщество в нашей стране жило как бы параллельной жизнью по отношению к сообществу тех, кто вещал с телеэкранов. Социологи, этнографы, политологи изучали жизнь. Изучали людей, но их голоса не были слышны”.
О свободе слова
Гордон: “отобранная, осознанная и возвращенная свобода слова, вернее, свобода мысли, вопреки словоблудию, все-таки на телевидение возвращается”.
Шевченко: “Если вы хотите свободы слова, тогда сами находите деньги, зарабатывайте их, создавайте свое средство массовой информации и говорите что угодно”.
О положении граждан
Гордон: “У нас граждане по-прежнему живут в царской России. Они добровольно делегировали царю большинство своих прав, отдали просто взамен на ожидание, что о них позаботятся”.
Шевченко: “Вы живете в демократической стране, вы голосуете на выборах, у вас есть право референдума”.
* **
“Что делать?” (“Культура”) — редкое исключение из всеобщего правила показывать “непопулярное” только ночью в будни — выходит в эфир днем в воскресенье. Единственная дискуссионная программа, где обсуждение вопросов политики свободно от госзаказа. Редкий пример “качественной” журналистики (если, конечно, забыть о том, что “качественная программа” должна быть влиятельной). Темы определяют уровень разговора и состав участников: “роль Кавказа в судьбе России”, “умер ли русский либерализма”, “Россия, США, ЕС — возможно ли реальное сотрудничество?” В выборе экспертов предпочтение явно отдается квалификации, а не популярности — среди политологов, философов, историков, дипломатов, экономистов даже журналисты оказываются существенно реже, чем в других экспертных передачах. Ведущий — публицист Виталий Третьяков, ограничивающий себя классическими рамками “модератора”, — тоже редкость на нашем ТВ, где поэты обычно сами господа и участвуют в беседе на равных с экспертами.
Такой же корректностью отличается “Тем временем” (“Культура”) — “итоговая информационно-аналитическая программа, посвященная ключевым культурным событиям недели, а также политическим и экономическим темам — в той мере, в какой они затрагивают интересы культуры”. После обзора новостей недели ведущий, филолог Александр Архангельский, проводит “круглый стол” с экспертами. Повод может быть актуальным, но не сенсационным, например, юбилей пушкинского “Годунова”. Трудно назвать другую программу, где в принципе возможен квалифицированный разговор о состоянии музейного дела или о проблемах рынка живописи. Тема может быть достаточно общей: “Зачем культуре свобода” или “Почему россияне все меньше доверяют научному знанию”, — но уровень дискуссии остается профессиональным.
“Апокриф” Виктора Ерофеева (“Культура”) не столько ученая беседа, сколько вольный интеллигентский треп, что подразумевает как широкий круг тем, так и широкий выбор возможных уровней обсуждения. В студии в большинстве — “творческая интеллигенция”, ученые, но бывают и политики, и поп-персоны. В одном случае обсуждается современное отношение к античной культуре, в другом вопрос “почему мы врем?”, позволяющий в такой формулировке пригласить кого угодно.
“проСВЕТ” Дмитрия Диброва (“Россия”) — просветительская передача, знакомит зрителей с крупными фигурами “непопсовой” культуры (остающимися обычно вне поля зрения ТВ) — и представляет новые таланты, помогая им делать шаги навстречу поклонникам. Не имеет жесткого формата — возможны ток-шоу, живой концерт, репортаж, телемост и т. д.
Развлекательное интеллектуальное вещание представлено, помимо цикла сатирических портретов в “Школе злословия” (НТВ), юмористической программой “Культурная революция” (“Культура”).
Она пародирует “популярное” ток-шоу (с его установкой на проблематизацию бытовых вопросов). В формулировках тем расхожие стереотипы восприятия “культурной проблематики” намеренно доводятся до гротеска: “улыбка Джоконды никого не волнует”, “с преступностью бороться бессмысленно”, “настоящий талант в признании не нуждается”, “без вранья мир рухнет”. Участвуют, наряду с учеными, критиками, госчиновниками, Олег Газманов, Ксения Собчак, Тутта Ларсен, Бари Алибасов. Здесь шарж уже на “серьезные” ток-шоу с их институтом экспертов. Ведущий Михаил Швыдкой представляет участников в нарочито гротесковой манере: “Я хочу предо-ставить слово человеку, который точно, занимаясь компьютером, еще обладает некоторыми мозгами. Мозгами, которые удивили мир”. Или: “Я прошу высказаться Марата Аликовича Гуриева, сказать несколько слов. Доктор всех наук, научно-технических и прочих…”. Он прерывает говорящих, не давая шоу буксовать, а зрителям скучать: “итак, дорогие мои, поскольку вы вышли на очень важную тему, о которой вы доспорите за рамками нашей программы… мы сейчас покажем телезрителям еще один сюжет”. Остроумные ремарки и диалоги сообщают комическим “дебатам” большую выразительность. Вот фрагмент беседы Швыдкого (далее М. Ш.) с вице-президентом российской Академии Интернета А. Прохоровым (далее А. П.):
А. П. — Напомню, что лет эдак 2000 тому назад некто Платон резко протестовал против введения письменности…
М. Ш. — Я тут объясню телезрителям. Это не тот Платон, который философ, а немножко другой Платон…
А. П. — Нет. Это тот Платон.
М. Ш. — Нет. Это не тот Платон. Тот?
А. П. — Тот. Это тот Платон.
М. Ш. — Хорошо. Какой был… Я так хорошо относился к Платону. И надо же! Тогда не 2000 лет. Коллеги. Вроде интеллигентные люди…
А. П. — Две с половиной…
М. Ш. — Если бы вы сказали две с половиной, я бы сказал — тот Платон. А вы сказали 2000. Я думаю: что это за Платон?
А. П. — 500 — туда, 500 — сюда…
М. Ш. — Какая разница? Продолжайте, пожалуйста.
(из стенограммы передачи “Интернет — конец культуры”, выложенной на официальном сайте телеканала “Культура”).
* * *
Самое младшее поколение интеллектуалов на ТВ — поколение Авдотьи Смирновой (“Школа злословия”, НТВ). Не только среди телеперсон.
В гости тех, кому меньше тридцати, призывают скорее для реквизита при обсуждении что-нибудь вроде “молодежи нужна культура”. Это значит — молодых интеллектуалов на ТВ еще нет? Или уже не будет?
3. Стадия разработки
ТВ умрет? Вариант оптимистический
Перекос телевизионного рынка рано или поздно будет выправлен: рынок рекламы растет, эфирного времени нужно больше — появятся новые “нишевые” каналы — ТВ станет разнообразным за счет их специализации.
Кроме того, рядом с рыночным ТВ может возникнуть “общественное”. Его сможет содержать не только богатое демократическое государство, но и “слой обеспеченных людей”. Много зависит от тех, кто делает ТВ: “телевизионная интеллигенция <…> обладает <…> гигантской властью самозаказа по интерпретации реальности в условиях свободного общества. Эта власть вполне сопоставима с политической и связана с производством смыслов. До осознания этого нам еще надо дорасти”19.
ТВ умрет? Вариант пессимистический
Развитие общественного вещания и специализация каналов в Европе давно состоялись но не видно, чтобы это сильно ограничивало “рыночную идеологию”. Во Франции среди “нишевых” есть канал о море и канал о лошадях — но не о культуре или науке. Знаменитый Arte, финансируемый из специальных фондов, смотрят ничтожные единицы процентов населения Германии и Франции. Общественные каналы вынуждены были начать размещать некоторое количество рекламы, что не могло не повлиять на их содержание. Сетка вещания того же Arte строится по “коммерческому” стандарту, и его оригинальность теряется (то же происходит с “Культурой” — ведь не зависимый от рекламы канал все равно ежедневно сверяется с рейтингами и видит, что получили соседи).
Как бы то ни было, роль носителя информации ТВ уже утратило: новостные ленты Интернета позволяют без посредников сопоставить источники и составить собственное мнение о событиях. А кино лучше выглядит на других носителях.
Сможет ли ТВ найти себе новую роль? Нет, потому что реальность киберпространства сильнее (Вирильо, Песке).
Заговорит ли ТВ своим языком? Возможно, но он будет анахронизмом рядом с языком компьютерных технологий, убедительность которого уже почти 20 лет демонстрирует Аrs Electronica.
Вернет ли ТВ внимание тех, кому сейчас неинтересно? Нет, потому что для них “Родина — Киберпространство, новый дом Сознания”. Они уже все сказали: “оставьте нас в покое. Вы не обладаете верховной властью там, где мы собрались. <…> Вы не имеете ни морального права властвовать над нами, ни методов принуждения, которые действительно могли бы нас устрашить”20.
У них свои интеллектуалы. Которые могут быть популярными, сохраняя анонимность. Заботиться о социальной среде, оставаясь в стихии игры. Строить публичную среду — и критиковать ее. Продуцировать новые смыслы и вербальными, и визуальными средствами. Представлять только самого себя в пространстве, где все обладают равным правом голоса. Быть, наконец, свободным от власти медиа.
Так они, по крайней мере, говорят. Для них быть интеллектуалом — “значит соединять и смешивать локальное и глобальное, продолжая свободно парить в сотворенных тобой и бесконечно разнообразных информационных пространствах. Которые, как и мы, будут всегда находиться в стадии разработки”.
Красиво.
TV в силовом поле культуры. Некролог