Драма реформ
Я вообще не понимаю, как можно бороться с коммунистической партией под ее руководством… Я не понимаю, почему у нас перестройка проводится людьми, которые довели страну до перестройки?
Михаил Задорнов, сатирик (1989)
Либерализация и демократизация - это, по сути, контрреволюция.
Л.И.Брежнев
(выступление на секретном заседании Политбюро в мае 1968 года)
«Первое время личность Михаила Сергеевича вызывала восхищение, - писал генерал КГБ Владимир Медведев, начальник охраны Горбачева, до того работавший в охране Брежнева. Речистый новый генсек, который еще в момент смерти Брежнева был единственным членом Политбюро с оконченным высшим образованием, полученным в крупном университете, проявил себя как настоящий «вулкан энергии», - добавлял охранник. Работа - до часу, двух ночи, а когда готовились какие-нибудь документы (а их было бесконечное множество – к сессиям, съездам, пленумам, совещаниям, встречам на высшем уровне и т.д.), он ложился спать в четвертом часу утра, а вставал всегда в семь-восемь»[1]. Уже тот факт, что Горбачев появлялся у себя в кабинете, а не руководил страной из больничной палаты, сигнализировал о глубоких переменах. Конец эпохе ходячих трупов, вяло машущих с трибуны Мавзолея!
Политическая власть в советской системе была сверхцентрализована: «на «верху» определяли не только, что смотреть по телевизору и чему учить в школе, но и что должна или не должна производить экономика. Генеральный секретарь, стоило ему того пожелать, мог изменить жизнь каждого из 285 миллионов жителей страны. Но он не мог проводить новую политику в одиночестве. Горбачев решил назначить Е.К. Лигачева, который был старше его на 11 лет, руководителем «нервного центра» партии – секретариата ЦК, сделав его фактически вторым человеком в партии. Он также поставил под свой контроль гигантские органы управления экономикой, назначив главой правительства Н.И. Рыжкова вместо Тихонова. Внешняя политика была вырвана из рук Громыко (занимавшего пост министра иностранных дел в течение 28 лет) и передана грузинскому партийному руководителю Э.А. Шеварднадзе, некогда полицейскому чиновнику*, чья неопытность в дипломатии позволяла Горбачеву сохранять за собой свободу действий в этой сфере. А.А. Яковлев, за десять лет до того отправленный «в ссылку» послом в Канаду, был назначен секретарем ЦК по идеологии (формально – под начальство Лигачева). Этот новый круг высших руководителей, унаследованный от Андропова, продолжал биться над главной проблемой, стоявшей перед поколением реформаторов: как преодолеть пропасть между идеалами социализма и его разочаровывающей реальностью, да еще и в условиях глобального противостояния двух сверхдержав.
Партийная дисциплина формально обязывала чиновников всех рангов следовать начинаниям руководства партии. Однако для того, чтобы обеспечить «поддержку» реформам и предупредить возможное пассивное сопротивление им в ЦК, центральных министерствах, в союзных республиках и регионах, Горбачев инициировал кампанию «гласности» в общественной жизни, напрямую обращаясь к рядовым членам партии, к интеллигенции и рабочему классу. После серии транслировавшихся по телевидению пропагандистских поездок Горбачева по стране и за границу, демонстрировавших энергию нового генсека, жесткой кампании «по борьбе с пьянством и алкоголизмом», поворота к политике гласности вслед за катастрофой на Чернобыльской АЭС, после освобождения диссидента-физика А.Д.Сахарова, находившегося в ссылке в Горьком, возобновления эмиграции евреев, смены редакторов ключевых журналов и газет и разрешения некоторых преждезапрещенных фильмов и романов, люди начали убеждаться в серьезности происходящих перемен. Однако кампании в андроповском стиле по «укреплению дисциплины на производстве» результата не дали. Неудачу потерпела и программа «ускорения» - интенсивного роста в отдельных производственных отраслях, который должен был сменить прежнее экстенсивное развитие. В начале 1987 года Горбачев посвятил обсуждению экономической реформы несколько заседаний Политбюро.
Таким образом, вслед за непродуманной антиалкогольной кампанией, спровоцировавшей массовое недовольство и загнавшей производство алкоголя в подполье (и тем самым лишившей казну главного источника налоговых поступлений), внимание руководства в 1987-88 гг. переключилось на экономические реформы. Подготовленный бюрократами из Госплана и представленный на Политбюро руководителем правительства Рыжковым проект был раскритикован как слишком робкий членом Политбюро А.Н. Яковлевым, который ссылался при этом на мнения известных ученых-экономистов. В результате Горбачев, казалось, стремившийся придерживаться «золотой середины», провел серию далеко идущих законов об «автономии» предприятий, налаживании между ними прямых хозяйственных связей и о разрешении открывать в сфере обслуживания небольшие «кооперативы». Видные ученые, участвовавшие в разработке реформ, настаивали на том, что необходимым условием успешных экономических преобразований является «общественная активность», и Горбачев санкционировал образование «неформальных» общественных организаций и выборы руководителей предприятий. Ожидалось, что демократизированная и исполненная новых сил Коммунистическая партия возглавит реформы, а преодоление конфронтации сверхдержав на международной арене облегчит их успех.
Расходы СССР на военные цели, масштаб которых стал во всех подробностях известен члену Политбюро Горбачеву лишь после того, как он возглавил страну, доходили до огромной величины в 20-30% ВВП. Первоначально Горбачев санкционировал еще большее их увеличение, а также масштабное наступление в Афганистане, которое переломило бы патовую ситуацию, сложившуюся в этой войне. Возможно, некоторые представители советского генералитета, верхушку которого не затронула волна кадровых перестановок, устали от войны. Однако среди военной элиты было немало и тех, кто с крайним подозрением относился к любым переговорам с США о разоружении. Так или иначе, добрую треть своих воспоминаний Горбачев посвятил тому, как он преодолевал сопротивление сокращению ядерных арсеналов со стороны вовсе не советских генералов, а президентов США Рональда Рейгана и (после 1988 года) Джорджа Буша. Целью генсека, как он сам пишет, было «высвободить» ресурсы для мирных экономических преобразований и создать условия для привлечения в страну западных инвестиций. Когда СССР осенью 1986 года начал поэтапный вывод войск из Афганистана, переговоры по разоружению все еще находились в вялотекущей стадии. Вскоре, однако, давление мирового общественного мнения и обоюдная жажда закрепить за собой место миротворцев в истории привели стороны к заключению целого ряда эпохальных соглашений, не говоря уже о многочисленных уверениях в «партнерстве» и обещаний «помощи».
Ко всему перечисленному, если говорить коротко, и сводилась «перестройка». Горбачев инициировал геополитическое отступление, сдачу имперских позиций СССР, подававшиеся как углубление долговременной «миролюбивой» политики Советского Союза и означавшие переворот в отношениях страны с Западом. Он предпринял серьезные, хотя и сопряженные с огромными трудностями, попытки вывести из тупика советскую экономику; добился согласия Политбюро приоткрыть советскую систему для нелицеприятного взгляда иностранных и отечественных СМИ; пытался заставить партию лучше выполнять ее роль «авангарда общества» и открыл дорогу общественной активности и созданию внепартийных ассоциаций. Все это позволило человеку, унаследовавшему брежневский кабинет, покорить мир и озадачить многочисленных экспертов. Что же пошло не так?
Практически все.
Экономика «сидения на двух стульях»
Глубокое разочарование в плановой экономике на протяжении десятилетий было поводом для ожесточенных дебатов внутри страны. Еще в июне 1965 года в секретном докладе советского экономиста А.Г. Аганбегяна (позже – одного из главных советников Горбачева) указывалось, что темпы экономического роста в СССР замедляются, в то время как в США – растут, и что особенно отсталыми являются именно те отрасли экономики, которые определяют уровень жизни населения: жилищное строительство, сельское хозяйство, сфера услуг и розничной торговли. Аганбегян объяснял такое положение дел непомерными расходами на оборону и крайней централизацией управления экономикой. В качестве примера он ссылался на тот факт, что Государственный комитет по статистике не имеет в своем распоряжении ни одного компьютера, причем приобретение ЭВМ даже не планируется. Этот доклад остался неопубликованным (стоит заметить, что бессмысленная сверхсекретность была одной из причин экономической отсталости, на которые указывал Аганбегян), однако в сентябре 1965 года председатель Совета министров А.Н. Косыгин все же начал масштабную экономическую реформу. Она была нацелена на оптимизацию планирования посредством расширения прав предприятий и на преодоление дисбаланса в развитии между ВПК и легкой промышленностью. Как и следовало ожидать, министерства и параллельные им партийные структуры, руководившие экономикой, воспротивились расширению полномочий предприятий, а военные – сокращению оборонных расходов. Но даже без этого сопротивления реформа была обречена. Незначительная самостоятельность предприятий оказалась бесполезной, поскольку те руководители, которые желали уменьшить расходы, не могли ни сократить количество работников, ни изменить цены на производимую продукцию (возможный рост цен пугал руководство даже больше, чем безработица). Реформы Косыгина окончились провалом еще до того, как «Пражская весна» 1968-го положила конец тяге советского руководства к любым «экспериментам». Вместо этого в 1970-е годы в Кремле решили компьютеризировать производство и планирование и наладить импорт западных технологий. Чтобы обойти эмбарго на экспорт технологий в коммунистические страны, КГБ создал сеть подставных компаний и довольно успешно занялся промышленным шпионажем. Однако окупилось лишь немногое из полученного нелегальным путем. Советские заводы и фабрики оказались не способны к адаптации новых технологий, особенно информационных систем. К началу 1980-х во всем Советском Союзе было лишь 200 тысяч микрокомпьютеров (об их качестве лучше не говорить), тогда как в США их было уже 25 миллионов, и это число вот-вот должно было многократно умножиться. Тот самый «мотор», который превратил крестьянскую страну в сверхдержаву – плановая индустриальная экономика – казалось, теперь все сильнее тянул ее назад[2].
Возьмем для примера сталелитейную промышленность и металлообработку, производившие ежегодно 160 миллионов тонн продукции[3]. В начале 1980-х советская промышленность использовала более миллиона различных моделей и профилей стального проката. Поскольку предсказать потребности каждого предприятия в том или ином профиле было невозможно, чиновники Госплана предлагали производителям на выбор целый ряд модификаций. Но выполнение плана предприятием оценивалось по весу произведенной продукции, что стимулировало производство более тяжелого проката. В металлообработке же, наоборот, существовал большой дефицит тонких стальных листов. Металлообрабатывающие заводы вынуждены были брать более массивные листы в надежде обменять их по бартеру на обширном межзаводском «черном рынке». Если это не удавалось, им приходилось обтачивать листы и болванки до нужных размеров. По извращенной логике плановой системы, сточенные таким образом миллионы тонн металла учитывались при подсчетах ВВП, несмотря на то, что они шли в отходы и к тому же существенно увеличивали стоимость окончательной продукции. При этом, несмотря на то, что производители вынуждены были стачивать значительную часть металла, советские станки, автомобили и холодильники оказывались гораздо тяжелее западных аналогов. Работа заводов, производивших товары длительного пользования, также оценивалась не по их прибыли, а по объему продукции. Коротко говоря, логика плановой экономики была разрушительно простой: главное – количество! А на рубеже 1970-80-х годов, после десятилетий экстенсивного роста, и количество стало проблемой.
Горбачевские экономические реформы 1987-88 годов были направлены на преодоление как долгосрочных внутренних дефектов плановой экономики, так и недавних негативных тенденций. Они предоставляли беспрецедентную по советским меркам автономию крупным предприятиям во всех отраслях экономики, а также предполагали создание «совместных предприятий» (рецепция ленинской практики иностранных концессий в 1920-х) для привлечения западных инвестиций. Горбачев пытался также оживить потребительский рынок, узаконив под вывеской «кооперативов» частные предприятия в сфере обслуживания. Эта смелая (по советским меркам) стратегия использовала и развивала опыт крупных экономических реформ в социалистических странах Восточной Европы: югославскую систему самоуправления в промышленности и венгерский опыт создания частных предприятий в сфере услуг. Однако советские кооперативы быстро переместились в область «теневой экономики» и стали объектом рэкета криминальных групп. В промышленности Горбачев, как и Косыгин до него, вынужден был полагаться на совершенно невероятное условие: что министерская бюрократия будет содействовать экономической децентрализации, которая должна была лишить ее саму значительной доли власти. Подобно Косыгину, Горбачев не решился и на введение реальных (рыночных) механизмов ценообразования на сырье и готовую продукцию, тем самым сведя к нулю возможные выгоды предприятий от какой бы то ни было автономии. Остановиться на полпути к рынку, как выяснилось, означало - не попасть никуда.
Сизифовы попытки заставить плановую экономику реформировать самое себя, не отменяя ни планирования, ни социализма, основывались на целом ряде ошибочных расчетов. Чтобы стремительно модернизировать переполненные устаревшим оборудованием заводы и при этом добиться от них увеличения выпуска продукции, огромные капиталовложения были направлены в машиностроение. Эти средства были израсходованы впустую. В то же время, после резкого падения мировых цен на нефть в 1986 году и сокращения валютных поступлений импорт потребительских товаров сократился, а инвестиции в легкую промышленность не увеличились. Сочетание того и другого спровоцировало резкое обострение дефицита потребительских товаров и снижение качества жизни людей, у которых перестройка, напротив, вызвала повышенные ожидания. К тому же наиболее продвинутый сектор экономики – военное производство, чей экспорт мог покрыть расходы на покупку потребительской продукции, оказался под ударом из-за масштабных сокращений в ходе разоружения. Хуже всего было то, что отказ от имперских амбиций – скрытый козырь в рукаве Горбачева – тоже стоил немалых денег, уходивших на вывод войск и вооружение бывших союзников и зависимых стран, предоставленных теперь самим себе. Подобно саморазрушительной антиалкогольной кампании, эти грубые просчеты, ставшие результатом работы ведущих экономистов страны, имели по-настоящему катастрофические последствия[4].
То, что тщательно разработанная при содействии экспертов реформа лишь ухудшила экономическое положение в стране, стало и для руководства, и для простых людей настоящим шоком. До 1985 г. плановая экономика, которую подтачивали огромный черный рынок и чудовищное расточительство ресурсов, была все более зависима от импорта, находилась в состоянии перманентной стагнации, но при этом все же функционировала. По сравнению с предыдущими поколениями советские люди лучше питались, одевались и получали лучшего качества образование. Однако свое положение они сравнивали не с советским прошлым и не с развивающимися странами, а с богатейшими государствами мира, и как простые люди, так и руководство страны демонстрировали растущее нетерпение. Однако единственный способ на равных конкурировать с развитыми капиталистическими странами, очевидно, заключался в отказе от половинчатых реформ и введении тех самых механизмов – частной собственности и рынка, уничтожение которых лежало в основе социализма. Иначе говоря, этот путь сводился к отказу от революционных идей и от самой идентичности режима. Понятно, что Горбачев колебался. Но ослабление контроля создало положение, при котором старые экономические механизмы уже не работали, а новых не появилось. Отчаянная попытка полностью восстановить централизованное планирование, предпринятая в 1990 году, закончилась полным провалом. Объемы производства резко упали. Дефицит товаров и очереди были больше, чем во время войны. Советское правительство испросило и получило колоссальные западные займы, лицемерно именовавшиеся «помощью» и обременившие страну огромным внешним долгом. Эти деньги были потрачены на импорт потребительских товаров, многие из которых оказались ненужными[5].