Смит. Я хорошо понял, что Земля на своем месте не более тяжела, чем Солнце на своем, и что члены главных тел, как, например, воды, будучи удаленными из своих природных мест, двигались бы к ним из каждого места, положения и направления. Оттого, по нашему мнению, мы можем назвать их в не меньшей степени тяжелыми, чем легкими, или же тяжелыми и легкими и индифферентными; так, мы видим в кометах разные возгорания, которые от пламенных тел иногда шлют огонь в противоположные места, отчего их называют вихристыми, иногда — к нам, отчего их называют бородатыми, иногда — в другие стороны, отчего их называют хвостатыми. Воздух, который есть самое общее вместилище и есть небосвод для сферических тел, отовсюду выходит, всюду входит, через все проникает, во всем растворяется; и поэтому тщетен выдвигаемый противниками аргумент о неподвижности Земли на том основании, что она тело тяжелое, плотное и холодное.
Теофил. Слава богу, что вы так проницательны, не утомляете меня и хорошо поняли тот принцип, исходя из которого вы можете отвечать на самые упорные доводы вульгарных философов, и пришли к многим глубоким созерцанием природы.
Смит. Прежде чем вы перейдете к другим вопросам, я теперь же хотел бы знать, как вы можете говорить, что Солнце есть элемент истинного огня и основная теплота82 и что оно фиксировано среди блуждающих тел, к которым мы относим и Землю. Мне кажется правдоподобнее, что движется Солнце, а не другие тела, и это мы можем видеть в чувственном опыте.
Теофил. Выскажите основание.
Смит. Части земли, где бы они ни удерживались естественно или насильственно, не движутся. Так, части воды вне моря — реки и другие глубокие вместилища — стоят устойчиво. А части огня, когда у них нет способности подняться вверх, например, если их удерживают своды печей, развертываются и кружатся, и нет средства удержать их. Если, значит, мы хотим иметь некоторое доказательство и доверие в этом отношении, то движение подобает скорее Солнцу и элементу огня, чем Земле.
Теофил. На это я отвечу, во-первых, что на этом основании можно допустить, что Солнце движется вокруг собственного центра, но уж не вокруг другой середины; ведь к тому же достаточно, чтобы все окружающие тела двигались вокруг него, поскольку они имеют в нем необходимость и еще потому, что и оно, может быть, желает этого от них. Во-вторых, надо принять в соображение, что элемент огня является носителем первого жара[87] и телом столь же плотным и несхожим в частях и членах, как и земля. Поэтому то, что мы видим движущимся таким образом, есть горящий воздух, называющийся пламенем, подобно тому как тот же воздух, измененный холодом земли, называется паром.
Смит. И это, кажется мне, подтверждает то, что я говорю: ведь пар движется медленно и лениво, пламя же и испарение — в высшей степени быстро; и поэтому то, что более похоже на огонь, движется много быстрее, чем воздух, который более подобен земле.
Теофил. Причина здесь в том, что огонь больше силится убежать из этой области, которая более сродни телу противоположного качества. Так же и вода, или пар, находясь в области огня или в месте, подобном ему, уходили бы быстрее, чем испарение, которое имеет с огнем некоторую общность и большую однородность, чем противоположность или отличие. Достаточно держаться этого, потому что я не нахожу чего-либо определенного в мнении Ноланца о движении или неподвижности Солнца[88]. Итак, Движение, видимое в пламени, удерживаемом и содержащемся в сводах печи, происходит оттого, что сила огня преследует, зажигает, изменяет и превращает паровой воздух, которым хочет увеличить себя и питаться, а этот последний отступает и бежит от врага своего бытия и от своего наказания.
Смит. Вы сказали — паровой воздух; а что вы скажете о чистом или простом воздухе?
Теофил. Он не в большей степени носитель жара, чем холода; не более способен к принятию жидкости, когда она пронизана холодом, чем пара и испарения, когда вода размягчена жаром.
Смит. Принимая во внимание, что в природе не существует ничего без провидения и без целевой причины, я хотел бы снова узнать от вас (потому что благодаря сказанному вами это можно понять в совершенстве): по какой причине существует местное движение Земли?
Теофил. Причиной такого движения является обновление и возрождение этого тела, которое, согласно этому основанию, не может быть постоянным, подобно тому как вещи, которые не могут быть постоянными количественно (если говорить об общеизвестном), делаются постоянными соответственно виду; субстанции, которые не могут быть постоянными под одним обликом, существуют, меняя облики. Ибо материя и субстанция вещей не подвержены порче, вследствие чего материя принимает соответственно всеми частями все формы, для того чтобы соответственно всеми частями, насколько она способна, делаться всем, быть всем, если не в одно и то же время и момент вечности, то по меньшей мере последовательно и переменно в разные моменты вечности. Вся материя способна ко всем формам вместе, но не всякая часть материи может быть способна ко всем им вместе. Эта масса в целом, из которой состоит наш шар, эта звезда, не подвержена смерти и разложению, так как для всей природы уничтожение невозможно; поэтому время от времени в некотором порядке она обновляется, переделывая, перестраивая и изменяя все свои части, что необходимо происходит с некоторой преемственностью, так что никакая часть не занимает места остальных; в противном случае эти тела, которые разложимы, иной раз действительно разложились бы, как оно и происходит с нами, отдельными и меньшими животными[89]. Но им, как считает Платон в «Тимее», а также и мы, было сказано первым мировым началом: «Вы разложимы, но вы не разложитесь». Происходит, значит, так, что нет места в центре и в середине звезды, которое не побывало бы на окружности или вне ее; нет части вне ее и снаружи, которой не пришлось бы иной раз стать и быть внутренней и сокровенной. И этот ежедневный опыт доказывает нам, что недрами, внутренностями земли одни вещества принимаются, а другие выносятся наружу. Подобно нам и наши вещества входят и выходят, проходят и возвращаются, и нет в нас вещества, которое не стало бы нам чуждым, и нет чуждого для нас вещества, которое не сделалось бы нашим. И не существует вещества, из коего мы состоим, которое иной раз не стало бы не нашим, как нет вещества, которое является нашим, из коего мы иной раз не должны были бы состоять, если есть одна материя вещей в одном роде и если есть две материи двух родов; пока еще я не определяю, изменяется ли субстанция и материя, которую мы называем духовной, в ту, которую зовем телесной, и наоборот, или же на самом деле этого не бывает. Таким образом, все вещества в своем роде испытывают все превращения господства и рабства, счастья и несчастья, того состояния, которое называется жизнью и которое называется смертью, светом и мраком, добром и злом. И нет вещества, которому по природе подобает быть вечным, за исключением субстанции, которая есть материя, но и ей тем не менее подобает быть в вечном изменении. О субстанции сверхсубстанциальной в настоящее время я не буду говорить, но возвращусь к частному рассуждению об этом великом индивидууме, который есть наша постоянная питательница и мать, о которой вы спрашиваете, по какой причине она находится в местном движении. И я говорю, что причина местного движения, как всего в целом, так и каждой части, есть цель изменений, не только для того, чтобы все находилось во всех местах, но еще для того, чтобы таким способом все имело расположение и формы, потому что местное движение заслуженно считается началом всякого иного изменения и формы, так что не будь этого, не могло бы быть ничего другого.
Аристотель мог усматривать изменения в соответствиях и качествах, имеющихся во всех частях земли, но не понимал этого местного движения, которое есть начало тех движений. Однако в конце первой книги своих «Метеоров» он говорил как пророчествующий и предсказывающий. Так что, хотя он сам иной раз не понимает себя, все же, как бы спотыкаясь и всегда смешивая некоторые свои собственные ошибки с божественным энтузиазмом, он говорит большею частью и в главном истину. Но изложим то, что он говорит и что правильно и заслуживает обсуждения, а затем добавим причины этого, которые он не мог познать. «Не всегда,— говорит он[90],— те же самые места земли остаются сырыми или сухими, но следуя рождению и усыханию рек, они меняются. Поэтому то, что было и есть море, не всегда останется и будет морем; то, что будет и становится землей, не есть и не всегда было землей, но следует верить, что при некоторых превращениях, в определенном круге и порядке, там, где есть одно, будет другое, и где есть другое, будет первое». И если вы спросите у Аристотеля о начале и причине этого, он ответит, что «недра земли, как и тела растений и животных, совершенствуются, а затем стареют. Но есть различия между землей и другими названными телами. Ведь эти последние одно временно всеми частями совершают движение вперед, переходят в совершенство и упадок, или, как он говорит, в состояние старения, а в земле это происходит последовательно, в части за частью, с последовательностью холода и тепла, которые причиняют расширение и сокращение, следуя за солнцем и вращением, благодаря чему части земли приобретают различный характер и силы. От этого водянистые места в определенное время увлажняются, затем снова высыхают и стареют, другие оживают и в некоторых частях наводняются. Оттого мы видим, что источники исчезают, реки то из маленьких становятся большими, то из больших делаются малыми и совсем высыхают. И оттого, что реки уменьшаются, с необходимой последовательностью исчезают пруды и меняются моря, и так как это происходит по всей земле последовательно в самые длительные периоды времени, то с большим трудом можно судить об этом в течение жизни нашей и наших отцов; ведь скорее проходят времена и теряется память всех поколений и совершаются величайшие распады и изменения вследствие бедствий и опустошений, войн, чумных эпидемий и наводнений, вследствие изменения языков и писаний, переселений народов и бесплодия местностей, чем остается возможность вспомнить об этом от начала до конца столь долгих, разных и беспокойный веков». Такие великие изменения достаточно видны в Древнем Египте, в портах Нила, которые все, за исключением Канопского мыса, сделаны руками; в жилищах города Мемфиса, где нижние места населены после верхних, и в Аргосе и Микенах, из которых во время Троянской войны первая область была болотистой и малонаселенной, а Микены, будучи более плодородными, пользовались много большим увлажнением; в наши же времена все там наоборот: Микены стали засушливыми, а Аргос обладает умеренной и довольно плодородной природой[91]. «Но как бывает в этих маленьких местах, то же самое, надо думать, происходит и в целых больших областях»[92]. Поэтому мы видим, что многие, прежде водные, места стали сушей, а по многим другим разлилось море. Мы видим, что такие перемены происходят мало-помалу, о чем уже говорили и что видно из разъедания высочайших и отдаленнейших от моря гор, которые, как будто это совершилось недавно, показывают следы неистовых волн. И это подтверждается историей ноланского мученика Феликса. В ней рассказывается, что приблизительно тысячу лет тому назад море доходило до городской стены, где и поныне храм удержал название Порта, хотя море в настоящее время находится от храма на расстоянии двенадцати тысяч шагов. А разве мы не то же самое видим по всему Провансу? Разве все камни, рассеянные по полям, не говорят о времени, когда их двигали волны? А разве температура Франции показывает нам малые изменения со времен Цезаря? Тогда нигде не было мест, пригодных для возделывания виноградных лоз. А теперь Франция рассылает столь же восхитительные вина, как и другие страны света, и виноград собирается в самых северных ее частях. И еще в этом году я ел виноград лондонских насаждений, не столь, впрочем, вкусный, как даже самый плохой французский, но все же, как утверждают, прежде никогда не произраставший на английской почве. Значит, из того, что Средиземное море, делая более сухими и теплыми Францию и части Италии, которые я видел собственными глазами, идет, склоняясь к созвездию Весов, следует, что на основании все большего и большего потепления Италии и Франции и смягчения климата Британии мы должны заключить об общем изменении характера областей, благодаря чему склонность к холоду относительно уменьшается по направлению к Северному полюсу.
Спросите у Аристотеля: отчего это происходит? Он отвечает: от Солнца и от кругового движения. Не столь ясно и обоснованно, сколь божественно, возвышенно и в высшей степени правильно сказал он это. Но как? Может быть, в качестве философа? Скорее в качестве прорицателя или же того, кто понимал и не смел этого сказать, или, может быть, того, кто видит и не верит тому, что видит, а если даже и верит, то колеблется утверждать это, боясь, чтобы кто-нибудь не стал принуждать его изложить доказательства, которых у него нет. Он излагает, но таким образом, что закрывает рот тому, кто хотел бы знать больше; или, может быть, это способ говорить, взятый у древних философов?
Итак, он говорит, что тепло, холод, сухость, сырость появляются или исчезают во всех частях земли, где все обновляется, уплотняется, стареет и уменьшается; и, желая указать причину этого, он говорит: от Солнца и круговращения[93]. Но почему он не говорит: от солнечного круговращения? Потому что им было определено, а всеми философами его времени и убеждения принималось, что Солнце своим движением не может причинить это различие: потому что, поскольку эклиптика отклоняется от экватора, Солнце вечно вращается между двумя пунктами тропиков; и поэтому невозможно, чтобы та и другая части Земли были согреты, но чтобы зоны и климаты оставались в том же состоянии. Почему он не говорит: от циркуляции других планет? Потому что было определено уже, что все они (если даже некоторые из них немного уклоняются) движутся только в пределах широты зодиака, называемого торным путем блуждающих звезд. Почему он не говорит: от циркуляции первого движимого? Потому что не знал иного движения, кроме дневного, и имел в свое время некоторое подозрение, что существует движение запоздания, подобное таковому планет. Почему он не говорит: из-за кругообращения неба? Потому что не мог сказать, как и каким оно может быть. Почему он не говорит: из-за кругообращения Земли? Потому что у него был как бы заранее предполагаемый принцип, что Земля неподвижна. Но почему же он это говорит? Потому что вынужден истиной, которая заставляет услышать ее голос в явлениях природы. Итак, остается, что оно происходит от Солнца и от движения. От Солнца, говорю, так как оно единственное разливает и сообщает жизненную силу, и еще от движения, так как если бы не было движения его к другим телам или других тел к нему, то как могло бы оно принять то, чего не имело, или дать то, что имело? Значит, необходимо, чтобы было движение, при этом такого рода, чтобы оно было не частичным, но такого значения, чтобы оно причиняло обновление одним частям и стремилось придать его другим, которые, будучи того же состояния и природы, имеют ту же пассивную силу, которой должна соответствовать активная сила, если природа справедлива.
Но мы находим много меньше оснований для того, чтобы Солнце и вся совокупность звезд двигалась вокруг этого нашего шара, чем, наоборот, для того, чтобы он должен был вращаться относительно вселенной, делая годовой оборот вокруг Солнца и иным образом, с некоторыми правильными последовательностями, всеми своими сторонами поворачиваясь и наклоняясь к нему, как к живому источнику огня. Нет никакого основания, чтобы бесцельно и без крайней причины неисчислимые звезды, являющиеся многочисленными мирами, даже большими, чем наш, имели бы столь насильственную связь единственно с нашим миром. Нет смысла в том, чтобы главным образом он заставлял говорить о колебании полюса, о качании оси мира, об основании координат вселенной; и неужели столь многочисленные, самые великие, прекраснейшие шары, какие только могут быть, должны содрогаться, поворачиваться, перевертываться, выправляться и назло природе перемещаться для того только, чтобы Земля столь дурно, как могут показать тонкие оптики и геометры, могла занимать центр как единственно тяжелое и холодное тело; и ведь нельзя доказать, что она отличается от всякого иного тела, сияющего в небе, так же по субстанции и материи, как и по способу расположения: ведь если вокруг данного тела может вращаться воздух, в котором оно фиксировано, то и вокруг них равным образом может вращаться воздух, который их окружает; и если они сами собой, как бы благодаря собственной душе и по своей природе, могут, разделяя воздух, кружиться вокруг некоторого центра, то и Земля может нисколько не меньше их.
Смит. Прошу вас, будем пока считать этот пункт предпосылкой; сам я считаю вполне достоверным, что скорее неизбежно движение Земли, чем возможно известное прикрепление и пригвождение светил, да и для непонимающих этого лучше взять это теперь за главную тему, чем в другом рассуждении касаться этого в форме отступления. Поэтому, если хотите доставить мне удовольствие, уточните быстренько движения нашего шара.
Теофил. Весьма охотно, так как это отступление заставило меня надолго отложить желаемое мною заключение, где доказывается неизбежность того факта, что все части земли должны последовательно участвовать во всех аспектах и отношениях к солнцу, делаясь носителями всех соотношений и обычных процессов.
Итак, в этих целях достаточно и необходимо, чтобы движение Земли совершалось таким образом, чтобы благодаря известным переменам там, где было море, стал континент и наоборот; там, где было тепло, сделалось холодно и наоборот; то, что пригодно для житья и умеренно, стало бы менее подходящим для житья и не столь умеренным и наоборот; в заключение — чтобы каждая часть получила такое же положение, которым пользуются все прочие части под солнцем, чтобы всякая часть могла участвовать в любой жизни, в любом порождении, в любом счастье.
Значит, первое, необходимое для жизни нашего шара и того, что на нем содержится, — это дать ему как бы дыхание и вдохновение дневным теплом и холодом, светом и тьмой на протяжении двадцати четырех часов, равных времени вращения вокруг собственного центра Земли, подставляющей солнцу по возможности всю свою поверхность.
Второе. Для порождения существ, которые живут и разлагаются на поверхности земного шара, он со своим центром обходит вокруг светлого тела Солнца приблизительно в триста шестьдесят пять дней с четвертью, где в четырех пунктах эклиптики издается крик рождения, юности, зрелости и упадка его существ.
Третье. В смене веков Земля участвует еще в одном движении, благодаря которому отношение верхнего ее полушария ко вселенной изменяется так, что оно занимает место нижнего полушария, последнее же переходит на место верхнего полушария.
Четвертое. С изменением поворотов и соотношений Земли она необходимо получает движение, благодаря которому положение, занимаемое вершиной Земли по отношению к Арктическому полюсу, меняется на положение, которое занимает противоположная верхушка по отношению к Антарктическому полюсу.
Первое движение измеряется от точки равноденствия Земли до тех пор, пока она вернется или к ней, или близко к ней.
Второе движение измеряется от воображаемой точки эклиптики, которая есть путь Земли вокруг Солнца, до того момента, когда Земля возвратится в прежнее положение или близкое к нему.
Третье движение измеряется расположением, которое имеет линия полушария Земли, идущая через горизонт с его дифферентами во вселенной, до тех пор, пока прежняя линия или соответствующая ей не вернется к тому же расположению.
Четвертое движение измеряется продвижением полярной точки Земли, которая, посредством прямой из какого-нибудь меридиана проходя через другой полюс, обращается к тому же или около того же аспекта, где была прежде. И относительно этого надо иметь в виду, что хотя мы говорим о существовании четырех движений, тем не менее все они участвуют в едином сложном движении.
И имейте в виду, что из этих четырех движений первое обнаруживается из того, что в натуральный день кажется, что все движется вокруг Земли или, как говорят, вокруг полюсов мира.
Второе узнается из того, что бросается в глаза,— что Солнце в один год проходит весь круг зодиака, делая каждый день: по Птолемею в третьем издании Альмагеста — 59 минут 8 секунд 17 терций 13 кварт 12 квинт 31 секста; по Альфонсу — 59 минут 8 секунд 11 терций 37 кварт 19 квинт 13 секст 56 септ; по Копернику — 59 минут 8 секунд 11 терций.
Третье движение познается из того, что кажется, что восьмая сфера, если следовать порядку знаков, движется навстречу дневному движению над полюсами зодиака так медленно, что в двести лет не проходит больше 1 градуса и 28 минут, совершая таким образом круг в сорок девять тысяч лет, начало какового движения приписывают девятой сфере.
Четвертое движение познается из колебания, продвижения и отступления, производимыми, как считают, движением восьмой сферы над двумя равными кругами, которые представляют себе во впадине девятой сферы над началами созвездий Овна и Весов в зодиаке. Его выводят из того, что считают необходимым для эклиптики восьмой сферы пересекать экватор не всегда в той же самой точке, но иной раз в голове Овна, иной раз вне ее по ту или иную сторону эклиптики; выводят из того, что самые большие отклонения зодиака считают не всегда теми же самыми. Отсюда необходимо следует, что точки равноденствия и солнцестояния постоянно меняются, как это в действительности наблюдается с давних времен.
Имейте в виду, во-первых, что хотя мы говорим о существовании именно четырех движений, тем не менее надо отметить, что все они соучаствуют в одном составном. Во‑вторых, хотя мы их называем круговыми, однако ни одно из них не есть правильное круговое. В-третьих, хотя многие утруждают себя поисками истинного порядка таких движений, но и они, и те, кто будет этим обременять себя, будут трудиться напрасно, так как ни одно из этих движений не является в действительности правильным, пригодным к геометрической обработке.
Итак, значит, есть четыре — и не должно быть ни больше ни меньше — движения (хочу сказать: различий местных изменений земли); из них каждое иррегулярное необходимо превращает другие в иррегулярные, которые мне хотелось бы описать в движении шара, брошенного в воздух.
Во-вторых, в то время как он движется сверху вниз или снизу вверх, он вращается вокруг собственного центра, двигая точку I к месту точки К и точку К к месту точки I. В-третьих, поворачиваясь мало-помалу, продвигаясь вперед по пути и ускоряя свое вращение или же теряя скорость и замедляя ход (как бывает с шаром, который, поднимаясь вверх, после того как сперва двигался быстрее, затем начинает двигаться медленнее, и наоборот, при возвращении вниз и в соответствующей пропорции на середине расстояний, по которым поднимается или опускается), он в то положение, которое занимает одна половина окружности, отмеченная цифрами 1, 2, 3, 4, продвинет другую половину, отмеченную цифрами 5, 6, 7, 8. В-четвертых, так как это вращение не дает прямой, принимая во внимание, что оно не идет как у колеса, движущегося с силою круга, в которую включен момент тяжести, но идет криво, так как производится шаром, который легко может склоняться во все стороны, почему точки I и К не всегда вращаются по той же прямой, то поэтому необходимо, чтобы скоро или нескоро, с перерывами или постепенно проходился путь, пока не совершится движение, благодаря которому точка О окажется там, где была точка V, и наоборот.
Из этих движений достаточно одного неправильного, чтобы сделать неправильными все прочие, достаточно одного неизвестного, чтобы сделать неизвестными все другие. Тем не менее имеется некоторый порядок, в котором движения более или менее или приближаются или отходят от регулярности. Оттого в этом различии движений более правильное, или то, которое ближе к самому правильному, есть движение центра. Близко к этому движение вокруг центра посредством диаметра — более быстрое. Третье есть то, которое с неправильностью второго (состоящей в ускорении и замедлении) мало-помалу меняет весь аспект полушария. Последнее, самое неправильное и самое неопределенное, есть то, которое меняет стороны, потому что иной раз, вместо того чтобы идти вперед, поворачивает назад и с величайшим непостоянством достигает того, что заменяет место одной точки местом другой, ей противоположной.
Так и Земля: во-первых, она имеет движение своего центра, годовое, более правильное, чем все, и более, чем другие, подобное самому себе; во-вторых, менее правильное, ежедневное; в-третьих, неправильное, которое назовем полу-шаровым; в-четвертых, самое неправильное, полярное, или колуральное.
Смит. Хотелось бы знать, какой порядок и какое правило дает Ноланец для познания этих движений.
Пруденций. Будет ли какой-нибудь способ? Неужели же мы до конца будем нуждаться во все новых и новых теориях?
Теофил. Не сомневайтесь, Пруденций, что ничем добрым старым вы не полакомитесь. Вам, Смит, пошлю диалог Ноланца, под названием «Чистилище ада»[94], и вы увидите там плод спасения. Вы, Фрулла, держите в тайне наши речи и постарайтесь, чтоб они не дошли до ушей тех, кого мы кусали, для того чтобы они не пошли против нас и не дали новых поводов обращаться с ними строже и применять лучшие исправительные меры. Вы, маэстро Пруденций, сделайте заключение и только моральную оценку нашего четверобеседования; ведь умозрительные выводы из нашего «пира на пепле» уже сделаны.
Пруденций. Заклинаю тебя, Ноланец, ради надежды, которую ты возлагаешь на высшее и бесконечное единство, дающее тебе жизнь и обожаемое тобой; ради высоких божеств, покровительствующих тебе и почитаемых тобою; ради твоего божественного гения, защищающего тебя и в который ты веришь, охраняй себя от подлых, низких, варварских и недостойных встреч, чтобы не пришлось тебе столкнуться с такой яростью и множеством капканов, как приходилось, может быть, насмешнику Мому среди богов и мизантропу Тимону среди людей. Оставайся надолго у знаменитейшего и великодушнейшего синьора ди Мовисьеро, под покровительством которого ты начал публиковать такую величавую философию. Может быть, найдется совершенно достаточное средство, благодаря которому звезды и могущественнейшие силы приведут тебя к тому пределу, откуда ты издали сможешь смотреть на подобные низости.
А вы, благородные люди, поклянитесь скипетром Юпитера-громовержца, прославленной любезностью потомков Приама, великодушием римского сената и народа квиритов[95] и нектарным пиром богов над кипящей Эфиопией, что если волею судьбы в другой раз случится Ноланцу оказать вам услугу, или удовольствие, или милость, если случится ему провести ночь в ваших домах, то найдете способ защитить его от подобных встреч; когда же ему придется темной ночью возвращаться к себе домой, то в случае, если вы не захотите дать ему сопровождение с пятьюдесятью или со ста факелами — в которых не будет недостатка, шагай он даже среди бела дня, если ему придется умирать в католической римской земле,— дайте ему провожатого по крайней мере с одним факелом; если же и это покажется вам лишним, то одолжите ему фонарь с сальной свечой, чтобы мы имели убедительный материал для разговора о его благополучном возвращении из вашего дома, о чем пока еще нет речи.
Заклинаю вас, доктора Нундиний и Торквато, пищей людоедов, каменным корытом циника Анаксарха, огромнейшими змеями Лаокоона и страшной язвой святого Роха, когда вы очутитесь в преисподней и должны будете явиться на страшный суд, то заявите жалобу на некультурного и невежливого педагога, обучавшего вас когда-то приличию, и на другого — архиосла и невежду, учившего вас вести диспуты, чтоб они возместили вам ненужные издержки с процентами за время и труд, которые они заставили вас потерять.
Заклинаю вас, гребущие по гордой Темзе лондонские лодочники, ради чести Эвена и Тиберина, именами которых названы две знаменитые реки, и ради прославленной обширной могилы Палинура, чтобы вы за наши деньги доставили нас в гавань.
И вы, дикие травсы и свирепые марсиды грубого люда, заклинаю вас лаской, которую выказывали стримониянки Орфею, а также последней услугой, оказанной лошадьми Диомеду и брату Семелы, и силою пращника и щитоносца Кефея, когда увидите и встретите иноземца и путешественника, если не сможете удержаться от грозных взглядов фурий, то, по крайней мере, советую вам, воздержитесь от толчков.
Обращаюсь ко всем вам и заклинаю всех вас вместе — одних щитом и копьем Минервы, других породистым потомством троянского коня, тех почтенной бородой Эскулапа, этих трезубцем Нептуна, а иных поцелуями, данными кобылицами Главку, — чтобы в другой раз в лучших диалогах вы возвестили о ваших деяниях или же, по крайней мере, молчали.
Конец диалогов «Пир на пепле»
О причине, начале и едином[96]
(DE LA CAUSA, PRINCIPIO ET UNO)
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО,
НАПИСАННОЕ ЗНАМЕНИТЕЙШЕМУ СИНЬОРУ МИКЕЛЮ ДИ КАСТЕЛЬНОВО[97],
СИНЬОРУ ДИ МОВИСЬЕРО.
КОНКРЕСАЛЬТО И ДИ ЖОНВИЛЛЯ, КАВАЛЕРУ
ОРДЕНА ХРИСТИАННЕЙШЕГО КОРОЛЯ, СОВЕТНИКУ
ЕГО ТАЙНОГО СОВЕТА, КАПИТАНУ 50 СОЛДАТ
И ПОСЛУ У СВЕТЛЕЙШЕЙ КОРОЛЕВЫАНГЛИИ
Знаменитейший и единственный кавалер, обращая взоры от созерцания к восхищению вашим великодушием, настойчивостью и заботливостью, при помощи которых вы, прибавляя услугу к услуге, благодеяние к благодеянию, меня победили, обязали и связали и обычно преодолеваете все трудности, избегаете любой опасности и приводите в исполнение все ваши почетнейшие намерения, я начинаю понимать, сколь удачно вам подходит тот благородный девиз, которым вы украшаете свой грозный нашлемник, где та текучая влага, что нежно ранит, капая непрерывно и часто, благодаря своей настойчивости размягчает, выбивает, растирает, ломает и утончает некий плотный, жесткий, твердый и грубый камень.