Смит. До свидания.
Фрулла. С богом.
Пруденций. Будьте здоровы.
Конец второго диалога
Диалог третий
Теофил. И вот доктор Нундиний, занявший позицию человека, как бы выведенного на сцену, положил обе руки на стол, слегка огляделся вокруг, пожевал немного язык, поглядел вверх, блеснул зубами в тонкой улыбке и, плюнув, начал так...
Пруденций. В сем слове, в сем самом, проглядывает мысль.
ПЕРВОЕ РАССУЖДЕНИЕ НУНДИНИЯ
Теофил. Понимаете ли вы, синьор, о чем мы говорим? (Он спрашивает у Бруно, понимает ли тот по-английски. Ноланец отвечает отрицательно, говоря правду).
Фрулла. Тем лучше для него, иначе он услыхал бы больше неприятного и недостойного, чем наоборот. Лучше быть глухим по необходимости там, где нельзя стать глухим добровольно. Правда, я легко мог бы убедиться, что он понимает; но чтобы ему легче было выходить из затруднительных положений при невежливых выпадах и чтоб легче было философствовать о нравах лиц, находящихся перед ним, пусть притворяется непонимающим.
Пруденций. Есть глухие от рождения, есть — от несчастного случая и есть глухие по обдуманному намерению.
Теофил. Не думайте так о нем; хотя он живет в этой стране около года, но знает не больше двух или трех обыкновенных слов, знает, что это приветствия, но не знает точнее, что они означают, и если бы он хотел использовать их, то не сумел бы.
Смит. Значит, у него так мало охоты научиться нашему языку?
Теофил. Нет поводов, которые вынуждали или склоняли бы его к этому; ведь знатные или джентльмены, с которыми ему обычно приходится разговаривать, все умеют говорить по-латыни, или по-французски, или по-испански, либо по-итальянски; они, зная, что английский язык употребляется только на этом острове, считали бы себя некультурными, если бы не знали другого языка кроме родного.
Смит. Совершенно верно. Недостойно не только природного англичанина, но и лица любой национальности уметь говорить лишь на одном языке. Однако в Англии, как, несомненно, и в Италии и во Франции, есть много джентльменов, с которыми лица, не владеющие местным языком, не могут говорить без затруднений, испытываемых при пользовании переводчиком.
Теофил. Действительно, существует еще много джентльменов лишь по своему происхождению, которых к большому их и нашему удовольствию лучше было бы не слышать и не видеть.
ВТОРОЕ РАССУЖДЕНИЕ НУНДИНИЯ
Смит. Что добавил доктор Нундиний?
Теофил. Итак, я, сказал он по-латыни, хочу разъяснить вам то, о чем мы говорили, а именно: следует считать, что Коперник не держался того мнения, что Земля движется, так как это неприемлемо и невозможно; но что он приписал движение ей, а не восьмому небу, ради удобства исчисления.
Ноланец ответил, что если бы Коперник признавал движение Земли лишь по этой причине, а не по какой-то еще иной, то он плохо и недостаточно понимал бы это. Однако несомненно, что Коперник понимал дело так, как он об этом говорил, и со всей силою доказал это.
Смит. Значит, напрасно выдвигают это суждение о мнении Коперника, если не могут почерпнуть его из какого-либо его выражения?
Теофил. Будь уверен, что это высказывание рождено доктором Торквато. Из всего Коперника (хотя можно верить, что он вертел его книгу в руках) он удержал в памяти лишь имя автора, издателя, название книги, место и год напечатания, число листов и карт. И, не будучи несведущ в грамматике, он понял некое сверхвступительное предисловие, приложенное не знаю уж каким невежественным и самонадеянным ослом; этот осел, как бы желая извинить автора и оказать ему покровительство или даже ставя своей целью, чтобы и другие ослы, найдя в этой книге и для себя салат и плоды, не остались голодными, следующим образом предупреждает их, раньше чем они начнут читать книгу и рассматривать ее суждения:
«Не сомневаюсь, что некоторые ученые (сказано некоторые, потому что одним из таковых может быть сам он), поскольку разошлась молва о новых предположениях этого произведения о том, что земля подвижна, а солнце прочно стоит среди вселенной,— чувствуют себя сильно оскорбленными, полагая, что этот принцип принят, чтобы поколебать науки, уже давно и хорошо приведенные в порядок. Но если они захотят лучше рассмотреть дело, то найдут, что этот автор не заслуживает упрека. Ибо астрономам собственно надо только внимательно и умело рассматривать историю небесных движений; затем, не имея возможности по разным основаниям найти истинные причины этих движений, им дозволительно выдумывать и образовывать их по-своему, согласно теоремам геометрии, посредством которых можно вычислять движение как для прошлого, так и для будущего; поэтому не только не необходимо, чтобы такие предположения были верными, но даже чтоб они были только правдоподобными. Таковыми следует считать гипотезы этого человека, разве что найдется такой невежда в оптике и в геометрии, который считает, что расстояние в сорок градусов и более, образуемое при отдалении Венеры от солнца то с одной, то с другой стороны, происходит от ее движения по эпициклу. Если бы это было правильно, то кто настолько слеп, чтоб не видеть, что отсюда следует вопреки всякому опыту: что диаметр звезды казался бы в четыре раза, а тело звезды в шестнадцать с лишком раз больше, когда она ближе всего к земле, то есть противоположна перигею, чем когда она дальше всего от земли, или, как говорят, находится в перигее. Имеются еще и другие, не менее неудачные, чем это, предположения, которые нет нужды излагать». И он делает в конце заключение: «Примем же сокровище этих предположений только ради чудесной и искусной легкости вычислений; потому что если кто примет некоторые из этих выдуманных вещей за истину, то после изучения этой дисциплины он станет более глупым, чем тогда, когда приступал к изучению ее»[63].
Так что видите, какой это хороший привратник! Смотрите, как хорошо он открывает вам дверь, чтобы вы вошли внутрь для приобщения к этому почтеннейшему знанию; без этого привратника умение считать и измерять, изучение геометрии и перспективы есть лишь пустое препровождение времени изобретательных безумцев. Смотрите, как он верно служит хозяину дома!
Коперник не ограничился утверждением, что Земля движется[64]; он еще заявляет и подтверждает это, когда пишет папе, что мнения философов очень далеки от мнений толпы, мнений недостойных, чтоб за ними следовали, а скорее достойных того, чтоб от них бежали, как противных истине и верности. И много других явных подтверждений его мнения высказано им, несмотря на то, что в конце концов кажется, что он некоторым образом держится обычного мнения как тех, кто принимает его философию, так и других, чистых математиков, которым по кажущимся неудобствам не нравится такое предположение; он хочет, чтобы и ему также предоставлена была свобода признавать движение Земли и приводить доказательства более прочные, чем выдвигавшиеся древними авторами, которые были вольны выдумывать много родов и образцов кругов для того, чтобы объяснить движение звезд. Но из этих слов нельзя заключить, что он сомневается в том, что он постоянно признавал и достаточно доказал в первой книге, убедительно опровергая аргументы тех, кто придерживался противоположного мнения, причем он выполнял должность не только математика, который предполагает, но и физика, который доказывает движение Земли.
Но, конечно, Ноланцу кажется недостаточным то, что Коперник, пифагореец Никита Сиракузский, Филолай, Гераклид Понтийский, пифагореец Экфант, Платон в «Тимее» (хотя робко и неуверенно, принимая это больше на веру, чем в форме знания), божественный Кузанец во второй книге «Об ученом незнании» и другие в своем роде редкие умы говорили, учили и утверждали то же самое ранее его. Потому что Ноланец устанавливает это на других, собственных и более прочных принципах, которые опираются не на веру в авторитеты, но на живое чувство и рассуждение; из них вытекает, что это так же верно, как всякое иное Дело, которое можно считать верным.
Смит. Это хорошо. Но скажите, пожалуйста, какой же аргумент выдвигает этот человек, написавший сверхпредисловие к Копернику и считающий более чем вероятным и даже истинным, что звезда Венера должна в такой же степени изменяться в величине, в какой она меняет свое расстояние от Земли.
Теофил. Этот глупец опасается и старается, чтобы другие не поглупели от учения Коперника, а сам вносит в него, быть может, больше недостатков, чем в нем имеется, и, выступая с такой торжественностью, считает это достаточным для того, чтобы убедить, что так думать было бы делом человека, очень невежественного в оптике и в геометрии. Хотел бы я знать, какую оптику и геометрию имеет в виду это животное, которое слишком ясно показывает, насколько несведущи в настоящей оптике и геометрии он и те, у кого он учился. Хотел бы я знать, как по величине светящихся тел можно судить о степени близости и отдаленности их; и обратно: как по расстоянию и близости подобных тел можно умозаключить о некоем пропорциональном изменении их величины. Хотел бы я знать, по какому принципу перспективы или оптики мы от всякого изменения диаметра можем окончательно вывести правильное расстояние или большее или меньшее различие. Хотел бы я понять, совершаем ли мы ошибку, делая такое заключение: от видимой величины светящегося тела мы не можем делать вывода ни об его истинной величине, ни о его расстоянии; ибо, подобно тому, как темное тело находится не в одинаковом отношении к светящемуся телу, так существует разное отношение между менее светящимся телом и другим, более светящимся, и третьим, самым светящимся; поэтому по величине светящихся тел мы не можем судить о величине и об истинном расстоянии их. Размер человеческой головы за две мили не виден. Лампа много меньшего размера или другая подобная вещь с огнем видна почти совсем без изменений или же с очень малыми изменениями за шестьдесят миль; так, например, из Тарента (Апулия) часто видны огни в Валоне[65], а между этими местами находится значительная часть Ионийского моря. Всякий, обладающий чувством и рассудком, знает, что если бы фонари имели свет, более яркий в два раза, чем свет тех фонарей, которые ныне видны на расстоянии семи десяти миль, то они без изменения величины были бы видны на расстоянии ста сорока миль; при тройной яркости — на двести десять миль; при четверной — на двести во семьдесят; и так надо рассчитывать всегда при других увеличениях пропорций и расстояний, ибо скорее от качества и силы света, чем от размера горящего тела, обычно зависит значение того же диаметра и объема тела. А вы, значит, считаете, о мудрые оптики и искусные перспективисты, что если я вижу на расстоянии сотни стадий огонь, имеющий диаметр в 4 пяди, то было бы основание утверждать, что на расстоянии пятидесяти стадий его диаметр стал бы в 8 пядей, двадцати пяти стадий — в 16 пядей, двенадцати с половиной — в 32 пяди, а на самом близком расстоянии он стал бы сколь угодно большим?
Смит. Так что, по вашим словам, хотя и ложно, но не может быть порицаемо по геометрическим соображениям мнение Гераклита Эфесского, который говорит, что Солнце имеет те размеры, какие оно представляет нашим глазам, под чем подписывается и Эпикур, как это видно из его письма к Пифоклу[66]. В одиннадцатой книге «О природе» он, по словам Диогена Лаэрция, утверждает, что, поскольку он может судить, величина Солнца, Луны и других звезд такая, какой она представляется нашим чувствам, потому что, говорит он, если бы из-за расстояния предметы теряли в величине, то они тем более теряли бы в цвете; и, конечно, говорит он, не иначе мы должны судить об этих светилах, как и о тех, что возле нас.
Пруденций. Это подтверждается также эпикурейцем Лукрецием в пятой книге «О природе вещей»[67]:
Пламенный солнечный диск, пылающий жаром, не может
Больше значительно быть или меньше, чем кажется чувствам.
Ибо, с какого огни расстояния свет ни бросали б
И ни вдыхали бы жар раскаленный во все наши члены,
Пламя в составе своем ничего не теряет при этом,
И отдаленность огня не являет его уменьшенным.
…………………………………………………………..
Да и луна, — все равно, несется ль она, озаряя
Светом присвоенным все, или собственный свет излучает, —
Что бы там ни было, — все ж и она по размерам не больше,
Чем представляется нам и является нашему взору.
…………………………………………………………..
Также эфира огни, наконец, что ты видишь отсюда,
Могут на деле совсем незначительно быть или меньше,
Или же больше того, чем кажется нашему глазу,
Раз и земные огни, которые всюду мы видим,
Ежели явственно их трепетанье, коль пламя их видно,
Кажутся лишь иногда измененными самую малость
В сторону ту иль другую, поскольку они отдаленны.
Теофил. Конечно, вы правильно говорите, что напрасно перспективисты и геометры, пользуясь обычными и своими собственными аргументами, будут спорить с эпикурейцами; я говорю не о глупцах, как этот разъяснитель книги Коперника, но о других, более разумных; мы увидим, можно ли умозаключать, что на основании такого расстояния, как диаметр эпицикла Венеры, можно сделать вывод о таком-то диаметре тела планеты и тому подобные вещи.
Но сперва я хотел бы обратить ваше внимание на другое. Вы видите, насколько велико тело Земли? Вы знаете, что из него мы можем видеть лишь то, что позволит нам искусственный горизонт.
Смит. Это так.
Теофил. Так вот, считаете ли вы, что если б вам можно было выйти за пределы земного шара в какой-либо пункт эфирной области, куда угодно, то могло бы произойти когда-нибудь, чтобы Земля показалась вам больше?
Смит. Не думаю; нет никакого основания, по которому, с моей точки зрения, видимая линия стала бы большей и удлинила свой полудиаметр, который измеряет диаметр горизонта.
Теофил. Вы рассуждаете правильно. Скорее надо считать, что чем больше удаляется горизонт, тем более полудиаметр уменьшается. Но заметьте, что к этому уменьшению горизонта надо добавить смутный вид того, что находится по ту сторону уже включенного в горизонт; это можно показать на следующем изображении (рис. 1), где искусственный горизонт — 1 — 1, которому соответствует дуга глобуса АА; горизонт первого уменьшения — 2 — 2, которому соответствует дуга глобуса ВВ; горизонт второго уменьшения — 3 — 3, которому соответствует дуга СС, горизонт третьего уменьшения — 4 — 4, которому соответствует дуга DD, и так да- лее, причем по мере уменьшения горизонта все возрастает охват дуги вплоть до линии полушария и за нее. Поставленные на таком расстоянии или около того, мы увидим Землю с такими же подробностями, с какими видим Луну, имеющую светлые и темные части, соответственно тому, водная это или земная поверхность ее. Так что чем больше уменьшается угол зрения, тем большую основную линию дуги полушария включает он и тем еще меньшим будет горизонт, который мы продолжаем называть горизонтом, хотя, по принятому, слово это имеет свое собственное значение. Итак, по мере нашего удаления все возрастает охват полушария и света, который, чем больше диаметр уменьшается, тем более стремится к слиянию; так что, если бы мы были дальше от Луны, ее пятна становились бы все меньшими, а Луна показалась бы только маленьким и сплошь светящимся телом.
Смит. Мне кажется, что это рассуждение имеет не простое и немаловажное значение. Однако же, прошу вас, перейдем к мнению Гераклита и Эпикура, которое, по вашим словам, может оказаться непоколебимым, вопреки соображениям о перспективе, из-за недостатков уже установленных принципов этой науки. Но, чтобы открыть эти недостатки и увидеть какой-нибудь плод вашего открытия, я хотел бы услышать разрешение того соображения, которым весьма убедительно показывается, что Солнце не только велико, но даже больше, чем Земля.
Принцип этого рассуждения таков, что большее светящееся тело, испуская свой свет на меньшее темное тело, конусообразной тенью образует базу на поверхности этого темного тела и, кроме того, конусовидную тень в противоположной части, как изображено на следующем рисунке (рис. 2).
М — светлое тело базы С, которая, будучи образованной посредством HI, посылает конус тени в точку N. Меньшее светящееся тело, образуя конус в большем темном теле, не будет иметь определенного места, где могла бы обозначиться, воображаемая линия его базы; кажется, что она идет на образование конусовидной бесконечности, как та же самая фигура А, изображающая светлое тело, от конуса тени, которая имеется в С, темном теле, посылает две линии СD, СЕ, которые, все более и более расширяя темную конусовидность, скорее бегут в бесконечность, чем ищут базу, которая могла бы их приостановить.
Вывод из этого рассуждения таков: Солнце есть тело большее, чем Земля, потому что посылает конус ее тени до сферы Меркурия и не идет за нее. А если бы Солнце было светлым телом меньшим, то следовало бы рассуждать иначе, откуда вытекало бы, что, будь это светлое тело в нижнем полушарии, наше небо было бы в большей части затемнено, а не освещено, раз дано или условленно, что все небесные тела получают свет от Солнца.
Теофил. Вот, смотрите, как меньшее светящееся тело может освещать больше половины большего темного тела. Вы должны увидеть это на опыте. Имеются два тела: одно — темное, большое А, другое — малое, светящееся В. Если поместить светящееся тело на самом малом и первом расстоянии, как это видно из следующего чертежа (рис. 3), то темное тело осветится соответственно радиусу малой дуги СD, причем вытягивается линия В1. Если светящееся тело будет помещено на втором, большем расстоянии, то станет освещать соответственно радиусу большей дуги EF, причем вытягивается линия В2. Если оно будет на третьем и самом большом расстоянии, то в конечном итоге освещение будет соответствовать радиусу самой большой дуги GH, причем образуется наиболее удлиненная линия В3.
Следовательно, может случиться, что светлое тело В, используя силу такого света, который проникал бы настолько в пространство, насколько потребуется для этого эффекта, сможет, значительно отдалившись, включить, наконец, дугу большую, чем полукруг; имеется в виду, что нет основания, чтобы эта отдаленность, которая довела светящееся тело до положения, включающего полукруг, не смогла бы сверх того заставить его охватить больше. Скажу вам даже более того. Ведь светлое тело теряет свой диаметр в высшей степени медленно и с трудом, а темное тело, как бы оно ни было велико, теряет его чрезвычайно легко и непропорционально, и поэтому благодаря увеличению длины меньшей хорды CD мы придем к границе большей хорды EF и затем самой большой хорды IK, которая есть диаметр. Значит, при все большем увеличении расстояния окончатся другие, меньшие хорды по ту сторону диаметра, вплоть до того, пока промежуточное темное тело не перестанет мешать взаимной возможности видеть диаметрально противоположные тела. Причина этого та, что препятствие, происходящее от диаметра, вместе с диаметром все больше уменьшается, когда угол В становится все острее. И в конце концов необходимо, чтобы угол сделался столь острым (так как при физическом делении конечного тела безумцем будет тот, кто поверит в бесконечный прогресс и признает его в действительности или в возможности), что перестал бы быть углом и сделался бы линией, по которой два видимых противоположных тела могли бы быть видны одно другому, без того чтобы в какой-либо точке темное тело, помещенное между ними, могло бы помешать этому; ибо темное тело теряет всякую пропорциональность и разницу своего диаметра по отношению к диаметрам светлых тел, которые остаются постоянными. Поэтому требуется, чтобы темное тело, находящееся в промежутке, сохраняло такое расстояние от одного и другого, чтобы оно потеряло пропорцию и разницу своего диаметра, как это видно и наблюдается на Земле, диаметр которой не мешает тому, чтобы две диаметрально противоположные звезды видны были одна другой, так же как глаз безразлично может видеть одно и другое из центра полушария N и из точек окружности ANO. В этом случае ты воображаешь, что Земля через центр делится на две равные части, для того чтобы каждая перспективная линия сохранила свое место.
Это ясно показано на рисунке (рис. 4); на нем луч, линия AN, будучи полудиаметром, образует прямой угол по окружности; на втором месте — делает его острым; на третьем — более острым; необходимо, чтобы в пределе угол стал самым острым и в конце этого предела больше не был бы углом, но линией; следовательно, разрушены отношение и деферент полудиаметра; путем такого же рассуждения становится ясным, что разрушается деферент целого диаметра АО. Отсюда, наконец, неизбежно следует, что два более светлых тела, которые не так скоро теряют диаметр, не могут помешать одно другому взаимно видеть друг друга, раз их диаметр не исчез, в противоположность диаметру не светлого и менее светлого промежуточного тела.
Итак, заключаем, что большее тело, более способное терять свой диаметр, хотя бы оно стояло посередине самой прямой линии, не помешает перспективе двух сколько угодно меньших тел, лишь бы они сохранили диаметр своей видимости, который в более крупном теле теряется. Здесь с целью развития ума не слишком возвышенного, чтобы он мог легче подготовить себя к пониманию настоящего рассуждения и возможно облегчить трудность восприятия, заставьте человека проделать следующий опыт. Пусть он поставит палку близко к глазу, так, чтобы она помешала ему видеть свет свечи, поставленной на некотором расстоянии; чем больше палка будет приближаться к свету, отдаляясь от глаза, тем меньше она будет мешать видеть свет, вплоть до того момента, когда, став к свету так же близко, как близко она была раньше у глаза, она помешает видеть свет лишь в такой степени, которая соответствует толщине палки.
Теперь оставьте палку на месте и отдаляйте свет: тогда палка будет мешать гораздо меньше. Так, все более и более увеличивая расстояние между палкой и глазом и между нею и светом, вы, наконец, не обращая внимания на палку, увидите один свет. Обдумав это, всякий сколь угодно тупой ум может достигнуть понимания того, что было сказано немного раньше.
Смит. Что касается этого рассуждения, то я, кажется, должен быть им вполне удовлетворен, хотя у меня остается еще неясность относительно того, о чем вы говорили первоначально: как мы, поднимаясь от Земли и теряя вид горизонта, диаметр которого все более и более уменьшается, увидим, что это тело есть звезда. Я хотел бы, чтобы к тому, что вами сказано, вы добавили кое-что о том, считаете ли вы, что существуют многие земли, подобные этой, и к тому же неисчислимые. И я вспоминаю, что читал у Кузанца, мнения которого, как я знаю, вы не отвергаете, что даже Солнце имеет несхожие части, как Луна и Земля; поэтому, говорит он, если мы внимательно устремим глаз на тело Солнца, то увидим внутри его сияния значительнейшую матовость, более в периферии, чем в ином месте[68].
Теофил. Это божественно сказано и понято им, а вами весьма похвально применено. Как мне припоминается, недавно я сказал: поскольку темное тело легче теряет диаметр, а светлое с трудом, то вследствие отдаленности уничтожается и исчезает видимость темного, а видимость прозрачного, освещенного или иным образом светлого тела идет как бы к слиянию, и из его светлых разбросанных частей образуется видимый сплошной свет. Так что если бы Луна была дальше и Солнце не имело бы затемнений, то всякий человек, способный в этом деле разбираться, легко мог бы понять, что такая более удаленная Луна была бы также более светлой; но если бы мы были на ней, то она не была бы светлее для наших глаз; так, живя на нашей Земле, мы не видим того ее света, который передается тем, кто находится на Луне, и который, может быть, сильнее лунного света, причиняемого лучами Солнца, рассеянными в ее жидком хрустале. В частности, я не знаю в настоящий момент, должен ли я таким же образом или иначе судить о свете Солнца. Однако смотрите, до чего мы дошли по этому случаю; мне кажется, пора вернуться к другим частям нашего обсуждения.
Смит. Хорошо будет выслушать другие требования, которые могут быть предъявлены Ноланцу.
ТРЕТЬЕ РАССУЖДЕНИЕ ДОКТОРА НУНДИНИЯ
Теофил. Немного спустя Нундиний сказал, что неправдоподобно, чтобы Земля двигалась, раз она середина и центр вселенной, в которой занимает место фиксированной постоянной основы всякого движения.
Ноланец ответил, что то же самое может сказать тот, кто считает Солнце неподвижным и фиксированным центром вселенной; такого взгляда придерживаются Коперник и многие другие, которые признают ограниченность периферии вселенной; отсюда вытекает, что этот его довод (если даже это довод) есть ничто против других доводов и предполагает собственные принципы. И он ничто также против доводов Ноланца, который считает мир бесконечным и поэтому не признает в нем никакого тела, которому абсолютно необходимо было бы находиться в середине, или в конце, или между этими двумя пределами; всякому телу свойственно быть лишь в некоторых отношениях с другими телами и пределом, взятым произвольно.
Смит. Что вы об этом думаете?
Теофил. Глубокомысленные выражения! Ведь как ни об одном из природных тел не было доказано, что оно абсолютно кругло и, следовательно, безусловно имеет центр, так нет ни одного движения, видимого нами чувственно и физически в некоторых природных телах, которое в течение долгого времени не отклонилось бы от простого кругового и правильного движения вокруг какого-либо центра; и напрасны доказательства тех, кто выдумывает рытвины и преткновения в неровных кругах, различие диаметров и прочие пластыри и сборники рецептов для лечения природы до такой степени, чтоб она пошла в услужение к маэстро Аристотелю и другим; и все это с той целью, чтобы умозаключить, что всякое движение есть беспрерывное и правильное вокруг центра. Но мы, смотрящие не на фантастические тени, а на самые вещи, мы, видящие тело воздушное, эфирное, одухотворенное, жидкое, способное к местному движению и покою, вплоть до безмерности и бесконечности, что должны во всяком случае утверждать, так как не видим какого-нибудь конца ни чувственно, ни умозрительно,— мы знаем определенно, что, будучи следствием и бесконечной причины и бесконечного начала, оно должно, согласно своей телесной способности и своему модусу, быть бесконечно бесконечным. И я уверен, что не только Нундиний, но и все профессора при всей своей учености не смогут никогда отыскать сколько-нибудь вероятного довода, по которому существовал бы предел этому телесному миру и по которому, следовательно, также и звезды, находящиеся в пространстве, имелись бы в определенном числе и кроме того естественно определялся бы центр и середина его.
Смит. Не добавит ли Нундиний что-нибудь к этому? Пусть он приведет несколько доказательств или высказываний о вероятности и в пользу заключения, что, во-первых, вселенная конечна, во-вторых, что она имеет своей серединой Землю, в-третьих, что эта середина совершенно неподвижна в смысле местного движения.
Теофил. Нундиний подобен тому, кто говорит вследствие веры и привычки и отрицает какое-либо явление вследствие его необычности и новизны, что обычно для тех, кто мало соображает и не стоит выше своих поступков как рассудочного, так и природного порядка. Нундиний стоит глупый и пораженный, как тот, перед кем вдруг появился неожиданный кошмар. Наконец, будучи несколько более сдержанным, менее хвастливым и менее злобным, чем его коллега, Нундиний молчит и не добавляет слов там, где не может добавить доводов.
Фрулла. Не таков доктор Торквато, который, прав ли или виноват, ради бога или ради черта, всегда хочет драться, даже когда выронил щит в обороне и шпагу при нападении. Когда у него нет больше ни ответов, ни доводов, он от ярости топает ногами, заостряет ногти клеветы, злобно скалит зубы брани и разверзает глотку для криков, чтобы не Дать другим высказать свои возражения и чтобы они не дошли до ушей окружающих, что мне самому приходилось наблюдать.
Смит. Так что он ничего больше не сказал?
Теофил. Ничего больше не сказал по этому поводу, но перешел к другому рассуждению.
ЧЕТВЕРТОЕ РАССУЖДЕНИЕ НУНДИНИЯ
Так как Ноланец мимоходом сказал, что существуют неисчислимые земли, подобные нашей, то доктор Нундиний, как хороший диспутант, не имея чего-нибудь добавить к своему возражению, начал задавать не относящиеся к делу вопросы о том, что мы скажем о подвижности и неподвижности земного шара, спрашивал о свойствах других небесных шаров, хотел знать, из какого вещества должны быть шары, которые считаются состоящими из квинтэссенции, то есть из неизменяемой и не подверженной порче материи, более плотные части которой составляют звезды.
Фрулла. Эти вопросы, мне кажется, не относятся к обсуждаемому вопросу, хотя, впрочем, я не понимаю логики.
Теофил. Ноланец из вежливости не хотел упрекать в этом Нундиния, но, указав, что было бы лучше, если бы Нундиний держался главной темы или задавал вопросы поближе к ней, ответил ему, что другие небесные шары суть Земли и ничем не отличаются от нашей Земли по своему виду, лишь за исключением того, что они больше или меньше ее, как у иных видов животных замечаются индивидуальные отличия. Но те шары, которые состоят из огня, как Солнце, предварительно утверждает он, отличаются своим видом от других, как горячее от холодного, как самосветящееся от светящего отраженным светом.