– Я смотрю, наш общий знакомый отослал тебя прочь, – сказал Максуд.
Алихан не видел надобности говорить Максуду, как обстоят дела, и поэтому ничего на это не сказал.
– А ты близкий с ним? – спросил Алихан.
– Меня просто посылали к нему с просьбой, – ответил Максуд. – Поколебался и добавил: – Меня посылал Доку. Вообще‑то Доку подыскивает себе людей. У него много людей, а ему нужно еще больше.
В это время вернулся Мурад с братьями. Кроме братьев, с ним был еще один мальчик, одноклассник Алихана, и Алихан понял, за чем приехали эти люди. Максуд шутил и вообще не говорил о деле, но как‑то незаметно во время шуток на мобильники мальчиков перекочевала запись последней Шуры, и еще одна, на которой моджахеды уничтожают оккупантов и бандитов в чине капитана и подполковника милиции. Бандитов связали, поставили на колени и вогнали им пулю в затылок, а один из бандитов все время плакал и кричал, что он только шофер, и что дома у него маленькая дочка. Эта русская свинья даже не пыталась умереть как Муций Сцевола.
Месяц назад Алихан рылся в Сети и нашел там месседж какого‑то Игнатия. «Было нашествие варваров Руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, зверского нравами, бесчеловечного делами. Убийство девиц, мужей и жен, и не было ни кого помогающего, никого, готового противостоять».
Этот Игнатий из Византии жил аж тысячу лет назад: вот, значит, какие они, русские, были еще тогда.
Тем же вечером Алихан вывесил обе записи в чате (это было опасно, по IP‑адресам ФСБ могло отследить автора, но Алихан знал, что делал, и его не отследили), и Игнатия он тоже вывесил, потому что Игнатий смотрел в корень. Доку – это было круто. Доку – это было даже лучше, чем Булавди.
|
|
Но Алихан уже поговорил с Булавди, и тот поручил ему дело. Алихан не мог позволить, чтобы Булавди думал о нем, как о пустозвоне.
* * *
Прошла еще неделя, и за эту неделю Мурад приезжал в село дважды, и один раз с ним был Максуд, а другой раз еще один человек, бывший тренер Мурада. У него была деревянная нога, и его имя было известно. Когда у этого человека взяли в заложники жену, он ответил: «Возьмите и привезите ее ко мне. Я сам ее убью, чтобы не было соблазна».
О Кирилле Водрове не было ни слуху ни духу, и сим‑карта лежала без дела.
Мальчики в школе сбивались в кружки. За Мурада был его двоюродный брат. Он тоже занимался, только не вольной борьбой, а боксом, и никогда особо не скрывал, что драться собирается не на ринге.
В четверг утром, когда они сидели вместе на уроке, двоюродный брат наклонился к Алихану и сказал:
– Мы с Мурадом завтра уезжаем на море.
Щелкнул мобильником, и по экрану поплыла картинка: лагерь бородатых людей с зелеными повязками и автоматами. Людей было много, сердце разрывалось, что нельзя быть с ними. Но Алихан уже договорился с Булавди.
* * *
Кирилл снова приехал в Тленкой в конце октября. Он был на бронированном «мерсе», и кроме Абрека с Шахидом у него была машина сопровождения, набитая автоматчиками, как огурец – семенами.
Заур отдал категорический приказ, чтобы Кирилл не перемещался по республике без охраны, и Кирилл полагал, что Заур куда меньше боялся боевиков, чем Семен Семеныча. Кроме этого, охрана пристрелила б Кирилла тут же, если бы он передумал и встал на сторону Семен Семеныча, но это была возможность гипотетическая, и потому Кирилла она интересовала мало.
|
|
На этот раз гостей в доме не было.
Семья высыпала на крыльцо; дети бегали и кричали по‑чеченски. Диана стояла, опершись о столбик, и настороженно смотрела, как охрана вытаскивает из багажника клейменые латиницей коробки.
– Это что? – спросила Диана.
– Компьютер для Алихана, – ответил Кирилл, – я на Уразу приехал без подарка, вот, исправился. Алихан, пошли‑ка наверх, а женщины пусть пока заварят чай.
В комнате было все так же чисто. Над кроватью висел новый портрет – Рональда Рейгана.
Кирилл достал из коробок ноутбук, блок бесперебойного питания, и маленький сканер. Пока они возились со старой машиной, Кирилл нечаянно задел CD‑диск, тот зажужжал, и на экран выскочила заставка. Кирилл нажал на кнопку «play».
На экране двое солдат насиловали бабу. Баба жутко орала по‑русски и по‑чеченски, а когда солдаты закончили, третий, который в это время снимал, передал камеру одному из них и тоже занялся бабой. Когда он закончил, он взял железный лом и воткнул его бабе между ног.
Фильм закончился, и на экран выскочила новая заставка. Кирилл сидел, сжав руками виски, и у него не было сил поднять глаза на Алихана. Наверное, ему надо было посмотреть мальчику в глаза и что‑то сказать, – черт возьми, наверняка же есть куча слов, которые можно придумать и сказать, – но Кирилл так ничего и не придумал, а молча встал и стал помогать втыкать кабели.
Они возились минут пятнадцать, и когда они сошли вниз, Кирилл уже немного отошел. Сияющая Диана, шелестя юбкой, так и бегала, расставляя еду. Шахид и Абрек сидели за столом и чинно пили чай. «Стечкины» их сверкали в новеньких рыжих кобурах. Диана успела переодеться и накрасить губы, и легкая сине‑зеленая косынка едва прикрывала тяжелую волну черных волос. Кирилл вспомнил, что у пожилой женщины в фильме была похожего цвета косынка.
|
|
– Я договорился об обследовании, – сказал Кирилл, – Алихана ждут в ЦКБ. Можете полететь со мной, завтра ночью. Часов в одиннадцать.
– Разве ночью есть рейс на Москву? – спросила Диана.
Кирилл чуть покраснел.
– У «Навалис» свой самолет, – сказал Кирилл.
– Двадцать миллионов стоит самолет, – засмеялся Шахид, – Магомед‑Расул хотел, чтобы ему этот самолет подарили. Его так отшили, он икал. Он плохой человек, это знают все. Зачем Кириллу Владимировичу дарить самолет Магомед‑Расулу? Он подарит самолет президенту.
Алихан смотрел мимо скатерти, туда, где на сытом боку Шахида поблескивал «стечкин». Если самолет у человека стоит двадцать миллионов, сколько стоит сам человек? Они приходят к нам и убивают наших отцов, и забирают наших женщин, а потом они летают на самолетах ценой в двадцать миллионов долларов.
Ненавижу, ненавижу русских: зверские нравами, бесчеловечные делами, смерть им, а дальше ад, и пусть в этом аду одеялом им будет лава, а постелью – скорпионы.
– Так вы полетите? – спросил Кирилл.
Лицо Дианы светилось.
– Конечно, Кирилл Владимирович, – сказала она.
* * *
Алихан смотрел со второго этажа, как во дворе по машинам рассаживаются автоматчики, и как кяфир, склонившись над рукой чеченки, почтительно целует ее узкие пальцы.
В фильмах они не целовали пальцы. Алихан ни разу в жизни не смотрел порно, но он очень хорошо знал, что мужчины делают с женщинами, и он знал это из кадров, снятых русскими свиньями.
Они просто продали Диану.
Водров, конечно, держался в рамках приличия. Он мог приказать своим автоматчикам бросить ее в машину, и никто в доме даже не смог бы ничего сделать. Но он был сама галантность: он был со своим компьютером, и клиникой, и самолетом с белыми кожаными креслами, и, конечно, если Алихана повезут в Москву, кто‑то из родичей должен ехать с ним, а кто? Не бабка же восьмидесяти лет? Само собой подразумевалось, что поедет Диана, и было совершенно очевидно, что это означает.
Она была готова своим телом купить здоровье для брата, и об этом узнают все, и все село будет говорить, что сестра Алихана спит с русским.
Алихан вдруг представил себе Водрова на месте того шофера, со скрученными руками, плачущего, что у него дети… Интересно, у Водрова есть дети? Ему столько, что Алихан годится ему в сыновья, в таком возрасте у человека уже куча детей, а если он богат, то и жен несколько.
От нового компьютера пахло свежим пластиком, Алихан хотел бы разбить эту вещь, но нельзя – она могла послужить делу Аллаха. Он совсем забыл позвонить по сим‑карте, к тому же это и не имело значения, у Водрова было слишком много охраны и он слишком быстро уехал.
А теперь это и вовсе бессмысленно; завтра Диану увезут, и Водрову будет незачем больше ездить в село.
А сестра‑то, сестра! Разрядилась, как шлюха! Алихан видел, как она летала из кухни к столу, скажи ей кяфир, так она, пожалуй, и сплясала бы у шеста!
Ярость душила мальчика. Они заберут его в Москву, и он умрет на больничной койке, как женщина. У него не хватило духу убить Водрова: даже если б он это успел, при такой охране, страшно представить, что сделали бы Кемировы с его семьей.
Нет, он не мог убить Водрова и не мог позволить сестре продать себя. У него оставался один лишь выход.
* * *
Участок за домом спускался террасами вниз, и на этих террасах росли абрикосы и груша. Сразу за грушей начиналась крыша соседнего домика, с круглой дырой наверху.
Алихан пролез в эту дыру и вышел через разломанные водой камни. За ними снова начинался крошечный сад, с террасами, сложенными из камней, и натасканного в эти террасы перегноя.
В воздухе была разлита ясная сухая осень, но до снега было еще далеко. Абрикос, росший в саду, давно опал, а другое дерево было усыпано огромными оранжевыми шарами хурмы.
В каменной кладке возле хурмы Алихан запрятал выменянный на рынке «ПМ». Он опасался, что из‑за визитов Водрова дом могут обыскать. Пистолет, завернутый в промасленную ветошь, оказался на месте. Алихан проверил обойму, снял предохранитель и, сунув ствол в карман слишком большой для него куртки, вернулся обратно тем же путем в дом.
Руки его дрожали.
Крошечная прихожая открывалась сразу направо в крошечную же рассохшуюся кухню. Когда он вошел, сестра, низко склонив голову, мыла посуду. Хрустальная вода преламывалась в щербатых чашках, узкие быстрые пальцы Дианы словно танцевали в струйках воды.
– Мы никуда не едем, – сказал Алихан.
Черные волосы Дианы были перехвачены желтой косынкой в синих и красных яблоках. Длинные рукава кофты были завернуты до локтей, открывая сильные, гладкие руки.
– Не так подобает вести себя женщине, – сказал Алихан, – в дом которой пришли враги. Эти двое, Абрек и Шахид, в прошлом месяце убили человека из Тесиевых, и ты это прекрасно знаешь.
Диана повернулась, и глаза ее засверкали.
– Мы летим в Москву, – негромко сказала она, – иди наверх и прекрати говорить глупости. Если хочешь, ты полетишь в Москву один, но ты полетишь, если не хочешь, чтобы твоя бабка умерла с горя.
– Я – мужчина в семье, – спокойно сказал Алихан, – и я не лечу. Никто не летит.
Диана вдруг все поняла, и лицо ее стало белым‑белым. Она охнула и поставила бывшую в ее руках чашку на вытертый пластик стола, а потом подняла руку, словно защищаясь от брата, и стала перебирать пальцами по стеночке.
Алихан шагнул вперед, сунув руку в карман.
– Алихан, не надо, – сказала сестра.
Она как будто сползала по стенке, доползла до угла и села на пол. «Они воевали, и убивали, и готовились к войне, – зазвучал в ушах Алихана голос Кирилла Водрова, – и те, кто не воевал, а жил, оказались сильнее их». Диана сидела в углу, словно кучка юбок, прикрытых пестрой косынкой, и ее лицо было некрасивым и страшным.
Мир внезапно стал медленным и очень ярким, словно его навели на резкость. Вода в тазике сверкала, дробилась на солнце, и Алихан отчетливо слышал дыхание сестры, тяжелое и хриплое, и пистолет в его кармане был тверд и холоден, как труп отца, когда его привезли домой. «Она не будет спать с русским, – сказал себе мальчик. – Никто в нашем роду не будет спать с русским». Пальцы его сжались на рукояти.
И тут раздался скрип двери. Алихан в панике сделал шаг, другой, и оказался в крошечной прихожей. На пороге ее стоял Мурад Кахаури. В темных его глазах сверкало неприкрытое любопытство, взгляд косил туда, где на кухне слабо попискивала женщина и слышался шум льющейся воды.
– Я зашел попрощаться, – сказал Мурад. – Мы сейчас уезжаем на море. Я так слышал, что ты не едешь. Что ты завтра едешь в Москву.
– Ты неправильно слышал, – сказал Алихан, – я еду с вами.
Обернулся и, не заглядывая в кухню, громко прокричал:
– Я пойду с Мурадом. Может, я переночую у них.
Сунул поглубже в карман «макаров», снял с крючка куртку и вышел.
* * *
Кирилл прилетел в республику с сэром Мартином Мэтьюзом; они провели три часа в Доме на Холме, а потом погрузились в вертолет и улетели в Баку.
Полупогружная платформа по‑прежнему стояла на судоремонтном заводе; с решетчатых ферм рассыпалась фейерверком электросварка, и на нижней палубе в железном настиле, как шахматы, тянулись тридцать три квадратных люка; в одном, под сдвинутой крышкой, плескалось мутное мелководье.
Работы еще не были закончены; Заур Кемиров вполголоса обсуждал с сэром Метьюзом технологии горизонтального бурения и скорость проходки пласта.
Заур не просто знал, о чем он говорил: Заур получал от этого удовольствие, и глядя на его оживленное, лукавое лицо, покрытое частой ячеей морщин, Кирилл впервые осознал, как бесконечно устал этот человек от всего, что творилось вокруг: от убийств, крови, простоянных разводок, лести, бронированных машин и позолоченных пистолетов, – и, возможно, от мечетей и намазов, слишком многочисленных для человека, бывшего выпускником института им. Губкина и вынужденного стать сначала мэром города, а потом и президентом республики только затем, чтобы сохранить свой бизнес и спасти свой род.
Они шли вдоль ровных рядов стояков и серебряных сепараторов, пахло морем и сваркой, решечатые трубы вздымались вокруг, как стартовые фермы на космодроме, и младший брат президента, худощавый, черноволосый, в черных начищенных ботинках и подведенной под горло глухой водолазке, угрюмо плелся за Зауром, засунув руки в карманы, и Кирилл шепотом давал ему пояснения.
– А это что? – спросил Джамал.
Заур услышал и обернулся.
– Срезной превентор, – ответил Заур, – у нас их будет четыре штуки, превенторов. Они перекрывают трубу, если происходит выброс. А этот, последний, ее просто срезает.
– А отчего бывает выброс?
– Ошибка бурильщика.
– А что, просто так выбросов не бывает?
Президент республики думал с полминуты, прежде чем ответить.
– Нет, – сказал Заур, – просто так не бывает ни выбросов, ни восстаний. Видишь ли, когда мы бурим, мы закачивает в скважину буровой раствор. Этот раствор делает сразу несколько вещей. Во‑первых, он смазывает долото, во‑вторых, он выносит с собой породу, а в‑третьих, и самых главных – он давит на пласт. Ведь в пластах, которых мы проходим, давление составляет десятки и сотни атмосфер, и сила, с которой раствор давит на пласт, должна быть не ниже и не выше давления самого пласта. Если она будет выше, то мы забьем поры пласта раствором и погубим его, а если она будет ниже, то газ рванет наверх и… и все взорвется.
Заур улыбнулся каким‑то своим мыслям и добавил:
– Ремесло бурильщика очень похоже на ремесло правителя.
Тут в кармане Джамала запел мобильник, возвещая время намаза, Джамалудин взглянул на солнце и ненадолго исчез, и вместе с ним исчез Хаген.
* * *
Часа через три они прилетели на место будущего завода. Рабочие закладывали заряды в стены старого цеха, за цехом бульдозеры сгребали огромный завал из свежего кирпича, в который упирались ухоженные дорожки и замолчавший навеки мраморный фонтан.
– А здесь что было? – спросил сэр Мартин, показывая на фонтан и дорожки.
Президент республики поглядел на бывший с ним генплан участка и ответил:
– Сельскохозяйственный навес.
Они ждали, пока здание будет подготовлено к взрыву, минут сорок; наконец, подрывники отошли на безопасное расстояние, разматывая шнур; грохнул аммонит. Стены сложились сами в себя, все зааплодировали, с флангов выдвинулись скошенные челюсти бульдозеров и стали терзать и сгребать распавшуюся плоть бывшего оборонного цеха.
Над заводом зажглись мощные прожекторы, затмевая всплывающий в горах полумесяц. Все проголодались на воздухе и устали, и они не поехали в резиденцию, а завалились тут же, в какой‑то приморский ресторан, с шикарным интерьером и пуленепробиваемым стеклом, покрывавшим пол, под которым плавали красивые тропические мурены. Посереди стекла красовалась круглая вмятина с паутиной трещин вокруг: какой‑то пьяный посетитель вздумал проверить, точно ли пуля не берет стекло, а может – охотился на мурен.
Ресторанов в Торби‑кале было вообще до черта, каждая жена каждого министра имела по ресторану, (а это выходило довольно много, особенно если учесть, что жен у министра иногда было несколько), и все они отмывали деньги и были очень красивы, вот только еда была дрянная.
Возможно, это было потому, что рестораны заводили не для прибыли, а возможно, потому, что в республике так и не приохотились вкусно есть. В республике было много вещей, которых мужчины лелеяли и за которыми охотились; ни один уважающий себя горец не посмел бы выйти в люди в грязной обуви или грязном платье. Кирилл видел, как равнодушный ко всему мирскому Джамалудин тщательно оправлял рукава безупречной рубашки и брезгливо морщился, едва на гладкую, без единой морщинки куртку от Джанфранко Ферре падала случайная пылинка. Ботинки здесь были всегда начищены, машины – вымыты, и Кирилл знал людей, которые сидели дома без денег и тратили последние сто тысяч евро на новый «порше‑кайенн».
Но вот к еде в республике были удивительно равнодушны, и никто не видел ничего странного в том, что у человека, отделавшего свой дом мрамором из Италии и драгоценным деревом с Ливана, жена тащит на стол какие‑то галушки не галушки, макароны не макароны, – и разваренную курицу ножками вверх.
Они ввалились в ресторан изрядной толпой, сразу заняв два зала, – самые приближенные к президенту люди в одном, обтянутом синим бархатом, охрана в соседнем, и по приказу Джамалудина в зале сразу вырубили музыку, и компании, сидящие за столиками на втором этаже, тут же вытянули головы, разглядывая новоприбывших, – было довольно людно.
Им подали восхитительные курзе и дрянной советский салат, и президент компании продолжил спор с президентом республики, рисуя квадраты и цифры на белых плотных листах бумаги.
– ОК, – сказал сэр Мартин, – если вас когда‑нибудь уволят с президентов, «Навалис» будет рада взять вас главным инженером.
Он был видимо доволен разговором.
Кирилл расслабился, довольный днем, чаем и компанией, и некоторое время мужчины ели под взрывы хохота из‑за неплотно прикрытых дверей.
Джамалудин вышел и вскоре вернулся. Хохот затих. Кирилл откинулся на спинку широкой скамьи, блаженно прикрыв глаза. Этот вечер, эта еда и эти люди устраивали его больше, чем рассуждения двух высокооплачиваемых проституток на тему, где подают лучший сибасс.
Магомед‑Расул, который весь день порывался поговорить с сэром Мартином, но не осмеливался встрять в разговор поперек старшего брата, откашлялся и перегнулся к англичанину через стол, но в это мгновение пальцы сэра Метьюза коснулись рукава Кирилла. Сэр Метьюз повернулся к Джамалудину и попросил:
– Переведи, пожалуйста. Я слышал, что власти республики проводят большую кампанию по наказанию тех, кто не так молится. Я слышал, что даже если человеку нечего предъявить с точки зрения закона, семью могут просто выселить из села.
Кирилл перевел.
Джамалудин Кемиров сидел, чуть сползая влево в кресле, и аккуратно счищая с шампура на тарелку свежий шашлык. День был четверг, в четверг Джамал всегда держал пост, но, несмотря на то, что он прикоснулся к еде и воде впервые со вчерашнего вечера, младший брат президента ел мало и равнодушно.
– Люди, – сказал Джамал, – сами отселяют этих чертей. Проводят сходы и отселяют. Я даже не появляюсь в селах.
Белые его зубы аккуратно вонзились в сочный кусок баранины.
– Но когда человека выселяют из села, и не дают ему работы, куда ему идти, кроме как в боевики?
– Это его дело, – повторил Джамалудин, – люди сами их отселяют.
– Вы слишком жестоки. Вы сами вынуждаете людей быть террористами. Нельзя наказывать человека оттого, что он просто молится.
– Кто ему мешает просто молиться? – спросил Джамалудин. – Что, я не молюсь? В городе пятьсот тридцать мечетей, они все полны народу. Переведи ему, Кирилл, – он что, всерьез думает, что тех, кто в лесах, убивают за то, что они просто молятся?
– Допустим, – сказал сэр Метьюз, – их берут за то, что они носят оружие, но ведь это смешно. Вы, господин Кемиров, носите оружие, и все ваши люди ходят с оружием, и когда мы сегодня ездили по заводу, мне в бок упирался гранатомет, хотя это была гражданская машина, и вряд ли у водителя было на это разрешение. Но вас никто не останавливает, потому что вы брат президента, а любого другого человека с оружием могут взять и объявить ваххабитом.
Джамал Кемиров отодвинул от себя тарелку и чуть наклонился к собеседнику. Черные его зрачки расширились в полутьме, казалось, заполняя всю радужку глаз.
– Три года назад, – сказал Джамал Кемиров, – четыре придурка взорвались в вашем лондонском метро. И убили тридцать восемь человек. Если я правильно помню, их никто не выселял. Это что, сэр Мэтьюз, другие террористы? Когда они взрываются у вас, они террористы и враги демократии, а когда они взрываются у нас, – тогда они жертвы режима?
– Очень часто это люди, которых загнали в угол.
– Переведи ему, Кирилл, – что он заступается за моих террористов? Пусть защищает своих собственных.
– Это нечестное сравнение, – сказал сэр Мартин, – и вы это знаете, господин Кемиров. Вы сравниваете людей, которые хотят уничтожить свободу, и людей, которые восстают потому, что в России ее нет.
Хаген, справа от Джамалудина, сидел, поигрывая обоймой на поясе, и легкая ухмылка бродила по его точеному арийскому лицу. Ташов, низко наклонив голову, рвал руками курицу. Джамалудин окончательно отодвинул от себя еду, и черные его глаза вонзились в глаза президента западной компании. Сильные гладкие пальцы Джамала неподвижно лежали на столе, затянутое в черную водолазку худое, жилистое тело чуть наклонилось вперед. Только Кирилл, который хорошо знал горца, понимал, насколько тот разъярен.
– Свобода, – сказал Джамалудин, – это наши хотят свободы? Что‑то я этого никогда не замечал. Семь лет назад в моем родном городе взорвали роддом. Погибло сто семьдесят четыре человека. Из них сорок семь погибли в тот же день, что и родились. Пять лет я охотился за человеком, который это сделал. Когда я его поймал, я сказал ему: «Рай не для убийц детей! Ты отправил на тот свет сто семьдесят четырех, ты убил сорок семь детей, и как ты объяснишь Аллаху этих мусульманских детей в Судный День?» И знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Они стали шахидами». Этот человек хотел свободы? Или им можно убивать моих детей, и только твоих нельзя?
Сэр Метьюз молчал. Он пытался сформулировать ответ, но раньше, чем он раскрыл рот, Джамал заговорил снова:
– Эти люди не знают, что такое свобода. Эти люди не знают, что такое ислам. Эти люди не знают, что такое мои горы. Они называют моего устаза – язычником, они называют наши обычаи – ширком, они плюют на наши адаты, как они плюют на вашу свободу, и вы доиграетесь с ними, а я – нет, потому что я буду уничтожать их, как бешеных псов, раньше, чем они покусают моих овец, и мне не нужен ваш суд неверных, чтобы увидеть, пес бешеный – или нет. Позовите меня в Скотленд‑Ярд, и у вас больше не взорвется ни один поезд метро.
И в эту секунду наверху грохнул выстрел. Взвизгнуло, щелкнуло, что‑то сочное и влажное полетело Кириллу в лицо, он сморгнул, и когда он снова открыл глаза, он на мгновение увидел, что блюдо с шашлыком посередине стола разбито вдребезги, мясо разлетелось в разные стороны, и Заур с недоумением смотрит, как намокает рукав его рубашки в том месте, где в нее вонзился крошечный осколок фарфора.
Тут же Хаген, сидевший всех ближе к Кириллу, выдернул его, как репку, из подушек, и Кирилл покатился куда‑то под пыльный топчан. Сразу же на Кирилла приземлился сэр Метьюз, сверху навалился еще кто‑то и заорал:
– Лежать!
Наверху что‑то верещало и билось, по лестнице на второй этаж – бум‑бум – летели спецназовские берцы, дверца кабинета хлопнула так, что на Кирилла посыпалась штукатурка.
Тяжесть ослабла, и один из охранников помог Кириллу встать. Из‑за соседнего дивана поднялся Заур. Кирилл был весь в паутине, и мясной сок заливал ему манишку. Охранник попытался паутину счистить, Кирилл махнул рукой и вышел из кабинетика. Сэр Метьюз последовал за ним.
Снаружи царил бардак. Вся лестница на второй этаж была забита вооруженными людьми, и когда Кирилл, растолкав их, поднялся наверх, ему представился любопытнейший натюрморт.
За широким столом, почти нависавшим над балюстрадой, а стало быть – и над кабинетом, где ужинали президент и его гости, сидела компания человек в семь. Все они были пьяны, иные – в дым. Один из сотрапезников мирно лежал на столе, похрапывая, остальные помаргивали, старательно держа руки на затылках. Разъяренные охранники тыкали им автоматы прямо в висок.
Во главе стола стоял высокий, крепкий мужик лет сорока. Он был килограмм на двадцать тяжелей Джамалудина и чуть‑чуть ниже. У него были седеющие волосы, подбородок кирпичом и стеклянные глаза убийцы, и он был в дупель, в стельку пьян. Джамалудин стоял перед ним, и в руках его был щегольской иностранный «глок», из которого, вероятно, и стреляли, а над столом в бетонной оплетке потолка темнел свежий скол.
– Так я вверх стрелял, вверх! – кричал мужик, ничуть не стесненный десятком нацелившихся на него стволов.
– Куда ты вверх стрелял, когда пуля вниз пошла! – орал в ответ Джамалудин.