– Вы меня попросили его снять, я и снял, – брякнул Хаген, – что, лучше бы было, если бы он вонял, как Мухтар?
Вони от всего случившегося, строго говоря, предстояло больше, чем от Мухтара, и Хагену было очень неудобно, что он так опозорился.
– А это что за орлы?
– Сапарчи их нанял убить меня, – признался Хаген, – кто же знал, что он приискал таких идиотов!
– Если Сапарчи их нанял убить тебя, – сказал Заур, – почему ты не заставил их написать заявление?
– Что обо мне скажут люди, если я буду писать заявление – возмутился Ариец, – они и так говорят, что на мне теперь погоны. Если бы он написал заявление, то и я бы написал заявление. Но он же не заявление написал!
Президент республики некоторое время молчал, не зная, что возразить на такое наблюдение главы Антитеррористического центра, а потом махнул рукой и вышел.
Хаген вышел вслед, немного погодя; бойцы его облепили коридор, как муравьи кусок сахара, а на подоконнике напротив сидел Кирилл Водров, в длинном черном пальто и щегольских начищенных ботинках.
– Хаген, – негромко позвал Водров, и Ариец приостановился. Меньше всего ему хотелось выслушивать проповедь коммерсанта.
– Хаген, ты заметил человека рядом с Сапарчи? С орденом Мужества и круглым лицом?
– Да, – сказал Хаген, – а что?
– Этот человек был в заложниках на Красном Склоне. А еще он был третьим во время моей беседы с Семеном Семеновичем, когда тот потребовал отдать лицензию.
* * *
Кирилл Водров был совершенно прав. Молодой человек с китайским лицом был действительно тот самый, который приносил чай в кабинет Семена Семеновича. Звали этого человека Христофор Мао, и он прилетел в республику на час раньше Водрова, обыкновенным рейсовым самолетом, зажатый в узком кресле старого «Ту» между старой, безобразно располневшей даргинкой и прыщеватым парнем с золотыми зубами и лишаем на лбу.
Христофор специально выбрал этот рейс, потому что знал, что в этой день в республику возвращается президент, и надеялся прилететь с ним на одном самолете. Но оказалось, что президент вылетает на час позже, и когда старенький «Ту» ехал по взлетке, Христофор Мао видел около vip‑зала блестящий красно‑белый «челленджер» с эмблемой «Навалис», и Христофор Мао очень хорошо запомнил, что он прилетел в республику между старой ведьмой в наверченных черных юбках и молодым уголовником, а президент летел часом позже, раскинувшись в кожаном кресле, покачивая ногой в начищенном ботинке и посматривая на платиновые часы на левой руке.
У Христофора Мао тоже были часы на руке, и на них было написано «от президента Российской Федерации», но эти часы стоили всего пятьдесят долларов. Кроме того, на самом деле часы были вовсе не от президента. Семен Семенович трижды вносил Христофора в список, но референты так и не дали часов, пока Христофор не отнес кому надо штуку баксов, и получилось, что Христофор заплатил тысячу долларов за часы, которые стоили полтинник.
Христофор Мао прибыл в Торби‑калу не как старший оперативный сотрудник, и не как офицер ФСБ, а просто как человек, прикомандированный к компании «Авартрансфлот». У него и письмо было соответствующее, насчет проверки «Авартрансфлота», а в УФСБ республики ушло другое письмо, с просьбой оказывать Христофору Мао всяческое содействие.
Таких прикомандированных сотрудников Лубянка часто направляла в разные компании, государственные и не очень, для надзора за стратегическими интересами, и Христофор Мао с полным на то правом мог считать себя Штирлицем в стане врагов: государственным человеком среди коммерсантов.
Правда, разница между Штирлицем и Мао заключалась в том, что Штирлиц был разведчиком‑нелегалом. Относительно же Мао не имелось никаких сомнений в том, какому ведомству он принадлежит. Даже если бы Кирилл Водров не узнал офицера с китайским лицом, Мао и не собирался б хранить инкогнито, да что там Мао, – Сапарчи Телаев наверняка тут же расхвастался бы, что к нему приехал человек из центра решать его проблемы, хотя это было совершенно не так. На самом деле человек из центра приехал к Сапарчи затем, чтобы Сапарчи решал проблемы центра.
Собственно, Сапарчи как раз и ехал встречать Христофора Мао, когда его подстрелили, и когда Мао вышел из самолета и не увидел встречающих, он был очень зол. А когда он услышал о перестрелке, он решил, что это фарс. Мао решил, что оппозиция набивает себе цену.
Однако через пятнадцать минут подъехала охрана, и когда она отвезла Христофора Мао на место покушения, подполковник ФСБ был поражен. Он увидел лужи крови и сколы от пуль на «Хаммере», и он понял, что если бы Сапарчи обстреляли на пути обратно, а не туда, он, Христофор Мао, мог бы точно так же лежать на мостовой под белой простыней вместо несчастного подстреленного охранника.
Это впечатляло.
Особенно впечатляло то, что так начинался второй визит Христофора Мао в республику. А первый кончился Красным Склоном.
* * *
Христофору Мао было едва за тридцать, он был высокий, круглолицый, с редеющими хвостиками темно‑русых волос и рыхлым пивным животиком, так частым для органов, где мужчины много курят, много едят и еще больше пьют, и оправдывают расстроенную печень и излишний вес долгими засадами и нерегулярным питанием. Фамилия Мао у него была от дедушки, китайского коммуниста, приехавшего перед войной в СССР, и сгинувшего в концлагерях. Отец о деде не рассказывал, и дети в школе немилосердно дразнили Христофора, во‑первых, из‑за круглой морды, а во‑вторых, из‑за фамилии: фамилия его была тогда Петушатников. Когда Христофор узнал, как звали деда, он сменил фамилию сам.
Карьера Мао в ФСБ началась не очень удачно. Как только он поступил в Академию ФСБ, он вышел за порог здания и увидел напротив, через площадь, ювелирный магазин. В этот магазин он и пришел, с предложением «крыши».
Бедолагу Мао тут же повязали. Оказалось, что ювелирный магазин напротив Лубянки давно имеет «крышу», и звездочки у нее пошире, чем у курсанта академии ФСБ. Но так как каждый третий курсант приходил в этот магазинчик с предложением «крыши» (что, конечно, не очень хорошо говорило об интеллектуальном уровне курсантов), то Мао не отчислили. Слишком многих пришлось бы отчислять за такую мелочь.
Так или иначе, Мао не выгнали, а через два года распределили в Новосибирск, где, напуганный историей с магазином, он особо никуда и не лез. В конце концов на какой‑то корпоративной вечеринке директор института систем космической связи, желая похвастаться, подарил ему книжку, набитую формулами.
Мао обрадовался и завел на директора дело за разглашение государственной тайны. На суде выяснилось, что директор книжку списал – всю, слово в слово, с другой книжки, опубликованной в США, причем книжка, опубликованная в США, была справочник за подписью министра обороны РФ. Мао ожидал, что ему дадут по шапке, однако, к его изумлению, дали директору института – пять лет условно.
Однако на Мао смотрели немного косо, и он отправился восстанавливать конституционный порядок в Чечню; там год службы считался за три, а по окончании срока полагалось жилье и пост не ниже прежнего в любом городе, не считая Москвы и Санкт‑Петербурга. За полгода до конца срока можно было уже уезжать и подыскивать себе квартиру.
Мао восстанавливал конституционный порядок в Чечне три года вместо одного, а потом сразу стал замначальника УФСБ по Краснодарскому краю. Там, в Сочи, он познакомился с Угловым, и всемогущий вице‑премьер вдруг позвал Мао в помощники.
Так‑то Мао и очутился в тот страшный апрельский день на Красном склоне, и каждая секунда этого дня врезалась в память Мао, как килобайты в лазерное покрытие CD.
Впоследствии Мао был уверен, что он сразу почувствовал неладное, – сразу, как только в уставленный столами и яствами зал вошли шестеро зверьков во главе с худощавым, двигавшимся как рысь аварцем – Джамалудином Кемировым. Аварец, чеченец, – разницы не было, все они умирали одинаково, ругались и кричали «Аллах Акбар», и именно таких, – поджарых, черноволосых, Мао любил допрашивать и умел ломать. И Мао бы непременно вскинулся, толкнул бы под локоть генерала Комиссарова, рядом с которым он сидел, но тут среди горцев показался еще один человек – Кирилл Водров. Бывший лощеный дипломат, заместитель Комиссарова по Чрезвычайной Комиссии, в безупречном костюме, с неярким пятном синего галстука, за пять метров на Мао пахнуло дорогим одеколоном.
И тут уже Комиссаров встал и расплылся в улыбке, и поднял тост, и Мао расслабился – до того момента, когда прозвучали первые выстрелы, и Кирилл Водров, обаятельный, хорошо одетый Кирилл Водров, с изящной европейской стрижкой и платиновой булавкой, небрежно прихватившей шелковый галстук, – вытащил пистолет из кобуры поднявшего руки Комиссарова и сказал:
– Стоять.
Это было невероятно. Свой – предал. Свой стал на сторону этих сопящих, немытых, чернозадых дикарей, веками плодящихся в своих аулах и мечтающих смыть с лица земли всякую цивилизацию.
Никогда в жизни Мао так не боялся. Когда избили Аргунова, когда собрались скормить крысе Комиссарова, Мао понял, что они убьют всех, кто за вертикаль власти. Но террористы выясняли какие‑то свои обиды, и до Мао им вовсе не было дела.
Но самое удушающе‑позорное случилось в конце, когда Джамал Кемиров снова перевернулся в своем волчьем мозгу, и скомандовал заложникам:
– Кто хочет сражаться – возьмите оружие.
Полковник Аргунов взял автомат, хотя у него изо рта сыпались осколки зубов. Вся охрана вице‑премьера взяла оружие, и еще какой‑то местный, черномазый, из Пенсионного Фонда, и еще его родичи, и даже какой‑то депутат, штатский, рыхлый, владелец супермаркетов, который последние двадцать лет держал в руках разве что карабин, охотясь на зебр в Намибии.
И, конечно, Водров взял оружие, – а он, Христофор Мао, кадровый подполковник ФСБ, годы службы в «горячих точках», два Ордена Славы, десятки спецопераций – не смог. Снаружи были пять сотен вооруженных до зубов чеченцев, мятежный отряд «Юг», тот самый Хаджиев, о зверствах которого у Мао были тома показаний, – и Мао не смог взять автомат. Страх парализовал его, живот прилип к позвоночнику, и его повели, как овцу, в подвал.
Когда все кончилось, Мао выглянул наружу. К этому времени заложников никто не охранял, они были уже не заложники, а гражданские лица, за безопасность которых режутся озверевшие бородачи. Мао выполз из подвала, подобрал у ближайшего мертвеца автомат и вышел в холл.
Потолок в холле был черный (потом уже Мао понял, что это была зола от «шмелей»), мертвецы свисали с широкой мраморной лестницы, как лапша с шумовки. Мао стал ходить и стрелять раненым в лоб. Это делали многие, потом уже оказалось, что Мао попал на чью‑то камеру.
В неразберихе, конечно, было непонятно, кто где воевал. Мао получил Орден Мужества, помогла и камера, запечатлевшая бледное, мужественное лицо и автомат в усталых руках. Мао давно убедил себя, что подвиг его – был; он снялся в двух фильмах, посвященных Красному Склону, воспоминания его вошли в Белую Книгу Славы, и на лекциях подрастающему поколению Мао нередко делился антитеррористическими воспоминаниями, – и вот, оказалось, что Водров помнит.
Мао до сих пор бледнел, когда вспоминал тонкие пальцы выродка у собственного лацкана и спокойный голос:
– Что‑то я не видел тебя в бою.
Он ненавидел этого человека. Этот лощеный дипломат с пятью языками, этот генеральский сынок, этот вице‑президент западного концерна, не испугавшийся поднять оружие вместе с террористами, – он воплощал в себе все то, чем Мао никогда не станет.
Теракт на Красном Склоне завершил образование Христофора Мао, начатое в Новосибирске. Мао обнаружил, что первый закон системы очень прост: система стерпит любую ложь. Она стерпит, если выстрелить в лоб человеку и сказать, что он боевик; она стерпит, если Джамала Кемирова, человека, взявшего в заложники правительственную делегацию, называют опорой федералов в республике.
Система не терпит только одного – публичности. Если бы Джамал Кемиров публично пытался выяснить правду об организаторах взрыва в Бештойском роддоме, если бы он не то что подал заявление – дал самое малое интервью – он был бы террористом, боевиком, и давно был бы загнан в угол. Но Джамал Кемиров никогда не говорил ничего публично, а просто выяснил все для себя и пристрелил виновных, и это сошло ему с рук, хотя те, кого он пристрелил, были замгенпрокурора РФ и вице‑премьер России.
Первый закон системы, который усвоил Христофор Мао, был очень прост. Делай все, что угодно. Даже если ты совершить ошибку или преступление, система встанет на твою защиту, и чем страшней будет твоя ошибка – тем больше система будет тебя защищать.
А второй закон был еще проще.
Выигрывают – сильные.
Это была тонкая вещь, которую не понимало большинство коллег Мао. Они считали, что вести себя надо тихо, что инициатива наказуема, и стоило начальству взглянуть искоса на какой‑то предложенный ими план (а взгляд искоса, скорее всего, оттого и был, что начальство боялось, что подчиненный слишком выдвинется, затмит собой вышележащий пост), – и они покорно соглашались, втягивали рожки, занимались рутиной.
Все боялись начальства – Мао не боялся. На его глазах человек пустил пулю в голову зам генерального прокурора и стал от этого опорой федералов в республике. Этого не могло быть. Этого не могло произойти. Никакое государство – ни демократическое, ни тоталитарное, ни первобытное – не могло бы назначить человека, застрелившего зама генерального прокурора – своей правой рукой. Дело было не в том, прав этот человек или нет. Дело было в том, что государства так не поступают.
Но государства не было, и выигрывал – сильный.
Все коллеги Христофора Мао знали, что преступников – не судят. Один его коллега украл банкира – и банкир получил три года, когда осмелился пожаловаться. Другой его коллега задавил трехлетнюю девочку, – и мать девочки сняли с работы, когда эта сучка сдуру написала заявление. Все вокруг знали, что государство не защитит ни банкира, которого украдут, ни девочку, которую раздавят, но вот круговая порука защитит всех тех, кто это делает, потому что все их коллеги защищают собственную возможность творить преступление.
Но только Мао знал, что на самом деле никакой поруки не было. Круговая порука начиналась тогда, когда надо было замазать историю с девочкой, которую задавили, потому что никто из коллег не мог гарантировать, что с ним не случится такая же беда – и что ж тогда? В отставку? Но вот когда дело шло о дележке долларов, или о важном посте, или о подкрышной компании, – никакой круговой поруки не было.
Есть свои – их выгораживают.
Но есть проигравшие – их сдают.
Комиссаров и Углов проиграли. Им дали посмертно по ордену, а подкрышные им компании растащили коллеги. Христофор Мао знал, что вдова Комиссарова потихоньку распродает антиквариат и квартиры. Даже счета, – а у Комиссарова должны были быть миллионы, – коллеги захомутали себе, не нашли нужным поделиться с бабой.
Христофор Мао знал, почему Семен Семенович Забельцын назначил его ответственным за Чираг‑Геран. Семен Семеновичу сверху дали «добро», но такое же «добро» дали Зауру Кемирову. Сверху бросили кость сразу двоим псам, и ждали, кого признать победителем.
И Семен Семенович сделал то же самое. Он спустил задачу Мао, и если Мао не справится, Семен Семенович сделает вид, что Христофор порол отсебятину. Он создаст чернозадым проблему в лице Мао, а потом решит эту проблему, и в награду за союз отдаст чернозадым Мао в багажнике.
Христофор Мао не собирался проигрывать. Он собирался обыграть – и Кемировых, и Забельцына. Нет позора подставить того, кто подставляет тебя.
За своих – заступаются.
Неудачников – вычеркивают.
У Христофора Мао были два учителя – Джамалудин Кемиров и Кирилл Водров.
И еще у него были два врага.
* * *
Итак, Заур Кемиров зашел в больницу объясниться с Хагеном, а Христофор Мао уехал с Сапарчи Телаевым. Они приехали к Сапарчи домой и сели за стол, и Сапарчи немедленно хлопнул стакан водки.
Всю дорогу он кричал и ругался, и видно было, что покушение на него сильно подействовало. Конечно, в него стреляли уже одиннадцать раз, но все‑таки это происходило не каждый день. Это было, что и говорить, не рядовое событие.
Сапарчи хлопнул еще полстакана, и Мао заметил, что рука его слегка дрожит.
– Не, ты видел? – вскричал Сапарчи, – ты это видел?!
Христофор Мао – видел. Он видел плотную шеренгу бойцов возле входа в больницу: камуфляж, кобуры, ремни, всполохи мечущихся фар на отполированных звеньях наручников. Это были те же люди, которые два года назад взяли его в заложники, которые совали к его виску автомат и гоняли, как скот, – и вот теперь они стояли снова, между ним и его целью, невредимые, процветающие, официальные бойцы республики, и – ими командовали те же самые люди. Белокурый эсэсовец Хаген, худощавый щеголь Водров и, – самый черный кошмар Мао, снившийся ему после штурма, – темноволосый, углеглазый, гибкий как плетка, и тощий, как пуля, – Джамалудин Кемиров.
И к ним теперь прибавился еще один, тот, кого не было на Красном Склоне, но ради кого все и затевалось. Старший брат Джамалудина. Новый президент республики.
Самое поразительное было то, что президент этот открыто встал на стороне Хагена. Это было глупо. Семен Семенович, по прозвищу Эсэс, никогда бы такого не сделал. У Забельцына было так: твоя победа – это моя победа. А твоя ошибка – это твоя ошибка. Неудачное покушение было ошибкой, – там зачем же защищать Хагена? Пусть сам выпутывается, урод.
– Нет, ты видел? – вскричал Сапарчи, – Заур их поддержал! Это он стоит за убийцами!
– А мотивы? – спросил Христофор.
Сапарчи Телаев хлопнул еще водки, и лицо его раскраснелось. Несколько секунд он молчал, а потом заговорщически поманил Христофора пальцем. Мао наклонился к нему через стол, и в ноздри его шибанул запах пота, страха и спирта.
– Правящая коррумпированная клика, – сказал Сапарчи, – боится моего авторитета в республике. Заур хорошо знает, что покойный Углов собирался назначить меня президентом. Он предлагал мне долю в Чираг‑Геране, – а когда я отказался, он испугался и решил меня убрать.
– И почему же вы отказались? – изумился Христофор Мао.
– Потому он сказал мне тогда: «Мы получим английские деньги и на эти деньги отложимся от России!» Он мне предлагал долю не в бизнесе, а в восстании!
– И у вас есть запись этого разговора?
Сапарчи моргнул и снова поманил его пальцем. Коляска его с визгом развернулась на месте, и помчалась по гладким коридорам вглубь дома. Христофор Мао едва поспевал за ней. Сапарчи вкатился в кабинет, остановился у вделанного в стену сейфа, и крутнул его ручку, как капитан крутит штурвал уносимого бурей корабля. Сейф заскрипел и отворился – в глаза молодому подполковнику бросились пачки и пачки денег. Денег было так много, что от них захватило дух. Помимо денег, Христофор заметил в сейфе руководителя государственной компании россыпь краснокожих паспортов и «стечкин» без кобуры. Сапарчи вытащил из сейфа пачку долларов и бросил ее на стол перед федералом.
Потом туда же шлепнулась вторая пачка, потом третья, четвертая. Глаза Христофора расширились. Он глядел на зеленые купюры, не отрывая глаз. Пачки были без банковских упаковок, обмотанные нитками, и от этих засаленных стодолларовых купюр, побывавших в бессчетных руках, исходил тот же манящий и сладкий запах, что от доступной женщины. Мао сглотнул, рот его наполнился слюной.
Сапарчи бросил на стол седьмую пачку и пододвинул образовавшуюся кучку через стол к Христофору. Широкое, влажное от пота лицо Сапарчи наклонилось к чекисту, и калека хрипло прокаркал:
– Я рассказал об этом разговоре бывшему прокурору республики, и вы знаете, что эти садисты сделали? Они отрезали ему уши!
* * *
Когда на следующий день Христофор Мао поехал в больницу, куда привезли киллеров, он обнаружил во дворе ее черный бронированный «мерседес» и «порше‑кайенн» с синими милицейскими номерами. Тут же стоял автобус с задернутыми шторками, а у входа дежурили двое автоматчиков.
Христофор Мао был проницательный человек, и завидев автобус, он сразу догадался, что ему будет непросто получить от киллеров признания в заговоре руководства республики против России.
Из автобуса вылез какой‑то майор ФСБ, и спросил у Христофора, кто он такой, и что ему нужно. В ответ на это Христофор предъявил свою корочку прикомандированного сотрудника, и сказал, что ему, как человеку, прибывшему из Москвы с инспекцией компании «Авартрансфлот», было бы необходимо поговорить с людьми, стрелявшими в главу компании.
Строго говоря, никакому штатскому проверяющему не было ни малейшей причины участвовать в уголовном расследовании, и майор или его начальство могли бы Христофору Мао отказать. Но майор, который видимо знал о телеграмме с просьбой «оказать всяческое содействие», только ухмыльнулся и козырнул, и пропустил Христофора внутрь.
На этаже, где лежали киллеры, тоже дежурили автоматчики, а в палате сидели младший брат президента республики и глава Антитеррористического Центра. Хаген выглядел очень внушительно, со своими короткими белокурыми волосамми, перехваченными черной повязкой, и кожаным поясом, обшитым обоймами. Джамалудин сидел в ногах одного из киллеров, скорчившись и наклонившись вперед, словно горная рысь перед прыжком, и смуглый его профиль в свете дрожащей неоновой лампы казался вырезанным из куска ночи.
Появление Христофора тоже не вызвало удивления ни у Хагена, ни у Джамалудина. Можно было подумать, что они получили копию секретной телеграммы ФСБ. Можно было даже подумать, что они не дают себе труда скрыть, что начальник УФСБ, раскатывающий повсюду на бронированном «мерсе», подаренном ему Джамалом, считает долгом делиться с террористом номер один республики сверхсекретными телеграммами.
Христофор Мао поздоровался с Джамалудином и Хагеном, а потом он подошел к киллеру и спросил, почему тот стрелял в главу «Авартрансфлота». Киллер посмотрел сначала на начальника АТЦ, потом на брата президента республики, вздохнул и ответил:
– Его тачка подрезала нашу. Вот мы развернулись и погнались за ним, чтобы разобраться. Кому он сдался, на него покушаться! Мы просто хотели предъявить ему за тачку.
Христофор Мао хотел было поговорить с киллером без свидетелей, но тут брат президента республики положил ему руку на плечо и спросил, обедал ли он, и они поехали в какой‑то ресторан с каменными рюшечками и глубокими креслами, и Джамал, широко улыбаясь, спросил, зачем он приехал.
– Дружить, – улыбаясь еще шире, ответил Христофор.
Они дружили полтора часа, смеялись и ели; и когда Христофор заикнулся, что надо бы допросить ребят, Джамалудин заверил, что протоколы допроса ждут его прямо в машине.
– Послушай, – сказал Джамал, – чего доставать раненых? Пацаны вообще ни в чем не виноваты. Они всего‑то и хотели, что поговорить с Сапарчи, а этот черт начал стрелять. Четырех подстрелил! Мы тут что, куропатки? Это против него надо возбуждать дело!
– Я их должен допросить сам, – сказал Христофор.
– Э, – сказал презрительно Хаген, – с какой стати простой проверяющий из Москвы будет допрашивать простых хулиганов? У нас тут резкие люди, неправильно могут понять. Видишь, что творится в республике: едут себе люди, их подрезали, раз – и труп.
И белокурый эсэсовец расхохотался так, что в кишки Христофору словно натолкали колотый лед.
Когда Христофор Мао вышел из ресторана, Джамалудин проводил его до машины, и Христофор с изумлением заметил, что это не «мерс» «Авартрансфлота», на котором он приехал в больницу, а новенький черный «порше‑кайенн».
– А где моя машина? – спросил Христофор.
– Это твоя машина, – сказал Джамал, – бери! Для хорошего человека ничего не жалко!
Христофор покраснел; потом побледнел; руки его вспотели. Когда он сел в машину, он обнаружил на сиденье дипломат, а в нем показания четырех ребят, устроивших перестрелку на Хачатурова. Кроме показаний, в дипломате были доллары, и их было вдвое больше, чем тех, что дал Сапарчи.
Христофор обнялся на прощание со своими новыми друзьями, нажал на газ и уехал.
* * *
Через час Джамалудин заехал в Дом на Холме. Он сказал брату, что проблема с московским проверяющим решена.
– Этот Христофор, – промолвил Джамалудин, – мелкий взяточник и трус. Когда Хаген сказал ему про то, что у нас застрелить могут любого, он свернулся, как несвежее молоко на огне. Эта история закончена.
– Эта история только начинается, – ответил Заур, – не думай, что если он взял деньги, он забыл слова Хагена. Самые большие гадости делают самые мелкие люди.
* * *
Что же касается Христофора Мао, то он поехал обратно к Сапарчи. Сапарчи в это время был не в кабинете, а в спортзале. Он подтягивался на перекладине, страхуемый охранником, а инвалидное его кресло стояло в сторонке. Сапарчи подтянулся десять раз, а потом еще десять и еще пять, и наконец охранник снял его и положил на ковер. Сапарчи бросил подтягиваться и стал выжимать штангу.
Мао подождал, пока Сапарчи закончит со штангой, подошел к нему и сказал:
– Эй, Сапарчи Ахмедович, вы обманули меня. Нехорошо. Судя по показаниям этих парней, никакое это не покушение, а просто уличная драка. Не стоит думать, будто вы можете использовать Российскую Федерацию, чтобы сводить свои личные счеты.
– Клянусь Аллахом, я не свожу личные счеты, а защищаю интересы России, – сказал Сапарчи.
– Тогда изложите ваш разговор с Зауром под протокол.
Между тем Сапарчи Телаев к этому времени немного одумался. Сапарчи вообще был человек увлекающийся, можно сказать – поэт в душе. Некоторые вещи он говорил под влиянием момента, и хотя он всегда верил в то, что говорил, нередко через пять минут, оценив последствия своего вранья, он крепко‑крепко прикусывал губы и спрашивал сам себя: «Э, да что же это вылетело у меня изо рта и как это оно туда попало?»
Сапарчи был бы очень доволен, если бы прикомандированный москвич написал докладную про заговор Кемировых против России, потому что если бы докладная всплыла, то и спрос был бы с автора докладной. Но ему вовсе не хотелось писать такую бумагу самому, потому что если бы она всплыла, то и спрос был бы с него.
– Как же я буду излагать такие вещи под протокол? – изумился Сапарчи, – меня уже за одно то, что я отказался, Заур велел убить, а если я придам свой отказ гласности, меня ничто не спасет!
– Если вы отказываетесь написать заявление, – сказал Мао, – у нас есть только один способ узнать правду. Мы должны будем провести очную ставку: имел или не имел места этот разговор.
Тут Сапарчи понял, что он попал. Он пошел и написал заявление, на имя главы ФСБ России, а Христофор пообещал ему охрану из числа прикомандированных от ФСБ. Еще они договорились о том, что Сапарчи будет платить за эту охрану по сто тысяч долларов в месяц в специальный внебюджетный фонд содействия основам правопорядка и законности на Кавказе.
Тем же вечером Сапарчи поехал провожать Христофора Мао в аэропорт. Вылет задержали на четыре часа, и получилось лучше лучшего: они гуляли в аэропорту до полуночи, и дипломат, полученный от Джамалудина, пополнился еще двумя пачками: троюродный брат Сапарчи хотел стать казначеем, и так как должность эта была федерального подчинения, Христофор пообещал, что пришлет проверку в казначейство республики.
И одно омрачило триумф Христофора Мао: в десять часов вечера распахнулись железные ворота vip‑зала, и на рулежку аэропорта с бесшумным шелестом вылетел призрачный кортеж из бронированных «мерсов»; из передний машины выскочил худощавый невысокий человек в черном пальто, обнялся с провожающими, стремительно взбежал вверх, – и изящный «челленджер» с поблескивающими огоньками на крыльях и ало‑белой эмблемой «Навалис» тут же втянул трап, загудел, развернулся и покатился ко взлетке.
Пьяный подполковник ФСБ глядел на взлетающий самолет из полутемного окна ресторана; в уши била разухабистая лезгинка, и в пластмассовой вазочке с недоеденным оливье мокла недокуренная сигарета. Сколько же денег увозит с собой этот западный франт, если он, Христофор Мао, заработал за сутки двести тысяч долларов, черный «порше» и жуткое обещание Хагена – пересмешника с глазами из замерзшего кислорода?
Глава четвертая
Белая Речка
В субботу утром, когда Алихан шел от соседа, которому починил приемник, он заметил у магазина незнакомую «семерку», а когда он подошел ближе, он увидел в «семерке» одного из тех людей, которые неделю назад были в гараже.
Еще в «семерке» был Мурад Кахаури. Мурад был не совсем чеченец, так, мелхетинец, и он не жил в селе, а в селе жила его старшая сестра, которая вышла замуж за троюродного дядю Алихана. Кроме того, Мурад был чемпионом мира по вольной борьбе среди юниоров. Тренеры возлагали на Мурада очень большие надежды. В прошлом году ему исполнилось девятнадцать.
Мурад сказал, что человека, с которым он приехал, зовут Максуд, и они некоторое время говорили о том, о сем, а потом Мурад ушел за своими двоюродными братьями, и Максуд с Алиханом остались одни.