Адам должен был превзойти эти разделения сознательным деланием, соединить в себе всю совокупность тварного космоса и вместе с ним достигнуть обожения… Он должен был… соединить рай с остальным земным космосом: нося рай всегда в себе, он превратил бы в рай всю землю… Его дух и само его тело восторжествовали бы над пространством, соединив всю совокупность чувственного мира: землю с небесной ее твердью. На следующем этапе он должен был проникнуть в небесный космос, жить жизнью ангелов, усвоить их разумение и соединить в себе мир умозрительный с миром чувственным. И наконец, космический Адам, безвозвратно отдав всего себя Богу, передал бы Ему все Его творение и получил бы от Него во взаимности и любви — по благодати — все, чем Бог обладает по природе; так, в преодолении первичного разделения на тварное и нетварное совершилось бы обожение человека и через него — всего космоса».
(подробнее об этом см. Migne, PG, v. 90–91).
Занятно, что дальнейшие рассуждения как самого Максима, так и всего христианского мира примерно следующие: «всё это было, конечно, классно, но теперь, раз пришёл Христос, мы, конечно, не будем заниматься „торжеством над пространством“, и вообще всем этим утомительным фуфлом, а станем жить по-христиански, соблюдая все положенные обряды, чтобы спастись». Вообще, когда занимаешься этой проблемой, то создаётся ощущение, что до пришествия Христа были нормальные люди, ещё способные как-то думать и что-то решать; после Его пришествия — те «ёжики», кто в это дело реально «врубился», уже не могут отвести от Иисуса своих глаз. Прямо как от наркотика. Ну обо всём забыли, прямо как в своё время Адам. И я всё думаю: ну насмотрелись, насмотрелись уже. Может, наконец, глаза-то отведут? Может, надумают чем-то реальным заняться? Ведь столько дел накопилось…
Главная задача была поставлена перед Адамом; но ведь теперь она переходит к нам. Пришествие Спасителя — лишь звено в этой единой цепи существования Вселенной. И единство всех христиан в этаком «совокупном Адаме» было необходимо хотя бы для того, чтобы понять всё это и реализовать. Ну хоть открыть книжонку Максима Конфессора — и прочесть, и «почесать репу»… Кстати, парень помер у нас, на Кавказе. Руку ещё отрубили ему… Интересно: были ли в 7 веке исламские террористы?
Похоже, человечество выполнит поставленную задачу — но без Христа, вне Его. Только вот почему-то Шарден не упомянул, что для реализации этой задачи придётся ещё всех мертвецов воскресить — типа, «и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих». Иначе хрен объединишь все небеса и, преодолев самое время, достигнешь актуальной вечности. Вот это-то и будет последней Вавилонской башней — достижение «точки омега» Тейяра де Шардена, где «небо скрылось, свившись как свиток». Пространство и время объединятся в маленькую-премаленькую точку, а для тех вечных существ внутри неё это всё будет выглядеть в точности как огромный и единый мир, а для нас — как воскресение и объединение окончательное. А так как совершено оно будет нашими собственными руками, без Бога и даже против Бога, то хучь она и точка, и ей внутри будет хорошо, но для внешнего наблюдателя — самый что ни на есть Большой Взрыв. И опять всё по-новой: рай, Ева, Каин с этой дебильной западной цивилизацией, хитро*опый Восток… И даже Кот Бегемот со своими «99 признаками»… Скучно на этом свете, господа!
Возвращение той идеологии, где в центре стоит физическое развитие, физическое размножение и физическое деторождение толкает мир обратно к кабану. Она ставит всё с ног на голову. Мужчина оказывается потерян в этом мире бабских ценностей; он утрачивает своё изначальное мужское «я»; он смутно чувствует лишь, что всё обстоит как-то не так, что он призван к чему-то более высокому — но сиюминутные житейские проблемы, но классическая мужская лень, но потребность в женском теле, но общественная идеология не дают ему углубиться в себя настолько, чтобы это осознать. И все вокруг говорят ему: хочешь иметь женщину — заработай на неё. Ты прежде всего должен зарабатывать. И мужчина с присущей ему щедростью и смелостью продаёт свою первичность, своё первородство, свою свободу, своё творческое призвание и даже образ Божий за чечевичную похлёбку классического «гнездового брака». А пробовал он найти…
Почему-то профессиональные богословы не торопились создавать концепции, где обобщающий взгляд на мир, проблема мужского призвания и «бабский вопрос» были бы увязаны в единое и универсальное целое. Нормальному мужчине непонятно, почему и каким образом личные его проблемы с женщинами уходят на богословскую глубину. И точно также богословам непонятно, как связана их дисциплина с реальной наукой, с реальной жизнью, с реальным бабством… Почему-то все эти проблемы никогда не объединялись в одной человеческой голове.
А ведь именно две эти вещи — учение о личности и космология — и являются необходимым связующим звеном между богословием и рациональным знанием. Перекинь этот мостик — и «энергетика» богословия, внутренние силы христианской духовности потекут прямо в науку. А через неё — и во всё человечество вообще. И снова наше христианство вернёт себе статус «паровоза». И обратно, получит от рациональности ох как необходимую ему «заземлённость». Наука должна была оказаться «бабой» по отношению к духовности. Да нет, до этого не дойдёт… Вот и существует классическое богословие как в какой закупоренной бочке — а вместе с ним и самое христианство. И вообще — чем они там, в этой бочке, все занимаются? Членом груши околачивают?
Бабство извратило и смысл церковного причастия. Нетрудно видеть, что историческое церковное понимание причащения как «средства спасения» в корне противоречит самому духу учения Христова. Иисус не призывал постоянно помышлять о спасении и «работать» исключительно в этом направлении. Он призывал смело и добросовестно реализовывать свои способности — достаточно вспомнить притчу о закопанных талантах.
Более того. Он говорил (цитирую по более адекватному, церковно-славянскому, переводу): «Иже аще взыщет душу свою спасти, погубит ю; и иже аще погубит ю, живит ю» (Лк, 17, 33). В греческом оригинале идёт: «Ос эан дзетесе тен психен перипойесесфай…» — можете удостовериться сами. Ведь прямо как чуял Иисус, откуда угрожает основная опасность для сохранения единства христиан. Причастие и спасение оказалось новым запретным плодом, который, не моргнув и глазом, «слопало» христианство. Даже и не заметило. По крайней мере, нынешнее понимание причастия окончательно развратило человечество и полностью отрезало ему возможность вести хоть сколько-нибудь христианский образ жизни. Всё наше восточное христианство по сути дела свелось к одному причащению.
Чтобы понять реальный смысл причастия, достаточно вспомнить, что Тайная Вечеря, на которой и было впервые оно осуществлено, «служилась» для избранных учеников Христа, которые уже взяли свой крест и пошли вослед за Ним. Обратите внимание, что сталось с теми, кто в ту ночь причащался со Христом: все до единого приняли мученическую кончину (апостола Иоанна закопали живьём). И слова о необходимости причастия Иисус адресовал им и именно им, этим двенадцати. Для них, идущих на верную смерть, причастие имело вид клятвы воина, получения партбилета перед боем, и даже того, что ныне разумеют под словом «подписка». Правомерно ли применять эти слова к простому самодовольному обывателю?
«Также и чашу после вечери, говоря: Сия чаша есть Новый Завет в Моей крови» (Лк. 22, 20). Ну конечно, не взявши свой крест, не возлюбив Бога и своего ближнего — невозможно было спастись. А ещё не отказавшись от своего имущества: «Удобнее верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Божие» (Лк. 18, 25), не отвергнувшись от себя (Лк. 9, 23). Более того: Христос не позволил пошедшему за Ним даже похоронить своего отца, даже попрощаться с домашними! (Лк. 10, 59–60). Именно таковым и было уготовано Царствие Божие. Итак: причащались со Христом те, кто уже взял свой крест, кто отказался от имущества, от постоянного пристанища. Они причащаются потому, что отказались от всего — кроме, разумеется, Самого Христа. И причастие как бы «закрепляло» этот отказ. Причащаясь тогда, на Вечере, со Христом, последователь давал своего рода «подписку об отказе» от себя и мира. А уже потом, в результате соответствующего образа жизни, он попадал в Царствие Божие. Но уж никак не в результате самого причастия как такового! В сокращённом виде эта схема выглядела так: «причастие — > крест (то есть некая деятельность) — > спасение».
Скажу более: из притчи о добром самарянине (Лк. 10, 30–35) вытекает, что само по себе исполнение долга любви к ближнему важнее, чем любые ритуалы, так как «человек выше субботы». А это значит, любовь выше причастия. На это возразят фразой Христа: «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную» (Ин. 53–54). Ну разумеется! Поскольку человек уже взял крест и пошёл за Христом. Но ведь это касается тех, кто уже крест взял, кто уже пошёл! А если взял и не пошёл — то имеет ли он право быть приглашенным на вечерю Агнца?
Здесь было бы уместно привести одну евангельскую притчу: «У одного человека было два сына; и он, подойдя к первому, сказал: „сын! Пойди сегодня работай в винограднике моём“. Но он сказал в ответ: „не хочу“; а после, раскаявшись, пошёл. И подойдя к другому, он сказал то же. Этот сказал в ответ: „иду, государь“; и не пошёл. Который из двух выполнил волю отца?» (Мф., 21, 25–31).
Если человек объявляет себя христианином, но ничего христианского при этом не делает — то выполняет ли он волю Бога? Далее Иисус продолжает: «Ядущий мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нём (Ин. 56). Вот человек исполняет заповеди — и, натурально, пребывает во Христе. А если он при этом не причащается? Да ведь всё равно пребывает! Ибо, когда ученики рассказали Христу о некоем человеке, который совершает чудеса именем Христа, „а с ними не ходит“, то Иисус, напротив, не позволил ученикам запрещать это (Лк. 10, 50). При этом Христос вовсе не стал говорить: так, срочно тащите парня ко мне, надо его причастить, выяснить, как у него там с „filioque“, а то духовность его от дьявола, да и вообще без трапезы на Вечере чувак не спасётся… И о том, что причастие само по себе преодолевает „чин“ нашего „падшего естества“ Христос нигде ни разу не упоминал. А вот про необходимость относиться к другим соответствующим образом — говорил неоднократно.
Кроме того, возникает ещё один резонный вопрос: а как же причащались отшельники в пустыне? Как решали эту проблему невидимые людям духовные светильники, подвиг которых протекал в уединенных пещерах, лесах? Почему-то нас заверяют: их, мол, причащали ангелы. А всех остальных, очевидно, нет. Ну что за произвол? И кто знает это наверняка? Толпы глупых бабок? Паразитическое духовенство?
Итак, в сокращённом виде эта схема выглядела так: „причастие — крест — Царствие Божие“. Ну или „крест — причастие — Царствие Божие“, что ровным счётом то же самое. Однако со временем эта схема упростилась, как говаривал шолоховский дед Щукарь, „до невозможностев“. Нам говорят, что причащаться нужно обязательно. А вот брать на себя какие-либо подвиги — всего лишь желательно. То есть из единой, целостной „схемы“ благополучно выкинули среднее звено. В результате мы имеем: „причастие — > Царствие“. Просто и удобно.
Это бабскому человечеству было удобно забыть о всяких крестных подвигах, и оставить причастие как успокаивающий душу регулярный обряд. Возможно, кстати, причащаться нужно было вообще один раз в жизни — ведь Христос устроил только одну Тайную Вечерю, а не „служил“ её каждую субботу, хотя вроде бы, все возможности для этого имелись. А может, разумел Он и какой-то другой ещё смысл, неведомый автору, пишущему, вообще-то, о бабстве…
Но во всяком случае, вряд ли „рисовал“ Он ту картину, когда в храм приходят как в лавку, выменивая причастие на формальное перечисление грехов под епитрахилью, а потом, умиротворённые, самодовольные и самоуспокоенные, топают домой, чтобы жить себе-поживать, да добра наживать. Да ещё и физиономию делают при этом смиренную и одухотворённую. Ещё и посмеются над теми, кто не причащается, и не делает такой физиономии! А теперь вопрос на засыпку: кто у нас более всего любит самоуспокоение? Кто готов на всё, чтобы ощущать себя хорошим? Вы догадались правильно. И без меня. Ну вы даёте!
Вообще-то текст наш о бабах и бабстве, и я хотел лишь бегло показать ту глубину, на которую простирается проблема. Так вот, давайте вернёмся обратно к Еве — с ней ещё не кончено. Натурально, всякий клон (для простоты назовём его „младшим“) смутно чувствует собственную вторичность, то есть как бы ущербность, а следовательно постоянно должен пытаться доказать всем (и в первую очередь самому себе), что он вполне полноценный субъект. Однако любому „младшему“, чтобы ощутить себя наравне со „старшим“, нужно доказать, что первый не просто равен второму, но даже его и превосходит. По мнению Гоголя, провинциальные русские дворянки всем своим обликом хотели показать, что это даже не Париж, но выше Парижа. Иными словами, чтобы чувствовать себя нормальным, нашему „экземпляру“ непременно нужно превзойти „оригинал“, не иначе. Достигаются подобные цели, как правило, самыми простыми, внешними средствами — других чаще всего и нет.
С этим ничего не поделаешь — таков уж функциональный „расклад“ в нашем мире. Старшинство, первородство, даётся всегда даром, собственно, оно и есть дар (чаще всего — Божий). А вот с „младшестью“ всё не так просто. Ей следует либо сознавать свою „вторичность“, принять её, и, покорившись судьбе, найти свою уникальную „нишу“, своё место в мире, став незаменимым помощником и функциональным дополнением для „старшего“. В этом случае на место „старшего“ младший не претендует, и постепенно они становятся одно целое.
'Младший» может, кроме того, попробовать занять законное место «старшего», вытеснить его, и возможно, даже уничтожить. А можно и полностью сосредоточиться на доказательстве того, что «младший» — не только не хуже старшего, но и даже его и превосходит. В идеале следует даже подчинить «старшего» себе, превратив его, таким образом, в «младшего». Последнее — как раз и есть «универсальная схематика грехопадения» в нашем мире.
Кроме того, если «младшему» не удаётся достичь результата в целом, то можно пытаться «взять реванш» и по мелочам… А можно — и физическим подчинением, навязыванием своей системы ценностей, регулярным унижением «оригинала», и так далее, и тому подобное. В главе «Философия бабства» будет более подробно показано, что, например, само стремление найти «необыкновенного» мужчину, как ни странно, также свидетельствует о некоей «онтологической ущербности» женщины (обратите внимание: не влюбиться, и потому считать необыкновенным свой «предмет», но искать именно «необыкновенность», чтобы потом типа влюбиться). Постоянно ощущая некую внутреннюю «слабинку», наши дамы пытаются компенсировать её завышенными ожиданиями, завышенными претензиями, завышенными требованиями…
Но вернёмся на мгновение к тому самому библейскому ребру. Оно ведь является частью тела, не правда ли? Библия же не говорит о целом организме, она не говорит о «голове Адама», но именно о ребре. Ну что стоило Богу взять исходный материал и «вылепить» Еву, так сказать, целиком? Так вот: упрямый факт «изготовления» нашей «клонихи» из части «оригинала» ведёт к тому, что это предопределяет самые онтологические её свойства. Это накладывает специфический отпечаток на самое её мировосприятие. Мышление Евы становится теперь как бы частичным, фрагментированным: оно не умеет охватывать проблему в целом, любит фиксироваться на всевозможных несущественных мелочах, делает из мухи слона, заморачивается по пустякам… Это неизбежная особенность существа, «изготовленного» из части целого, существа вторичного и потому слабого. Догадались уже, к чему я клоню?
Однако давайте про себя отметим, как красиво всё это сделано, как изящно устроен наш мир: «старший» занимается целым, глобальными проблемами, на мелочи ему размениваться лень. Достаточно произвести из него «младшего», используя как бы частицу — как «старший» обретает незаменимого помощника, обладающего уникальным, обострённым восприятием частностей и мелочей. Тем самым необходимость заморачиваться по пустякам со «старшего» полностью снимается, его ресурсы освобождаются для самого высокого полёта. Мужчинам сам Бог велел быть творческими существами.
Да, Ева ужас как мелочна. Но тем самым она спасает Адама от излишней, мужской его увлеченности «глобальными проблемами мироздания». Когда видишь картину мира в целом, когда слишком зацикливаешься на ней, то частенько начинаешь пренебрегать важными деталями. Настолько важными, что можешь вообще оторваться от «почвы», то есть удариться в безжизненно-сухие, неживые абстракции. Да и сам-то рискуешь стать этаким сухарём. В конечном счёте всё это ведёт и к вырождению личности «старшего». Вот вам конкретный, практический вывод, зачем была нужна Адаму Ева: чтобы не засох он, не зачерствел в своих глобальных проблемах, в своих мужских абстракциях. Чтобы не утратил некоторой здоровой, живительной и жизненной связи с «почвой», с землёй. Ибо в этом случае его ожидает духовное вырождение.
Ева должна была слегка, в необходимой лишь степени, «заземлять» Адама, оживлять его духовную жизнь — слишком духовную. Собственно, на древнееврейском Ева («Хава») и означает «живящая». А потому в Библии фигурирует именно ребро — оно прикрывает жизненно важные органы.
Ева нужна была, чтобы парень не расслаблялся. Щука в реке для того, чтобы карась не дремал. Опять же — почему, собственно, перволюдям не быть создану по тому же самому принципу, что и всё живое? И как иначе смогли бы они выполнить поставленную задачу — связать (духовно и эволюционно) мир ангельский, духовный, и плотской? Опять же — пришлось реализовать и всё необходимое для возможного грехопадения — дабы была свобода и в эту сторону.
Женщина, с её приземлённостью и мелочностью, бывает духовно необходима мужчине. И гармония между ними была лишь в Эдеме — там вообще не было никаких проблем, а стало быть, и проблема «вторичности» Евы не стояла для неё радикально. Но потом всё изменилось. Всё стало плохо — меньше комфорта, меньше жратвы… Самый стиль жизни ведь изменился. Опять же: родился ребёнок — этот, как его… грёбанный Каин, который впоследствии «замочил» собственного братца — причём конкретно-сортирно, «на глушняк». Короче, все проблемы полезли наружу, нашей «сладкой парочке» пришлось всё это разгребать… Ну и потому (а может, и вследствие этого), уже после грехопадения, Ева явственно ощутила, что она — всего лишь «клон» и начала всячески самоутверждаться. История учит, что со временем ей удаётся это всё лучше и лучше… В конце этой работы будет немного рассказано, как возможно этому процессу противостоять.
Натурально, вы считаете бредом все эти байки про Адама, Еву, про грехопадение и ребро. Тем не менее, признайтесь себе, что этот (пусть литературный) образ ребра более всего объясняет традиционный бабский характер. Произойди из ребра Адам, как-то оно всё не очень бы состыковывалось. В конце-концов, нас интересует психика женщины, конструктивные с нею отношения. В конце-концов, какая разница, в каких образах всё это интерпретировать? Главное, чтобы всё было понятно. Главное, чтобы оно «работало». Если угодно, то можно понимать первые главы Библии как удобную метафору, как некую идеальную модель, от которой следует отталкиваться — от такого восприятия не меняется ровным счётом ничего.
Кстати, Бог, изгоняя из рая Адама и Еву, говорит этой последней, что Адам «будет господствовать над тобою» (Быт. 3, 16). Специально ведь наставлял-то! И не Адама, но Еву! Ведь чуял, чем единственно можно противостоять бабству. Чуял, чем дело кончится! Этим своим напутствием, Бог, очевидно, устанавливает иную модель взаимоотношений в «новых исторических условиях».
Мироздание вообще так устроено, что «младший», по-видимости выполняя вторичные функции, ограничивается ролью помощника, на самом деле является незаменимым дополнением для «старшего». И в этом смысле для «старшего» «младший» — как ни странно, ровня, они полностью равночестны. Не следует воспринимать нашего «помощника» как существо второго сорта, стоящее на более низкой иерархической ступени. «Старший» и «младший» — суть одно. Они достойны друг друга. Онтологически среди них нет ни «главного», ни «второстепенного». Это лишь функционально один из них первый, а другой — второй.
Ребята, я хочу донести до вас одну важную мысль. Это лишь на первый взгляд существуют «старший» и «младший». Первый вовсе не лучше второго, это нужно хорошо понять. «Старший» не есть господин «младшего», их взаимоотношения не только иерархические. Да, чисто функционально «старший» руководит «младшим». Но на самом деле они равны. «Вертикаль» существует одновременно с «горизонталью», они обе «работают» друг в друге.
Бог не является «господином мира». Да, Он — «старший», но сотворённая Вселенная равна Ему, они как бы равночестны друг другу. Вот этого простого факта реакционные церковники вам никогда не расскажут. Они просто не знают.
Ранее Ева была просто помощницей Адаму, необходимым его дополнением и вообще самой что ни на есть «половинкой»; теперь этот последний оказывается, должен оказаться, её господином. И это не могло быть иначе в то ветхое время. Отношения «господин-раб» являются именно ветхой моделью взаимоотношений.
Структура мироздания после грехопадения изменилась: человек оказался вовлечён в мир, где играют по правилам детерминизма, где физически более сильный всегда прав. В этом «мире-после» более слабый, «младший» должен находится в положении подчинённого. «Старшему» теперь приходится господствовать над «младшим», так как в противном случае этот последний вконец «опухнет», и начнёт стараться занять чужое законное место.
Человек в падшем мире, в той реальности, что восторжествовала после изгнания из рая, опустился до уровня животного. Независимо от своей воли, он становится теперь игралищем собственных страстей, он не всегда контролирует сам себя. Оказавшись в ситуации «войны всех против всех» более слабый — по законам того мира — просто вынужден стремиться «наверх», в сторону, скажем так, «бунта против законного начальства». И в том падшем мире старшие, стоящие выше по иерархии, обязаны контролировать нижестоящих, они должны не спускать с них глаз. Вот что подразумевают слова Бога «и он будет господствовать над тобою». Произнося их, Бог обращается одновременно к Адаму и Еве, тем самым подчиняя Еву более сильному — тому, у кого есть подлинное первородство.
В отличие от нас, слова Бога — не простые колебания воздуха. Они не только не являются выражением сиюминутных эмоций, не только предполагают полную ответственность за однажды сказанное, но ко всему ещё и являются делом. Когда Бог говорит: «да будет свет» (Быт. 1, 3), то свет возникает, появляется из ничего. Каждым своим словом Бог творит — потому, что и Сам Он есть Слово, «въ начале бе Слово, и Слово бе къ Богу, и Бог бе слово» (Ин., 1, 1). В некотором смысле можно сказать, что Бог и слово есть одно. А потому, когда Бог говорит «Адам будет господствовать» — то этими словами Он как бы подчиняет Еву Адаму, устанавливает между ними правильную — и причём довольно жесткую — иерархию. И в той ситуации никакие иные отношения между Адамом и Евою были невозможны.
В той ситуации, говорю я. Человечество было наказано, его как бы «поставили в угол». Но наказано оно было на определённый срок. Что пользы педагогу, если наказываемый так и останется стоять в углу? Какой прок от вечного там стояния? Любой воспитатель обо всём этом знает, и в нужное время он говорит: ты можешь выйти, я тебя простил. Займись своим настоящим делом.
Рано или поздно, человечество должно было выйти из этого зверского состояния «bellum omnes contra omnes». Ему вновь нужно быть стать человечным, вернуться к прежней модели взаимоотношений. Но теперь вернуться всем вместе. Уже нет одной только парочки деятелей — в результате их размножения возникает человеческий род. И всё человечество в целом должно теперь вернуться к прежней, совершенной модели взаимоотношений. Эта модель должна была, очевидно, преобразоваться в новую, уже в иную, христианскую эпоху.
Давайте окинем взглядом всю эту умопомрачительную диалектику: сначала была совершенная модель взаимоотношений «двух половинок» в Эдеме; после изгнания из рая Адам был обязан господствовать над Евой, они вынуждены «плодиться и размножаться». Наконец, всё человечество в целом вновь возвращается к прежней модели, но уже на новом витке своего развития. Читатель уже догадался, что возврат этот был связан с Иисусом Христом.
Своё первое появление на, так сказать, «общественной сцене» Сын Божий осуществляет именно на браке. Здесь же совершает Он и самое первое из Своих чудес — превращение воды в вино. Спрашивается: почему именно таким было первое чудо Сына Божия? Как, например, могут истолковать такого рода вещи алкоголики последующих веков? А нормальные люди, наши современники — те так вообще могут подумать, что Христос попросту «поигрывает» своими «чудодейственными мускулами», опробует, так сказать, свои сверх-способности… Что за каприз, в самом деле?
Существует «эффект края», и самое первое запоминается и воспринимается куда лучше, чем всё остальное. Почему бы Христу на первый раз не совершить что-нибудь поэффектнее? Например, вылечить вконец расслабленного, или вообще воскресить труп какого-нить там дохлого мертвеца? Причём сделать это при большом стечении народа, а не на свадьбе, где круг зрителей-то поневоле ограничен, собравшийся народ помышляет совершенно о другом, все до единого навеселе (из Евангелия ясно, что вино приносили не один раз), да и половина присутствующих, как пить дать, уже уткнулись мордами в салат? Ну кому какое дело, что сосуды с водой, стоящие где-то в тёмном сыром чулане, как-то там превратились в вино? Иисус же не стоял на возвышении с поднятыми вверх руками, не стучал ложечкой по рюмке: «Так, господа, прошу внимания. Сейчас эта ключевая вода Божией волей превратится в Don Perignon двадцатилетней выдержки с чёрной лентой», не возносил Он и молитвы громовым голосом… Он просто послал за водой — а притащили уже вино. Кроме двоих-троих свидетелей никто ничего и не заметил. Натурально, спиртное тут же начали пить…
Более того. Даже распорядитель пира, которому приволокли сосуды с этим вином, был не в курсе, откуда оно взялось. Короче, с точки зрения грамотного пиара можно (и стоило бы) обставить первое чудо куда эффектнее. А тут — какое-то непонятное винище… Это для будущих восторженных фанатов Христа произойдёт великое чудо. Уверяю вас: присутствующие на том пиру по пьяни вообще ничего не заметили.
Среди христиан принято истолковывать этот эпизод в том смысле, что Иисус как бы почтил своим визитом брачующихся, и тем самым освятил такое земное установление, как брак — дабы все не ринулись в монахи, считая, что это куда «спасительнее». Между тем, всё обстоит несколько иначе.
Вода, превращаясь в вино, как бы обретает новое качество. Подобным образом должны были бы обрести отныне новое качество и взаимоотношения «жена-муж». Вочеловечивание Бога возвращает людей к прежнему состоянию «как в Эдеме» (то есть даёт им такую возможность). Подобным же образом и Своим чудом Христос возвращает брачующихся к той самой, эдемской модели взаимоотношений «делатель — помощница». Но «делатель» уже не является господином «помощника». Отныне они — суть одно. Одно творческое целое, существование которого подчинено высшей, единой для обоих цели.
Иначе — для чего было Христу совершать первое чудо именно здесь? Очевидно, что это как-то коррелирует с проблематикой взаимоотношений мужчины и женщины (так как брак, что ни говори, в первую очередь связан с ней, и очень странно, что Феофилакт Болгарский этого впритык не замечает). Ибо та форма, в которой взаимоотносятся между собою женщина и мужчина — принципиально важна (так как чудо — самое первое) для Творца в плане Его миростроительства. Сюда, наверное, стоит также добавить цитату одного неизвестного широким массам, но уже цитировавшегося в этой работе персонажа: «Я подумала: „А чем самым главным отличаются друг от друга вино и вода?“ И пришла к выводу, что вода — это просто божественное творение, а вино — это дело рук человеческих (в каком-то смысле)… И тогда получается, что превращая воду в вино, Христос тем самым возвращает человечеству функцию преобразования Вселенной… которая была у него (человека-Адама) в Эдемовом раю и была утеряна после грехопадения. А брак подчеркивает, что функция эта должна была осуществляться мужчиной и женщиной — двумя…»
Для современного христианства брак — лишь попущение по человеческой немощи. Все любят цитировать апостола Павла: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор., 7, 9). Брак оценивается христианами в смысле, во-первых, гнушения сексом. Духовники говорят опытным, с многолетним опытом христианам, что «соединяться» можно только ради рождения детей (вам они никогда этого не скажут, дабы не отпугнуть от церкви). А во-вторых, брак нужен и для совместного достижения спасения в загробной жизни. Никакой иной позитивной окраски он практически не несёт. Брак в принципе не рассматривается как новое качество жизни, деятельности и творчества — ибо две соединившиеся половинки сделают, наверное, куда больше, чем одна… И это потому, что сама земная жизнь не имеет для христиан никакой позитивной, творческой окраски — та же самая подготовка к смерти, к загробной жизни, вот и всё. Осознание деятельно-творческого призвания мужчины (и всего человечества) и отношение к женщине — на самом деле, жёстко взаимосвязанные вещи.