Занятно, что в храмах лишь приветствуется всё, связанное с умилением. И даже почитается достоинством. Взгляните на физиономии прихожан — особенно после причастия. Сосредоточенные воины Христовы, готовые идти на крест, что ни говори… А может это всё-таки просто слезливые бабы?
Не один только, но много раз совершало человечество своё грехопадение.
Первый — при вкушении перволюдьми запретного плода. Из-за их нетерпеливого желания стать «богами» немедленно, «перескочив» длительный исторический процесс самосовершенствования, со-творчества, со-трудничания с Богом-Творцом. Психологический смысл первородного греха, его, так сказать, тяжкое наследие в нашей психике — вот в этой генетически наследуемой нетерпеливости. Грехопадение было латентной, неосознаваемой, нетерпеливой попыткой «скинуть Бога с корабля современности».
Второй раз — при распятии Сына Божьего. По меньшей мере наивно полагать, что в крестной смерти Христа повинен один только еврейский народ. В этом повинно было решительно всё человечество. Все мы несём на себе этот грех. Вы, вы. Я.
Третий, как ни парадоксально, был снова связан со вкушением. Причастие не должно было служить к пущему духовному успокоению. Оно должно было закреплять, подтверждать то, что человек взял свой крест и последовал за Христом. В причащении «просто» — вновь прослеживается то же самое нетерпеливое желание попасть сразу «в дамки», что и у первых людей, минуя утомительный путь самореализации, полный ошибок и риска (угадайте с одного раза, кто у нас более всего не любит ошибаться и рисковать). То есть мы имеем не полную схему «причастие — крест — Царствие Божие», но кастрированный её вариант: «причастие — Царствие Божие», удовлетворяющий одних только баб. Или обабившихся мужиков, что то же самое, если не хуже. Поскольку, цитируя великолепную книгу свящ. Я. Шипова, «С баб, наверное, и на Страшном Суде ничего не спросят. Ну что с них спрашивать? Чуда в перьях… Похоже, за всё придётся отвечать нам» («Отказываться не в праве»).
Четвёртое грехопадение оказалось связано с восприятием Христа Его последователями. В данном случае человечество в точности повторило грех Адама — не тот, когда он послушался своей подруги и «сточил» запретный плод. Это, как мы знаем, было лишь физическим следствием греха более важного, духовного — полной зацикленности на Боге, на духовных ценностях. Полное пренебрежении тварным, «падшим» миром, выразившимся в пренебрежении Евой.
Христиане с самого начала точно также зациклились на персоне Христа и связанных с Ним благодатью и спасением. Они «подсели» на Его облике, как подсаживаются на наркотик (одновременно с этим «подсели» они и на благодати и причастии). Повторяю ещё раз: грех Адама в этом случае повторен был с максимальной точностью. Но самое интересное, что этого никто так и не заметил. Никто, изволите видеть, не восхотел взглянуть на христианство под этим углом зрения.
В некотором смысле, фигура Христа тоже была своего рода «запретным плодом», этаким «яблоком искушения» для человечества. Бог, посылая нам единородного Своего Сына, не только нас спасал, демонстрировал Свою любовь, выполнял какие-то там обеты, что-то там восстанавливал в прежнем достоинстве… Он ещё нас всех и конкретно искушал: а как воспримут Его Сына все эти маленькие человечки? Смогут ли понять правильно? Станут ли, наконец, настоящими деятелями на Его ниве?
Христианский мир не должен был полностью сосредотачиваться на Христе. Иисус — это не цель, но средство. Любовь к Нему не должна вытеснять представление о нашем общем деле, о нашем земном призвании, о наших способностях, о наших космических задачах — преодолении пространственной и временной ограниченности, и всё такое. Эти последние никто не отменял; всё равно, рано или поздно они встанут на повестке дня нашего земного существования. Человечество никогда не смирится со смертностью, и будет пытаться её преодолеть, расширяя рамки своего физического существования. Однако суть в том, что задачи эти будут теперь решены без Христа и как бы вне Него. Именно эта зацикленность на Христе, благодати и спасении и предопределила дальнейший ход человеческой истории — когда человечество объединится уже не во Христе; когда начнёт строить новую вавилонскую башню. Стремление к спасению «в чистом виде» неизбежно приуготовляет Апокалипсис.
А христиане, которые должны были указать нам генеральную перспективу развития всего человечества, так и будут бесплодно пялиться на своего Спасителя, наивно полагая, что это — самое главное в жизни.
Грехопадение пятое было при разделении Церкви на католическую и православную. Между прочим, шло оно по той же самой «схеме», что и грехопадение Адама. Есть подозрение, что Адам умудрился заповедать нам наиболее общую, универсальную схему любого грехопадения вообще…
Папа Римский точно так же «зациклился» на своей деятельности, забыв о вещах второстепенных. И здесь ведь то же самое нетерпение! Ну да, находясь в Риме проповедовать христианство было куда удобнее: огромное население, отличные средства коммуникации, тьма последователей, поддержка могущественного государства и его спецслужб… Однако почему-то забыл Папа обо всей остальной империи, которая тем временем терзалась завистью, которая в некотором роде тоже беседовала со «змеем искушения». Здесь вновь виновато и бабство православия, и мужской эгоизм Запада…
«Если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот». Ну да, давным-давно «разделился» он сам в себе — а никто и ухом не повёл. В результате мы давным-давно существуем в мире выдуманного, виртуального христианства, которое служит не превращению людей в сильных, смелых, честных и мужественных деятелей на ниве Божией, но в слезливых, постоянно умиляющихся, немощных и трусливых баб, исповедывающих эту веру лишь на словах, а самих прекрасно обделывающих свои мирские делишки. Мы забыли, про*рали изначальный замысел Творца этого мира. Это мы, именно мы, каждый из нас — обрекли наш мир на мучительный финал. Но всё это, изволите видеть, пофигу и рядовым обывателям, и церковной иерархии, и профессиональным богословам Востока и Запада. Разве что один Кот Бегемот и беспокоится об этом — в тексте о знакомствах с женщинами… Пришлось, видите ли, сюда запихивать. А иначе — кто об этом узнает?
Шестой эпизод имел место при жалком и нетерпеливом желании объединить Церкви путём механического воссоединения их руководящих иерархий — вместо глубокого и подлинного раскаяния в том, что не хранили единство с самого начала, вместо длительной кропотливой работы по осознанному и целенаправленному выстраиванию нового единства: на этот раз — культур, традиций, экономик, политики, нравственности… Подлинное духовное единство может быть достигнуто либо этим путём, либо — мгновенно, но за счёт глобальных катаклизмов (то есть — новой мировой войны).
Вот странные люди! На фундаментах восточного и западного христианства уже выстроены здания совершенно различных цивилизаций. Пропасть, разделяющая два этих вида человеческого бытия с каждым столетием всё более углубляется. Собственно, уже сейчас является она непреодолимой. А эти умники хотят объединить одни фундаменты, не объединяя самые здания. Как будто не читали они «Ромео и Джульетту» Шекспира. Должны же тогда представлять, за счёт чего и каким только путём примиряются давние враги.
Между тем, сам факт «распада» христианства (а вместе с ним — и всего христианского общества, христианских цивилизаций) на деятельную и созерцательные ветви позволяет нам построить наиболее эффективную, максимально продуктивную и даже наиболее выгодную для обоих модель ихнего взаимодействия. Более того — это позволило бы и России определиться со своим местом в мире. И предопределить развитие этого мира в том направлении, которое — чёрт его знает, как это выразить? — всем нужно, что ли…
А именно: не существует единой, магистральной линии мирового развития, эталоном которой является Запад. Мы вовсе не должны повторять во всём его путь. Запад и Восток должны объединиться в своего рода «брачный союз», научиться быть взаимодополняющими друг для друга. А от нелепой доктрины «догнать и перегнать» страдают не только догоняющие, но, как ни странно, и те, кто идёт среди лидеров. Ибо они не имеют настоящей духовной поддержки. Им, знаете ли, тоже нужен надёжный «тыл».
Мужчина и женщина, существующие по отдельности, неизбежно деградируют и вырождаются. Однако всё существующее изоморфно. Оно также подчинено универсальной схеме «мужское — женское». Например, религия и рациональность. Одно без другого непременно загнётся. Так вот:
Запад — мужчина, он создаёт. Ну так России нужно научиться быть женщиной — и чувствовать, и понимать, и, самое важное — наставлять. Ведь Запад, подобно Адаму, тоже слишком сильно зациклился на своём промышленном и прочем всяком развитии. Они уже офигели там все со своим убогим «ничего личного». И Запад тоже начал пренебрегать своею «Евой» — со всеми последствиями, указанными выше. Это точно такой же прообраз эгоизма Адама и последующего грехопадения — и его, и Евы… А стало быть, и Ева-Россия, мир восточного христианства в целом, тоже вступил уже в общение с неким «змеем»… Смотрите, в какую интересную эпоху мы живем: по сути дела, на наших глазах совершается новое, грандиозное грехопадение. А ведь другой истории у человечества — окромя целой череды грехопадений — и нет…
Человечество всегда делилось на женскую и мужскую, на деятельную и традиционную, на западную и восточную составляющие. Это ведь ещё с Каина и Авеля повелось. И Каин «глушит» Авеля по той же самой причине. Ибо в действительности именно Каин был среди братьев «психологической тёткой»…
Занятно то, что в современном мире христиане снова хотят достичь высокой (и потому весьма отдалённой) цели не длительной и кропотливой работой, но одним решительным «революционным скачком», так сказать малой кровью — путём формального и узко-духовного объединения Церквей. Более того. Никто не задаётся вполне логичным вопросом: а во имя чего объединяться-то? Во имя самого объединения как такового, во имя абстрактной идеи христианского единства — потому что Христос типа некогда сказал, что..? Такое объединение неизбежно окажется формальным, искусственным и вообще нежизнеспособным. Объединяться вместе можно только во имя некоей цели, лежащей вне такого объединения. Например, люди объединяются в семью во имя продолжения рода. То есть во имя детей, которые не есть родители. Любое объединение должно преследовать некую позитивную цель; из него должно что-то родиться. На худой конец, объединиться можно ради борьбы с общим врагом.
Более того. Цель такого объединения должна быть единой, понятной и общепризнанной. Разумею цель существования христианства вообще, цель существования человечества. И стремление к спасению индивидуумов такой идеей быть никак не может. Так как нормальное чутьё нормальных людей (прежде всего — мужчин) говорит им, что спасение — это, конечно, хорошо, но это не самое главное.
Ну что это за объединение во имя самого себя? Ну что это за объединение во имя всеобщего спасения?
И почему-то во всём этом прослеживается одна и та же схема: сначала нетерпеливость в своём подвиге, затем по-мужски эгоистичная зацикленность только на нём, потом — ответный «прецедент» очередного губительного бабства. Между тем, Иисус Христос говорил: «… Приносят плод в терпении» (Лк. 8, 15). И ещё: «Терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21, 19) Эту концептуальную вещь, точно так же, как и проблему единства, почему-то просмотрело по-бабски нетерпеливое человечество.
Занятно, что в первом случае грехопадения во всём происшедшем христианство обвинило Еву, во втором — иудеев, третьего вообще не заметило, четвёртое «навесило» на Римского папу (или, что то же самое, на восточных «схизматиков»). Пятого — так попросту вообще не осознаёт. И никогда, ни при каких обстоятельствах не признавало оно виновным самого себя. Слушайте, но когда же, наконец, кончится это бабство?
В мире всё глубоко взаимосвязано: Адам и Ева, Запад и Восток, мужское и женское, рациональное и духовное, бабство и наш родной эгоизм… И все эти схемы полностью изоморфны, все они «работают» одна в другой, и каждая из них взаимосвязана со всеми.
Наконец, шестое грехопадение совершила сама Христова Церковь в процессе своего развития и становления. Речь здесь идёт о проблеме, поднятой в «Легенде о Великом Инквизиторе» Достоевского — с тою лишь разницей, что автор «Легенды» не вполне корректно сформулировал проблему. Ну так сделаем это за него.
Церковь как бы выбирала между двумя парадигмами существования. Первая — прямое и безусловное последованием Христу, то есть жизнь, связанная в первую очередь с пренебрежением материальными благами, служением людям и трансляцией в обществе духовных ценностей (всё это, кстати, и сейчас вполне уместно). В этом случае Церковь смогла бы сохранить в чистоте и непорочности изначальное учение Христа, а самое главное — понимание, интерпретацию этого учения, однако лишилась бы своей массовости, замкнувшись в узком и тесном мирке верных своих последователей. Очевидно, что большинство людей поддерживать такой образ жизни не в состоянии. Не берусь утверждать наверняка, но скорее всего, значительного влияния на жизнь общества Церковь в этом случае бы не оказывала. Впрочем, чёрт его знает…
Вторая парадигма ставит во главу угла массовость веры. А какие, собственно, потребности у широких масс? — хлеба да зрелищ… Замечу, что искушение хлебом — то есть шире, материальными благами — было как раз первым искушением Христа в пустыне: «И приступил к нему искуситель и сказал: …скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: „не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих“» (Мф. 4, 3). Нетрудно видеть, какую именно парадигму существования предлагает в этом месте Евангелие.
Так вот: Церковь, в отличие от Христа, не выдержала даже самого первого искушения. Пойдя по наиболее широкому и удобному пути, ей с самого начала пришлось подстраивать свои догмы, интерпретации Евангелия и самую практику таким образом, чтобы не отпугнуть от себя простых людей, «миллионы, многочисленные, как песок морской». Церковь захотела «и рыбку съесть, и…» В борьбе против мужества, духовности и одиночества победила массовость и меркантильность. Мужество было снова побеждено бабством.
В результате получилось так, что, приходя ныне в церковь, приходится принимать те «правила игры», которые там приняты и которые выстраивались два тысячелетия. Та самая упомянутая христианская деятельность (пренебрежением материальными благами, служением людям и трансляцией в обществе духовных ценностей) внутри церкви, в конечном счёте, неприемлема — нас сразу же загоняют в определённые рамки «духовной жизни», авторитетно заявляя, что «спасение иначе невозможно».
Нам с самого начала внушают, что христианская жизнь очень даже совместима со всевозможным накоплением материальных благ. Что не следует возлагать на себя «вериги неудобоносимые», а нужно исполнять то, что возможно, что сейчас нам по силам. Наше справедливое сомнение во всём этом тут же отметается хотя бы ссылками на мнения святых, которые никогда установленного в церкви порядка не критиковали. Нам говорят, что если бы церковь была «неправильной», учила неверно, так как её тут же покинула бы благодать. И прочее, прочее, прочее. И наш критический дух, наше самостоятельное мышление постепенно улетучивается. Улетучивается наша мужественность, понимаете?
Однако занятно, что та упомянутая самостоятельная христианская деятельность теперь, когда существует церковь, невозможна также и вне этой последней — иначе прослывёшь раскольником (и это, между прочим, совершенно справедливо). Церкви ничего не остаётся, как бороться (по мере возможностей) со всеми иными формами духовной жизни. Примеры Пьера Вальда и Франциска Ассизского в этом смысле весьма показательны (вернее то, что сделали с их последователями). В результате получаем, что полноценное следование Христу невозможно ни внутри церкви, ни вне её.
Но самое грустное, что церковь уже никогда не изменится. Она навсегда останется баба бабой. Если, разумеется, не изменимся все мы. Если нам не надоест наше перманентное бабство.
Не один раз, но трижды стоял перед человечеством выбор, кем стать: мужчиною или женщиной. Бабой или мужиком.
Сначала — ещё в раю, когда всё человечество, а не Адам только, выбирало между трудом, терпением и творчеством — и дешёвым «историческим скачком».
Затем — в эпоху Христа. Здесь мы с вами выбирали между животным миром, и вновь обретённой духовной свободой. Никто не мешал тогда вернуться к прежней, творческой системе ценностей.
И, наконец, третий раз. Но мальчик, читающий сейчас эти строки, такой ведь умный, не правда ли? Пусть он поразмыслит об этом сам. Скажу сразу — для правильного ответа достаточно иметь всего лишь Библию в руках. Да ещё смотреть на лица людей в метро. И ничего более.
Угадайте-ка: в какую сторону пошло человечество?
Однако наиболее интересное ожидает нас в самом конце. Осознав существующие проблемы, ответив на тот самый вопрос «кто виноват?», человечество всегда задавалось вопросом «что делать?». И, как правило, тут же и делало. Например, если Мартин Лютер обнаружил какие-то проблемы у католиков, то сразу же призвал вернуться к чистоте древней Церкви — разумеется, путём грубых и топорных реформ. А если В. Соловьёв начал переживать по поводу разделения Церкви, то тут же решал, что, мол, им нужно непременно объединиться. Пошёл, сдуру принял католичество, начал вращаться в соответствующих кругах… И вообще: как только человек понимал, что что-то не так, то всегда считал своим долгом начать это исправлять. И делал это всегда внешними, механическими средствами.
Так вот: осмелюсь утверждать, что вот это потакание своим сиюминутным переживаниям, это героическое желание всё изменить, сделать так, чтобы было хорошо, этот краткий путь внешних усовершенствований, «революционных преобразований» и «коренных реформ» — и есть подлинное бабство человека. Героическое — в действительности есть бабское. Это баба жаждет внешних перемен, чтобы продолжать оставаться спокойной внутри, что «всё хорошо и всё идёт так, как надо». Нетрудно видеть, что в этом смысле, всякое внешнее действие — есть лишь удобное средство успокоить самого себя, договориться со своей душою, совестью, сознанием. Мол, сделал то, что должно, изменил то, что надо, ощутил себя настоящим мужиком, воином — и спи спокойно, продолжай быть всем довольным. Типа, почивай (как в своё время Его ученики; как Адам, когда Ева, и т. д.). Стремление совершенствовать внешнее изобличает нежелание изменять внутреннее, то есть самого себя, собственное своё сознание, свою систему ценностей. Вот это-то и есть настоящая духовная слабость. Она не позволяет покаяться, она не позволяет осознать самого себя. Ибо познание себя и покаяние — одно и то же. Собственно, речь тут идёт о типино бабском переносе своей вины на нечто другое.
И здесь мы подходим к центральному пункту этого изложения (вообще-то странно, что вы продолжаете читать:) Ибо эта бабская переадресация вины — о ком бы речь ни шла: о всём человечестве, о «бабской» составляющей нашей души, или о женском бабстве непосредственно — в действительности основывается на ещё более глубокой вещи. На перманентном желании (и потребности) чувствовать себя хороше. Всегда и при любых обстоятельствах. Придумывая любые лазейки, чтобы себя оправдать. Или, что ещё хуже, признавая себя виноватым (плохим) на словах, всё равно оставаться с глубинным ощущением своей упокоительной «хорошести». Бабство и покаяние, бабство и связанное с покаянием сознание своих проблем, своей слабости и немощи, своей вины, да и сознание просто — вещи взаимоисключающие. Где есть бабство, там покаяния, трезвой самооценки и мучительного осознания своих недостатков уже нет. Как нет и просто сознания. Как нет богословия. Как нет христианства. Как нет ответственности. И до тех пор, пока не научимся мы быть мужчинами, ничего этого не будет — а в основе человеческого общества будет лишь одно тупое, бессмысленное и безысходное размножение, которое есть прерогатива женщин. А мы так этого и не осознаём…
Но спрашивается: а способствует ли сложившаяся ситуация такому осознанию мужчинами описанной здесь проблемы? Ситуация в Церкви, в обществе, в семье? О том, чтобы женщина была помощницей мужчины и твёрдо осознавала своё место в мире, речи теперь вообще не идёт. Речь идёт о мужчинах… Мужчины оказались поставлены в ситуацию, когда для осознания всего изложенного нужно прилагать некие сверх-усилия.
Бабство связано с нетерпеливостью. Именно из этого человеческого, а на самом деле — животного свойства, и вытекает страстная жажда внешних преобразований да перемен. Вот с чем ещё связано это нежелание менять своё сознание, культивировать строгое до суровости отношение к самому себе и, в конечном счёте, становиться человеком. Бабство во всех его формах, во всех проявлениях, у всех, им обладающих — есть животность. Такая непосредственная животность, не осознающая саму себя, не умеющая себя судить, чистенькая такая, аккуратненькая…
Однако есть ещё и мужской путь, противостоящий «бабской революционности», этому внешнему героизму малолеток: ничего не меняя, просто осознать происшедшее. Научиться внутреннему мужеству; научиться судить самих себя. Почувствовать себя ответственным за то, что было сделано предшественниками. И жить с этим чувством осознания своей ответственности и своей вины. И бороться — как с пошлым соблазном внешне всё изменить, всё улучшить, всё реформировать, так и с нашим тотальным желанием себя оправдать. Ибо само по себе глубокое, твёрдое осознание проблемы уже кардинально всё меняет. Собственно, оно и есть уже решение. Маркс говорил, что сама идея становится революционной силой, когда овладевает массами.
Это смешно: не отличать христианства сущностного от исторического его воплощения. Но ещё смешнее пытаться вновь и вновь реформировать его, пытаться вернуться вспять. «Никогда не бывает так, как было». Итак: не меняя ничего, нужно всего лишь изменить самого себя, изменить своё отношение к проблеме. По-настоящему мужской путь — это путь внутренний, путь созерцательный, путь мучительного осознания собственной ответственности и вины. И на это-то никто и не оказывается способен… Все хотят чувствовать себя голливудскими героями, порождая всё новые и новые расколы да реформы. Вот последнее слово: вполне достаточно не делать ничего. Просто всё осознать. Познать самих себя. Но на это никто и не оказывается способен.
Вот этим принципом не только христианство и человечество в целом, но даже и отдельные люди никогда не руководствовались. И упомянутое бабство уже завело нас в колоссальные дебри; мы заблудились в неумении понять сами себя, окружающий мир, Бога… Мы живём в мире иллюзий, в мире вымышленном. В мире мифов, где мы придумали себя сами, чтобы постоянно чувствовать себя хорошими. Мы плетём вокруг себя сказку, лишь подкрепляющую хорошее наше мнение о самих себе. Ну чем, спрашивается, это не бабство?
Я знаю, вам неинтересно всё это читать. Тогда просто суммирую все мои рассуждения. Во всём виноваты мы. И в грехопадении Люцифера. И в грехопадении Адама. И в распятии Христа. И в разделении Церкви на две половинки. И в полной деградации христианства. И в христианском «трансвестизме» Церкви. И в тотальном обабивании женщин. И в господстве их над нами. Но мы, христианские мужи, оказались настолько бабы, что искренне продолжаем считать, что сами тут ни при чём. Это другие во всём виноваты, а мы-то ведь — хорошие… К нам всё это совсем не относится! Не правда ли, какой прекрасный покаянный дух?! Какая глубина самосознания… И ужас в том, что никто, совсем никто, не понимает этого! Все себя по-бабски оправдывают.
Это было написано для тех двух-трёх человек, которые найдут этот отрывок по ключевым словам, и, возможно, поймут…
Чёрт, да ведь о христианстве я так и не рассказал. Так вот, христианство в его изначальном, первозданном, самом чистом, так сказать, «небесном» виде — это религия пожертвования детьми. Как бы подчинения их чему-то высшему. Или, смягчая это рассуждение — некоторой вторичности материнства от ценностей высших, мужских (разумеется, если у данного мужчины, данных мужчин или у данного общества они вообще являются таковыми). Авраам был готов принести в жертву единственного своего сына (тоже, кстати, во имя неких высших ценностей) — и Бог производит от него народ, в котором воплощается Ипостась Его, Бога. Да, впрочем, и Сам Бог также жертвует Своим Сыном, и тоже во имя той ценности, которую иные не считают вовсе высшей — во имя этого мира, во имя его полноценного развития. Собственно, уже этих двух библейских примеров достаточно для того, чтобы понять: христианство призывает нас к ценностям более высокого порядка, чем простое потребление, технический и всякий прочий прогресс, и тривиальное деторождение. Оно учит видеть истинное место деторождения во всей системе наших жизненных координат. Так вот: место это — не первое.
Ну да, Бог говорит Адаму и его жене: «плодитесь, размножайтесь». Однако нигде Он прямо не заявляет, что это самое важное. Нас снова как бы проверяют, ставят перед выбором: а ну-ка, посмотрим, по какому пути вы, ребята, пойдёте… От нас самих требуется «допетрить», что дела обстоят скорее наоборот, и Библия нам это доказывает. И доказывает вся человеческая история — народ, полностью отдавшийся семейной жизни, заботе о потомстве, стремительно вырождается, он оказывается бесплодным в духовном отношении, он создаёт себе тьму надуманных и условных ограничений…
И потом: а каким способом первые люди должны были размножаться там, в Эдеме? Разве пример Нового Завета не ясно это показывает? И почём знать, быть может размножение должно было оказаться ещё одним испытанием для перволюдей — на предмет их, так сказать, духовной устойчивости? Разве не испытывал Бог Авраама?
Христианство — это пренебрежение благополучием, сытостью и «уверенностью в завтрашнем дне». Те, кто читал Евангелие, и сами в этом убедились. Однако посмотрите, с какой целью идут женщины в храм. У одной — изменяет муж, у другой болеют дети, у третьей проблемы с финансами… И все они стоят и слёзно молятся у очередной чудотворной иконы — типа, чтобы всё у них стало хорошо. Помилуйте, да ведь смысл-то христианства не в том, чтобы все было хорошо! Его смысл в стремлении к улучшению себя, своего сознания, своего отношения к любым житейским проблемам. Молиться у иконы об увеличении дохода — чистейшее язычество. И вот, изначально, уже от природы самодовольные тётки толпою прут в храмы, где учат их быть ещё более самодовольными. А вслед за ними топаем и мы…
Христианство — это совсем другая, мужская религия. Нынешний вариант — это адаптация его к бабам, и способ приспособления к ним же мужиков. Это форма, в которой совершается наше заземление.
С чего мы там начали? А, вспомнил, что главное в учении Христа — это качественно иное отношение к другим, это изменение себя, своего сознания. Это работа над собой. Это полное переключение на иную, вне-материальную систему ценностей. И в церкви нам говорят: да-да, всё это, конечно, надо. А вот для того, чтобы это хорошо получилось, необходимо соблюдать то-то и исполнять то-то. Иначе ничего не получится. Мы, церковь, имеем двух-тысячелетнюю практику на сей счёт… у нас тысячи святых и подвижников благочестия… мироточение икон… благодатный огонь в Иерусалиме… у нас Таинства, преображающие человека изнутри. Дальше начинается изумительный, веками отработанный пи-ар.
И мы верим ему. Почему бы и нет? Мы люди серьёзные, пришли сюда не в бирюльки играть. Мы готовы делать то, что с такою убеждённостью заявляют более опытные люди. Мы видим, что они сами искренне в это верят. Мы начинаем делать то, что нам говорят.
И не замечаем, что то самое отношение к другим, наша волевая и сознательная к этому устремлённость оказывается вторичной, подчинённой по отношению к обряду. И поверьте, не имеет никакого значения «крутизна» такого обряда, пусть это будет хоть метафизическое приобщение к Тому самому Христу (Причастие). Нам и в голову не приходит, что вторичным должен быть как раз обряд. О фразах Христа непосредственно на сей счёт мы как-то уже не вспоминаем.
В результате (коль скоро обряд и впрямь «крутой», оспаривать его мы не будем) человек постепенно начинает сосредотачиваться на неукоснительной правильности его соблюдения: ну как же, если где-то ошибёшься, то не достигнешь изначальной цели. Правильные, безукоризненные фразы нас лишь дополнительно гипнотизируют: типа, если будешь исповедывать грехи без должного внимания, без подлинного раскаяния, то не очистишь душу. И если будешь молиться формально. И если не выпьешь утром святой воды. И если будешь креститься не теми пальцами и не в том направлении…
Наше сознание не только переключается на соблюдении правильности обрядов — вся натура, всё наше существо постепенно всем этим «зомбируется». Полностью меняется наше отношение к миру, и к другим. Человек начинает жить как бы в другом мире, на другой планете. То самое отношение к другим, ради которого всё и затевалось, становится теперь для человека вторичным. Он начинает мерить других по тому, насколько правильно и точно они соблюдают обряд. То есть — так же, как он, или нет. Он же так старался! Он-то знает себя, насколько был добросовестен! И вот, если они делают что-то иначе, он начинает их ненавидеть. Совершенно незаметно он становится эталоном для самого себя. Человек с его обрядами становится центром Вселенной.