Это «нет» длилось дольше, чем закат, которым мы любовались над садом.
– Хочу бродить по свету, – заявила Талей. – Как ты.
– Но Талей, я не всю жизнь путешествовала, как сейчас. Я была замужем.
Нахмурившись, она взглянула на меня сквозь потрескавшееся стеклышко очков, недоуменно изучая мое лицо, – как будто я сказала, что когда‑то была брюнеткой, и теперь она пытается представить меня с темными волосами. Наконец Талей выдала:
– Ты? Замужем? Не могу представить.
– Но это правда. Я была замужем.
– И сама от него ушла? – Да.
– По‑моему, это было очень умно с твоей стороны. Теперь ты выглядишь очень счастливой. Но я‑то, я‑то как здесь оказалась? Почему родилась индианкой? Это просто возмутительно! Почему в этой семье? Почему я должна постоянно ходить на эти свадьбы?
И Талей принялась разгневанно бегать по кругу и кричать (хотя в ашраме так громко кричать не принято):
– Хочу жить на Гавайях!
Ричард из Техаса тоже когда‑то был женат. У него двое взрослых сыновей, которые поддерживают с ним близкие отношения. Иногда Ричард упоминает о бывшей жене, когда рассказывает какую‑нибудь историю из жизни, и всегда говорит о ней с нежностью. При этом мне становится завидно: я представляю, как Ричарду повезло, что они с бывшей женой даже после развода остались друзьями. Это странный побочный эффект возник после моего многострадального развода: стоит мне услышать, как какая‑то пара рассталась друзьями, – как я начинаю завидовать. Хуже того: я начала думать, что это очень романтично, когда люди разводятся цивилизованно. «Как мило… – думаю я. – Наверное, они действительно любили друг друга…» И вот однажды я спросила об этом Ричарда. Я сказала:
|
|
– Кажется, ты испытываешь к бывшей жене добрые чувства. Вы остались друзьями?
– Не‑а, – спокойно ответил он. – Она думает, что меня теперь зовут Козлом.
Меня поразило, как спокойно Ричард об этом говорит. Мой бывший супруг тоже думает, что я сменила имя, но я очень переживаю на этот счет. Он так и не простил меня за то, что я от него ушла, и это стало одним из самых сложных последствий развода: ведь сколько бы я ни извинялась и ни объяснялась, ни брала вину на себя, как бы ни раскаивалась, сколько бы материальных благ ни предлагала, чтобы как‑то компенсировать свое поведение, – он вовсе не собирался восхвалять меня и говорить: «Дорогая, меня так впечатлила твоя щедрость и честность, что хочу признаться–я очень рад стать твоим бывшим мужем». Но нет. Оказалось, мое поведение непростительно. И эта непрощенность до сих пор живет во мне черной дырой. Даже в минуты счастья и восторга (особенно в такие минуты) я не могу надолго забыть об этом. Он все еще меня ненавидит. Мне кажется, это никогда не изменится, я вечно буду в плену его ненависти.
Как‑то раз я заговорила об этом с друзьями в ашраме. У нас в компании появился новенький – водопроводчик из Новой Зеландии. Он услышал, что я писательница, и стал разыскивать меня, потому что и сам был писателем, – так мы и познакомились. В Новой Зеландии у него вышла потрясающая книга мемуаров – «Путь водопроводчика», – где он рассказывал о своем духовном путешествии. Так вот, новозеландский поэт‑сантехник, Ричард из Техаса, ирландский фермер, индианка Талей, девушка на выданье с мальчишескими повадками, и Вивиан, старушка с белоснежными волосами и немеркнущей смешинкой в глазах (это она была монахиней в Южной Африке) – такой у меня был круг друзей, самая удивительная подборка персонажей, которую можно встретить только в индийском ашраме.
|
|
И вот как‑то раз за обедом речь зашла о супружестве, и поэт‑сантехник сказал:
– Брак сродни операции, когда двоих людей сшивают вместе, а развод – это ампутация, и на залечивание требуется немало времени. Чем дольше ты был женат, тем сложнее проходит ампутация, тем тяжелее выздороветь.
Теперь понятно, откуда эти послеразводные, послеампутационные ощущения, которые преследуют меня уже несколько лет: я все еще болтаю несуществующей ногой, то и дело сбивая предметы с полок.
Ричард из Техаса спросил: неужели я собираюсь позволить бывшему мужу влиять на мое самоощущение всю оставшуюся жизнь? Я ответила, что не знаю, но до сих пор его голос имел огромное значение, и, если честно, в глубине души я по‑прежнему жду, когда же он меня простит, отпустит и разрешит жить спокойно.
Фермер из Ирландии заметил:
– Ты попусту тратишь время, ожидая, когда этот день настанет.
– Ну что сказать, ребята? Я просто зациклилась на угрызениях совести. Как некоторые женщины зацикливаются на бежевом цвете.
Бывшая католическая монахиня (вот кто должен знать все о чувстве вины!) слышать ничего не желала.
– Совесть – это уловка твоего эго, таким образом оно пытается убедить тебя в том, что ты прогрессируешь морально. Не поддавайся на эти фокусы, дорогая.
– Больше всего меня мучает то, что между мною и бывшим осталась неразрешенная ситуация, – призналась я. – Как открытая рана, которая никак не заживет.
|
|
– Это ты так думаешь, – возразил Ричард. – Если хочешь так смотреть на вещи, не стану тебя переубеждать.
– Я бы рада покончить с этим, – вздохнула я. – Вот только знать бы как.
После обеда поэт‑сантехник из Новой Зеландии передал мне записку. Он просил встретиться с ним после ужина: хочет мне кое‑что показать. После ужина я нашла его у зала для медитаций, и он приказал следовать за ним: сказал, что у него для меня подарок Мы прошагали через весь ашрам и вошли в здание, где я прежде никогда не была. Он открыл дверь, и мы поднялись по лестнице. Я догадалась, что он и раньше знал об этом месте, – он занимается починкой кондиционеров, а они были как раз там, наверху. Когда мы поднялись по лестнице, он открыл вторую дверь, на которой был кодовый замок, и сделал это быстро, по памяти. Мы очутились на очень красивой крыше, выложенной кусочками керамической плитки, мерцавшей в вечерних сумерках, как дно бассейна на солнце. Мы прошли по крыше и оказались в маленькой башенке, напоминавшей минарет; там была узкая лестница, ведущая на самый верх остроконечной башни. Указав на нее, мой проводник сказал:
– Теперь я тебя оставлю. Поднимайся в башню и оставайся там, пока дело будет не закончено.
– Какое дело? – спросила я.
Мой друг водопроводчик улыбнулся и протянул мне фонарик – «чтобы не поскользнуться на лестнице, когда все закончится». А еще он дал мне свернутый листок бумаги. И ушел.
Я залезла на верх башни и оказалась в самом высоком месте ашрама, откуда открывалась панорама речной долины. Горы и поля тянулись вдаль, насколько хватало глаз. У меня возникло подозрение, что ученикам не разрешают просто так сюда приходить, но тут было очень красиво. Может, когда гуру приезжает в ашрам, с этого места она наблюдает закат? Солнце как раз садилось. Дул теплый ветер. И я развернула бумажку, которую дал мне мой проводник.
Вот что там было написано: