– Согласна, – ответила я смеясь, – но только если про меня снимут сериал!
Кетут посмеялся со мной, впрочем, не понимая шутки, – ему просто нравится, когда люди шутят. А потом добавил, что, разговаривая с духовными братьями, я всегда должна называться, чтобы они узнали меня. При этом надо использовать тайное имя, которое они мне дали. Следует говорить так «Я – Лаго Прано».
Лаго Прано означает «счастливое тело».
Я поехала домой. В предзакатном солнце велосипед вез мое счастливое тело вверх по холму, к дому. Когда я проезжала через лес, прямо передо мной с дерева свесился здоровый самец обезьяны и сверкнул клыками. Но я даже не вздрогнула. «Отвали, мартышка, – со мной мои четыре брата», – сказала я и проехала мимо.
Ho на следующий день (несмотря на защиту четырех братьев) меня сбил автобус. Точнее, микроавтобус, и тем не менее я слетела с велосипеда и упала в цементную водоотводную канаву. Не меньше тридцати балинезийцев на мотоциклах, став свидетелями несчастного случая, притормозили, чтобы мне помочь (автобус давно скрылся из виду), и все наперебой стали приглашать меня домой выпить чаю или предлагали отвезти в больницу – так их расстроило случившееся. На самом деле столкновение было не таким уж серьезным, особенно если предположить, что могло быть и хуже. Велосипед не пострадал, хотя корзинка погнулась, а в шлеме красовалась трещина. (Лучше в шлеме, чем в черепе, что уж говорить.) Хуже всего пришлось моему колену, на котором был глубокий порез с набившимися в него кусочками щебня и грязи. Несколько дней во влажной тропической среде – и в него попала какая‑то жуткая инфекция.
Хоть мне и не хотелось беспокоить Кетута, через несколько дней я все же закатала штанину на его крылечке, отодрала желтеющий бинт и продемонстрировала свою рану. Старик встревоженно прищурился.
|
|
– Инфекция, – констатировал он. – Плохо.
– Да, – вздохнула я.
– Тебе надо к врачу.
Я, признаться, была немного удивлена. Разве Кетут – не врач? Но по какой‑то причине он не вызвался мне помочь, а я настаивать не стала. Может, он лечит только местных? Или у него заранее был некий хитроумный план… ведь если бы не мое покалеченное колено, я бы не познакомилась с Вайан. А именно благодаря этому знакомству случилось все, что должно было случиться.
Kaк и Кетут, Вайан Нурийаси – балинезийский лекарь. Однако кое‑что отличает их друг от друга. Кетут – старик, а Вайан – молодая женщина лет тридцати семи. Он – не столько врач, сколько духовный учитель, фигура скорее мистическая, в то время как Вайан – обычный врачеватель, готовящий смеси из трав и лекарства по рецепту в собственной аптеке и там принимающий пациентов.
Вайан – владелица маленького магазинчика с витриной на центральную улицу Убуда. Вывеска гласит: «Традиционный балинезийский лечебный центр». Я тысячу раз проезжала мимо на велосипеде по дороге к Кетуту, обращая внимание на многочисленные растения в горшках, выставленные на улицу, и грифельную доску с любопытным объявлением, написанным от руки: «Специальный мультивитаминный ланч». Но никогда не заходила внутрь до того, как разбила колено. И вот, когда Кетут направил меня к врачу, я вдруг вспомнила об этом месте и отправилась туда на велосипеде, в надежде, что там смогут вылечить инфекцию.
|
|
Заведение Вайан – это и очень маленькая медицинская клиника, и ресторан, и квартира одновременно. На первом этаже – небольшая кухонька и непритязательное кафе на три столика с несколькими стульями. На втором – отдельный кабинет, где Вайан делает массажи и принимает пациентов. А в глубине – одна темная спальня.
Прохромав в магазин на больной ноге, я представилась доктору Вайан – балинезийке изумительной красоты с лучезарной улыбкой и блестящими черными волосами до талии. За ее спиной прятались две робкие девчушки – я помахала им, а они улыбнулись и нырнули обратно в кухню. Я показала Вайан рану и спросила, сможет ли она помочь. Вскоре она уже кипятила на плите отвар из трав, тем временем заставив меня выпить джаму – традиционный индонезийский домашний лечебный напиток Она приложила к ране горячие зеленые листья, и моему колену сразу полегчало.
Мы разговорились. Вайан превосходно говорила по‑английски. Будучи с Бали, она сразу задала мне три стандартных вопроса: куда идешь? откуда пришла? замужем?
Когда я ответила, что не замужем («пока еще нет!»), Вайан пришла в замешательство.
– И никогда не были? – спросила она.
– Нет, – соврала я. Не люблю врать, но по опыту знаю, что в разговоре с балинезийцами не стоить упоминать о разводе, – это их так огорчает!
– Правда, никогда не были замужем? – переспросила Вайан, теперь глядя на меня с откровенным любопытством.
– Правда, – соврала я. – Не была.
– Уверены? – Мне это стало казаться странным.
– Уверена абсолютно!
– Ни разу? – не унималась она. Кажется, она видит меня насквозь.
|
|
– Ну… – замялась я, – ну был один разочек…
Тут ее лицо засветилось, точно она хотела сказать: ага, я так и знала!
– В разводе?
– Да, – со стыдом призналась я. – Мы развелись.
– А я сразу поняла.
– Тут у вас развод не очень в почете.
– Ну вот я тоже разведена, – заявила Вайан, к моему огромному удивлению.
– Вы?
– Я все возможное сделала, – отвечала она. – Прежде чем подать на развод, все перепробовала, молилась каждый день. Но просто не могла не уйти.
Глаза Вайан наполнились слезами, и не успела я оглянуться, как уже держала ее за руку – первую встреченную мной разведенную женщину на Бали – и твердила:
– Конечно, ты сделала все, что могла, дорогая. Уверена, так оно и было.
– Развод – это так грустно, – вздохнула она. Я возражать не стала.
Следующие пять часов я просидела в лавке Вайан и проговорила со своей новой лучщей подругой о ее невзгодах. Пока она лечила инфекцию на моем колене, я слушала ее историю. Муж Вайан, балинезиец, «все время пил, играл, проигрывал все деньги, а потом бил меня за то, что не давала ему денег на выпивку и игры. Много раз он так меня избивал, что я попадала в больницу, – рассказывала Вайан. Она раздвинула волосы и показала мне шрамы на голове. – Это после того раза, когда он ударил меня мотоциклетным шлемом. Он всегда бил меня шлемом, когда был пьяный, а я мало зарабатывала. Он так сильно меня бил, что я теряла сознание, а потом у меня кружилась голова, пропадало зрение. Повезло мне, что я врач, в моей семье все были целителями. Я знаю, как вылечиться после побоев. Не будь я врачом – давно осталась без ушей, ничего бы больше не слышала. Глаза бы потеряла, не смогла бы видеть». Вайан ушла от мужа после того, как он избил ее так сильно, что она «потеряла ребенка, моего второго ребенка, которого носила в животе». После того случая ее первая дочь, смышленая девочка по имени Тутти, сказала: «Мамочка, по‑моему, тебе нужно развестись. Когда ты уходишь в больницу, у Тутти слишком много работы по дому». Тутти тогда было четыре года.
Западный человек почти неспособен представить, в каком обособленном и уязвимом положении оказывается балинезиец после развода. Семья, существующая в границах, обозначенных стенами семейного дома, – это все, что у него есть: четыре поколения родных и двоюродных братьев и сестер, родителей, бабушек, дедушек и детей, живущих вместе в небольших бунгало, выстроенных вокруг семейного храма. Они заботятся друг о друге с рождения до смерти. Семейный очаг – источник силы и финансовой стабильности, забота о здоровье и забота о детях, образование и духовная связь – самое важное в балинезийской системе ценностей.
Семейный очаг имеет столь важное значение, что балинезийцы воспринимают его как живого человека. Деревенское население на Бали традиционно подсчитывают не по количеству людей, а по количеству домов. Дом – целая вселенная с системой самообеспечения. И не дай бог вам его покинуть. (Если, конечно, вы не женщина, которая в жизни переезжает лишь однажды – из родного семейного дома в дом мужа.) В тех случаях, когда система работает (а в здоровом балинезийском обществе это происходит почти всегда), ее результатом являются самые здоровые, социально защищенные, спокойные, счастливые и гармоничные люди в мире. Но что, если система дает сбой, как в случае с моей новой подругой Вайан? Изгоев относит на орбиту, где доступ к кислороду закрыт. Выбор у Вайан был невелик или остаться в семейном доме, жить с мужем и не вылезать из больниц, или спасти собственную жизнь и уйти – оставшись ни с чем.
Ни с чем, конечно, громко сказано. При Вайан остались энциклопедические знания о врачевании, ее добрый нрав, рабочая этика и дочка Тутти, за которую ей пришлось побороться не на жизнь, а на смерть. Ведь на Бали царит абсолютный патриархат. В случае развода дети автоматически остаются с отцом. Чтобы вернуть Тутти, Вайан пришлось нанять адвоката, а чтобы расплатиться с ним, она отдала все, что у нее было. Говоря «все», я подразумеваю все. Ей пришлось продать не только мебель и драгоценности, но и вилки и ложки, ботинки и носки, старые тряпки и свечные огарки – все ушло на оплату адвокатского гонорара. Но спустя два года борьбы ей все же удалось отвоевать дочь. Вайан повезло: Тутти – девочка; будь у нее сын, она не увидела бы его больше никогда. Мальчики ценятся гораздо выше.
Вот уже несколько лет Вайан и Тутти живут вдвоем – гордые одиночки в гуще пчелиного роя, каким является Бали. Они переезжают с места на места раз в пару месяцев, в зависимости от того, сколько удается заработать, страдая вечной бессонницей от тревоги, где им придется жить в будущем. Это особенно сложно, потому что каждый раз, когда Вайан переезжает, пациентам трудно ее отыскать (в основном это балинезийцы, которые сами сейчас переживают тяжелые времена). К тому же с каждым новым переездом Тутти вынуждена переходить в новую школу. Раньше она всегда была первой по успеваемости в классе, но после переезда скатилась и теперь лишь двадцатая из пятидесяти ребят.
В середине рассказа Тутти собственной персоной влетела в лавку, прибежав домой из школы. Девочке уже восемь лет, и она – мощный взрыв обаяния и фейерверк энергии. Бегло изъясняясь по‑английски, эта юла (с крысиными хвостиками, тощая и взбудораженная) спросила, не хочу ли я пообедать, и Вайан спохватилась:
– Совсем забыла! Тебя же нужно покормить!
Мать с дочерью бросились на кухню и с помощью двух робких девчушек, что так и прятались там, через некоторое время соорудили обед, который оказался лучшим из того, что я ела на Бали.
Малышка Тутти вносила каждое блюдо, звонкоголосо объявляя, что же такое на тарелке, с сияющей улыбкой и вообще с таким торжественным видом, будто размахивает дирижерской палочкой.
– Сок куркумы, очищает почки! – объясняла она. – Морские водоросли – источник кальция! Салат с помидорами – много витамина D! Пряные травы ассорти – профилактика малярии!
– Тутти, где ты научилась так здорово болтать по‑английски? – наконец не выдержала я.
– По книжке! – заявила Тутти.
– Мне кажется, ты очень умная девочка, – сообщила я.
– Спасибо! – просияла она и от радости исполнила импровизированный танец на месте. – Ты тоже очень умная девочка!
Обычно дети на Бали так себя не ведут. Здешние малыши тихие, вежливые, вечно прячутся за мамину юбку. Но Тутти не такая. Она – звезда. Ей лишь бы покрасоваться и поболтать.
– Я покажу тебе свои книжки! – пропела она и затопотала вверх по лестнице.
– Она хочет стать врачом для зверей, – сказала Вайан. – Как это по‑английски?
– Ветеринаром.
– Точно. Ветеринаром. Столько всего спрашивает про животных, а я не знаю, что ответить. Может спросить: «Мам, если мне принесут больного тигра, надо ли сначала забинтовать ему зубы – вдруг укусит? Если заболеет змея и ей надо будет выпить лекарство, где же у нее рот?» Понятия не имею, откуда у нее такие вопросы. Надеюсь, она сможет поступить в университет.
Тутти слетела вниз по лестнице с охапками книг в руках и плюхнулась матери на колени. Вайан рассмеялась и чмокнула дочь, и вся грусть, вызванная воспоминаниями о разводе, вдруг испарилась с ее лица. Я наблюдала за ними и думала, что маленькие девочки, способные внушить своим матерям новый вкус к жизни, вырастают и становятся очень сильными женщинами. Проведя с Тутти всего полдня, я совершенно влюбилась в этого ребенка. И сочинила импровизированную молитву: «Господи, сделай так, чтобы однажды Тутти Нурийаси забинтовала зубы тысяче белых тигров!»
Мама Тутти меня тоже очаровала. Но я просидела в ее лавке уже несколько часов и решила, что пора уходить. В кафе зашли туристы, желающие, чтобы им подали ланч. Одна из туристок, хамоватая пожилая австралийка, громогласно поинтересовалась, не вылечит ли Вайан ее «жуткий запор». Я подумала: «Пой громче, птичка, чтобы все мы могли станцевать под твою песенку…»
– Я завтра приду, – пообещала я Вайан, – и опять закажу твой особый мультивитаминный ланч.
– Твое колено зажило, – сказала она. – Тебе очень быстро полегчало. Инфекции больше нет.
Она вытерла остатки зеленой травяной жижи, покрывавшей мою ногу, и слегка подергала колено, словно нащупывая что‑то. Потом проделала то же со вторым коленом, закрыв глаза. Разомкнув веки, Вайан улыбнулась и произнесла:
– Я вижу по твоим коленям, что в последнее время у тебя не было секса.
– Как это видишь? Неужели потому, что они сдвинуты вместе? Вайан рассмеялась.
– Да нет же! Все дело в хряще. Он очень сухой. Гормоны от занятий сексом действуют как смазка для суставов. Давно не было секса?
– Года полтора.
– Тебе нужно найти хорошего мужчину. Я тебе помогу. Буду молиться в храме, чтобы ты встретила хорошего мужчину, потому что теперь ты моя сестра. А когда придешь завтра, я прочищу тебе почки.
– Хороший мужчина да еще и почечная чистка? Неплохое предложение.
– Прежде я никому не рассказывала о своем разводе, – проговорила она. – Но моя жизнь тяжела, очень сложна. Не понимаю, почему жить так трудно.
И тут я сделала странную вещь. Взяла руки целительницы в свои и сказала с совершенной убежденностью:
– Самое трудное уже позади, Вайан.
Я вышла из лавки, по необъяснимой причине дрожа, взбудораженная мощным предчувствием или импульсом, которому пока не в силах была найти ни определения, ни применения.
Мои дни естественным образом разделились на три части. Утро я провожу с Вайан в ее лавке: с ней мы смеемся и едим ланч. После обеда нахожусь у Кетута, старого лекаря: с ним мы разговариваем и пьем кофе. А вечером сижу в своем чудесном садике – в одиночестве с книгой или за разговором с Юди, который иногда заходит и играет на гитаре. Каждое утро, когда солнце восходит над рисовыми полями, я медитирую, а вечером, перед сном, беседую с четырьмя духовными братьями и прошу их позаботиться обо мне, пока я буду спать.
Хотя я пробыла на острове всего несколько недель, меня уже переполняет чувство выполненной миссии. Целью моего пребывания в Индонезии было найти гармонию, но у меня такое ощущение, что мне больше ничего не надо искать, потому что все само собой встало на места. Нет, я не стала балинезийкой (как не стала и итальянкой, и индианкой), но чувствую, что обрела внутреннее спокойствие. Мне нравится, как протекают мои дни, от непринужденного выполнения духовных практик и наслаждения прекрасными ландшафтами к общению с милыми друзьями и вкусным ужинам. В последнее время я много молюсь, без стеснения и часто. Ловлю себя на мысли, что в основном мне хочется молиться, когда я еду от Кетута домой. Мой путь лежит сквозь обезьяний лес и рисовые террасы, в то время дня, когда сгущаются сумерки. Я молюсь, конечно, и о том, чтобы меня опять не сбил автобус, чтобы на дорогу не выпрыгнула обезьяна и меня не укусила собака, но это так, мелочевка; большинство настоящих молитв полны искренней благодарности за мою бесконечную удовлетворенность жизнью. Никогда прежде я не ощущала себя до такой степени необремененной происходящим в моей душе и в мире.
Я все время вспоминаю слова моей гуру о счастье. Она говорит, что люди, как правило, считают счастье чем‑то вроде мгновенной вспышки, чем‑то, что может возникнуть в их жизни вдруг, как хорошая погода, если сильно повезет. Однако счастье возникает совсем иначе. Это не что иное, как следствие работы над собой. Мы должны бороться за счастье, стремиться к нему, упорствовать и порой даже пускаться в путешествие на другой конец света в его поисках. Принимать постоянное участие в достижении собственного счастья. А приблизившись к состоянию блаженства, прикладывать могучие усилия, чтобы вечно двигаться вверх на волне счастья, удерживаться на плаву. Стоит чуть расслабиться – и состояние внутренней удовлетворенности ускользает от нас. Легко молиться, когда в жизни не все гладко, но не прекращать молитвы, даже когда кризис миновал, – это своего рода завершающая фаза процесса, в ходе которой душа обретает возможность удержать накопленные блага.
Вспоминая о том, что говорила гуру, я беззаботно качу на велике по предзакатному острову и произношу молитвы, больше похожие на клятвы, чтобы засвидетельствовать Богу гармонию внутри себя и сказать: «В этом состоянии я бы хотела остаться. Прошу, помоги запомнить это ощущение удовлетворенности и всегда поддерживать его». Я словно отправляю счастье на хранение в банк, но помимо страхования вкладов его будут оберегать мои четыре духовных брата, и оно станет своеобразной страховкой от будущих жизненных испытаний. Эту практику я назвала «работа над счастьем». Пока я работаю над счастьем, мне вспоминается простая мысль, высказанная как‑то моим другом Дарси: вся печаль и невзгоды в этом мире создаются несчастливыми людьми. Не только на глобальном уровне, как в случае с Гитлером или Сталином, но и на локальном, личностном. Взять хотя бы мою жизнь: я совершенно точно могу сказать, когда мое ощущение себя несчастной приносило страдания, расстройства и (по меньшей мере) неудобство окружающим меня людям. Поэтому поиск счастья – это не только забота о себе и действие для собственной пользы, но и щедрый дар всему миру. Избавившись от страданий, вы больше не стоите у мира на пути, прекращаете быть препятствием – не только для себя самого, но и для остальных. Лишь тогда вы становитесь по‑настоящему свободными и готовыми служить людям и наслаждаться общением с ними.
Сейчас мне больше всего нравится общаться с Кетутом. Старик лекарь – поистине один из счастливейших людей, которых мне доводилось встречать, – предоставил мне полный доступ и полную свободу задавать любые вопросы, что возникли у меня давно, касательно природы божественного и человеческой сущности. Я обожаю медитировать по его научению, мне нравится до смешного простая «печеночная улыбка» и воодушевляющее присутствие духовных братьев. Недавно лекарь признался, что ему известны шестнадцать техник медитации и многочисленные мантры на все случаи жизни. Одни призваны восстановить мир и счастье, другие – для здоровья, но есть и совершенно мистические, с их помощью он переносится на иные уровни сознания. К примеру, он знает одну медитацию, которая, как он выразился, возносит его вверх.
– Вверх? – переспросила я. – Это куда же?
– По семи ступеням вверх, – отвечал Кетут. – На небеса. Услышав знакомое понятие «семь ступеней», я спросила, не имеет ли он в виду, что медитация поднимает его энергию по семи чакрам тела, которые описаны в йоге.
– Это не чакры, – ответил он, – а места. С помощью этой медитации я отправляюсь в семь мест во Вселенной. Поднимаюсь все выше и выше. Седьмое место – рай.
– Ты был в раю, Кетут? – Он улыбнулся.
– Конечно, был. В рай попасть легко!
– И как там, в раю?
– Красиво. Там все прекрасно. Каждый человек становится прекрасным. Вся еда вкусная. Там все – любовь. Рай – это любовь.
А потом Кетут рассказал, что знает еще одну медитацию – вниз. С ее помощью можно спуститься на семь ступеней вниз, ниже нашего мира. Эта медитация намного опаснее и не подходит для новичков, только для продвинутых.
Я спросила:
– Значит, если с первой медитацией ты попадаешь в рай, то со второй должен опускаться в…
– В ад, – подтвердил Кетут мои предположения. Любопытно. Прежде мне не приходилось слышать, чтобы в индуизме упоминались рай и ад. Индуисты воспринимают мир сквозь призму кармы, как процесс непрерывного кругооборота: у них нет такого, что ты в конце концов куда‑то попадаешь, будь то рай или ад. Тебя просто возвращают на землю в новой форме, чтобы ты смог разрешить отношения и исправить ошибки, совершенные в прошлой жизни. Когда же человек наконец достигает совершенства, то выпадает из цикла и сливается с Бездной. Понятие кармы подразумевает, что рай и ад существуют лишь здесь, на Земле: мы обладаем способностью создавать их, производя добро или зло, в зависимости от предначертанной судьбы и темперамента.
Мне всегда импонировала идея кармы. И не только в буквальном понимании. Не только потому, что я верю, будто в прошлой Жизни подавала напитки Клеопатре или что‑то подобное, но и на метафорическом уровне. Философия кармы близка мне в метафорическом смысле, потому что даже в течение жизни становится совершенно очевидно, как часто мы повторяем одни и те же ошибки, бьемся головой об одну и ту же стену старых привычек и побуждений, что вызывает одни и те же неудачные и порой катастрофические последствия, – и все это до тех пор, пока мы не остановимся и не разорвем порочный круг. Вот главный урок, который нам преподносит карма (и вся западная психология в этом с ней согласна): решите проблемы сейчас – иначе придется снова страдать в будущем, когда в следующий раз наступите на те же грабли. А повторение страданий и есть ад. Освободиться из цикла бесконечных повторений и выйти на новый уровень понимания – только так можно попасть в рай.
Однако Кетут имел в виду рай и ад совсем в другом смысле, как будто это реально существующие места во Вселенной, где он был. По крайней мере, мне так кажется.
Пытаясь прояснить, верно ли я все поняла, я спросила:
– Ты был в аду, Кетут? – Он улыбнулся:
– Конечно, был!
– И как там?
– Так же, как в раю, – был его ответ.
Увидев мое замешательство, он попытался втолковать:
– Лисс, Вселенная – это круг.
Я не была уверена, что его понимаю.
– Наверху, внизу – в конце концов оказывается, что все одно и тоже.
Я вспомнила древнее высказывание христианских мистиков: «То, что сверху, подобно тому, что снизу».[44]– Тогда как определить разницу между раем и адом?
– Все дело в том, какой путь ты выберешь. Путь в рай лежит через семь счастливых мест. В ад – через семь ступеней, полных печали. Поэтому, Лисс, лучше двигаться вверх. – Кетут рассмеялся.
– Другими словами, лучше провести жизнь, двигаясь вверх по счастливым ступеням, раз рай и ад – то есть место назначения – одно и то же?
– Одно и то же, – подтвердил Кетут. – Конечная цель одна, но путешествие должно быть приятным.
– Так значит, если рай – это любовь, то ад…
– Тоже любовь, – отвечал Кетут.
Я озадаченно замолкла, пытаясь уложить все это в голове. Кетут опять засмеялся, ласково похлопав меня по колену.
– Тем, кто молод, всегда очень трудно это понять!
Все утро я опять просидела в лавке у Вайан. Она пыталась заставить мои волосы расти быстрее и стать гуще. У самой Вайан роскошные, густые, блестящие волосы, ниспадающие ниже талии, поэтому ей стало жалко моей клочковатой белой мочалки. Поскольку Вайан – целительница, она знает способ сделать мои волосы гуще, однако это будет непросто. Для начала я должна отыскать банановое дерево и срубить его – собственноручно. Выбросить верхушку и выдолбить в стволе и корневой части (дерево при этом должно быть в земле) большое глубокое отверстие, «как плавательный бассейн». Затем накрыть углубление куском дерева, чтобы в него не попадала дождевая вода и роса. Через несколько дней, вернувшись к месту, я увижу, что отверстие заполнилось соком бананового корня, содержащим массу питательных веществ; мне следует собрать этот сок и отнести Вайан. Она освятит сок бананового корня в храме и каждый день станет втирать его в кожу моей головы. И через несколько месяцев я стану обладательницей густых, блестящих волос до попы – как у Вайан.
– Даже лысым это средство помогает, – заверила она меня.
Во время нашего разговора малышка Тутти, только что вернувшаяся домой из школы, сидит на полу и рисует дом. В последнее время Тутти рисует одни лишь домики. Очень уж ей хочется иметь собственный. На заднем фоне рисунка всегда радуга, а перед домом – семья, все улыбаются: там и папа, и все‑все‑все.
Собственно, так и проходят наши дни в лавке Вайан. Мы сидим и болтаем, Тутти рисует, мы сплетничаем и поддразниваем друг друга. Вайан – страшная пошлячка, вечно говорит о сексе, подначивает меня насчет моего целибата, а стоит мужчине зайти в лавку – начинает гадать, какой длины его мужское достоинство. Вайан каждый день сообщает мне, что вчера вечером опять ходила в храм и молилась, чтобы в моей жизни появился хороший мужчина и стал моим возлюбленным. Сегодня утром я сказала ей в который раз:
– Вайан, мне это не нужно. Слишком много раз мое сердце было разбито.
– Я знаю лекарство от разбитого сердца, – ответила она. С непререкаемым видом, как и подобает доктору, она начала загибать пальцы и перечислять шесть ступеней своей выверенной программы лечения от разбитого сердца: – Принимай витамин Е, хорошенько высыпайся, пей больше воды, отправляйся в путешествие подальше от человека, которого любила, медитируй и внушай себе, что это твоя судьба.
– Кроме витамина Е, я все делала.
– Значит, вылечилась. И тебе нужен новый мужчина. Мои молитвы приведут его к тебе.
– Я не молюсь о том, чтобы у меня появился новый мужчина. Я в последнее время молюсь лишь о том, чтобы быть в мире с собой.
Вайан закатила глаза, словно хотела сказать: «Ну да, как скажешь, ненормальная» – и ответила:
– Это потому, что у тебя плохая память. Ты совсем забыла, как это приятно – заниматься сексом. Когда я была замужем, у меня была такая же проблема. Стоило увидеть симпатичного парня на улице, и я сразу забывала, что у меня есть муж! – Вайан чуть со стула не покатилась от смеха. Потом собралась и заключила: – Всем нужен секс, Лиз.
В этот момент в лавку вошла потрясающей красоты женщина, с улыбкой, как луч маяка. Тутти вскочила и бросилась ей в объятья, восклицая: «Армения! Армения!» Что оказалось вовсе не странным национальным боевым кличем, а именем женщины. Я представилась, и Армения сказала, что родом из Бразилии. Это была очень энергичная женщина, настоящая бразильянка. Красивая, элегантно одетая, обаятельная, притягивающая взгляды и совершенно неопределенного возраста, она была самим воплощением сексуальности.
Армения, как и я, подруга Вайан. Она частенько заходит в ее лавку на ланч и различные лечебные и косметические процедуры. В тот день она села с нами и проболтала почти час, присоединившись к нашим сплетням, к нашему маленькому девичнику. Ей осталось пробыть на Бали всего неделю, а потом она должна будет лететь по делам в Африку, а может, в Таиланд. Как выяснилось, жизнь Армении была отнюдь не сплошной сказкой. Раньше она работала в Высшей комиссии ООН по делам беженцев. В восьмидесятые ее направили в качестве мирного переговорщика в джунгли Сальвадора и Никарагуа, в самое пекло военных действий. Пользуясь своей красотой, обаянием и остроумием, она заставляла генералов и повстанцев усмирить пыл и прислушаться к голосу разума. (Вот она, красивая сила в действии!) Теперь Армения руководит многонациональной маркетинговой компанией «Новика», оказывающей поддержку художникам‑ремесленникам по всему миру, продавая их продукцию через Интернет. Она говорит на семи или восьми языках. И у нее самые шикарные туфли, какие я видела, с тех пор как была в Риме.
Глядя на нас двоих, Вайан заметила:
– Лиз, почему ты никогда не пытаешься выглядеть сексуально, как Армения? Ты такая красивая девушка, у тебя хорошие задатки – симпатичное лицо, фигура, улыбка. А ты вечно носишь одну и ту же занюханную футболку и джинсы. Ты что, не хочешь быть сексуальной, как она?
– Вайан, – ответила я, – Армения – бразильянка. Это совсем другая история!
– Почему другая?
– Армения, – повернулась я к своей новой подруге, – пожалуйста, попробуй объяснить Вайан, что значит быть бразильянкой.
Армения рассмеялась, но потом задумалась над моим вопросом всерьез и ответила:
– Я всегда старалась выглядеть красиво и женственно, даже в зоне боевых действий и лагерях беженцев в Центральной Америке. Даже в период ужасных трагедий и кризиса нет причин усугублять страдания других людей своим несчастным видом. Это моя философия. Поэтому я всегда красилась и надевала украшения, отправляясь в джунгли – не при полном параде, конечно, так, скромный золотой браслетик, сережки, немного помады, хорошие духи. Чтобы было понятно, что я не потеряла уважение к себе.
Армения чем‑то напомнила мне британских путешественниц викторианской эпохи: они твердили, что Африка – не оправдание щеголять нарядами, которые считалась бы неподобающими в лондонских гостиных. Армения похожа на бабочку. Хоть она не могла задержаться у Вайан надолго из‑за работы, это не помешало ей пригласить меня на вечеринку. У нее есть один знакомый, бразилец, живущий в Убуде, и сегодня вечером он устраивает тематический праздник в одном хорошем ресторане. Будет готовить фейжоаду – традиционное бразильское кушанье, сытное рагу из свинины с черными бобами. Там будуг бразильские коктейли и куча интересных людей со всего света – иностранцев, заброшенных судьбою на Бали. Хочу ли я прийти? Не исключено, что после вечеринки все отправятся танцевать… Она не знает, люблю ли я вечеринки, но…