1927 год. Красноярская губерния.
– Погодь, дядька Егор, что‑то там такое непонятное…
Мысленно сплюнув, Егор Подкузин, охотник, как сказали бы позже, с тридцатилетним стажем, все же остановился. Кто его знает – племяш Сёмка хоть и дурень, но все ж в тайге тоже не первый день.
Уже второй день двое охотников находились в глубине урмана, куда направились в поисках лося – зима на носу, а резать на мясо одну из двух коров обширного семейства Подкузиных было бы глупо – как‑никак, девять мальцов по лавкам сидят – скудно‑то без молока придется.
Но что‑то им не везло – лишь старые следы копытных попадались.
И вот похоже, наконец они что‑то нашли.
Егор прислушался – кто‑то крался по лесу.
И ясно было, что это человек – ибо тварей, что ходят на двух ногах помимо оного в тайге не наблюдается (Почти полжизни Егор Иванович провел в тайге сибирской, а чертей не встречал. А Семену по его комсомольству и подавно верить в них не с руки).
Но все же – зачем человеку в тайге красться?
Конечно, времена неспокойные – как говорят, и поныне по урманам да урочищам бродят остатки белых банд. Но то больше разговоры. А вот то что шайки обычных разбойников охотятся за старателями, как и при царе, так это точно. Сам Егор в прошлом году об эту пору наткнулся на искателей вольного фарта, аккуратно пристреленных в затылок на лесной полянке. Среди вывернутых мешков и разбросанного тряпья нашел он щепотку просыпанного золотого песка – все что осталось от добычи неудачливых любителей драгоценного металла.
Охотники затаились. Впереди была поляна, и того, кто бы вышел на нее, они бы всяко увидели раньше, чем он их.
Семен осторожно проверил затвор семизарядного карабина – «манлихера», когда‑то отобранного его отцом (царствие ему небесное), братом Егора, у приблудных чехословаков.
А сам Егор стянул с плеча свою кремневую винтовку, кованную еще дедом в сельской кузне – восьмигранный вороненый ствол, резное ложе, грубый, но надежный курок. Ей он доверял больше, чем всем этим новомодным пукалкам.
Вскоре из‑за деревьев появился седой как лунь старик, с длинной белой бородой до пояса.
В руках не было ничего, кроме палки – старинной, покрытой непонятными узорами.
Ни мешка за спиной, ни лошади в поводу – а ведь до ближайшего жилья пара дней пути!
Что он делает в этой глуши??
Сёмка хотел было его уже окликнуть…
– Погодь, племяш, кажись я знаю его, – пробормотал Егор, и стараясь не звякнуть, осторожно взвел курок. Ставшим вдруг непослушным пальцем проверил – есть ли порох на полке ружья.
Конечно – это был он, Юрий Донской. Житель соседнего села, Каранского, издавна имевший репутацию колдуна и чернокнижника.
Про него говорили всякое – начиная от того, что Юрий знается с чертями болотными и лешими, до того, что дескать, снюхался он с тунгусскими шаманами, и те даже передали ему власть над своими божками за что‑то… Все окрестные батюшки услышав его имя, кривились и начинали плеваться.
Его даже пытались судить – аккурат перед германской войной, обвиняя в отречении от православия, служении языческим богам и попутно – в ограблении двух церквей в Нижнеудинске.
Но суд как ни старался, не смог доказать виновность Донского– да и защищать «колдуна» приехал какой‑то знаменитый адвокат из самого Петербурга.
Несомненно, его появление здесь было в высшей степени странным и подозрительным.
Старик между тем остановился на поляне, и принялся размахивать руками и посохом, явно делая какие‑то знаки. Но вот кому?
Егор и Семен, съежившись за кустами от непонятного страха, наблюдали это причудливое действо. Охотник уже мысленно примерялся – чертова колдуна он мог снять одним выстрелом. Старая винтовка в его руках всегда била без промаха – что зверей, что людей: в недавние лихие годы кого только не отправила она на тот свет – от американских и колчаковских солдат, до станового пристава Селиванова, выпоровшего когда‑то Егора за нехорошую брань в Престольный праздник….
Но вроде как стрелять колдуна пока не за что?
Старик вдруг задрал голову и испустил длинный волчий вой, от которого кровь застыла в жилах в племянника и дяди.
И вдруг совсем рядом раздался ответный клич серого хищника.
И между кедрами возникли как из ничего серые тени и тускло светящиеся точки волчьих очей. Егор успел подумать «Ветер в нашу сторону, хорошо…»
Охотник скосил глаза – только бы Сёмка не сорвался, и не выдал их.
Племянник, белый как снег, сидел на земле и мелко и часто крестился, бормоча что‑то шепотом.
До Егора лишь долетало – «Сусе, Сусе Христе…помилуй мя грешного…» – словно и не был сын его брата комсомольским вожаком ихнего села.
Чувствуя сильную дрожь, Подкузин‑старший смотрел, как волки приближаются к старику. Все новые и новые звери собирались вокруг старика, пока вся поляна не заполнилась жуткими хищниками.
К изумлению спрятавшихся людей, старик спокойно стоял в центре поляны, ожидая направлявшихся к нему зверей. Потом один из волков отделился от стаи и бросился к его ногам. Он вел себя как огромная собака, но удивление наблюдателей возросло еще больше, когда они увидели, что старик нагнулся и приласкал зверя, почесав у него за ушами, что‑то говоря вполголоса.
Потом… что‑то произошло – он так и не понял что, и на месте Донского возник силуэт огромного косматого волка.
Он лишь успел подхватить потерявшего сознание племянника.
А затем вся огромная стая завыла – и вой был так страшен и громок что Егор лишь уткнулся лицом в хвою, зажав уши руками.
«Только бы ветер не переменился!!! Богородица – спаси!!! Не отдай силам сатанинским в добычу!!»
Когда способность соображать вернулась к Подкузину, ни старца ни волков не было.
* * *
«…Опосля чего мы с дядей вирнулися в село наше Толуево, как дашли ни помню.
И потому прошу Гепеу разобраться с этим Юрием Донским, потому что колдовство это антинаучная поповщина, а савецка власть против нее очень высказывалась всегда. Кроме таво – если он этот Донской умеет взаправду превращацца в волка, то от этого может быть бальшая польза гидре контривалюции, которая не дремлет.