Генриетта, которую, честно признаться, очень интересовали откровения хозяина постоялого двора, уже собиралась возразить, но Бенджамин предостерег ее кивком, и она промолчала.
— Прошу прощения, — извинился Бенджамин. — Не знаю, что на меня нашло, но я лишь подумал... однако это не мое дело. А теперь скажите... чем я могу помочь вам?
Нас интересуют кое-какие изумруды. Весьма приметный гарнитур. Генриетту обвиняют в краже.
От такого поворота у Бенджамина отвисла челюсть, он по-иному взглянул на необычную спутницу своего благодетеля. В ней чувствовалось что-то особенное, сразу бросалось в глаза, несмотря на то что одета она была хуже, чем горничная Бесси в воскресный день. Бенджамин понятия не имел, в каких отношениях она состоит с его светлостью. Милорд любил тратить деньги на девиц, но ни одну из них не приводил сюда.
Пока он слушал, как Генриетта описывает обстоятельства кражи, столь невероятные, что трудно поверить, он стал догадываться, что именно влекло его светлость к мисс Маркхэм. И дело даже не в ее внешности, а в том, как оживлялось ее лицо, когда, она говорила. А глаза! Как они сверкали в гневе, пока она говорила о выдвинутых против нее обвинениях. От ее слов тело приходило в движение, руки и даже завитки волос выражали гнев, а потом, когда она говорила о том, какой позор все это навлечет на ее родителей, черты лица смягчались. Она так смотрела на его светлость, что в ее взгляде сквозило нечто большее, чем просто восхищение. И нечто пренебрежительное, когда она заставила Рейфа признаться, что сначала он тоже не поверил ей. Если милорд не проявит должной осторожности...
Однако милорд всегда осторожен, но с учетом этого происходящее было совсем нелегко объяснить. Возможно, всему виной опрометчивое благородство?
|
|
— И как я могу вам помочь? — спросил Бен, когда интересная мисс Маркхэм закончила свой необычный рассказ.
— Будет тебе, Бен. Все ведь и так понятно. Человек, которого описала Генриетта, уж точно известен ворам-взломщикам и скупщикам краденого, которые часто заглядывают в твою пивную. Изумруды Ипсвичей сами по себе необычный товар.
Бенджамин почесал в затылке.
— Мисс, опишите его еще раз.
Генриетта выполнила его просьбу. Бенджамин задумчиво провел рукой по своему шраму.
— Ну, найти такого чудного парня будет не слишком трудно, если знать, где его искать. А изумруды?
Генриетта поморщила нос.
— Изумруды в старинной оправе, сцепленные овалы из филигранного золота. Посреди каждого овала камень, окруженный бриллиантовой стружкой. Камень в ожерелье очень крупный, в набор входят еще два браслета и пара сережек.
Бенджамин покачал головой:
— Столь заметные драгоценности почти невозможно продать, не вызвав подозрений.
— Значит, выследить его будет совсем легко? — с нетерпением спросила Генриетта. — Мистер Форбс, вы ведь найдете его? Рейф... лорд Пентленд был так уверен, что вы его найдете, а это для меня очень много значит.
— Сделаю все, что смогу, — ответил Бенджамин и ободряюще погладил Генриетту по руке. — Однако мы должны действовать осторожно. Тот, кто сует свой нос в трущобы, может остаться без него, понимаете, что я имею в виду?
— Мне бы не хотелось подвергать вас опасности.
Бенджамин от всего сердца посмеялся над ее словами:
— Я сумею постоять за себя, можете не беспокоиться.
|
|
— Что ж, если вы так уверены, я чрезвычайно благодарна вам, — с жаром сказала Генриетта.
— Мисс, вы должны благодарить только лорда Пентленда. Во всей Англии я бы не стал делать этого ни для кого другого. На поиски может уйти несколько дней.
— Несколько дней!
— Это ведь не конец света, — сказал Рейф. — Пока Бен укроет нас, и сыщик до вас не доберется.
— Он прав, мисс, — подтвердил Бенджамин. — Никому не придет в голову искать вас здесь. Вам обоим лучше остаться в «Мыши и полевке», пока я не разыщу этого вора-взломщика. А теперь извините, меня ждут дела.
— Спасибо, Бен, — сказал Рейф, протягивая руку.
— Благодарите меня, когда будет за что, — угрюмо ответил Бен. Качая головой и задаваясь вопросом о том, что Мег подумает об этой странной парочке, он вышел и отправился искать ее.
Когда оба остались одни, Рейф насмешливо взглянул на Генриетту.
— Итак, кажется, мы обречены провести еще несколько дней в обществе друг друга. Ну что, сможете вынести это? — Он взял ее за руку и заставил посмотреть себе в глаза. — Что касается меня, я более чем счастлив оказаться в роли вашего спутника.
Генриетта покраснела. Она жалела, что так легко и часто краснеет в его присутствии.
— Теперь самое время убедить меня, что вы считаете так же.
Генриетта быстро взглянула на него, заметила тревогу в его глазах, затем снова потупила взор, но тут же почувствовала знакомое искрящееся ощущение. С того места на ее руке, к которому прикоснулись его пальцы, во все стороны расползался жар. Казалось, ее кожа натянулась, точно стремилась ближе к нему. Генриетта вдруг вспомнила, как он выглядел сегодня утром, когда она касалась его.
|
|
— Чем мы займемся? — спросила она и густо покраснела. — Я имею в виду, как проведем это время? Не можем же мы сидеть здесь весь день.
— Вы имеете в виду взаперти? Уже не полагаетесь на себя, Генриетта?
Рейф понимал, что несправедлив, но не мог отказать себе в удовольствии подразнить ее. Он радовался, глядя, как у Генриетты краснеют шея и щеки, не понимая причину этого. Ему нравилось смотреть, как она прикусывала уголок нижней губы, показывая кончик розового языка, как сверкают в ее глазах золотистые искорки. Ее же одолевали соблазн и волнение.
Рейф погладил ее по руке и почувствовал, как участился ее пульс. Его рука чуть проникла под рукав ее платья и ласкала нежную кожу под ним. Генриетта закрыла глаза. Ее губы разомкнулись. Он погладил ее локоть и удивился, насколько подобное прикосновение может породить эротическое возбуждение, чего раньше никогда не чувствовал. Рейф подумал, как чудесно прикоснуться к нему губами.
— Генриетта, вы должны полагаться на себя, ибо мне уж точно не можете доверять, — сказал он, привлекая ее к себе и ища ее губы.
Генриетта тихо вздохнула, когда он их коснулся. Вздрогнула, когда язык Рейфа скользнул по ним, и застонала, когда тот провел по кончику ее языка. Мягкий как бархат, таинственный, бесконечно соблазнительный, его рот, поцелуи, аромат. Рейф стал целовать страстнее, она таяла, ощутив напор его языка, целуя в ответ. Снова возникло страстное желание. И оно нарастало. Генриетта хотела придвинуться ближе к нему, но мешал стол. Она задела рукой недопитую кружку эля. Та опрокинулась, они оба отскочили в разные стороны.
Генриетта отрывисто дышала. Взглянув на Рейфа, с удивлением заметила, что он тоже дышит неровно. Его щеки раскраснелись, глаза потемнели, точно небо во время ночной грозы, хмурые брови изогнулись, гладкие волосы растрепались. Генриетта недоумевала. Неужели она тому причиной? Он столь же соблазнителен, как и его поцелуй, не менее опасен, чем его репутация. Однако не давал себе воли, не терял самообладания, хотя, похоже, был близок к тому, чтобы переступить грань. Подобная мысль лишь еще больше подогревала волнение.
Ее губы покалывало. Соски пульсировали. Внизу живота стало жарко. Никогда раньше Генриетта так себя не чувствовала. Даже не предполагала, что так бывает. Непреодолимое желание, жгучая страсть.
Она поднесла руку к горлу, чувствуя, как участился пульс. Она с широко раскрытыми глазами смотрела, когда Рейф оттолкнул стол и поднял ее на ноги. Дверь распахнулась, испуганный крик служанки заставил Генриетту отстраниться от него. Рейф поправил шейный платок, будто ничего не случилось, небрежно кивнул удивленной служанке и вывел Генриетту.
Она машинально последовала за ним, подумала, что Рейф снова будет целовать ее. Вместо этого он взял ее пальто с кресла, набросил ей на плечи и низко натянул ей на голову шляпу.
Рейф оказался прав, угадав в ней страстную натуру. Ничего проще, приятнее и желаннее — овладеть ею прямо сейчас, но, черт подери, он этого не сделает. Ни за что.
— Думаю, неразумно оставаться взаперти. Наше поведение тому доказательство. Лучше подышать свежим воздухом, — решительно сказал Рейф, приподнял подбородок Генриетты, чтобы завязать тесемки шляпки в узел.
На ее губы он старался не смотреть, сосредоточив все внимание на ее неприглядной шляпке, надеясь, что его уже неподвластное возбужденное мужское достоинство успокоится.
— Генриетта, это всего лишь поцелуй, — резко заметил Рейф. — Один из первых в вашей жизни. Когда вы отведаете их несколько, а я в этом не сомневаюсь, думаю, вы, как и все другие барышни, пресытитесь ими. — Рейф взял свою шляпу. — А теперь скажите, есть ли у вас настроение осмотреть достопримечательности Лондона?
— А вы не боитесь встретить какого-нибудь знакомого? — спросила Генриетта, когда они прошли через передний двор «Мыши и полевки» и оказались на оживленной главной улице.
Рейф потянул ее за рукав пальто в сторону от тяжелых колес молоковоза, чуть не обдавших ее грязью.
— Лондон — большой город. Думаю, нам легко удастся затеряться. Мы ведь не собираемся посещать излюбленных светом мест. Не угодно ли вам побывать в местах, посещаемых народом? — Спросив об этом, Рейф подумал, не сошел ли он с ума, ибо всеми силами избегал достопримечательностей, которые Генриетта непременно сочтет достойными своего внимания. Зато так они смешаются с городским людом.
— Конечно, угодно, правда, сомневаюсь, что они интересны вам, — откровенно ответила Генриетта.
И как обычно, ее ответ заставил его действовать вопреки своим привычкам.
— Будет полезно взглянуть на столицу вашими глазами, — сказал Рейф.
— Хотите сказать, посмеяться надо мной?
— Нет. — Он приподнял голову Генриетты за подбородок, чтобы лучше разглядеть ее лицо, которое скрывала тень ужасной шляпки. — Возможно, я найду ваши взгляды забавными, ибо они отличаются оригинальностью, но я никогда не смеюсь и не издеваюсь над вами.
— Я это знаю. По крайней мере чувствую.
Рейф сдержал улыбку.
— Замечательно, теперь мы понимаем друг друга. Вы готовы отдать себя в мои руки?
Генриетта кивнула:
— Да, благодарю вас. Мне бы этого хотелось.
Здесь, на оживленной улице под серым небом, которое заволок темный дым, она поняла, что Рейф оказался прав, настояв на том, чтобы покинуть тесную спальню. Ей действительно надо было подышать воздухом, хотя пыльный лондонский воздух с резким запахом вряд ли можно было назвать свежим.
Они сели в экипаж и поехали к центру города по Треднидл-стрит мимо колонн Банка Англии. Вышли на улице Чипсайд, поскольку Генриетта пожаловалась, что ничего не видит через маленькое запыленное окошко. Они пошли пешком, для Рейфа это было в новинку. Генриетта легко и весело шагала рядом с ним, громко восторгаясь зданиями, афишами, уличными торговцами, продававшими свои товары на каждом углу. Она не обращала внимания на опасности, исходившие от колес экипажей, конских копыт и карманных воришек. Несколько раз ему пришлось увести ее в сторону от противных луж, пока она с восторгом разглядывала архитектурные достопримечательности. В конце концов он крепко взял ее за руку и притянул к себе, чтобы она не оказалась на пути какого-нибудь экипажа.
Рейфу было приятно прогуливаться с ней, когда она шла так близко. Ему нравилось, что она осыпает его вопросами, нисколько не сомневаясь в том, что он сможет ответить на них. Ему импонировало, что она не сомневается в нем, в его защите, хотя она не боялась опасностей. Генриетта останавливалась у каждого магазина и заглядывалась на витрины. Торговцы мануфактурными товарами, кондитеры, серебряных дел мастера, изготовители печатей — ее интересовало все, приводили в восторг металлические перья, чернильницы, бумага горячей прессовки, вереница лент, обрезки тканей и крючки для пуговиц.
У собора Святого Павла сновали нищие, уличные торговцы, мелкие воришки и памфлетисты, борясь за место под солнцем. Заметив грязного уличного мальчишку, чья вшивая собака робко пыталась танцевать на задних лапах, Генриетта полезла в карман своего платья за кошельком.
— Бога ради, перестаньте, — торопливо приказал Рейф, когда их окружила кучка мальчишек с протянутыми руками.
— Но этот ребенок...
— Он явно входит в хорошо организованную шайку. Тут сотни, если не тысячи, подобных уличных мальчишек, и многие из них никак не нищие. Позвольте мне, не тратьте свои деньги, вы говорили, их мало. — Ловко бросив шиллинг уличному мальчишке с собакой, Рейф воспользовался суматохой и повел Генриетту вверх по пологим ступеням в относительно безопасное место к собору.
— Вам не следовало этого делать, — сказала она, снова убрав кошелек и встряхнув пальто.
— Что ж, прежде чем подытожить ваши долги, позвольте заверить, что это был подарок. И не трудитесь отрицать. Уверен, как раз это вы собирались делать.
Генриетта робко улыбнулась:
— Ладно. Хорошо. Благодарю вас. Должна признаться, я очень рада, что вы оказались рядом. Все случилось так неожиданно. Я и не думала, что кругом такое множество бедных людей. Я потрясена. Знаете, сначала я не могла никак понять, почему все шагают так быстро, глядя либо себе под ноги, либо в небо. Я думала, так поступают для пущей важности, теперь же подозреваю, это продиктовано желанием не видеть происходящего вокруг.
— Как я уже говорил, — сухо заметил Рейф, — большая часть нищих, особенно напористые, — мелкие мошенники. Поверьте мне.
Похоже, Генриетта засомневалась, ей показалось, что именно так говорят, когда хотят оправдать свое безразличие. Хотя Рейф мог вести себя и холодно, и цинично, но уж точно черствым он не был.
— Вы так тонко разбираетесь в жизни столичных улиц.
Рейф пожал плечами:
— Бог свидетель, это известно почти всем. Попрошайкам несть числа. Маленькие мальчишки начинают с кражи бумажников и шелковых платков, затем переходят к более доходному промыслу, помогая ворам-взломщикам, орудуя на пристанях. Многие из них подкидыши, а иные родители просто продают своих детей главарям воровских шаек.
— Продают! Боже милостивый, вы шутите!
До этого Генриетте казалось, что ей, благодаря связям родителей с богадельнями, хорошо знакома нищета. Здесь же, в столице, масштабы этой проблемы выходили за пределы ее понимания.
Лицо Рейфа обрело печальное выражение.
— Я говорю совершенно серьезно. Несомненно, беда таких семей заключается в том, что у одних слишком много едоков, а у других не хватает денег на выпивку. Хотя всегда существует риск угодить на виселицу, все же жизнь мальчиков бедного района не лучше, чем у их собратьев из Бермондси[10] или обычного воришки. А шайки заботятся о своих братьях. В интересах главаря держать своих ребят в черном теле.
— Вы говорите так... будто ситуация безвыходная! Неужели ничего нельзя сделать, чтобы семьи не продавали, а берегли своих детей?
— Вы что, предлагаете, чтобы я усыновил их всех?
Горький опыт доказал ему бесполезность помощи общественным бедам. Даже незначительное личное пожертвование, только что сделанное им, оказалось лишь каплей в море. Ему часто казалось, что все бесполезно.
Генриетту поразил его язвительный тон.
— Разве вам все равно? Вам не должно быть все равно, в противном случае вы не знали бы так много об этом. — Генриетта взглянула на Рейфа, но его лицо скрывали поля шляпы. — Не понимаю. Почему вы притворяетесь равнодушным, видно же, что это не так?
Рейфу хотелось переменить тему разговора, однако, возможно, из-за того, что ее большие шоколадные глаза излучали сострадание, а возможно, она не хотела думать о нем плохо, он избрал непривычный для себя выход — пуститься в объяснения.
— Если ребенок нежеланен, вряд ли здесь можно что-либо изменить.
— Вы говорите ужасные вещи.
— Смотреть правде в глаза зачастую ужасно, но все равно приходится это делать.
Он так поступал каждый день, несмотря на деньги и время, которые он тратил, чтобы загладить свою вину.
— Я думала, что, посредством образования, смогу внести личный вклад, изменить что-то, — с горечью сказала Генриетта. — Теперь вижу, это почти никак не повлияет на решение проблемы.
— Простите меня, Генриетта, я не собирался разочаровать вас. Альтруизм делает вам честь. Не позволяйте мне заразить вас своим цинизмом. Не хочу брать грех на душу.
— Должна признаться, немного грустно слышать столь безрадостное мнение.
— Тогда давайте обратимся к более радостным вещам. Идемте, вы обязательно должны взглянуть на купол Рена[11]. Он представляет собой необычайное и захватывающее зрелище.
Лицо Рейфа уже обретало привычное непроницаемое выражение. Тем не менее Генриетта стала больше понимать нюансы в выражении его лица. Он всегда сжимал губы и почти полностью закрывал глаза, когда не хотел выдавать своих эмоций. А когда он не желал говорить о чем-либо, его тон суровел.
Генриетта следовала за ним, пока он быстро шел по клетчатому нефу, в ее голове теснились вопросы, но краткое знакомство с Рейфом Сент-Олбеном кое-чему научило ее — прямой подход редко давал желанный результат. Пока тема закрыта, Генриетта внесла ее в разраставшийся список обсуждений, пока оба еще находились вместе. Откуда ему так много известно о трагической судьбе подкидышей, почему он помог Бенджамину Форбсу открыть свое дело, по какой причине перестал наносить визиты леди Ипсвич, что случилось в период брака с прекрасной леди Джулией, отчего ему расхотелось жениться вновь? Противоречий много. Желание защитить попавших в беду дев и сострадание никак не вязались с его репутацией, в равной степени как нежелание воспользоваться ее беззащитностью сегодняшним утром.
Генриетте хотелось получить ответы на такое множество вопросов, но ей не пришло в голову задать их себе, хотя стоило: как себя вести, если Рейф снова поцелует ее, почему она доверилась ему, зная его дурную репутацию? Рейф обратил ее внимание на величественный купол собора Святого Павла, который, казалось, заполнял все небо.
Осмотрев собор, они взяли экипаж и отправились к Тауэру. Генриетта вздрогнула, увидев Ворота изменников и Кровавую башню. Почтительно осмотрев драгоценности короны, она заявила, что, по ее скромному мнению, они смотрятся довольно вульгарно.
Рейф пошутил, советуя ей не разглядывать их слишком пристально, а то как бы в ее голове не возникли преступные намерения. Генриетта рассмеялась и ответила, что подобные броские драгоценности следует оставить на обозрение людей с северным акцентом и повязкой на глазах. Услышав подобные слова, бифитер[12] взглянул на них с упреком.
За небольшую сумму в размере одного шиллинга, который Генриетта мысленно добавила к своим долгам, им показали бродячий зверинец, однако незавидное положение зверей в клетках задело ее чувства.
— У серого медведя такой вид, будто он вот-вот заплачет, — прошептала она Рейфу. — Только взгляните на этих бедных львов, какие они грустные. Позор держать столь гордых созданий взаперти. С этим надо что-то делать.
— Хотите, чтобы я освободил их? Не думаю, что жители Лондона сильно обрадуются, увидев эти создания на свободе. Эти звери вызывают сочувствие, но я почти не сомневаюсь, что они способны устроить кровавую бойню.
— Я не это имела в виду!
— Возможно, вы хотите одним махом решить две задачи — освободить львов и отдать им на съедение мальчиков Бермондси. Думаю, не очень гуманное решение, но не сомневаюсь, что некоторые политики с удовольствием возьмут подобную идею на вооружение.
— Перестаньте смеяться надо мной, — сказала Генриетта и прикусила губы, чтобы скрыть улыбку.
— Я смеюсь не над вами, а вместе с вами, — поправил Рейф, когда они выходили из Башни львов. — А это большая разница.
— Знаю, но я не привыкла ни к тому ни к другому. Уверена, вы смотрите на это иначе, у вас много знакомых, с кем можно посмеяться, но я...
— Нет, мне трудно представить, что с мамой и папой, сколь бы они ни были достойны, можно весело проводить время, — заметил Рейф.
Генриетта пыталась сдержать хохот, но не смогла.
— Это ужасно, но, увы, правда. Я очень боюсь, что достоинство исключает всякое чувство юмора. Боюсь, я недостойна.
— А я очень рад, что вы именно такая, — ответил Рейф и неожиданно взял ее руку в перчатке и поднес к своим губам. — Потому что, вопреки вашему мнению, моя жизнь не богата людьми, с которыми я бы посмеялся.
— У вас ведь есть друзья.
Рейф остановил экипаж и велел кучеру отвезти их назад в Уайтчепел.
— У меня много... знакомых, — ответил Рейф, — но… Поскольку у меня репутация необщительного человека...
— Ничего не понимаю. Мне кажется, нельзя быть одновременно необщительным и повесой. — Генриетта заметила, как улыбка исчезла с его лица, и тут же пожалела о своих словах. — Я не хотела...
— Я хорошо понял, чего вы хотели, — холодно ответил Рейф, как и подобает необщительному человеку. — Однако я думал, общение со мной научит вас не верить всему тому, что вы слышали. Видно, я ошибся… — На мгновение, лишь на мгновение, он боролся с соблазном открыть ей глаза, правда, тогда пришлось бы объяснять причины, но ему не хватило сил бередить старые раны. Вместо этого он скрылся за привычным панцирем гнева. — Если бы вы обладали моим богатством и титулом, тоже были бы необщительной. Вы понятия не имеете, что значит стать объектом лести всякой матери, у которой дочь на выданье, и каждого молокососа, задумавшего сыграть роль дальнего родственника, уверенного в том, что имя лорда Пентленда гарантирует выход в свет. Не говоря уже о тех, кто претендует на дружбу только потому, что оказался в безвыходном положении и хочет, чтобы я вытащил его из болота.
Генриетта испугалась столь саркастического ответа, но не собиралась молчать. То, что он сказал, объясняло многое... но и приводило в смятение.
— Но, Рейф, не все такие. Большинство людей...
— Большинство людей именно таково. Я редко встречал тех, кто, так или иначе, не действовал бы из корыстных побуждений. Мой опыт говорит, чем выше положение человека в светском обществе, тем больше он хочет урвать от тебя.
— Ваш взгляд на вещи ужасно циничен.
— И одновременно ужасно верен, — возразил Рейф и угрюмо взглянул на нее.
— Нет, это не так, — резко заявила Генриетта. — Я не утверждаю, что нет таких людей, о которых вы говорили...
— Ну вот, мы хотя бы к чему-то пришли.
Генриетта сердито взглянула на него.
— Есть много других, иных, только вы не хотите дать им шанс.
— Только по одной причине — однажды я дал такой шанс, но в ответ меня обманули.
Разозлившись на себя за это невольное признание, Рейф сжал кулаки, затем тут же разжал их. Что, черт подери, скрывалось в ней и заставляло его говорить подобные вещи? Как получается, что они оба то смеются, то она выводит его из себя?
— Это было давно, мне не хочется ворошить прошлое, — резко сказал он.
— Вот еще один вопрос, который вы не желаете обсуждать, — заметила Генриетта, разозлившись не меньше, чем он. — Я его добавлю к моему списку вопросов, только он столь обширный, что я все не запомню. Почему вам дозволено пресекать любую тему разговора, тогда как сами без стеснения задаете мне любые вопросы? Кто вас довел до такого состояния озлобленности?
— Генриетта, мне не хочется обсуждать это, когда вздумается, и уж особенно в экипаже.
— Кучер не слышит нас. Кто виноват в этом? — потребовала Генриетта, так разозлившись, что забыла, что ходит по тонкому льду.
— Моя жена, — проворчал Рейф.
— Вот как! — У нее словно перехватило дыхание, столь неожиданным стало его признание.
— Легко вам говорить «вот как»! Джулия вышла за меня ради моих денег. И конечно, ради старинного титула, а к нему полагаются обширные земли. Она вышла за меня, потому что я единственный, кто мог дать ей положение, подобающее ее внешности. Теперь вы довольны?
— Рейф, я не хотела...
Но он сердито отбросил ее руку.
— Нет, вы хотели. Я просил вас не лезть не в свое дело, но вы не успокоились.
Ее гнев уступил угрызениям совести. Генриетта беспомощно смотрела на него, ужаснувшись, что ненамеренно причинила ему боль, которая столь неожиданно дала о себе знать. Он старался подавить ее, его лицо застыло, губы побелели. Генриетта была совсем не готова к такому повороту. Всему виной ее проклятый язык!
— Рейф, я очень виновата, — сказала она, когда экипаж остановился у «Мыши и полевки».
Рейф бросил кучеру несколько монет, почти волоком вытащил Генриетту из экипажа и провел через дверь постоялого двора.
— Идите в комнату. Я попрошу, чтобы вам принесли ужин.
— А как же вы? Вы разве не будете есть вместе со мной? — тоненьким голоском спросила она. — Рейф, пожалуйста...
Но он уже ушел.
Генриетта провела ужасную ночь. И хотя проголодалась после того, как целый день осматривала достопримечательности, смогла съесть лишь немного фаршированного голубиным мясом пирога, который дымился на блюде. При каждом шаге, раздававшемся в коридоре, она затаивала дыхание, но никто не остановился у двери и даже не замедлил шаг. В подавленном настроении она приготовилась отойти ко сну. Даже кувшин горячей воды, доставшийся ей одной, не улучшил ее мрачного настроения.
Генриетта снова и снова возвращалась к их последнему разговору, пытаясь улучить момент, когда могла бы сменить тему, избежать опасного поворота, сказать что-нибудь другое или проявить больше такта, но все было тщетно. Страшное признание Рейфа свалилось ей точно снег на голову. Такого она не ожидала. Да и не могла знать. Корить себя бессмысленно. Винить себя — а она чувствовала себя виноватой — тоже. Как можно было предвидеть такое?
Однако вольно или нет, Генриетта разбередила старую рану и чувствовала себя скверно. Она натянула через голову старую фланелевую ночную рубашку, провела гребнем по спутавшимся локонам, почистила зубы и забралась в кровать, которая теперь показалась намного просторнее и холоднее. Она сдерживала слезы, но, когда часы в церковной башне на другой стороне улицы пробили полночь, натянула грубое одеяло на голову и дала волю слезинкам покинуть ее горевшие глаза. Затем решительно зашмыгала носом и удержалась, разгневавшись.
Причиной гнева был не Рейф, а та женщина. Красивая женщина с холодными глазами. Когда и как она разбила его мечты? Сильно ли он любил ее? Думать об этом оказалось труднее всего. Хотя это объясняло все. Стоит ли удивляться, что Рейф опасается жениться? Миссис Питерс говорила, что леди Джулия была на несколько лет старше его. Она забавлялась, смеялась над ним? Генриетта стиснула зубы. Наверное, гордости нанесли сокрушительный удар. Недаром он скрывал свои мысли, старался выглядеть неприветливым.
Ему причинили боль, и, естественно, совсем не хотелось еще раз испытать подобное.
Генриетту обуревали мрачные мысли. Их брак был очень несчастливым. Он обрадовался, когда Джулия умерла? Почувствовал облегчение? Или вину? Иногда так бывало с людьми, желавшими другим нечто страшное, когда это сбывалось. Возможно, именно поэтому Рейф держал портрет умершей жены на виду, как печальное напоминание, как объект покаяния.
Возможно, именно поэтому Рейф обрел столь печальную репутацию, когда дело касалось женщин. Но Генриетта не усматривала связи с его поведением. И вообще, чем больше думала об этом, тем больше репутация Рейфа не вписывалась в то, что она узнала о нем, не соответствовала тому Рейфу, которого она знала. Он не из тех, кто мстит таким образом. Скорее из тех, кто хранил все глубоко в душе, впрочем, так оно и было. Разве не сплетни создали образ бабника? Правда, не бывает дыма без огня. Вероятно, она никогда не поймет это.
Часы на церкви пробили час. Где он? Неужели проведет всю ночь в другом месте? Наверное, освободилась другая комната. Но бросить ее одну? Это и есть забота о ней? Правда, Бенджамин Форбс несколько раз заходил проведать ее и напомнить, чтобы она держала дверь запертой. Возможно, он немного беспокоился. Когда Генриетта спросила Бенджамина, где Рейф, он лишь качал головой. Интересно, он знал, где Рейф, или нет?
Где же он? Генриетта с надеждой вспомнила, что его дорожная сумка осталась здесь. Хотя для столь богатого человека одна или две дорожные сумки ничего не значили. Вероятно, в его лондонском доме таких сумок много. Возможно, сейчас он уже там.
Что ж, если Рейф бросил ее — хотя она все еще не могла допустить такой мысли, — придется самой разбираться в сложившейся ситуации. «Я ведь все равно собиралась поступить именно так до того, как он встретился на моем пути, — решительно сказала Генриетта, взбивая подушку, которая никак не хотела менять свою форму. — Так что нет причины падать духом». Несмотря на то обстоятельство, что Бенджамин Форбс сделает все возможное, это никак не могло заменить присутствие Рейфа. Генриетта знала его всего несколько дней, и хотя считала, что привыкла справляться с трудностями в одиночку, но мысль о том, что она больше не увидит его, навевала грусть.
В душе вспыхнула искра негодования. Как он смел так поступить с ней? Возбудить в ней такие... такие... какими бы эти чувства ни были... а затем бросить? Как он посмел!
Генриетта снова принялась взбивать подушку. Затем зарылась головой в нее, пытаясь избавиться от всяких мыслей. Но с тревогой подумала о том, как будет расплачиваться за комнату. Затем, совсем устав от нахлынувших мыслей, все же заснула.
Глава 6
Несколько часов спустя, когда забрезжил рассвет, Генриетту разбудил громкий стук в дверь. Испугавшись, она села, ее сердце сильно забилось, показалось, будто она видит сон. Однако постучали снова, и чей-то тяжелый кулак ударил в дверь.