— Что это за доказательство?
— Самое лучшее доказательство, от надежного источника, — подчеркнуто ответил Рейф.
Он следил за леди Ипсвич, пока до нее доходила суть его слов. Даже безупречный макияж не мог скрыть ее посеревшее лицо. Было видно, как дрожат руки.
— Я познакомился с джентльменом, которого вы наняли для того, чтобы он представил дело так, будто была совершена кража со взломом. Он известен под весьма выразительной кличкой Хватай Все. С ним у меня случилась весьма познавательная беседа.
У Хелен Ипсвич некрасиво отвисла челюсть, веер с грохотом упал на пол, она предприняла отчаянную попытку взять себя в руки, села прямо и крепко сцепила пальцы рук.
— Боюсь, я совершенно не понимаю вас. — В ее голосе прозвучала резкая нотка.
— Ваш подельник не собирался признаваться, но ему совсем не хотелось угодить на виселицу за преступление, которого он не совершал. Обнаружив, что вы одурачили его, он охотно все рассказал. Эти факты неопровержимы. Вы заплатили ему за ложную кражу с взломом, чтобы замести собственные следы. К тому времени вы уже продали свои изумруды. Наверное, запутались в карточных долгах? — Она вздрогнула, и Рейф понял, что попал в цель. — Миледи, разве вам не известно, что не стоит играть, если нечем расплачиваться? Это дурной тон. Впрочем, откуда вам было знать?
— Я не...
Рейф властно поднял руку.
— Даже не пытайтесь отрицать это. Вы откажетесь от услуг сыщика. Сообщите ему, что никакой кражи не было, а ваши изумруды отдавали в чистку, о чем вы напрочь забыли. Скажите, что вор — всего лишь плод вашего воспаленного воображения. Скажите ему, что это глупая шутка одного из ваших друзей. Говорите все, что угодно, но убедите в том, что никакого преступления не было.
— Но я не могу так поступить. Тогда я буду выглядеть совсем глупо.
— Если вы так не сделаете, вам уже больше ни о чем не придется заботиться. Я сделаю так, что общество откажется от вас. Вы станете парией. Уж не говоря о том, что все узнают, как вы докатились до продажи наследства своих детей.
Леди Ипсвич схватилась за грудь.
Рейф откинулся на спинку кресла. Хелен Ипсвич напоминала выпоротую дворняжку.
— Давайте взглянем фактам в лицо — если бы не имя покойного супруга, вас не потерпели бы даже на обочине общества, где вы теперь оказались. Ваша репутация и ломаного гроша не стоит. Одно мое слово, и вас не станет. Вам этого хочется?
— Вы этого не сделаете.
— Вы отлично знаете, что это в моих силах.
Она хорошо понимала. Одно дело, когда граф Пентленд смотрел на нее свысока, и совсем другое, когда публично осудит ее. Этого будет достаточно, чтобы посыпались щекотливые вопросы, после чего все меры предосторожности, которые она принимала в течение многих лет, пойдут коту под хвост.
— Как же мне сказать, что произошла ошибка? Какого черта вам сдалась эта проклятая гувернантка? Она полное ничтожество. Она ведь...
Рейф навис над ней, прежде чем она успела шевельнуться. Она вжалась в кресло, невольно защищая руками горло, будто он собирался душить ее... ей показалось, что именно таковым было его намерение.
— В отличие от вас, у Генриетты Маркхэм есть совесть. Она не только невиновна, она тяжело переживает те обвинения, которые вы взвалили на нее. Она подавлена тем, что вы очернили ее имя. Черт подери, она ведь работала на вас. Вы несли ответственность за нее. Неужели вам непонятно, каково быть одной и беспомощной? Миледи, обман — ваше фирменное блюдо. Уверен, вы придумаете для властей какую-нибудь правдоподобную сказку. Мне плевать на то, что вы придумаете. При условии, что выполните мои требования. Вы меня поняли?
Хелен Ипсвич нехотя кивнула.
— И я хочу, чтобы это было сделано немедленно. Сегодня. Иначе опасаюсь, что пойдут слухи и копии ваших проклятых изумрудов, которые вы, несомненно, потрудились сделать, будут подвергнуты более тщательному изучению. Это вам тоже понятно?
Хелен Ипсвич еще раз неохотно кивнула. Она облизнула губы. Те были сухими.
— Мадам, позволю себе откланяться. Надеюсь, наши дороги больше не пересекутся.
— Я постараюсь, чтобы этого не случилось, — ответила Хелен Ипсвич сквозь стиснутые зубы. — Я сделаю так, как вы сказали.
— Не сомневаюсь в этом, — презрительно сказал Рейф. — Самосохранение часто идет рука об руку со своекорыстием. Вы щедро наделены этими двумя качествами. Прощайте.
Дверь за ним закрылась. Хелен Ипсвич сидела какое-то время, перебирая оборку своего элегантного платья. Она лихорадочно искала другой выход, бросаясь от одной крайности в другую, точно крыса в ловушке бегает из одного угла в другой. Но другого выхода не нашлось, к тому же она не из тех женщин, которые оплакивают гиблое дело.
Смиренно вздохнув, леди Ипсвич встала, дернула за шнурок колокольчика, висевшего у камина, и вызвала дворецкого. Она велела ему немедленно отправить слугу на Боу-стрит и привести сюда либо мирового судью, либо известного сыщика, так как ей надо сообщить важные сведения. Затем она принялась решать трудную задачу — правдоподобная история.
Генриетта расхаживала по комнате постоялого двора «Мышь и полевка», с тревогой посматривая на башенные часы за окном. Она чувствовала себя так, будто кружится в сельской джиге[16]. У нее голова ходила кругом. Плохо, когда тебя лживо обвиняют в чем-то, но, чтобы обман открылся, требовались усилия! Трудно было поверить, что этим столь своекорыстным человеком окажется ее хозяйка. И все же это должно быть правдой. Какая Хватай Все выгода врать?
В течение трех дней, проведенных в «Мыши и полевке», пока Бенджамин пытался выследить вора, Генриетта почти забыла о позорном и страшном обвинении, выдвинутом против нее. Теперь оно больно напомнило о себе. Она подумала, что ее чуть не арестовали и могли обвинить — боже милостивый, теперь она впервые в жизни была близка к обмороку. И все потому, что леди Ипсвич понадобились деньги. Но никакая нужда не могла стать поводом для того, чтобы подвергнуть опасности двух ни в чем не повинных людей. Хотя Хватай Все и преступник, он не заслуживал виселицы. У Генриетты вскипела кровь.
— Пусть Рейф заставит ее признаться, — решительно заговорила она. — Пусть Рейф заставит ее признаться, и пусть она просит прощения на коленях. Пусть пообещает, что исправится. Да, и откажется от сыщиков.
Где Рейф? Возможно, леди Ипсвич нет в городе. Неужели он вернулся в загородное имение, чтобы разыскать ее? А что, если ему не удастся уговорить ее отказаться от своих обвинений? Или она просто станет все отрицать? Но Рейф найдет способ, как ее убедить. Наверное, он опаздывает потому... потому…
Где Рейф?
Часы на башне пробили очередной час. Время тянулось нестерпимо медленно. Достав из картонки пару шерстяных чулок, которые надо было давно заштопать, Генриетта вдела нитку в иголку и села на кровать. Рейф скоро вернется. Она полностью доверяла ему, даже если не знала, где он и чем занимается.
Генриетта сделала аккуратный стежок, затем остановилась, держа иголку в руке. Она скучала по нему. В самое ближайшее время, когда все это кончится, она будет скучать по нему еще больше. Ей было горестно признаться в этом, она от всего сердца жалела, что это случится прямо сейчас. Однако больше всего она хотела восстановить свое честное имя. И теперь это отнимет у нее любимого человека.
Ее любимого человека.
Генриетта любила его.
О боже милостивый! Она влюбилась в Рейфа Сент-Олбена. Иголка упала ей на колени. Смешно. Невозможно. Но это неопровержимая истина. Достопочтенный Рейф Сент-Олбен, граф Пентленд, барон Джайл — кто знает, какие еще титулы числились за ним — единственный мужчина, ее единственная любовь. Никаких сомнений!
Улыбка, появившаяся в уголках ее губ, угасла. Генриетта не могла любить его. Но откуда тогда это особое ощущение, когда она оказывалась рядом с ним? Это покалывание, радость, прерывистое дыхание. Что это, если не любовь? Почему же она желала его, и только его? Почему раньше никогда не испытывала подобных чувств? Потому что не знала его. Ждала встречи с ним. И такое могла чувствовать только с ним.
Она любила его. Неужели любовь побеждает все? Способна искупить и исправить? Конечно, если бы он знал... видел... мог...
— Что бы он мог? — спросила она себя. — Полюбить тебя?
Генриетта поежилась. Рейф говорил, что он никогда больше не сможет любить, никогда больше не женится. Хотя при этом утверждал, что Генриетта заставляет его нарушать собственные правила.
— Он говорил, что я перевернула его мир вверх тормашками, — вспомнила она и снова взяла иголку. — Он говорил, что я заставила его чувствовать. А что, если одно чувство повлечет за собой другое, более глубокое?
В порыве оптимизма, который порождает любовь, Генриетта поверила в такую возможность. Отчаянное желание обрести любовь так захватило ее, что все сомнения утонули в глубинах ее разума. Им не позволялось даже робко постучать в окно действительности. Генриетта любила его. Ей очень хотелось, чтобы и он любил ее. Такое могло случиться. И обязательно случится!
Часы отмерили еще один час. Но Генриетта была так поглощена своими мечтами, что совсем не замечала времени. И когда отворилась дверь, иголка, чулок и запасной моток пряжи отлетели в сторону — с таким порывом Генриетта бросилась к высокому человеку, показавшемуся в дверях.
Глава 9
— Вы вернулись. Вас не было целую вечность. Я так волновалась. — На ходу Генриетта обняла Рейфа за шею и крепко прижалась к нему.
Рейф захлопнул дверь ногой, но и не думал отстраниться от Генриетты. Он закрыл глаза, обнял ее, зарыл подбородок в ее кудри и вдыхал запах ее тела. Стало так хорошо, так приятно.
— Леди Ипсвич не было дома, когда я приехал к ней. Мне пришлось ждать, — сообщил он.
— Но вы видели ее? — спросила Генриетта приглушенным голосом, поскольку прижала щеку к его груди.
— Да, я видел ее. Ее пришлось долго убеждать, но она все же во всем призналась. Она отзовет своего сыщика.
— О боже мой! Даже не верится. Это правда? Она призналась?
Генриетта посмотрела на него сияющими глазами. Сегодня ее глаза были темно-шоколадного цвета, в них отчетливо виднелись золотистые огоньки. Она выглядела так, будто он подарил ей что-то бесценное. Возможно, так оно и было.
— Да, это правда, — ответил Рейф, поцеловав ее вздернутый нос. — Чистая правда.
— И с меня снимут все обвинения?
— Все.
— О, Рейф! Вы чудесны. Я никогда... Но я не знала, как... Вы просто чудесны. — Она с жаром поцеловала его руку в перчатке. — Сядьте и расскажите мне все.
Рейф рассмеялся. Бросив шляпу и перчатки на стол, он усадил ее рядом с собой на кровать и подробно рассказал о том, что произошло. Он не мог бы желать более радостной и признательной слушательницы.
Генриетта хлопала в ладоши, хвалила его за изобретательность и буквально шипела, негодуя по поводу вероломства Хелен Ипсвич. Рейф понимал, сколь тяжким грузом легло это преступление на ее плечи, но, видя ее неподдельный восторг, догадался, насколько несерьезно сам к этому относился. Ему было хорошо. Впервые за многие годы сделал доброе дело.
— Теперь нечего бояться, что вас упрячут в Ньюгейт, — сказал он, убирая непокорный локон с ее лица.
— И сыпного тифа тоже, — добавила Генриетта, тихо смеясь. Облегчение было столь огромным, что казалось, будто она опьянела. — Не могу выразить, как много это значит для меня, — сказала она, положила руку ему на плечо и поцеловала в щеку. Это был лишь поцелуй благодарности. Однако вкус его кожи удержал ее губы на месте, он чуть повернул лицо, и ее губы оказались на его устах. — Простите, я не хотела... я всего лишь хотела... — Генриетта хотела отстраниться от него, но он удержал ее. Она старалась не обращать внимания на ощущение, от которого ее дыхание стало прерывистым. — Вы голодны?
— Я голоден как волк, — пробормотал Рейф, прижимаясь щекой к ее лицу.
— Мне... Хотите я попрошу, чтобы Мег принесла поесть?
— Я голоден не в такой степени, — ответил Рейф, целуя ее. Затем привлек к себе, почувствовал всем своим существом тепло ее тела, нежность его изгибов, приятный аромат. Она обняла его, привлекла к себе и отвечала на его поцелуи.
Вспыхнула страсть и быстро, жадно охватила их. Поцелуи разжигали эту страсть, неприятные события дня придавали отчаяние, вознося их на край пропасти, с которой оба жаждали ринуться вниз.
Генриетта сжимала его, стонала, впивалась в него устами, ее груди и бедра приближались к мужчине, которого она так отчаянно любила и чьей любви так жаждала. Одежда затрещала и слетала с них. Руки Рейфа касались ее лица, рук, плеч, талии, терзая ее, так что первое приближение кульминации казалось слишком медленным. Эта безудержная страсть, непреодолимая, томительная, пульсирующая страсть превзошла все, о чем она прежде мечтала. Если она не отдастся... если она... она погибнет. Она все равно погибнет в огне страсти, но ей все равно.
Рейф покусывал ее нижнюю губу. Их языки встретились. Его руки возбуждали ее желание. Генриетта смутно почувствовала, как рвутся кружева, и пронесся легкий ветерок, когда ее платье упало на пол, как ее бросило в жар, когда Рейф опустил ее на кровать. Его грудь обнажилась. На его широких плечах выступил пот. Лежа на кровати рядом с ним, Генриетта осыпала его поцелуями, тяжело дышала, не обращала внимания на свое поведение, охваченная диким, первобытным желанием отдаться, слиться с ним, подниматься ввысь до тех пор, пока станет невозможно дышать, распаляться, пока не охватит пламя.
Генриетта отчаянно пыталась сбросить сорочку. Она была в одних чулках и подвязках, зачарованно глядя, как он сбрасывает оставшуюся одежду. Его грудь вздымалась от прерывистого дыхания, мужское достоинство поднялось во всем своем гордом великолепии, отчего у нее от предвкушения удовольствия напряглись все мышцы.
Рейф снова поцеловал ее в уста. Он целовал ее соски, втягивал их в рот. Генриетта извивалась от потрясающих ощущений. Его пальцы погрузились во влажные складки ее женского существа, он тихо произносил ее имя. Она прильнула к нему, слилась с его телом, целовала его, его пальцы ласкали ее женскую прелесть все быстрее и быстрее, но все же недостаточно быстро. Генриетта жаждала этого, жаждала его, жаждала немедленно. Она любила его. Хотела, чтобы он любил ее. И доказать ему, как сильно она любит его. Если бы только он знал... понимал... мог почувствовать, как сильно она любит его, тогда, конечно...
— Не медли, не медли, не медли, — бормотала она, вцепившись ему в спину, царапая ногтями, вонзаясь в упругие изгибы его ягодиц. Он стал ласкать еще страстнее, она воспарила высоко, вцепилась во что-то, ждала, держалась, тяжело дышала. — Не медли. Давай сейчас, пожалуйста. — Она тяжело дышала, цепляясь за его плечи, перевернулась и стала падать вниз.
Рейф страстно целовал ее. Оба извивались в бурных содроганиях кульминации. Он весь пульсировал, его стержень так напрягся, что казалось, будто тот взорвется. Однако Рейфу хватило сил спросить ее:
— Генриетта, ты точно этого хочешь?
— Рейф, прошу тебя. Я хочу... я это знаю. Я клянусь. Прошу тебя.
Рейф больше не владел собой. У него больше не осталось сил ждать. Прямо сейчас. Казалось, он всю жизнь ждал этого мига. Приподняв ей ноги, он осторожно занял удобное положение, вошел в нее, застыл, ждал, снова застыл, ибо ощущение ее вибрирующего тела довело его до предела, а ему не хотелось, чтобы все быстро закончилось, хотел оттянуть это мгновение еще немного, сколь хватит сил.
Тело Генриетты напряглось, раскалилось и увлажнилось. Он проник в нее, почти без препятствий преодолел девственную невинность, оказался внутри ее разгоряченного существа, затаил дыхание, подавив неожиданный крик. Рейф никогда, никогда, никогда... Генриетта. «О боже, Генриетта». Он проник глубже и застонал, почувствовал, как она поднимается ему навстречу, удерживает его, обнимает. Сладкое, пьянящее ощущение. Он снова вошел в нее, и все повторилось снова. Казалось, будто они созданы для этого, будто предались тайному ритуалу, известному только им.
Генриетте казалось, будто она потерялась в экстазе, но понимала, что это мнимая высота. Его набухший стержень проник в нее, она и не подозревала, что это так чудесно. С каждым разом Рейф наполнял ее все больше, проникая в глубины, о существовании которых она даже не догадывалась, возносил ее выше и выше с каждым проникновением, пока она действительно не достигла вершины, где ее бросало то в ледяной холод, то в жар, а он проникал все глубже. Генриетта повисла над краем бездны, чувствовала, будто вот-вот потеряет сознание. Тут она почувствовала, что его стержень раздулся и покинул ее лоно, прежде чем он успел достичь кульминации. Рейф вскрикнул, издал хриплый стон, который тщетно пытался сдержать.
Он держал Генриетту так крепко, что ей стало невозможно дышать. Слезы текли по ее щекам, она даже не пыталась сдержать их. Он слизал их с ее лица, прося прощения. Она гладила его шелковистые волосы и твердила, что он не причинил ей боли.
Рейф нежно поцеловал ее в губы. Прижав ее к себе, не мог выразить чувства, которые испытывает, даже если бы попытался сделать это. Странное ощущение. Он полностью насытился, разрядился, достиг полного удовлетворения.
Сердце Генриетты медленно успокаивалось, она задышала ровно. Лежала, не думая ни о чем, чувствовала лишь обнимавшие ее руки Рейфа. Его ноги покоились на ней, она наслаждалась последствиями кульминации, ставшей для нее опытом, полностью изменившим жизнь.
Генриетта предавалась плотским утехам с мужчиной, которого любила. Наслаждалась исступленными, блаженными мгновениями, когда он оказался внутри ее, а их тела соединились. Наверное, он чувствовал то же самое. Она ему небезразлична. Он не любил ее, о чем не раз предупреждал. Генриетта лежала удовлетворенная и думала, что когда-нибудь он ее полюбит. Он честный мужчина. Он не стал бы отдаваться любовной страсти с ней, если бы не думал... не думал о чем?
Откуда столько уверенности, что он вообще думал о чем-то? Для Рейфа подобное всего лишь промежуточный эпизод, бегство от того, с чем он в своей жизни больше не желал столкнуться. Она всегда рисковала значительно больше. Своим добрым именем. Свободой. Генриетта никак не ожидала, что потеряет свое сердце. Но потеряла безвозвратно.
Опершись на локоть, она через силу состроила лучезарную улыбку.
— Итак, наступила последняя ночь, которую нам придется провести здесь, — заговорила она, решив затронуть эту тему до того, как Рейф сам вспомнит о ней. — Ты можешь подумать, что я веду себя глупо, но мне уже кажется, что эта комната стала моим домом.
Рейф накрутил один из ее локонов на свой палец.
— Нет, не думаю, что ты поступаешь глупо. Я сам безумно полюбил эту тесную комнатку, если не считать страшно неудобного матраса. Генриетта, ты подумала о том, что теперь станешь делать?
Ее сердце отчаянно забилось. Она пыталась обуздать страх, ухватиться за свои принципы, но вдруг все это показалось не столь уж прочно. Рейф не любит ее. И не женится. Он ведь сам говорил, только она не слушала. Неужели он пытается вежливо отделаться от нее? Безумное удовольствие от любовных утех исчезло, точно вор с места преступления.
— Не знаю, — ответила Генриетта. — Хотя леди Ипсвич и вернула мне мое доброе имя, сомневаюсь, что она даст мне рекомендацию, а без нее я вряд ли смогу найти новое место.
— Должен признаться, за последние дни я привык к роли твоего защитника.
— О! — Ее сердце замерло, затем забилось быстрее. Теперь ей стало совсем плохо. Генриетта не осмеливалась тешить себя надеждами, но все равно надеялась. Она выпрямилась, чтобы лучше разглядеть его лицо. Темно-голубые глаза. Едва заметную улыбку. О боже, умоляю тебя. Прошу.
— Пока мне не очень-то хочется отказываться от такой роли, — добавил Рейф.
Лишь пока! Если бы Генриетта стояла, она бы не удержалась на ногах и рухнула на пол. Что бы Рейф ни имел в виду, это носило временный характер.
— Лишь пока? — Ее голос прозвучал так, будто ее душили. Ей действительно казалось, что ее душат. — Что ты хочешь этим сказать?
— Ты говорила, что не желаешь возвращаться в Ирландию к родителям. Надеюсь, ты не передумала?
— Нет, не передумала, но...
— Из того, что ты сказала, следует, что у тебя нет других родственников, которые могли бы пристроить тебя?
— У меня есть тетя, сестра мамы, но...
— Это, наверное, брюзгливая старая вдова, ведущая монашескую жизнь за городом в обществе кошек.
— Ну, в действительности она...
— Нет, надо будет найти тебе жилье в Лондоне, пока не вернутся твои родители. Ясно, что тебе нельзя жить у меня. Хотя меня так и подмывает предложить тебе такой вариант, понимаю, это непристойно.
Рейф нахмурился, постукивая пальцами по одеялу.
— Придумал! — Как это раньше не пришло ему в голову? — Я нашел идеальный выход.
— Какой именно? — Снова появилась надежда, смутная надежда, вспыхнувшая, точно огонек свечи, подхваченный сквозняком. — Что ты придумал, Рейф?
— Моя бабушка.
— Твоя бабушка? — Лицо Генриетты вытянулось. — Какое отношение твоя бабушка имеет ко мне?
— Ей пошел уже девятый десяток, и, по-моему, она очень истосковалась по обществу.
— Мне кажется, она не из тех, кому нужна собеседница, — с сомнением отозвалась Генриетта, мысленно составив довольно точный портрет вдовствующей графини. — И даже если бы она в этом нуждалась, я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
— Генриетта, не будь такой бестолковой. Я думаю, ты станешь для нее идеальной собеседницей. Вы обе высказываете свои мнения без обиняков, к тому же не лезете за словом в карман. Большую часть года моя бабушка живет в Лондоне. Я мог бы навещать ее чаще... как-никак, единственная близкая родственница, — говорил Рейф, все больше увлекаясь этой мыслью. — Хотя бабушка в преклонном возрасте, она страшно независима и гордится тем, что все время получает приглашения на разные мероприятия. — Он так увлекся своей затеей, что не обратил внимания на полное ужаса лицо Генриетты. Та стала догадываться, что именно он предлагает ей. — Ты не будешь привязана к ее юбке, у нас с тобой будет много времени для наших... наших... для того, чтобы бывать вместе. Тебе надо будет познакомиться, с Лондоном, — заключил Рейф, довольный собой. — Разве не здорово, что я возьму на себя роль твоего наставника? Ну, что скажешь?
Генриетта ничего не ответила, не веря тому, что услышала. Плохо она разобралась в его характере. Он предлагал то, что выглядело как непристойный намек. Гнусное предложение. Ничем не отличалось... от того, что мог придумать повеса!
— Генриетта. Что ты думаешь?
— Даже не знаю, что и думать, — ответила она, моля Бога, чтобы Рейф сам сказал что-нибудь, чтобы она разуверилась в своих мыслях о нем.
— Я не хочу отпускать тебя. Пока не хочу. Ты мне стала... Генриетта, ты должна знать, что не безразлична мне. Я тоже думаю, что не безразличен тебе.
Генриетта уставилась на него, ничего не понимая. Рейф понятия не имел, как она любила его. Совсем ничего не понимал. Как это она недооценила его — ведь он изо всех сил стремился обуздать свои чувства. Предупреждал ее. Она сама во всем виновата.
— Генриетта?
— Ты хочешь, чтобы я стала твоей любовницей?
— Нет! Я бы не посмел...
— Тогда что же ты предлагаешь?
— Я всего лишь хотел... я хочу... я подумал, что тебе хочется... — Рейф пригладил волосы и помрачнел. Все шло не так. — Я просто хочу, чтобы это не кончалось.
— Что — это? — строго спросила Генриетта.
Она и не догадывалась, сколь высоко взлетели ее надежды. Теперь они стремительно рухнули.
— Неужели ты подумал, что я не догадаюсь, чего ты хочешь, если облечешь свои мысли в другие слова? Неужели думаешь, что я так низко ценю себя и приму такое предложение, не говоря уже о том, как ты относишься к своей ничего не подозревающей бабушке, в доме которой продолжится наш роман.
— Генриетта, ты все исказила. Я лишь хочу...
— Чтобы я оказалась под рукой, когда тебе вздумается утолить свою жажду. — Она с горечью прервала его, прибегая к языку романов, издаваемых «Минерва пресс» и ставших ей опорой для подобного разговора.
— Как отвратительно ты выразилась.
Генриетта спрыгнула с постели, подняла сорочку с пола и надела ее через голову.
— Ты сделал отвратительное предложение.
Неужели? Он не это имел в виду. Хотя теперь понимал, что неудачно выразился, но, черт подери, у него не было времени думать. Почему она такая придирчивая? В нем поднимался гнев, приправленный горечью и страхом. Рейф не мог потерять ее. Отбросив простыню, он подошел к ней и хотел обнять, но она оттолкнула его.
— Черт подери, Генриетта, что плохого в том, что я ищу способ, как нам проводить вместе больше времени?
— Нет! Я не позволю тебе...
— Что? Уговаривать тебя? Вынуждать? — Его гнев, подогреваемый недовольством, вырвался наружу. — Я никогда...
— Нет, ты этого не делал. Никогда. Ты совершенно прав, — призналась Генриетта, непокорно наклонив голову, ее локоны рассыпались по плечам. — Во всем виновата я. Я подумала, что ты... что я... я подумала... — Она умолкала и тяжело дышала.
— Генриетта, не можешь же ты так просто?..
— Нет! Оставь меня в покое. Прошу тебя. Я просто не могу. — Генриетта налила себе в стакан воды из графина, стоявшего возле кровати, и медленно отпила несколько глотков, пытаясь успокоиться. Рейф не виноват. Виновата она. Она не слушала его. Но не слушала, потому что не хотела слушать. — Какой же я была идиоткой, — пробормотала она.
Рейф уже натянул бриджи. С обнаженной грудью, все еще блестевшей от пота после любовных утех, с волосами, стоявшими дыбом, он выглядел чертовски привлекательно. У Генриетты душа болела за него. По глазам было видно, что он смущен, обижен и сердит. Еще в них горела страсть.
В какой-то миг Генриетта вдруг решила принять предложение. Она подумала, не отказаться ли ей от своих принципов, ради того чтобы не расставаться с ним. Пройдет некоторое время — дни, недели, возможно, даже месяцы, прежде чем она надоест ему, — и любовные утехи останутся лишь в воспоминаниях. Генриетта покачнулась, но тут же выпрямилась. Так не пойдет. Она не будет счастлива, думая, что их отношения неправедны. Одно дело — заниматься любовью, лелея надежду. Но она не могла представить любви без надежды. И не запятнает свою любовь, продавая ее. Не допустит унизительных отношений. Даже с ним.
Ей оставалось лишь уйти. Вот так надежды разбились о действительность, и это причинило боль. Она чувствовала себя героиней романа от «Минерва пресс». Ей не хотелось отказывать ему, но она должна поступить именно так. Ради себя.
— Рейф, я не могу.
И он понял, что она не шутит. В ее голосе звенели стальные нотки — предмет его восхищения.
— Можно спросить, почему ты так решила?
— С меня достаточно.
— Генриетта, представь, это больше, чем я обещал кому-либо с тех пор, как...
— Знаю, — ответила она. — Знаю, что больше. Но мне этого недостаточно.
— Дело в моей репутации?
Генриетта покачала головой:
— Нет. Мне бы хотелось, но я не могу ничего поделать. Если бы я думала, что ты... любишь меня, полюбишь меня серьезно, тогда совсем другое дело. Я не могу ничего поделать, и я... я... люблю. Слишком люблю, чтобы согласиться на что-либо другое. Мы принадлежим разным мирам. Впрочем, мы всегда знали это, но забыли на время. По крайней мере я забыла. — Слезы жгли ей глаза, она сдерживала их. У нее осталось лишь чувство собственного достоинства, за которым она и укрылась. — Извини меня.
— Я понимаю. — Ему хотелось возразить. Уговаривать. Целовать ее, чтобы доказать, что он отказывается от многого и им обоим есть что терять. Однако броня, за которой он так долго укрывался, и мораль, присущая повесе, удерживали его. — Я понимаю, — снова повторил Рейф, умышленно отводя взгляд от больших карих глаз, чтобы не видеть обиду, не дать себя убедить в том, о чем он потом пожалеет. Он ощутил приближение мрачной тучи — его верного спутника, пока Генриетта не прогнала ее. Но та наползла снова. Он чуть не обрадовался ей. По крайней мере эта туча хотя бы ему знакома, и он знал, как с ней поступить.
Рейф оделся, беззаботно уложил свои вещи в дорожную сумку.
— Думаю, будет лучше, если я сегодня посплю в другом месте. Завтра можно будет поговорить о том, что ты собираешься делать. — Рейф взглянул на нее, надеясь, что она передумает, станет просить, чтобы он не уходил.
— Извини меня. Жаль... прости.
Он пожал плечами.
— Рейф. Благодарю тебя. Благодарю за все. Только не уходи так.
— Я лишь спущусь вниз. Увидимся завтра. Спокойной ночи, Генриетта.
— Прощай, Рейф.
Рейф закрыл дверь, подавляя ужасную мысль о том, что теряет нечто ценное, и почти непреодолимое желание вернуться назад. Он отправился искать Бенджамина, чувствуя себя так, будто уходит навсегда.
Генриетта стояла, застыв, по другую сторону двери. Казалось, ее сердце разрывается на две части. «Но я не пойду на сделку с совестью, — твердо сказала она про себя. — В противном случае обреку себя на гибель». Генриетта принялась укладывать свои пожитки в потрепанную картонку, она повторила эти слова несколько раз и не заметила, как слезы ручьем льются по ее щекам.
Глава 10
Две недели спустя
— Ну моя дорогая, дай мне хорошо разглядеть тебя. — Леди Гвендолин Леттисбери-Хайт уставилась на племянницу через серебряный лорнет, который она обычно носила на ленте, висевшей на шее.