Танит Ли
Игроки зимы
СЕРОСТЬ МОРЯ
Зимнее море было холодным и серым, как крылья чаек, которые с криком кружились над ним. Лишь там, где волны выкатывались в бухту перед маленьким храмом, море становилось зеленым, цвета смарагда. Большинство нижних ступеней лестницы, ведущей от стены в воду, тоже были зелеными — во время прилива их омывала морская вода. Бушующие штормы забрасывали волны через ограду Храма во внутренний двор.
Девочка, стоявшая на послеполуденном ветру на одной из нижних ступеней лестницы, подняла сеть, чтобы посмотреть, что подарил ей прилив. В сетях трепетала рыба. Девочка вытряхнула ее обратно в воду. Рыба ей не нужна, еду приносят из деревни. Она разбирала ракушки и плавающие обломки, захваченные ячейками сети. Однажды она нашла ветхий кошелек с потускневшими монетами — деньги утопленника или пожертвование экипажа корабля Демонам моря. Но сегодня особого богатства сети не принесли.
Ветер развевал длинные, с оттенком матовой бронзы волосы девочки. Придерживая их, чтобы они не закрывали лицо, она разглядывала раковины и складывала в свою корзину. Она украсит их орнаментами и подарит людям из деревни, когда они снова придут к ней. Приходившие к ней считали ее Приносящей счастье, потому что она была Хранительницей Святилища, Жрицей. Наконец девочка опустила сети обратно в море и поднялась по лестнице. Имя ее было Оайве, по крайней мере, так ее называли люди, — имя, звучащее, как удар морской волны. Ей исполнилось семнадцать, однако Избранной она стала еще до своего рождения. Придет время, и она, когда станет совсем старой или очень больной, изберет себе наследницу тайным способом, описанном в Древней Книге.
Отец Оайве был рыбаком, и за несколько месяцев до ее рождения пропал в море. Мать вырастила ее, научила писать и ткать, но не проявляла к дочери особой любви. Слишком глупо и безрассудно привязываться к ребенку или добиваться его симпатии, зная, что потеряешь его.
С самых ранних лет Оайве знала, что она — другая, не такая как все. Сверстники никогда не приглашали ее в свои игры, но не смели и обидеть ее. Даже когда она была маленьким ребенком, все смотрели на нее как на взрослую и никогда не поручали ей детских дел, обычных для девочек ее возраста. Вместо этого Оайве посещала Храм, где ее обучала жрица.
Жрице было тогда почти девяносто лет. Лицо ее избороздили морщины, а глаза стали бесцветными и влажными, как рыбья кожа. Когда жрица шевелилась, суставы ее скрипели. Поначалу Оайве мучили кошмары со старой волшебницей и мрачным святилищем в главных ролях. Но со временем она привыкла к ним и смирилась со своей участью, как вьючное животное свыкается со своим ярмом.
В день когда Оайве исполнилось четырнадцать, жрица взяла ее с собой в заветную келью, где хранились реликвии — святые и тайные реликвии ее народа. Только жрицам дозволялось видеть их. Одной из них было кольцо, другой — драгоценный камень, третьей — короткая узкая кость. Каждая излучала свой собственный Свет. После того, как Оайве было разрешено взглянуть на реликвии, жрица начала обучать ее таинствам Святилища.
Именно тогда взгляды на жизнь Оайве коренным образом изменились. Она никогда не испытывала особой симпатии к старухе, однако чувствовала нечто, связывающее их друг с другом, нечто, исходящее от Святилища, что в неуклонной последовательности переходило от жрицы к жрице. Оайве осознала, что ее больше не угнетало это бремя, что она была Хранительницей народа — посредницей между ним и Богом. Ее даже радовало, что за ней никогда не будут ухаживать парни из рыбацкой деревни, что она никогда не выйдет замуж и у нее никогда не будет детей. Никогда она не проведет вечер спокойно и уютно среди людей деревни. Она не принадлежала очагу, она была среди Пастырей.
В конце года, когда Оайве исполнилось пятнадцать, старая жрица умерла, и девочка заняла ее место.
Стена вокруг Святилища была сложена из тесаных каменных блоков. Само Хранилище возвышалось среди двора, защищенного оградой. Дорожка из досок вела снаружи вдоль стены от лестницы у воды к воротам на западной стороне ограды. Сейчас перед воротами стоял мальчик. Лет ему было примерно тринадцать, но он уже был просолен морем, как морская раковина. Он почтительно поклонился.
— Приветствую тебя, Леди. Меня прислал Старейший. В деревне чужестранец. Он пришел, чтобы посетить Святилище.
Зимнее солнце над головой мальчика опускалось на вершины гор, и тяжелые тучи образовывали собственную горную цепь по ту сторону настоящей. Еще до наступления ночи пойдет дождь.
— Чужестранец. Недоброе время для путешествий…
— Да, Леди. Так думает и Старейший. Но незнакомец засмеялся и сказал, что это его наказание — путешествовать зимой. Так велел ему священник по Ту Сторону Тумана.
«По Ту Сторону Тумана» — так называли неизвестную территорию в глубине страны, которую не видел ни один человек из их мест. Иногда приходили странники, они шли по холмам и скалистым горам, через долины, где, как они рассказывали, дымящаяся, испускающая пар вода клокотала, как варево в котлах ведьм, и устремлялась в реки. Время от времени в мягкую летнюю пору некоторые странники пересекали даже море в поисках Храма. Но это случалось редко. За последнее время здесь появлялись только двое: по одному в каждый год пребывания Оайве в новом качестве жрицы.
— Значит, сейчас он в рыбацкой деревне? — спросила Оайве у мальчика.
— Да, Леди. Сегодня с полудня. Такого человека я еще никогда не видел… — взволнованно выпалил мальчик и старательно объяснил: — Чужестранец носит плащ из черной волчьей шкуры, на которой есть голова и лапы с когтями. Он рассказывал, что сам убил этого зверя. И у него на боку висит длинный узкий блестящий серый нож. Мой отец говорит, что это меч. Зубы у него очень белые, однако его волосы — цвета клинка, совсем как волосы старого человека, но он молод. И глаза его тоже светлые…
— Хорошо, — мягко сказала Оайве. — Когда он придет к Хранилищу? На закате солнца?
— На закате, если вы разрешите ему.
— Пусть приходит. И передай мой привет Старейшему.
Мальчик кивнул и побежал вдоль мыса к рыбацкой деревне.
На восходе и закате солнца Оайве совершала священный ритуал в Хранилище. Те, кто посещал его, обычно стремились принять участие в ритуале и, если возможно, возжечь жертвенный огонь.
С гор дул холодный ветер. Оайве ощущала его как предвестник перемен. Ее научили понимать знамения внешнего мира так же хорошо, как и те, что она чувствовала внутри себя. Когда мальчик сказал ей о чужестранце, чувство жуткой тоски охватило ее. Молодой мужчина с волосами старика и мечем на боку! Она не верила в историю с наказанием. Почему чужестранец солгал?
Оайве пересекла двор и вошла в покои жрицы.
Это была сумрачная келья без окон. Тени полумрака не мешали ей, они были знакомы. На ее узкой постели лежали поблескивая разложенные для просушки раковины. На полке у стены стояли глиняные сосуды с отварами, настоями и мазями, которые она изготавливала для жителей деревни. Из Древней Книги ей было известно лучшее время для сбора трав и водорослей. Незажженная лампа висела над ткацким станком, в раме которого уже виднелся изрядный кусок ткани синей, как слива.
Оайве поставила корзину, зажгла светильник над станком и начала ткать. Руки и ноги ее были заняты работой, а голова свободна для размышлений.
Она еще ничего не могла предпринять, но чутье уже предостерегало ее. Итак, ей оставалось только ждать.
Незадолго до заката солнца небо потемнело и пошел дождь. Оайве собиралась встать из-за станка, чтобы идти в Храм, когда явственно услышала шум дождя. Она взглянула на дверь и увидела стоящего там мужчину.
Она не знала, долго ли он там находился. Лампа освещала только ткацкий станок, оставляя незнакомца во мраке.
— Добрый вечер, — спокойно поздоровался он. Голос его был голосом молодого человека, смелым и острым, как кремень, готовый царапнуть. — Не будете ли вы так любезны сказать мне, где найти жрицу?
— Она перед вами, — сказала Оайве.
— Вы? — Он произнес насмешливое проклятие, подобного которому она никогда не слышала, хотя мужчины в деревне за крепкими словечками в карман не лезли. — Простите, благочестивая Леди, но я не ожидал застать вас за такой обычной женской работой.
— Разве все и всегда бывает так, как вы себе представляете? — серьезно спросила она.
Мужчина рассмеялся. Оайве его улыбка одновременно понравилась и не понравилась, она не доверяла ему. Она почистила фитиль и направила на него свет лампы.
Мужчина соответствовал описанию мальчика и казался хорошо знакомым. Худой, как настоящий волк, он завернулся в свой плащ из волчьей шкуры. На голове волка поблескивали, будто живые, глаза, сделанные из двух белых драгоценных камней. Остальная его одежда была серой, как клинок на боку и как длинные волосы, которые мерцали, словно море зимой, а его глаза напоминали маленькие зеркала. Сверкающие зубы незнакомца были белыми и острыми, как и его голос.
— Я соответствую тому, как вам меня описали, Леди?
— Мне не назвали имени.
— О! Если вам необходимо имя, зовите меня Седым из-за цвета моих волос.
— Вы боитесь назвать мне свое настоящее имя?
— Это относится к моему наказанию, Леди. Мне приказано сохранять имя в секрете.
Оайве знала, что мужчина лжет, но промолчала.
Она взяла свою шаль.
— Настало время вечернего ритуала. Желаете последовать за мной к Хранилищу? Вы желаете от чего-то очистится или вас привело что-то другое?
— Я слышал, — ответил он, — что в Хранилище есть нечто, что может затягивать раны, лечить болезни и снимать проклятия. Верно ли это?
Она догадалась! Страх ледяной рукой сжал ее сердце.
— Все это делает Вера, — сказала Оайве. Вы должны верить.
Она набросила шаль на голову и вышла в дождь, мужчина последовал за ней.
Дождь ударял в землю прямыми струями, похожими на древки оперенных охотничьих стрел.
Оайве прошла через арку ворот священной комнаты. В нишах прямоугольного помещения горел красноватый цвет. Алтарный камень находился у задней стены. Он потемнел от пламени жертвенных костров и ритуального огня, который возжигали здесь при каждой смене дня и ночи. В стене за алтарем были три железные двери.
В священном покое пахло рыбьим жиром, которым заправлялись светильники, камнем, заросшим мхом, ржавым железом, дымом и морем.
— Здесь очень скромно, — услышала Оайве позади себя голос незнакомца. — Куда ведут эти двери?
— В другие комнаты, — сказала она. — Прошу вас, больше не отвлекать меня, пока я сама не заговорю с вами. Мне пора начинать молитву.
— Хорошо, жрица, — сказал он смирно. И снова она почувствовала скрытую насмешку. Он был старше ее, старше как по земному, мирскому опыту, так и по годам. Это подсказало ей чутье.
— Вы должны подойти к алтарю, — приказала Оайве. — Не думайте ни о чем или думайте о Боге.
— С закрытыми глазами и широко распахнутым сердцем, — пообещал он.
Оайве оставила мужчину у алтаря и приблизилась к средней двери. Она чувствовала, что он наблюдает за нею очень внимательно, как кошка за мышью. На двери было железное кольцо. Только она знала, сколько раз нужно повернуть кольцо и в каком направлении. Ее тело укрыло от глаз незнакомца то, что она сделала. Дверь покачнулась.
Крохотная каморка за дверью была черной, как смола, но по давней привычке она уверенно ориентировалась в ней, как слепой в своем собственном маленьком мире. Она вынула из ларца все необходимое, захватила сосуд с ладаном и, вынеся все к алтарю, расположила все предписанным традицией образом. Затем она совершила колдовство, одно из многих таинств Хранилища. Она сделала это не для того, чтобы запугать гостя, хотя это и вселяло некоторый страх, а потому, что это было собственной частью ритуала.
Она вызвала огонь. И вызвала его из себя. Жар начался в ее правом плече, понесся по руке, завертелся, закружился в ее локте и, пока жидкое пламя волновалось в ее предплечье, кожа накалилась, стала прозрачной, стали видны красная кровь и строение костей. Затем огонь полился в кончики ее пальцев. Оайве позволила ему капать на алтарь, где он вспыхивал, взлетая вверх бледными бесцветными языками, заставляя ладан благоухать.
Лицо чужестранца осталось неподвижным и бесстрастным, однако глаза его открылись широко, как у кошки, и если бы у него были кошачьи уши, он, наверное, прижал бы их.
Тут Оайве произнесла заключительные слова не очень долгого ритуала.
Когда она произносила их, на нее всегда нисходил внутренний покой. Эти молитвы были такими старыми, что только жрицы понимали их: язык молитв был языком Древней Книги. Но сегодня их власть не подействовала на Оайве. Оайве произносила их, но мыслями она была в другом месте. Присутствие незнакомца действовало на нее подобно потоку леденящего воздуха.
Наконец Оайве, как этого требовал ритуал, обратилась к нему:
— Теперь говорите! Скажите мне, что вы хотите?
— Вашего благословения и снятия моего проклятия.
— Желаете ли вы этого от всего сердца?
— О да, — ответил мужчина. — Если вы дадите то, что сможет помочь мне.
Волоски на ее руках и затылке зашевелились.
— А что это? — спросила она.
— Крошечный кусочек некой известной вам кости. — Он взглянул Оайве в глаза, и взгляд его был уверен и тверд. — Только кость способна даровать мне покой.
Если бы она и не догадывалась раньше, то сейчас все стало бы ясно. — О чем вы говорите? — осведомилась Оайве. Ей хотелось знать, как далеко он зайдет.
— Об одной реликвии. Содержимом Хранилища. В дальних странах Ваш Храм называют Домом Кости. Меня послали, чтобы найти ее.
Оайве ответила осторожно и рассудительно:
— Если реликвии существуют, то они сокровенны.
— Одна из них кость?
— Они сокровенны.
— Нет!
Оайве испугалась, но не смела показать это перед чужаком. Постаравшись сохранять спокойствие, она невозмутимо сказала:
— Я произнесу для Вас молитву, как принято. Это все, что я смогу сделать. Желаете ли Вы произнести молитву? Прядь Ваших волос или кусочек одежды? Это обычное жертвоприношение.
— Я пожертвую серебро, — ответил он. — Лично для Вас, если…
Но она поспешила начать молитву прежде, чем он договорил до конца.
Мужчина вел себя тихо, пока жрица не сказала последних слов, а потом произнес:
— Я не могу принести жертву, пока Вы не покажете мне кость. Это — единственное, что может мне помочь.
— Вы обманули меня. — Оайве взглянула на него. Он не уклонился от ее взгляда, но его глаза стали белыми, как глаза, сделанные из драгоценных камней на волчьей шкуре, единственное, что выдавало его страшную ярость. Затем он повернулся и вышел из Хранилища. Меч с бряцанием скользнул по дверному косяку.
Одной реликвией было кольцо из зеленоватого металла, сделанное древними мастерами. Другой — бесцветный сверкающий драгоценный металл. Третьей — крошечная тонкая кость размером с кончик пальца, гладко отшлифованная временем и частыми прикосновениями. Рассказывали, что они обладали удивительной силой, и даже на ощупь в них было нечто необыкновенное.
Никто кроме Посвященных Жриц не знал о реликвиях, которые хранились в секретном помещении. Помещение находилось за кельей, где стояли сосуды с ладаном, за железной дверью с запирающим кольцом. Каждая жрица приводила сюда свою преемницу, прежде чем начать посвящение в таинства Хранилища. Никто не мог объяснить сегодня, что за истории связаны с этими священными предметами. Все, что было о них известно, укрыл туман прошлого.
Никто, кроме служительниц Храма, не знал о святынях.
Никто!
И однако ОН знал это, этот седовласый мужчина с волчьей головой за плечами.
Откуда? Что он хотел?
Он вышел в дождь. Вернется ли он?..
В одиночестве она стояла в священном покое, прижав ладони к алтарю.
Ливень вскоре прекратился. Опустилась ночь, словно еще один, более темный дождь.
Мужчина вернулся в полночь. Она не спала, потому что ждала его. Он пришел беззвучно, как вор, потому что он и был вором. И все же Оайве его услышала.
Ворота ограды были закрыты на засов, а сама стена высока и несла заклятие. И все же он взобрался на нее. Да, стены было мало, чтобы задержать, остановить его. Дверь в свою келью Оайве тоже заперла, хотя и не думала, что он придет сюда. И не ошиблась. Как бы тих и осторожен он ни был, она слышала, как мужчина пересекает двор, пробираясь к Хранилищу. Ночь была темна, луну скрыли тучи.
Она ждала. Вдруг он вскрикнул, и вслед за этим Оайве услышала приглушенные проклятия. Он наткнулся на то, что она приготовила для него.
У священного покоя не было дверей. В пору прилива, когда море поднималось и переливалось через стену, волны заливали пол. И не было возможности запереть двери от существ из плоти и крови.
В час после захода солнца она стояла перед аркой открытых ворот и шептала. Она вызывала тени и заклинала их стать завесой перед входом, и они выглядывали теперь, как мятущиеся языки пламени.
Это было одно из волшебств, которому научила ее старая Хранительница — вызывать тени и придавать им вид пылающего огня.
Обычный вор, вероятно, просто удрал бы. Однако чужак видел, как во время вечернего ритуала она заклинала огонь, так что знал, что она это умела. Он не убежал. И она знала, что он этого не сделает.
Она чувствовала, что он стоит перед Хранилищем без растерянности и страха, не ломая голову над тем, что он должен сделать. Он воспользовался своим разумом. Она слышала, как чужак заговорил.
— Тени не обжигают, — сказал он и больше не произнес не слова, но и этого было достаточно. Он понял, что это иллюзия, что ее можно преодолеть, если в нее не верить. Она чувствовала, что пламя растворялось, и знала, что он переступил порог священного покоя.
Странная, смешанная со страхом печаль наполнила ее сердце. Но она открыла свою дверь и пошла к Хранилищу. Она миновала арку, где от волшебного огня не осталось даже дыма. Как бы бесшумно не передвигался чужой, она ступала еще тише, так что он ничего не слышал.
Он стоял за алтарным камнем перед средней дверью. Только жрица знала, сколько нужно повернуть кольцо замка. И если бы пришелец попытался отпереть его он наверняка потерял бы мужество.
Когда он отступил от двери назад, она была почти убеждена в этом, но вместо того, чтобы повернуться и уйти, он тихо позвал:
— Старая дверь, и ты старый замок, ты знаешь, как тебя нужно повернуть. Сколько раз поворачивали тебя ведьмы — Хранительницы Святилища? Ты помнишь! Ты знаешь это! Повернись! Я помогу тебе!
Оайве вздрогнула. Он понял! Он знал логику колдовства и был достаточно умен, чтобы правильно применить эти знания. С самого начала она предчувствовала нечто подобное. Теперь Оайве была уверена в этом. Он был не меньше ее сведущ в колдовстве, а может и больше!
Металлическое кольцо послушалось чужака. Медленно, неохотно, со ржавым скрипом оно повернулось.
Тогда Оайве обратилась за помощью к своим самым глубинным Силам. Она сотворила вокруг себя неощутимую мантию-ауру, сделавшую ее намного внушительнее и выше, чем она была в действительности. Аура окутала ее ослепительным светом, будто ее кожа и глаза излучали сияние. Мантия придала ей ощущение непобедимости. Силы, создавшей ее, хватит ненадолго, но это последняя возможность противостоять незнакомцу.
Колесо медленно отсчитало свои обороты, дверь распахнулась, и он вошел в комнату.
Оайве последовала за ним. Когда она достигла двери, мужчина уже искал тайник.
Ослепительное сияние, исходившее от ее кожи, наполнило комнату. Он замер, уставившись на нее, и какое-то мгновение она отчетливо видела его страх.
— Вы осквернили Храм, — проговорила Оайве, и голос ее прозвучал подобно звону ледяных кристаллов. Он вздрогнул. — Убирайтесь прочь! — Приказала она грозным магическим голосом. — Вам потребуются годы, чтобы замолить грех, который вы совершили.
Любой другой обратился бы в паническое бегство. Но не этот человек. Он содрогнулся, но выглядел так, словно пытался подавить скорее неуверенность, чем страх.
— Не вмешивайтесь, Леди! — предостерег он. — Я вижу, что вы сверкаете, как фарфор, вижу, что ваша голова почти касается потолка и что глаза ваши блестят, как кинжалы… Но я хорошо помню, что Вы всего лишь девочка, которая едва достигает мне до подбородка. Вы надели свою колдовскую мантию, чтобы внушить мне страх? Это вам не удастся. Я не верю в проклятия. Существует только одно, которого я боюсь, но оно не здесь. Оайве не рассталась со своей аурой.
— Убирайтесь прочь! — снова приказала она. — Или готовьтесь к худшему!
— Я не боюсь. Мне нужно то, о чем я Вам говорил. Я мог заплатить, если бы вы согласились. Но нет, Вы не захотели этого и мне пришлось стать грабителем. Тайник не в стенах, он в земле. Да это так, я прав, я вижу, как вздрогнули ваши веки. Он под землей. Прекрасно!
Опустившись на колени и больше не обращая на нее внимания, чужак быстро нашел тайник.
Оайве чувствовала, как слабеет ее аура, и не могла больше удерживать ее. Собрав остатки силы и превратив их в огненное копье, она подняла руку, чтобы швырнуть в него ускользающую Силу, парализовать пришельца. И, прежде чем он опомнится, она успеет вызвать помощь из деревни…
Но мужчина неожиданно резко вскочил на ноги и напугал ее. Сила руки, державшей копье ослабла.
— Ладно, — сказал он. — Раз вы хотите бороться… Меч против меча, девочка!
И он исчез. То есть, исчез человек, мужчина с седыми волосами, а на его месте стояло кошмарное видение: серебряный волк с глазами, как две холодные луны.
Только мгновение, равное удару сердца, она смотрела на призрак, потом он поднялся, открыл пасть и дохнул на нее, сквозь зубы цвета соли, холодным, как снег, дыханием, и ударом лапы отшвырнул ее обратно в ночь. Она очнулась ранним утром, голова раскалывалась от боли. Какое-то время она никак не могла вспомнить, что случилось, однако память постепенно вернулась к ней, услужливо подсказав подробности.
СЕДОЙ ВОЛК
Оайве поднялась на ноги. Поблизости горел светильник, и свет его падал на лестницу, ведущую в тайник под плитами пола.
Конечно, чужак побывал там. На верхней ступени лестницы стоял раскрытый ларец из черного дерева. Отсвет пламени падал на сверкающий кристалл и матовое, без блеска кольцо. Он специально оставил светильник зажженным, чтобы она сразу увидела две святыни, которые не были ему нужны и которыми он с презрением пренебрег. Он не желал их и не прикоснулся к ним. Не было только кости.
Невыносимое чувство неудачи, ведь она не справилась с задачей, и невыносимой потери мучило ее. Может быть, ей стало бы легче, если бы она заплакала или попросила кого-то о помощи. Но Оайве не привыкла лить слезы и еще меньше — искать совета или утешения. Она была жрицей, Хранительницей Святилища, она была одна.
Оайве медленно покинула Хранилище, пересекла двор и вышла на дорожку над бухтой, выложенную из деревянных досок. Небо было серым, звезды поблекли. Море отступило от побережья. Все вокруг казалось мрачным, лишенным света, бесформенным, слышался только слабый шум ветра и рокот волн.
Оайве думала: «Если я никогда не скажу о том, что случилось, кто об этом узнает? Никто, кроме жриц не знает о реликвиях» Тут она вспомнила, как незнакомец сказал, что в дальних землях их Святилище называют Домом Кости. Или это тоже была ложь? Неправда, как и он сам? Человек он или зверь?
Если под священной крышей Бог был как у себя дома, зачем тогда вообще нужны реликвии, таинства, символы? И все же эта ужасная пустота внутри ее оставалась, будто чужак украл этой ночью часть ее души. Что значила для него кость, для этого серого мужчины, Серого волка, если он, чтобы получить ее, должен был решиться на кражу?!
Она размышляла, раздумывала, как ей поступить. Сейчас ей не поможет даже Древняя Книга. Она не нашла в ней ни строчки о краже, перевоплощениях, изменении облика или демонах.
С приближением утра небо над морем постепенно светлело. Взошло пурпурное солнце, и его первые лучи сверкали на волнах. Шесть или семь рыбацких лодок в нескольких милях от берега выделялись темными точками на фоне солнечного восхода. Рыбаки везли домой ночные уловы.
Оайве обернулась и посмотрела в глубь страны. Кармин утра уже окрасил ближайшие горы, но на дальних вершинах уже лежали фиолетовые сумерки. Наверное, овцы там только просыпались, как и люди, пасущие их, как и охотники с собаками, которым нужно добыть дичь прежде, чем зима скует леса стужей.
Каждый год они молились о мягкой зиме, которая обошлась бы с ними не слишком жестоко. Но даже самые мягкие зимы на их суровом Побережье были лютыми. Запасов еды не хватало, и к весне немало людей умирало.
«Какой же будет предстоящая зима? — спрашивала она себя. — Ведь треть того, что приносило им счастье, похищено из Храма»
И вдруг Оайве все стало ясно. Новое знание испугало ее, но в тоже время подняло настроение. Ее путь лежал перед ней так же отчетливо, как тропинка, вытканная солнечными лучами на волнах моря.
Уверенно и спокойно она начала произносить слова ритуала прямо здесь, под открытым небом. Огонь она вызывать не стала. Закончив свои молитвы, Оайве отправилась в деревню рыбаков.
Трое Старейших по одному от каждой деревни, заседали в Длинном доме общины «Людей моря», а все остальные протискивались вовнутрь, узнав, что их созвала сама жрица. Солнце стояло высоко в небе.
В Длинном доме не было окон. На потолочных балках чернели ряды развешанных для копчения рыбин. Факелы и огни светильников излучали яркий, но не уютный свет, свет без тепла.
Большинство присутствующих здесь были старше Оайве, а Старейшие были просто стариками, но их годы не позволяли ей чувствовать свою юность. На самом деле душа ее значительно старше любого из пришедших сюда, потому что на ее плечах лежали столетия Храма.
Оайве сообщила им о похитителе, но не упомянула о его колдовских силах. Они бы догадались, что он более искусный маг и смог победить ее.
— Леди, — спросил Старейший рыбацкой деревни, — что вы намерены предпринять?
— Я должна найти его и вернуть украденное. Испуганный шепот пронесся среди молчавших до сих пор людей:
— Если Вы уйдете, что станется с Храмом, кто будет о нем заботиться? Он никогда не оставался без Хранительницы…
— Святыни старше любой жрицы, которая когда-либо там служила. Хранилище появилось ради реликвий. Оно воздвигнуто, чтобы они там находились. Две святыни остались. Я наложу на них чары, которые не сумеет нарушить ни один вор. Только после этого я отправлюсь вслед за третьей.
И все же люди волновались и избегали ее взгляда, опуская глаза. Но они почитали ее должность и уважали ее власть, поэтому отговаривать ее от того, что она собиралась сделать, никто не пытался, но вопросы задавали.
— Если вы уйдете, как быть с ритуалом?
— Я буду произносить для Вас слова ритуала, как всегда, — заверила она. — На восходе и на закате солнца, где бы ни оказалась. Я не забуду об том. Молитвы будут звеньями цепи, соединяющей меня с вами.
Бросьте жребий и посылайте женщин подмести пол и зажечь светильники в Храме так, как делаю это я.
Когда бы вы не посещали Хранилище, для молитвы или жертвоприношения, блюдите его священность. Больше, чем Жрица-Хранительница, вам нужна Вера. Равнодушие убивает Веру, а тот, кому недостает Веры, гасит Божий огонь, горящий в каждом из нас. Поэтому я не могу спокойно отнестись к похищению священной реликвии.
— Леди, возможно Вы будете отсутствовать слишком долго…
Оайве поняла. Старейший осторожно намекал, что она может умереть и никогда не вернуться.
Она склонила голову. Смятение и замешательство остальных накрыло ее как покрывалом.
— Если меня не будет слишком долго, — сказала Оайве, — вам придется выбрать себе новую жрицу.
— Но это против обычаев! Жрица должна учиться. Только вы знаете забытый язык! Как может новая Хранительница читать Древнюю Книгу, если Вы ее этому не научите? Она не сможет произносить древние молитвы!
— Тогда, — ответила Оайве, — она должна молиться так, как подскажет ей ее сердце.
Люди недовольно переговаривались. Оайве покинула их. Они не понимали ее, не знали насколько для нее было важно единство святынь. Они не видели кость и не знали, какой силой она обладает. Но это было не все. Дело было не только в похищении. Она не смогла бы объяснить даже себе, что заставляло ее преследовать вора, но это было необходимо, как возможность дышать. Она должна это сделать!
Лица женщин застыли как камень, две из них плакали. Она пригласила их в свою келью при Хранилище, показала им отвары, настои, мази и ответила, от чего они могут помочь. Сначала казалось, что женщины отказываются понимать что-либо. Наконец одна вдова, привыкшая сама заботится о себе, образумилась и стала вразумительно отвечать и задавать толковые вопросы.
Когда женщины ушли, Оайве спрятала раковины, которые так и не успела раскрасить. Стоял чудный яркий день, так что ей не понадобилась лампа, когда она соединяла нити сотканного ею куска ткани. Она заметила, что две нити порвались. Сердце Оайве сжалось. Было ли это предзнаменованием? Порванные нити как знак разъединенных уз или самой смерти? Она вспомнила слова Старейшего, но тут же прогнала дурные предчувствия. На это не было времени.
За час до заката солнца она начала поиски следа. Оайве была уверена, что в оскверненном Хранилище остался след вора и от его прихода в образе человека и от его ухода в образе волка, след, каким бы незначительным он ни был, может быть, всего лишь волосок его седой, как море, гривы.
Она старательно обыскала двор. Ничего. Она вспомнила о стене, через которую он проник сюда. Она вышла из ворот и обстоятельно осмотрела шероховатую внешнюю сторону ограды. Между камнями застрял крохотный лоскуток серой ткани.
«А, теперь ты у меня в руках!» — подумала она с яростным торжеством. Сердце застучало быстрее, согревая ее. Оайве сама удивлялась этому настойчивому желанию поймать и уничтожить вора.
Преисполненная сознанием своего Долга, она произнесла положенные для заката слова ритуала, стоя под открытым небом на лестнице и обратив взор в даль над заливом. Небо несло угрозу, море потемнело. Она почувствовала неуверенность и странное, тоскливое волнение, будто стояла здесь в последний раз.
Вернувшись в Святилище, Оайве зажала лоскуток между ладоней, закрыла глаза и заставила свой дух пронизать тонкие волокна.
Это было тяжело. Она должна была направлять свой дух, как рыбаки держат на курсе свои лодки. И вдруг ее воля проколола ткань как игла.
Лоскуток, вырванный из одежды серого мужчины, был ее частью и все еще чувствовал себя ее частью и стремился обратно.
Кусочек ткани напомнил ей о биении пульса на запястье, о стальном браслете — он был виден из-под левого рукава его куртки… Она слышала отдававшееся в мозгу звяканье трензелей на уздечке, стук копыт скачущей галопом лошади и видела склонившегося под ветром всадника. За туманом, на холмах в глубине страны, где дикие кабаны с пеной у рта пробивали себе дорогу…
Оайве вернулась в действительность. С этого момента она могла следовать за ним, за этим похитителем, этим волком. Кусочек его одежды станет ей проводником.
Она устала и легла спать, уже одетая для далекого путешествия: ноги ее были обернуты полосками меха, накидка из овечьей шкуры, подаренная пастухами, закрыла ее колени.
Она долго не могла уснуть, а когда, наконец, заснула, ей приснился странный сон. Ей снилось, будто она привязана к столбу в полосе морского прибоя, но она разрезает узы и устремляется в глубь страны, в раскаленное свечение заходящего солнца…
Ей понадобилось три дня, чтобы пересечь горы. К югу простирались леса, чернеющие на фоне дали, укрытой бархатной темнотой. Было как в море: казалось, что у лесов не было границ, а на севере и западе тянулись без конца изрезанные пещерами горные кряжи, хребты которых выглядели как спины наполовину лишенных шерсти, изображенных ветром каменных животных.
Почти с самого начала путешествия Оайве не хватало моря, его вида, его шума и биения волн о скалы, его соленого запаха. Не хватало ей и Храма, и размеренности ее прежних будней. Здесь все было чужим, и она не знала, правильно ли она вела себя. Если бы не ее цель, то беспредельная свобода просто ужаснула бы ее.
В сумке на ремне она несла с собой продукты на дорогу, совсем немного. Она знала, какие растения годились в пищу и где их искать. Она не хотела тащить с собой слишком большой груз. У Седого было преимущество во времени: один день и почти две ночи. И все же каждый вечер и каждое утро она находила время для молитвы. Здесь слова звучали слабее, с меньшей силой, казалось, что так далеко от Святилища они утрачивали свое значение.
Только пастухи жили в горах, где на скудных лугах паслись их стада. Люди и животные в этих местах были низкорослыми, заросшими шерстью, и у тех и других были одинаковые блеющие голоса. Пастухи почтительно приветствовали ее. Даже так далеко от Побережья в ней узнавали жрицу. После второго дня пути она не встретила больше ни одного человека, и потеряла того, кого искала. Ее собственные овечки, ее паства остались далеко позади.
Похититель ехал верхом на лошади. Время от времени ей попадался конский навоз. Когда он отправился в Храм, ему пришлось привязать где-то своего коня, может быть, в пещере или в одном из каменных сараев, которыми пользовались пастухи, когда ягнились овцы. Лоскуток служил ей проводником. Когда Оайве сосредоточилась на нем, то могла чувствовать биение пульса чужака и видеть его коня, скачущего галопом. Она все время шла по его следам, но сумеет ли она его догнать?
Ему тоже придется останавливаться, хотя бы для того, чтобы дать отдых лошади. Иногда Оайве находила золу костра. Ночами, слишком устав, чтобы идти дальше, она укладывалась под кустом или под защитой каменной глыбы, завернувшись в свой плащ из овечьей шкуры. Огонь она разжигала редко. Ноги ее сильны и выносливы, да и сама она такая же. Она никогда не спала больше трех или четырех часов.
На исходе третьего дня она всмотрелась в даль с вершины горы и увидела, что холмы кончаются и переходят в пустынную местность, в дикую степь. Высокие травы колыхались, как морские волны, кое-где росли сухие узловатые деревья. Луна, мерцающая белым светом, стояла низко, и, казалось, будто порывистый ветер настойчиво пытался сдуть ее к краю небоскреба.
Необъятное открытое пространство чужой земли внушало ей неприятные чувства.
Оайве уже прокладывала путь в траве по пояс, когда взошла луна и на черном обсидиане небесного свода холодно заблестели звезды.
Утром Оайве увидела деревню. Она провела ночь совсем рядом, их разделяла только вершина низкого холма.
Десяток крестьянских лачуг стояли среди полей. Крыши их покрывала солома, из труб струился дым. Тот, кто называл себя Седым, проходил через эту местность и Оайве знала это.
Тропа, ведущая в деревню, извиваясь вела между полями и крестьянскими хижинами к утоптанной площадке с колодцем посередине. Две женщины наполняли свои кувшины. Они взглянули на Оайве, когда она подошла.
— Можно мне взять немного воды? — попросила жрица. Женщины не ответили, но деревенский народ обычно опасался чужих, и она спросила снова: — Можно мне взять воды? Я иду издалека и очень хочу пить.
Обе женщины поступали несколько странно. Не отводя от Оайве глаз, они отошли от колодца и от жрицы. Одна осторожно поставила на землю свой кувшин, другая крепко прижала его к груди. В этот момент из дома вышла девочка и вытаращив глаза, издала пронзительный вопль.
Оайве стало страшно. Нужно было успокоится. Хотя на ее просьбу не ответили, она зачерпнула воды из колодца и напилась из наполненных ладоней. Жрица чувствовала, что за ее спиной все больше людей стекалось на площадь и теснилось вплотную друг к другу на безопасном расстоянии от нее.
Наконец Оайве взглянула на них. В нескольких шагах перед толпой стоял рослый широкоплечий мужчина. К нему она и обратилась:
— Спасибо за сладк<