Матриархат: опыт рассмотрения исторической утопии в феминистской перспективе
В настоящей статье предпринята попытка проследить эволюцию одного из самых общепринятых (как на уровне повседневного, так и на уровне научного сознания) понятий - матриархата. Что такое матриархат, казалось бы, общеизвестно. На повседневном уровне наше коллективное сознание твердо усвоило, что в истории человечества был период, известный под этим названием; многие ученые придерживаются такой же точки зрения[i]. В этой связи представляется небесполезным попытаться вырваться из капкана “общеизвестного” и переосмыслить матриархат как научную категорию. Необходимо сделать одно предварительное замечание. Авторы статьи не ставили своей целью анализ исторических источников: речь, стало быть, пойдет не о фактах, обычно рассматриваемых в рамках древнейшего периода человеческой истории. В фокусе анализа – концептуальные построения, использовавшие ту или иную концепцию “матриархата” с тем или иным идеологическим прицелом.
Что сегодня понимается в социальных науках под термином “матриархат”? Согласно справочной литературе, данный термин использовался в антропологии и истории XIX в. для обозначения общества, в котором правят женщины. В настоящее время его смысл сузился до обозначения “типа семейных отношений, при которых главой семьи является мать, а происхождение прослеживается по материнской линии”[ii]. Эволюция термина (“матриархат” как симбиоз греческих слов, обозначающих “мать”, “власть” и “начало”[iii]) объясняется как накоплением нового исторического материала, так и различными подходами к его интерпретации. Возникновением же понятия (а точнее сказать, концепции, так как сам термин возник несколько позже, как антоним к слову “патриархат”[iv]), мы обязаны швейцарцу Иоганну-Якобу Бахофену (1815 –1887), чей труд “Материнское право” был опубликован сто сорок лет назад[v].
Базельский правовед, по его собственным словам, первым “вступил как бы на нетронутую целину, ещё ожидающую первого плуга” поскольку, “до нынешнего времени история древних времён ещё не говорила о материнском праве”[vi]. Бахофен учился в лучших европейских университетах в эпоху господства идей романтизма, что, по-видимому, во многом предопределило направление его творческого поиска. Этим направлением стала древность, где, вполне в духе времени, Бахофен отыскал свой “золотой век” - век “господства” материнского права.
В этой статье нам хотелось бы проанализировать “Материнское право” Бахофена как социально-историческую утопию, оказавшую значительное влияние на развитие социальных дисциплин и общественных движений. Этим обусловлена структура настоящей статьи, которая состоит из двух взаимодополняющих друг друга частей.
Часть первую можно озаглавить “Матриархат Бахофена”. В оригинальной концепции Бахофена, на наш взгляд, прослеживается, по крайней мере, пять дискурсивных направлений: 1) матриархат как стадия младенчества народов (человечества); 2) матриархат как принцип Афродиты; 3) матриархат как поэзия истории; 4) матриархат: женщина как оплот общества; 5) матриархат как зеркальное отражение патриархата.
Появление второй части статьи – “Матриархат после Бахофена” - обусловлено тем, что книга Бахофена вызвала неоднозначную реакцию как среди современников, так и среди последующих поколений читателей: одни считали Бахофена выдающимся ученым, отводя ему место в одном ряду с Ч. Дарвином; другие называли его концепцию досужими измышлениями. В любом случае влияние работы Бахофена, эксплицитно или имплицитно, присутствует в литературе по широкому кругу вопросов – антропологии, древней истории, философии, этнологии и проч. В этой связи интересной представляется попытка проследить, как идеи, высказанные Бахофеном, преломились в работах более поздних авторов. Слово “преломились” здесь является, по нашему мнению, ключевым, так как далеко не всегда имело место прямое заимствование идей или их сознательная адаптация / рецепция. В данной статье мы будем придерживаться той точки зрения, что матриархат - это идеологический миф (мифологический конструкт). Наша основная цель состоит в том, чтобы, опираясь на “Материнское право” Бахофена, показать, как много несхожих, а порой и взаимоисключающих выводов можно сделать из “канонического” текста.
Исходя из основных положений работы Бахофена, можно выделить три основных варианта дальнейшего развития его идей, существующих в современных социальных исследованиях. Авторы настоящей статьи сознают, что ее построение носит сугубо спекулятивный характер, что книга Бахофена могла породить значительно бόльшие (или значительно меньшие) последствия, однако считают, что даже приблизительный набросок в генеалогии мысли может оказаться полезным для ответа на многие из поставленных выше вопросов. Итак, среди возможных вариантов реакции на идеи Бахофена мы рассматриваем следующие:
1) матриархат как оправдание патриархата,
2) матриархат как “гилания”,
3) матриархат как универсальная стадия исторического развития.
Матриархат Бахофена
1.Матриархат как стадия младенчества народов (человечества)
Сам Бахофен называл открытое им общество обществом господства материнского права и эпохой гинекократии. Для гинекократии, по Бахофену, характерно наличие как правового (отсюда и материнское право), так и морального аспектов. Последний зиждется на двух “естественных чувствах”, женской религиозности и материнской любви. Чувство материнской любви “не чуждо ни одной эпохе” и “само по себе сразу рождает понимание”[vii]. Материнская любовь, в её вечной неизменности и универсальности, есть своего рода ключ к пониманию описываемого Бахофеном явления. Материнская любовь для Бахофена - это тот культурный код, через призму которого следует (вос) принимать матриархат. Любовь к матери суть “таинственная сила, которой в равной степени проникнуто всякое существо из земной твари”[viii]. Через “волшебство материнства” “человечество впервые дорастает до цивилизации”[ix], отсюда начинается его рост[x].
Пожинающие плоды материнской любви народы гинекократических государств невинны как дети: “всякий древний человеческий род”, подчиняющий своё бытиё законам матриархата, “предстаёт перед нами в свете Сатурна – свете невинности”[xi], пишет Бахофен. Непрерывная забота матери ведёт к “вечному несовершеннолетию сына[xii], вырастающего скорее физически, чем духовно, в покое и полноте, которые представляет сельская жизнь, наслаждающегося уходом материнских рук вплоть до зрелого возраста”[xiii]. Древние народы, согласно этой логике, наслаждаются счастьем “материнского господства”. Бахофен подчёркивает “материально-плотскую”, “материнско-теллурическую”[xiv] природу этого счастья находиться в подчинении (у матери). Однако гинекократия, по Бахофену, являясь как “свидетельством прогресса и культуры, так и “источником и гарантом её благ”, предстаёт лишь “необходимым периодом в воспитании человечества”[xv]. Логичным следствием такого подхода является мысль о патриархатном обществе как об обществе духовно более зрелом, “совершеннолетнем”. Однако такое “совершеннолетие” влечет за собой опасные последствия. Интересную параллель можно отыскать у представителей Франкфуртской школы, также использовавших метафору взросления в отношении человечества.
Выход из “состояния своего несовершеннолетия, в котором человек находится по собственной вине”, был предложен еще Кантом – это просвещение. А просвещение, считают М. Хоркхаймер и Т. Адорно, сделало своей программой “расколдовывание мира”, в результате чего “просвещённая планета воссияла под знаком триумфирующего зла”[xvi]. По мнению Хоркхаймера и Адорно, диалектика просвещения представлена в мифе об Одиссее[xvii]. Обман и замещение жертвы словом противостоят “истинности” предшествующих отношений, которые неизбежно покоряются новому герою. Хитроумный герой – мужчина - покоряет божеств матриархата, с одной стороны, через приспосабливание и уподобление силам природы, с другой стороны, через обман – “родимое пятно рацио”[xviii]. Встреча Одиссея с образами матриархального мира в царстве Аида демонстрирует бессилие прежнего общества: “образ матери бессилен, слеп и безгласен, он – фантом, равно как и эпическое повествование в тех его моментах, в которых оно во имя образа отрекается от языка”[xix]. Итак, образ матери уже не священен, а бессилен, а роль женщины сведена к усладе порока и закабалению[xx]. Стадия младенчества – несовершеннолетия – преодолена, но ценой крови, смерти, самоотречения от своих корней и своей идентичности. В этом смысле патриархат в лице тоталитарного общества[xxi] полностью подчиняет себе матриархат как живую связь с матерью, а значит, и со всем миром через стратегии и диалектику просвещения. Однако подчинение не проходит без последствий. А. Эткинд полагает, что “просвещение вызывало к жизни силы, противоположные ему по качеству и направлению. Буржуазная цивилизация очищала жизнь от страсти и карнавала, освящала собственность и семью, разграничивала частную и публичную жизнь, признавала право на насилие за одним государством и оставляла человека наедине с его жизненным циклом. Она вызывала к жизни встречные движения, отрицавшие собственность, семью и рациональность, полные анти-бюрократического протеста, уверенные в своём праве на насилие, сливавшие частную и публичную жизнь, дававшие новые обещания бессмертия”[xxii].
2. Матриархат как “принцип Афродиты”
К вышеупомянутым встречным движениям относились и анархисты, проповедующие, среди прочего, “возвращение к матриархату, к мнимому первобытному райскому состоянию”[xxiii]. Последнее предполагало свободу от брачных уз моногамии, возвращение к жизни, которая, в силу своей природной правильности, сама творит правильные формы из себя самой”[xxiv]. Подобное отношение к самовоспроизводящейся жизни Бахофен сравнивает с болотной растительностью, которая являет собой воплощение принципа Афродиты – матери неупорядоченной и вольной, разрешающей любое (не) детородное проявление сексуальности. Собственно, по Бахофену, период господства принципа Афродиты (гетеризма) предшествует зрелой гинекократии, основанной на власти Деметры (узаконенной матери - супруги). Сам Бахофен рассматривал стадию гетеризма как хаос, из которого возникает порядок.
В дальнейшем принцип Афродиты как свободной сексуальности вызывал неоднозначные интерпретации. Для Г. Маркузе[xxv] и В. Райха[xxvi] он был центральным в понимании матриархата, поскольку свободная сексуальность рассматривалась данными авторами как один из способов протеста против тоталитаризма. С диаметрально противоположных позиций подошел к этому вопросу итальянский мыслитель Ю. Эвола: он полагал, что усиление сексуальной власти женщины, “вся эта гинекократия, безмолвное превосходство всего женского” свидетельствует о безусловном упадке цивилизации. В своей книге “Метафизика пола”, вышедшей в 1950 г., Эвола отмечает, что в современной ему цивилизации Запада пропадает интерес к интеллектуальной жизни, высоким чувствам, поскольку все вытесняется стремлением к телесному (прежде всего сексуальному) удовольствию, которое в первую очередь олицетворяет женщина[xxvii]. Будучи сторонником гармонично-комплиментарных отношений между полами (в их основе лежит платоновский миф об андрогине и идея о существовании абсолютной женщины и абсолютного мужчины), Эвола настаивает, что ведущую роль в развитии этих отношений должен играть мужчина как носитель активного начала. Западная же цивилизация, “одурманенная” эротизмом (и, следовательно, властью женщин) и культом секса, больна: “Китай был побежден опиумом, мусульманский мир – гашишем, Запад – женщиной… Видов отравы много. Запад из них избрал любовь”[xxviii]. Итак, из всего вышесказанного можно сделать вывод, что принцип Афродиты явился одной из самых приметных составляющих понятия матриархата. В силу своей скандальной притягательности принцип Афродиты (известный также под названием промискуитета) в наши дни фактически подменил собой оригинальную категорию матриархата, подобно тому как часть порой подменяет целое. Проблема власти / господства женщин оказалась оттесненной на второй план проблемой свободной сексуальности.
3.Матриархат как поэзия истории
Кроме всего прочего, матриархату, согласно Бахофену, присуще проявление величия и “древней величавости, совершенно не свойственной эллинистической культуре”[xxix]. Данные качества основываются на “превознесении материнской доброты, материнского имени”, поскольку женщина в первую очередь – это мать. Материнское право – суть “кульминационный момент целой культуры”, предшествующей эллинской и носящей всеобъемлющий характер. Эту культуру Бахофен относит к “серебряному веку человечества”, называя её “поэзией истории”[xxx]. В ней действуют женщины “безупречной красоты”, целомудренные и высокие духом. Им не уступают мужчины – “рыцари без страха и упрёка”, целомудренные и порядочные юноши. Высшая храбрость у мужчин (не у женщин) здесь сочетается “с добровольным признанием женской власти”: “все воинственные народы … послушны женщине”[xxxi].
Выбор слов свидетельствует о частичном отождествлении Бахофеном романтических идеалов средневекового рыцарства с описываемым им периодом древней истории. Эти искания, несомненно, отдают анахронизмом, но их вполне можно понять: в своем мифе Бахофен пытался найти убежище от засилья рационализма, индивидуализма и жестокости, свойственных современному ему миру. Создавая свою историческую утопию, он, видимо, хотел защититься от ужасов европейских революций 1848-49 гг., найти отдушину в своём матриархате. Последний же осознаётся как земля обетованная, всепрощающее материнство, рыцарские чувства мужчин и возвышенность женщин - словом, средоточие всех тех свойств и отношений, которых Бахофену по тем или иным причинам не хватает: как только исчезают “парение духа” и “воля к подвигу”, тут же “обнаруживается начинающееся тление”[xxxii]. Гимн матриархату являет собой особый идеологический приём, призванный показать возможный путь существования общества, который не надо выдумывать и изобретать – он уже существовал в прошлом. Достаточно лишь его изучить и постараться воспроизвести более приятные человечеству и обществу нормы и отношения.
4.Матриархат: женщина как оплот общества
Матриархат подразумевает главенство (“принципат”) матери и связанных с этим чувств. Бахофена рассматривает материнство как “исходный пункт для развития всякой добродетели, для формирования любого благородного проявления жизни”, видит в нем “божественный принцип любви, единения и мира”[xxxiii]. Через заботу о потомстве женщина переходит к заботе обо всех и каждом, направляя “всю изобретательность, которой только располагает её дух”, на “поддержание и улучшение иной жизни”. Отсюда проистекает “всё благо жизни”. Именно на “общности материнского лона”, по мнению Бахофена, “покоится … принцип всеобщей свободы и равенства”: все люди – братья (и сёстры? – А.Б., Д. Б.) в том смысле, что все они вышли из “порождающего материнства”[xxxiv] и живут в “материнской стране”, у всех одна родина-мать[xxxv]. Всеобщее братство[xxxvi] не допускает раздора и отрицает враждебность, этим и “прославлялись гинекократические государства”. Присущий матриархату культ Богини подразумевает обычаи у разных народов “молить “великую Мать” … за весь народ в целом”, растворение индивидуальности в “единой массе”[xxxvii].
Уже само по себе материнство обладает “религиозной благодатью”. Кроме того, гинекократическое право строится на “религиозных основах”, что для Бахофена имеет первостепенное значение: для него “существует только один могущественный рычаг всякой цивилизации – это религия”[xxxviii]. И в этом смысле власть женщин вполне легитимна, ведь именно женщине, полагает Бахофен, свойственно “глубокое, полное предчувствий постижение божества, которое, сплавляясь с чувством любви, и в самые дикие времена давало женщине, особенно матери[xxxix], исключительно действенную религиозную силу”. Образование и культура народов, полагает Бахофен, построены на способности женщины к воспроизводству и трансмиссии основных ценностей общества, ибо “женский дух устремлён к сверхъестественному, божественному, неподвластному закономерности и чудесному”. Поэтому именно женщины “особенно призваны к тому, чтобы охранять почитание божества”. Бахофен отмечает “волшебную силу женщины, которая разоружает самые дикие страсти” и “разводит борющиеся стороны”[xl].
Эта сила, приведшая к “вырыванию более слабыми (женскими) руками скипетра власти”[xli] при матриархате, для многих авторов имела большое значение. А. де Токвиль полагал, что религиозность американского общества – одно из условий демократии в Америке – кроется именно в женщине как хранительнице веры, ибо “нередко религия в этой стране не может уберечь мужчину от великого множества соблазнов…. Но она (религия) безраздельно властвует над душой женщины, а ведь именно женщина создаёт нравы”[xlii]. Схожая точка зрения господствует и в православной литературе: “вера Христова, столь близкая душе человеческой, ещё более сродни душе женщины ”[xliii].
Святость, хранящая общество, в этой логике столь же свойственна российским женщинам, сколь и американским у де Токвиля. Отношение к женщине как оплоту христианской веры и земли русской восходит к правлению княгини Ольги: “…утренней зарёй Богомудрия равноапостольной княгини Ольги взошла над Святой Русью женская святость, раскинулась дивными радужными цветами служения материнского, молитвенного, милосердного и воссияла полуденным солнцем исполнения величайшей Евангельской заповеди – положить живот свой за други своя”[xliv]. Механизм воспроизводства этой святости, как и при культе Великой Богини, наследственный - от матери к дочери: “духовная книга русской женской святости не завершена и не завершится, пока живы наши матери”[xlv]. Проведённый недавно опрос населения России показал, что 81 % традиционных верующих в нашей стране – это женщины[xlvi].
Таким образом, представления о женской набожности, святости и религиозности как составляющих матриархата перешли и в другие эпохи и страны и до сих пор актуальны. Тем не менее непонятным остаётся тот факт, каким же образом одна и та же религиозность может служить культу принципиально разных богов и почему религиозность женщины, согласно этому подходу неизменно в ней присутствующая, не ведёт к возрождению матриархата.
5. Матриархат как зеркальное отражение патриархата
Как пишет Бахофен, “гинекократическое семейное право представляет непривычную противоположность не только нашему нынешнему, но даже и античному сознанию”[xlvii], оно было “совершенно противоположным как по основам, так и по ходу развития”[xlviii]. Противоположность предполагает симметрию антонима, отражение явления с противоположным знаком, обратную сторону медали. В этом смысле гинекократическое право обретает себя через противопоставление другой структуре. Какой же? “ Патриархатной ” модели римского права, “эллинистически-римскому отцовскому принципату”[xlix], где всё построено на власти домовладыки (pater familias), гражданина, отца, собственника-мужчины. В данном случае противоположность предполагает мать семейства, mater familias, матрилинейность (наследование по материнской линии) против патрилинейности (наследования по отцу) - называние детей по имени матерей, а не по имени отцов подчёркивает бинарность данной оппозиции - или так, или иначе.
В основе бинарной оппозиции матриархат/патриархат лежит универсальная дихотомия женского и мужского. Бахофен придерживается этой дихотомии в своей работе. В этой логике матриархат и патриархат можно определить как совокупности бинарных символов, исходя из акцентировки той или другой части оппозиции. Преимущество левого (женского, страдательного, пассивного) перед правым (мужской, деятельной, природной потенцией)[l], ночи перед днём, луны перед солнцем, земли перед морем, смерти перед жизнью, умерших перед живущими, печали перед радостями, материально-плотского перед духовно-возвышенным, матери перед отцом связывается с “принципатом материнства”[li].
Представляется, что и матриархат, и патриархат рассматриваются Бахофеном через призму предпочтения одного набора символов другому. При этом подходе власть, её функции и формы остаются неизменными. Власть женщин предполагает выполнение ими тех же функций, что и впоследствии (либо наряду с) мужчинами: “…женщины то поодиночке, то объединяясь в коллегии, то обособленно, то вместе с мужчинами выступают судьями, голосуют в народных собраниях, полагают предел враждебным распрям, посредничают при заключении мира и устанавливают его условия, а ради спасения страны проливают свою кровь, а то и самую жизнь свою приносят на жертвенный алтарь”[lii]. Все вышеперечисленные виды деятельности можно определить как политические, жреческие, военные функции – всё то, что, по более позднему закону полиса (в интерпретации Х. Арендт[liii]), отведено мужчинам. Дюркгейм, говоря о выполнении женщинами этих функций (и используя выражение “вмешательства женщин в мужские дела”), видит в этом маркер дикости, недоразвитости, нецивилизованности такого общества[liv].
Таким образом, власть “наоборот” - по принципу зеркального отражения – предполагает, что изменяются лишь субъекты и распределение власти в обществе, сама же власть неизменна и мыслится в терминах “господства” и “принципата” как при матриархате, так и при патриархате. Но при последнем положение зависимых (женщин) представляется как угнетение и подчинение, тогда как при матриархате положение подчинённых-мужчин описывается Бахофеным через поэтические категории счастья, безмятежности и любви.