Нельзя исключить и предположения, что к ЛЗЗ или, по крайней мере, к той же рукописи восходят летописные сведения за 2-ю пол. 1570-х — 1-ю пол. 1590-х гг., привлеченные Лызловым для описания борьбы Московского государства с Крымской ордой. К известным источникам «Скифской истории» не восходят описания похода хана Девлет-Гирея на Болхов и победы И. Д. Бельского (л. 161 об.), похода хана на рязанские места и победы Б. В. Серебряного в Печерниках, под г. Михайловом (л. 162), набега Девлет-Гирея на Белев, Козельск и другие города и победы М. А. Безнина под слободой Монастырской (л. 162—162об.). Сюда же следует отнести сообщения о выезде на русскую службу царевичей Мурат- и Кумы-Гиреев, о посылке их в Астрахань с Р. М. Пивовым и М. И. Бурцовым, о набегах крымских людей на Пятницу Столпину и Крапивну (л. 162об.— 163), большую статью о разгроме Казы-Гирея под Москвой в 1591 г. (л. 163об.— 167) и заметку о его {431} набеге на рязанские и тульские места «на другое по том лето» (л. 167—167об.), наконец, сведения о знаменитом городовом строении конца XVI в. (л. 168).
В исследовании Е. В. Чистяковой, впервые поставившей задачу полного выявления источников «Скифской истории», помимо перечисленных, назван еще ряд сочинений, предположительно использовавшихся в работе А. И. Лызлова: «Автор, по-видимому, знакомился с Никоновской, Воскресенской, Архангелогородской летописями. Новым летописцем, Московским летописным сводом и др.», а также с «Повестью об убиении Батыя», сказаниями о Тимуре, Густынской летописью и Хроникой Феодосия Сафоновича. Две последние, по наблюдению Е. В. Чистяковой, имеют сходство со «Скифской историей»: одна — по «системе изложения и оформлению ссылок», вторая — «по содержанию глав, касающихся Турции». В исследовании отмечено, что «в указанных трудах украинских историков и в „Скифской истории“ использованы одинаковые польские и латинские источники. Поскольку упомянутые исторические труды возникли раньше «Скифской истории», есть основание полагать, что через них автор знакомился с произведениями западноевропейской, в частности польской, историографии» 72.
|
|
Проведенное в ходе подготовки к изданию «Скифской истории» А. И. Лызлова полное сравнение ее текста с источниками, позволяет отказаться от этих предположений. Весь использованный авторов фактический материал восходит к сочинениям, перечисленным им в оглавлении и отраженным в примечаниях. Никоновская, Воскресенская и иные летописи не использовались в «Скифской истории», хотя содержали важные для Лызлова сведения. Все повести и сказания (за исключением житий, на которые сделана ссылка) привлекались автором в составе его основных источников (СК, ХР и т. д.). В «Скифской истории» нет следов использования Густынской летописи и Хроники Сафоновича, что дает нам возможность наметить интересные параллели в развитии историософских, политических и источниковедческих идей в России и на Украине.
Сложнее обстоит дело с предположением о привлечении в качестве источников «Скифской истории» «документальных материалов приказного делопроизводства»: разрядных и посольских книг 73. Первые А. И. Лызлов знал несомненно, однако мы не можем с уверенностью утверждать, использовались ли им официальные или фамильные разряды. В ряде случаев чрезвычайно трудно установить, опирался автор на разрядные книги или местнические дела, использовал составленные во второй половине 1680-х гг. «сказки» о службе дворянских, боярских и княжеских родов или {432} собственные, усвоенные при дворе генеалогические представления. Обращение автора к посольским книгам по тексту «Скифской истории» не прослеживается.
|
|
Важно отметить, что разрядные книги или иные источники для уточнения состава и именования русских воевод не привлекались Лызловым самостоятельно, отдельно от исторических сочинений и, по-видимому, еще не рассматривались им как исторический источник: это была для автора современная, не требующая ссылок справочная документация.
Не менее серьезная работа была проведена А. И. Лызловым с иностранными источниками «Скифской истории». Прежде всего необходимо отметить, что их выбор был не случаен. Лызловым были привлечены наиболее популярные и авторитетные исторические труды, широко распространенные в Восточной Европе благодаря многочисленным изданиям. Популярность использованных в «Скифской истории» сочинений во многом определялась тем, что они содержали в себе немало сведений об истории героической борьбы славянских народов против турецко-татарской агрессии, т. е. истории, особенно актуальной в последней четверти XVII в. в связи с новым турецким наступлением в Восточной Европе. В то же время эти исторические сочинения выделялись блестящими литературными достоинствами.
Хроники Гваньини, Стрыйковского, Ботеро и Бельского читались современниками как захватывающий роман на историческую тему. Читателей привлекала четкая композиция хроник, их универсальный характер, насыщенность ярким и актуальным материалом, квалифицированное описание войн и битв, обилие легенд и экзотических подробностей. Немаловажную роль играл образный язык, хорошее оформление изданий, наличие в книгах иллюстраций и карт. Духу времени соответствовало освещение в книгах событий с позиций прагматизма, внимание авторов к лучшим образцам античной историографии.
|
|
Обращение к этим книгам свидетельствует о серьезной подготовительной работе, предшествовавшей написанию «Скифской истории». Лызлов сумел отобрать не только наиболее популярные, но и наиболее важные труды зарубежных авторов по истории Османской империи и Крыма, открывавшие наилучшие возможности для претворения в жизнь его творческих замыслов.
Одним из основных источников «Скифской истории» стала «Хроника Сарматии Европейской» (Краков, 1611). Под таким заглавием известный публицист и переводчик Мартин Пашковский издал польский перевод книги «Sarmatiae Europae descriptio» Александра Гваньини (1538—1614), итальянца, долго служившего Речи Посполитой и оставшегося навсегда в этой стране. Хроника Матвея Стрыйковского (1547—1593), видного польского политического деятеля, историка, поэта и художника, была, как свидетель-{433}ствуют точные ссылки в «Скифской истории», использована Лызловым по кенигсбергскому изданию 1582 г. 75
«Универсальные реляции» Джованни Ботеро (1533—1617), одного из крупнейших итальянских писателей-гуманистов XVI— XVII вв., впервые изданные в Риме в 1591—1592 гг., впоследствии неоднократно публиковались на многих языках Восточной Европы. Автор «Скифской истории» опирался на первое издание польского перевода «Le relationi universali» (Краков, 1609, ср. издания 1613 и 1659 гг.) 76. С 1588 г. стали публиковаться тома «Церковных хроник» видного итальянского церковного деятеля и историка Цезаря Барония (1538—1607). Уже в 1588—1600 гг. отдельные тома «Хроник» стали переводиться на польский язык иезуитами из Калиша, стремившимися использовать антипротестантское сочинение в католической пропаганде на украинских и белорусских землях. Этот перевод был завершен в 1600—1603 гг. известным польским политическим, церковным и культурным деятелем Петром Скаргой 77. Выборка наиболее интересных материалов из 10 томов «Церковных хроник» была издана Скаргой в одной книге в 1603 г. Более полное второе издание включало материалы из 12 томов «Хроник» 78. Оно и было использовано в работе А. И. Лызлова.
Часть интересующих его материалов А. И. Лызлов нашел в польских сочинениях Бельского и Кромера, оказавших немалое влияние уже на работы Гваньини и Стрыйковского. «Хроника всего света» видного хрониста, поэта и переводчика Мартина Бельского была издана в 1551 г. 79 В первой книге автор рассказал о «четырех древних монархиях», во второй излагалась история папства, императоров Римской, Византийской и «Священной Римской империй», в третьей описывалось правление императора Карла V. Остальные семь книг были посвящены истории отдельных европейских стран, а также Нового Света. Внимательно проштудировав десятитомник, автор «Скифской истории» нашел интересующие его материалы в самых различных частях сочинения. Сочинение Мартина Кромера «О начале и истории польского народа» издавалось на латинском языке неоднократно (в 1555, 1558, 1568, 1589 гг. и др.). Под названием «Польская хроника в 30 книгах» в 1611 г. {434} вышел и ее польский перевод, выполненный Мартином Блажовским 80. Он и был использован Лызловым.
Проставленные на полях «Скифской истории» ссылки достаточно точно характеризуют использование автором печатных изданий (учитывая охарактеризованные выше заимствования из русских источников, сделанные без ссылок, к которым из иностранных сочинений были сделаны отдельные уточнения и дополнения). Важно подчеркнуть, что сама система ссылок, учитывающая источники используемого сочинения, свидетельствует о пристальном внимании А. И. Лызлова к вопросу о происхождении исторических сведений.
В самом тексте «Скифской истории» имеется немало примеров этого внимания, проявляющихся, как правило, в сложных случаях, когда, по мнению автора, ссылки было недостаточно. Например, говоря о значении победы Руси на Куликовом поле, Лызлов подчеркивает, что свидетельство международного признания этого значения принадлежало весьма авторитетному и знающему человеку — Сигизмунду Герберштейну, крупному имперскому дипломату, дважды побывавшему в Московском государстве,— и было изложено в его книге «О Московском государстве». На полях «Скифской истории» отмечено, что эти сведения были собраны на разных страницах польской хроники: «О сем Стрийковский, лист 749, лето 1516, лист 748» (л. 27—27об.).
Об авторе «Универсальных реляций» Лызлов отзывался лаконично: Ботеро — «итальянин, всего света описатель». Однако далее, приводя сведения Ботеро о взятии Казани Василием III, историк объясняет их происхождением источника: «...знать в то время писал Ботер книгу свою, егда была Казань под Московскою державою, ибо (русские.— А. Б.) многажды отступоваху и одолеваеми бываху» (л. 51 об.).
Нашествие монголо-татар на Польшу Лызлов датирует 1241 г., согласно книге «О начале и истории польского народа» М. Кромера, который приводил в свое «свидетельство» также сочинения Длугоша и Меховского («книга 8, лист 184»). Это мнение подтверждено также ссылкой на Стрыйковского. Но А. Гваньини в трактате «О Польше» писал, что нашествие произошло при короле Болеславе Пудике, а его воцарение относил, как выяснил Лызлов, к 1243 г.: «...и по сему свидетельству прибыло два лета приходу татарскому; обаче,— заключает автор „Скифской истории”,— не довлеет един он в свидетельство против трех вышеимянованных старых летописцов» (л. 18об.— 19). Таким образом, опровержение датировки Гваньини строится на значительно более ранних исторических сочинениях, а Хронику Стрыйковского Лызлов не учитывает, имея в виду то, что она писалась примерно в одно время с трактатами Гваньини. {435}
Оценка источника по его происхождению заметно проявляется и в предпочтениях, которые автор делает для русских сочинений относительно иностранных. Такие предпочтения имеют и логическое обоснование. Например, используя материалы Стрыйковского, Лызлов счел необходимым объяснить сообщение, будто хан Седахмет разорил Подолие, а затем, разгромленный крымским ханом, «бежал в Литву, яко к своим приятелям». Согласно «Скифской истории», поляки подозревали, что набег хана на Подолие был инспирирован Литвой. Если это так, то понятно, почему Седахмет бежал в Литву, где был схвачен властями, желавшими опровергнуть польские подозрения, и «уморен» в угоду более сильному соседу — Крымскому ханству. Впрочем, Лызлов отдавал себе отчет в том, что объяснение этой истории строится на предположениях, и предпочел опереться на сообщение СК, согласно которому Седахмет был побежден Эди-Гиреем (как союзник Литвы) во время своего похода на Россию (л. 34об.—35).
Проигрывал в сравнении с русским источником (ЛЗЗ) и рассказ Стрыйковского о сражениях на Угре. Он был наполнен сообщениями, будто хан Большой Орды был почти что слугой польского короля (а тот, в свою очередь, боялся русского войска), будто великий князь московский избавился от Ахмата только подкупом и т. д. Лызлов привел этот рассказ после изложения по ЛЗЗ, в качестве одной из менее вероятных версий, подчеркнув при этом, что «сия суть истинныя словеса вышеимянованнаго летописца» (л. 38—38об.). В дополнение к тексту, основанному на русских источниках, приведен в «Скифской истории» и рассказ Гваньини о казанском хане Ибраиме (л. 56об.—57). Цитируя трактат Гваньини, Лызлов имя хана Machmedi передает в транскрипции, соответствующей русским источникам, т. е.— Махмет-Аминь (л. 57; ХСЕ, ч. 8, с. 13), и т. д.
Весьма интересно доказательство ошибки Стрыйковского в датировке битвы у Синих Вод 1333-им г. «Имать быти 1361-го»,— пишет Лызлов, учитывая ошибку, сделанную польским хронистом в датировке другого мероприятия Олгерда,— «ибо Стрийковский пишет сего князя Олгерда имуща брань с великим князем московским Димитрием Ивановичем лета 1332, его же государствование началося по известным российским летописцем лет 1362-го» (л. 26). Очевидно, в русских летописях княжение Дмитрия Донского датировалось правильнее. Неясно лишь, почему Лызлов указал 1361 г., а не 1363 г. (учтя ошибку Стрыйковского ровно в 30 лет). Возможно, обоснованием послужило то обстоятельство, что о битве с татарами Стрыйковский рассказал прежде, чем о войне Олгерда с Дмитрием, и Лызлов сделал вывод, что битва произошла перед вокняжением Дмитрия.
Внимание к происхождению сведений вытекало из самой основы исторических взглядов А. И. Лызлова. Вся «Скифская история» должна была дать ответ на вопрос о происхождении сложившейся {436} к XVII в. ситуации ожесточенного противоборства славянского, христианского, оседлого мира с огромной Османской империей и агрессивными причерноморскими ордами. Слагаемыми проблемы были вопросы о генезисе многих народов, о развитии конкретных политических ситуаций, происхождении государственных образований.
Идея развития, по наблюдениям Е. В. Чистяковой, отчетливо прослеживается в работе Лызлова с топонимами. Автор не только привлекает сведения многих источников для точной локализации историко-географических пунктов (Мингрелии, Бенгалии, Калки, Козельска, различных Белградов, Дамаска, Каира и многих других), но внимательно следит за происхождением и изменением названий. «Где бы сия страна Арсатер обреталася, различно о том списатели домышляются,— указывает Лызлов.— Неции утверждают, яко то была страна колхийская, яже ныне завется Мингрелиа» (л. 6об.). Султан Баозит взял «град Килию, иже от древних греков Лифостротон назван мнят неции быти; такожде Монкаструм, иже и Белъград Волосский называется, стоящий на устиах Днестра реки» (л. 248об.) 81. В тексте таких примеров немало.
Глубокое исследование проблем этногенеза и генеалогии сопровождалось в «Скифской истории» интересом к происхождению имен политических деятелей. Говоря о Тамерлане, Лызлов указывает, что это и есть Темир-Аксак русских летописей, что «сего всесветнаго страшила летописцы называли Темир-Кутлуем, а татарове Темир-Кутлу, т. е. Счастливое Железо; латинския же списатели называли его лютым Темерланом, яко же и непрелстишася в том» (л. 29—29об.) 82. Изыскания о происхождении имен служат для атрибуции сведений. В названиях народов Лызлов видел и источник для их изучения. «Так, приведя путаные объяснения польских хронистов о происхождении половцев и готов, от которых якобы идут литва (ятвяги) и пруссы, он вполне реалистически пытается объяснить название половцев: живших в полях, занимавшихся ловлей зверя, „полеванием и „полоном“ — грабежом» (л. 14) 83.
Вслед за авторами иностранных источников «Скифской истории» А. И. Лызлов пришел к пониманию значения не только лингвистических, но и этнографических материалов. Среди его рассуждений нередки, например, такие: «Начало народа турецкаго вышеписанными и иными многими свидетельствы утверждается быти от скифийского, то есть татарского народа, еже показует единако наречие, единакий обычай, единакий порядок военный; аще в наречии и разнство имеют, то невеликое, яко московское от полскаго» (л. 185об.). Опыт зарубежных историков подсказал Лызлову {437} и значение археологических памятников, отмеченное в «Скифской истории» 84.
Наиболее важной формой использования иностранных источников в книге А. И. Лызлова был анализ их фактического содержания с целью создания собственного исторического повествования, максимально (по возможностям того времени) приближенного к объективной реальности. Тщательность, с которой А. И. Лызлов стремился собрать воедино все имеющие отношения к описываемым событиям факты, заслуживает высокой оценки. От взгляда русского историка не ускользали и противоречия, допущенные его маститыми предшественниками.
Читатель «Скифской истории» не раз встретит в ней замечания, подобные высказанному в полемике с М. Бельским: «Паче же и сам той историк противится сему (своему мнению.— А. Б.), приводящи на свидетельство инаго историка» (л. 193об.). Рациональный ум и источниковедческое чутье А. И. Лызлова позволяли ему демонстрировать на страницах «Скифской истории» целые клубки противоречивых мнений, оценок, сведений, выявленных в сочинениях 2, 3, 4, 5-ти и более авторов, а затем аргументированно разрешать эти противоречия, разматывая их клубки в стройное повествование.
В ряде случаев А. И. Лызлов использовал обширные пересказы и приводил близкие к тексту переводы своих источников. Точные цитаты были, безусловно, важны при сопоставлении различных мнений. В этих случаях приемы Лызлова соответствуют принятым в современной нам исторической науке. Широко используется ныне и пересказ сообщения предшественника об определенных событиях, не противоречащий другим сочинениям и нашим собственным представлениям. Вместе с тем сравнение текста «Скифской истории» с ее иностранными источниками свидетельствует, что А. И. Лызлов часто реализовал свой критический подход к сочинениям предшественников 85 путем изменений используемого текста, не отраженных в примечаниях и не оговоренных в тексте «Скифской истории».
Среди критериев, определявших отбор материалов, на первом месте стояла научная целесообразность. В изменениях же, вносимых в приводимые тексты, отчетливо прослеживается влияние историко-патриотических взглядов Лызлова. «Скифская история» пробуждала у читателя гордость за героическое прошлое России, чувство единства со всеми славянскими народами, воспитывала на традициях борьбы с чужеземными поработителями. За пределами книги оставались те сообщения иностранных источников, в которых тенденциозно освещалось историческое прошлое России, {438} начиная с Киевской Руси, история восточнославянских народов XIV—XVI вв., очернялась внешняя политика русского правительства, история православной церкви.
Тенденциозно переданные в иностранных источниках сообщения о событиях политической истории, как легко заметить при чтении книги, часто оспаривались Лызловым открыто, но в ряде случаев они подвергались и не оговоренной переделке. Так, используя рассказ А. Гваньини о поражении русских войск на р. Оке от татарской орды Аслам-салтана, Лызлов представляет сражение победным для русских (л. 150; вероятно, поправка была внесена на основе сообщения русской летописи.— А. Б.). В другом месте автор расширяет сообщение о борьбе донских и запорожских казаков с татарами, усмотрев в лаконичном известии Гваньини замалчивание роли казачества (л. 129об.; ХСЕ, ч. 8, с. 8).
Передавая свидетельства о завоевателе Константинополя султане Махмете II, который «един сам хотящи всего света обладателем быти, не хотящи никого слышати обладателя или равнаго себе», Лызлов добавляет, что султан «с московским же великим государем князем Иоанном Васильевичем дружбу хотящи имети, слышащи о великой славе его, и мужестве, и победах над окрестными супостаты, лет 6990-го посла к нему послов своих о мире и любви с подарки немалыми» (л. 246). Если польские хронисты оправдывали действия короля Александра, заточившего в темницу своего союзника хана Шахмата, то в «Скифской истории» этот момент представлен как акт предательства польского короля (л. 30об.—51; Стрыйковский, т. 2, с. 324; и др.).
Более непримиримо относился Лызлов к религиозным оценкам. Православие русского историка и военного было связано не только с духовными, но и с политическими убеждениями. Религиозное объединение православного славянства и его политическое воссоединение под крылом «Московского орла» в XVII в. было двумя сторонами одной медали, а потребность в союзе с католической Польшей и империей Габсбургов для освобождения стонущего под османским игом славянства не заслоняла в глазах восточнославянских публицистов и политиков наступления католической реакции на Правобережной Украине и в Белоруссии. В «Скифской истории», например, отсутствуют всякие упоминания о бывшем киевском митрополите Исидоре, подписавшем в 1439 г. Флорентийскую унию церквей, несмотря на то что Исидор играл видную роль в обороне Константинополя от турецких завоевателей, о чем подробно рассказывал М. Стрыйковский (т. 2, с. 205, 235) и некоторые другие хронисты.
В «Хронике всего света» М. Бельского было презрительно сказано, что во время осады Константинополя султаном Баозитом II посольство императора Мануила прибыло в Рим и во Францию «źebrac pomocy», выпрашивать помощи, словно нищие (Указ. соч., л. 177). Лызлов, напротив, был склонен защитить православного {439} императора и обвинить католическую сторону: «Царь же Мануил, видев таковое бедство, принудися сам ити из Константинополя во Италию, в Рим к папе, и во Францию, просящи помощи ко избавлению Константинополя. Но ничтоже от них обрете помощи»,— заключает автор, вопреки тому, что именно действия западноевропейских государств воспрепятствовали тогда падению Царьграда (л. 200об.) 86. Зато, продолжает «Скифская история» на основе известия СК, денежную помощь единоверцам оказал великий князь московский Василий Дмитриевич, и московский митрополит Киприан, «и многи князи уделныя, и чин духовный».
Передавая рассказ М. Кромера о судьбе претендента на стамбульский престол Джема, скончавшегося в Италии, возможно, вследствие отравления его римским папой Александром VI Борджиа, Лызлов нисколько не сомневается, что именно папа приказал отравить Джема, приписывает это преступление Иннокентию VIII (л. 248) и, вольно толкуя известие М. Бельского, подчеркивает, что убийство произошло в папской резиденции.
В соответствии со своими взглядами А. И. Лызлов заостряет антитурецкую и антимусульманскую направленность источников. Пополняя заимствованные у разных авторов характеристики турецких султанов, он называет Махмета II «кровопийственным зверем», а Баозита II — «хитрым лисом», язвительно замечает, что «зело возгорде Амурат» (л. 213, 249, 211) и т. п. Турецких завоевателей Лызлов упорно называет «нечестивыми безверниками», а пророка Мухаммеда именует «проклятым прелестником диавольским». Имея в виду разорение Руси монголо-татарскими завоевателями, он говорит о них как о «мучительном народе». Нейтральное наименование «tatarowie» из хроники А. Гваньини в «Скифской истории» нередко переводится как «нечестивые». Примером усиления обличительной направленности текста является характеристика Батыя в рассказе о походе монголо-татар в Центральную Европу: «... нечестивый Батый не удоволися толикими безчисленными христианскими кровми, яко кровопийственный зверь, дыша убийством христиан верных... иде в Венгерскую землю» (л. 18об.).
А. И. Лызлов использовал в своем труде и точно переведенные цитаты, и даже сообщения от первого лица в случае, если они соответствовали его задачам и взглядам. Он разделял, например, склонность некоторых хронистов к рациональному объяснению «загадочных» явлений. «Мню, яко некою водкою учинено» 87,— писал Лызлов об изображении имени Мухаммеда на груди одного из мусульманских фанатиков, передавая слова Ботеро: «wodka jakai mocna rozumiem, abo czym innym podobnym» (л. 178; Д. Ботеро, ч. 4, с. 147—148). {440}
В цитировании автор «Скифской истории» стремился выделить главное, удалив второстепенное. Если А. Гваньини писал, что «кони татарские, которых они зовут лошаками, невелики», то Лызлов переводил: «...кони татарския невелики суть» (л. 131 об.; ХСЕ, ч. 8, с. 11). Описание образа жизни и обычаев татар, заимствованное из хроники Гваньини, является типичным примером использования Лызловым иностранного источника близко к тексту (л. 129—135; ХСЕ, ч. 8, с. 8—12). В то же время помещенные в хронике Гваньини и «Скифской истории» стихотворные отрывки из сочинений Публия Овидия Назона, как показывает современное исследование, заимствованы не из этого, «ближайшего» в данном случае источника, а из Хроники Стрыйковского.
Переводы «Скорбных элегий» и «Писем с Понта» в «Скифской истории» составляют исключение в практике Лызлова, обращавшего внимание лишь на наиболее существенное с исторической точки зрения содержание источника. Не только содержание, но и форма произведений Овидия бережно перенесена автором в русский текст. Это объясняется той славой «первого славянского поэта», которую великий римлянин получил в русской литературе XVII в. с легкой руки М. Стрыйковского. Для нас важно отметить, что среди многих русских переводов Овидия в XVII в. перевод А. И. Лызлова — лучший. «Отрывки в „Скифской истории“ Андрея Лызлова оказались наиболее плодотворными в исторической перспективе, и в дальнейшем практика стихотворного перевода развивала, как раз те принципы соответствий, которые воплотил он. Для конца XVII века его переводы могут быть названы адекватными 88».
Лызлов пользовался не только письменными материалами, но и собственными, довольно обширными знаниями. Приведенное им описание днепровских порогов и их окрестностей отражает личное знакомство автора с местностью. Оно отличается от множества подобных описаний, начиная с Константина Багрянородного 89. Специальные знания военного проявились в описаниях Очакова, Шах-Кермена и других турецких городов, крепостей, прикрывавших Азов. Лызлов еще не видел их, но явно готовился к новым (Азовским) походам (л. 139—140об.).
Краткими известиями топографического характера дополнены в «Скифской истории» сведения иностранных источников о Бахчисарае и Перекопе, подробнее перечислены города Крыма, сделан ряд мелких историко-географических дополнений. Так, рассказывая легенду Гваньини о змее, жившем в Крыму под некоей скалой, Лызлов точно указывает, где — «в горах» (л. 125—126, 127; ХСЕ, ч. 8, с. 27) и т. д. {441}
Лызлов учитывал, что историко-географическая информация его источников частично устарела. Например, Гваньини при описании границ «Татарии» отмечал, что на севере они соприкасаются «с землей русской польского короля» (ХСЕ, ч. 8, с. 29). После воссоединения Украины с Россией и особенно Вечного мира 1686 г. Лызлов должен был написать, что границы «полагаются с полунощныя страны — области московских великих государей, Малороссийское и прочие... от запада, мало от полунощи наклоняяся — земля русская, иже под областию кралевства Полскаго» (л. 127об.). К упоминанию о Черкассах автор добавляет: «... город малороссийский» и т. д.
Поновления требовали и другие иностранные сведения. Так, Гваньини, совершенно справедливо для XVI в., писал о неупотреблении хлеба татарами, за исключением живших на тогдашнем пограничье с украинскими землями (ХСЕ, ч. 8, с. 11—12). Лызлов же отметил, что татары «прежде мало хлеба знали. Ныне, обаче, паче же крымские, от пленников российских зело изучишася земледелству. Сами обаче не пашут, но пленники их. Идеже хлеба...зело много родится. Сих же пленников употребляют они ко всякому домостройству» (л. 134об.). Достоверность этой информации подтверждается свидетельством шведского дипломата И. Майзера, побывавшего в Крыму в 1651 г., и другими источниками 90. Используя дополнительные сведения, Лызлов указал, что белгородские и очаковские татары «домостройство имеют лучше крымских», сообщил о вывозимых из Приазовья в Стамбул продуктах питания (л. 125об.).
Оригинальны приведенные в «Скифской истории» свидетельства о мужестве татар в бою (л. 133об., «мужественны обаче и смелы об за собою неприятеля взяти»); об их обычае кланяться, не снимая шапок (л. 134, «и не снемлющи их ¥ без шапки кланятися безчестно»); о способе форсирования рек вплавь (л. 132— 132об.) 91; об отличной выучке татарских коней (л. 132, «иныя же от них ¥ в самом тесном месте»). Сознанием дела А. И. Лызлов пишет о тяжких обозах турок и «легкости» татарских войск, окружающих обычно эти обозы (л. 141). Представляет ценность сообщение «Скифской истории» о совместной борьбе донских и запорожских казаков с татарскими набегами (л. 129об. и др.).
Важным элементом работы Лызлова с текстами иностранных источников было приведение всех используемых терминов и понятий в соответствие с принятыми в России второй половины XVII в. При указании расстояний польские мили регулярно переводились автором в московские версты (1 миля = 5 верстам). Автор уверенно пользуется летосчислением как от Рождества Христова (приня-{442}тым на Западе), так и от Сотворения мира, как январским, так и официальным в России сентябрьским годом, но в интересах своих читателей переводит даты на московскую систему. Сохраняя турецкий денежный счет (было бы странно, если бы турки исчисляли деньги по-русски), Лызлов неоднократно поясняет, что одна стамбульская аспра равна «трем деньгам нашим». Турецкий «król» польских хроник в «Скифской истории» правильно именуется султаном, «hetman» — воеводой, «gospodarstwo» — домостройством и т. д. 92 Пояснение дано слову «тимар» и другим специальным терминам 93.
Переводы Лызлова, как правило, очень точны. Тем важнее отметить выявленные нами ошибки «Скифской истории» в переводах. Автор неверно прочитал слова А. Гваньини о численности войска Тимура: цифра в 120 000 превратилась у него в 1 200 000 (л. 29об.; ХСЕ, ч. 8, с. 17). Ближневосточный город Арсарет («Arsaret») назван Лызловым Арсатер (л. 2; Д. Ботеро, Ч. 1, КН. 2, с. 165), а хорошо известное по русским летописям племя хазар — в источнике «gazarowie» — газарами (л. 185; Ц. Бароний, с. 563). Сообщение Гваньини о торговле Крыма «с Москвой, Турцией и прочими татарами» Лызлов переиначил: «...с Москвой и персами» (л. 53об.; ХСЕ, ч. 8, с. 12). Слово «Plinius» в издании Хроники А. Гваньини было приведено с опечаткой — «Phlidius»; в результате вместо Плиния Старшего в «Скифской истории» появился древний ученый Филидий (л. 14; ХСЕ, ч. 8, с. 5—6).