Зазвонил телефон. Мэгги не пошевелилась. Мать сняла трубку. Ее разговор был коротким и сухим.
— Да, она здесь… Френк Уэр их нашел… Нет… Нет… Я не… Не думаю, Колин… Нет, не сегодня. — Она медленно положила трубку. С минуту она глядела на телефон, а Мэгги на нее, потом вернулась к столу.
Мэгги принесла чай.
— С ромашкой, — сказала она. — Вот, мамочка.
Немного выплеснулось на блюдце, и Мэгги потянулась за салфеткой, чтобы промокнуть. Мать удержала ее за запястье.
— Сядь, — сказала она.
— Может, ты хочешь…
— Сядь.
Мэгги села. Джульет взяла чашку с блюдца, обхватила ее ладонями и стала кружить. Ее руки казались крепкими, уверенными и сильными.
Сейчас произойдет что-то важное. Мэгги это понимала. Она ощущала это по воздуху, по наступившему молчанию. Чайник тихо посвистывал на плите, сама плита пощелкивала, остывая. Все это проходило в сознании Мэгги фоном к тому, как ее мать вскинула голову и приняла решение.
— Сейчас я расскажу тебе про твоего отца, — сказала она.
Глава 23
Полли устроилась в ванне и наблюдала, как она наполняется водой. Она пыталась сосредоточиться на теплых струях, омывающих ее бедра и лоно, но едва сдержала крик и закрыла глаза, представив себе в этот момент свое искалеченное тело.
Сейчас боль была сильней, чем днем, в доме викария. Полли казалось, будто ее растягивали на дыбе и вырвали связки в паху. Лобок и кости таза нестерпимо болели. Спина и шея пульсировали. Но эта боль не очень ее пугала — со временем она уляжется, пройдет. Не утихнет другая боль. До конца ее дней. Красные точки в глазах сменила чернота.
Если бы она видела лишь черноту, ей больше не пришлось бы смотреть на его лицо: как кривится его рот, обнажая зубы, как превращаются в щелочку глаза. Если бы она видела лишь черноту, ей бы не пришлось смотреть, как он потом поднялся на ноги и утер рукой губы, как вздымалась его грудь. Ей не пришлось бы смотреть, как он прислонился к стене, запихивая ноги в штанины. Конечно, ей придется выносить и остальное. Этот бесконечный, гортанный голос и то, как он грязно называл ее. Да, она грязь для него. Бесстыдное вторжение его языка. Его острые зубы, его безжалостные, рвущие ее плоть руки, и потом последнее, когда он опалил ее. Ей придется жить с этим. Нет пилюль, которые помогли бы ей все забыть.
|
|
Хуже всего было то, что она все понимала — она заслужила то, что Колин с ней сделал. Ведь ее жизнь подчинялась законам Ведовства, и она нарушила самый важный из них:
Мудрости Викканской закон выполняй:
Коль вреда не несешь, все себе позволяй.
Все эти годы она убеждала себя, что бросала магический круг ради блага Энни. И все-таки в глубине души думала — и надеялась, — что Энни умрет, что ее кончина приблизит Колина к ней в скорби, которую ему захочется делить с ней, знавшей его жену. И таким образом они полюбят друг друга, и он со временем утешится. Ближе к концу — и это она считала благородным, бескорыстным и правильным — она стала бросать круг и выполнять ритуал Венеры.
И не важно, что она почти год после смерти Энни не возобновляла этот ритуал. Богиню не обманешь. Она всегда читает душу просителя. Богиня слышала ее заклинание:
Бог и Богиня, услышьте муки мои —
Приведите мне Колина в полной любви.
За три месяца до смерти Энни ее подруга Полли Яркин — с ее огромной силой, какая исходит только от ребенка, зачатого ведуньей, зачатого внутри магического круга, когда Луна была полной в Весах, а ее свет бросал сияние на каменный алтарь на вершине Коутс-Фелла — прекратила выполнять Ритуал Солнца и переключилась на Сатурна. Сжигая дуб, одетая в черное, вдыхая гиацинтовый фимиам, Полли молилась о смерти Энни. Она сказала себе, что смерти не надо бояться, что это окончание жизни приходит как блаженство тому, кто испытывает глубокие страдания. Вот как она поддержала зло, все время зная, что Богиня не позволит злу безнаказанно уйти.
|
|
До сегодняшнего дня все было прелюдией к Ее гневу. И Она выполнила Свое воздаяние в той форме, которая точно соответствовала совершенному злу, — привела к ней Колина, только не в любви, а в похоти и ярости, повернув магический складень против его создателя. Как глупо с ее стороны было даже думать о том, что Джульет Спенс — не говоря уж о привязанности к ней Колина — и была тем самым наказанием Богини. Вид этой парочки и сознание их близости оказались лишь фундаментом для грядущего ее унижения.
Теперь все позади. Ничего хуже этого не могло с ней случиться, разве что кроме собственной смерти. И поскольку сейчас она полумертвая, то даже это не кажется ей таким ужасным.
— Полли? Куколка моя? Что ты там делаешь?
Полли открыла глаза и поднялась из воды так поспешно, что плеснула через край ванны. Она поглядела на дверь ванной За ней слышалось сипящее дыхание матери. Рита обычно карабкалась по лестнице только раз в сутки — чтобы лечь в постель, и поскольку это не бывало раньше полуночи, Полли решила, что будет тут в безопасности, когда, войдя в дом, крикнула ей, что не хочет обедать, поспешила в ванную и заперлась в ней Она не стала отвечать и потянулась за полотенцем Вода выплеснулась снова.
|
|
— Полли? Ты все еще сидишь в ванне, девочка? Может, хватит, а то вся вода утечет до обеда?
— Я только начала, Рита.
— Только начала? Я слыхала, что вода стала литься сразу после твоего прихода. Еще два часа назад Что случилось, куколка? — Рита поцарапалась ногтями в дверь. — Полли?
— Ничего. — Полли завернулась в полотенце и шагнула из ванны, морщась и с трудом поднимая каждую ногу.
— Ничего у меня в кармане. Чистота нужна, я понимаю, но зачем все доводить до крайностей? В чем дело? Или ты вообразила, что ночью к тебе в окно влезет какой-нибудь красавчик? Ты встретила кого-нибудь? Хочешь побрызгаться моим спреем «Джордже»?
— Я просто устала. Сейчас лягу спать. А ты возвращайся к телику, ладно?
— Не ладно. — Она снова постучала. — Что происходит? Ты плохо себя чувствуешь?
Полли заправила кончики полотенца, чтобы держались. Вода струйками текла по ее ногам на покрытый пятнами зеленый банный коврик.
— Все нормально, Рита. — Она попыталась сказать это обычным голосом, роясь в памяти и вспоминая общение с матерью, прикидывая, какой ей выбрать сейчас тон. Раздраженный? Просто нетерпеливый? Она не могла вспомнить. Решила ответить дружелюбным тоном: — Ступай вниз. Разве сейчас там не твоя любимая программа — полицейские хроники? Почему бы тебе не съесть кусок того пирога? Отрежь и мне кусок, оставь его на столе. — Она подождала ответа, шума и треска ее отбытия, но из-за двери не доносилось ни звука. Полли опасливо смотрела на нее. Открытые и влажные участки кожи стали ощущать холод, но она не могла развернуть полотенце и открыть свое тело, чтобы вытереть его. У нее не было никаких сил смотреть на него.
— Пирог? — спросила Рита.
— Я бы съела кусочек.
Дверная ручка загремела. Голос Риты сделался резким.
— Открой, деточка. За последние пятнадцать лет ты не съела ни кусочка пирога. Что-то случилось, и я догадываюсь что.
— Рита…
— Мы тут не играем с тобой в игрушки, куколка. И если ты только не захочешь выбраться в окно, открывай дверь прямо сейчас, потому что я буду стоять здесь, пока ты не выйдешь.
— Пожалуйста. Тут ничего особенного. Дверная ручка загремела громче. Дверь затряслась.
— Может, позвать на помощь местного констебля? — спросила мать. — Я могу ему позвонить, сама знаешь. Почему мне кажется, что тебе сейчас этого не хочется?
Полли сняла банный халат с крючка и отодвинула щеколду. Она запахнула полы халата и завязывала пояс, когда ее мать распахнула дверь. Полли поскорей отвернулась, развязывая эластичную ленту, убравшую волосы назад, чтобы они упали на ее лицо и плечи.
— Он был сегодня тут, твой мистер Шеферд, — сказала Рита. — Состряпал какую-то историю, будто ищет у нас инструменты, чтобы починить дверь в нашем сарае. Какой услужливый парень наш местный полисмен. Ты знаешь что-нибудь об этом, куколка?
Полли покачала головой и стала возиться с узлом на поясе, надеясь, что матери надоест так стоять и она оставит свою попытку общения и удалится. Однако Рита никуда не собиралась уходить.
— Ты бы лучше рассказала мне об этом, девочка.
— О чем?
— Что случилось. — Она ввалилась в ванную и заполнила ее своими формами, запахом и прежде всего своей силой. Полли старалась собрать свою и выставить оборону, но ее воля была слабой.
Звякнули браслеты; Ритина рука поднялась за ее спиной. Она не съежилась — она знала, что мать не собиралась ее ударить, но с ужасом ждала, что скажет Рита, когда не обнаружит ощутимой волны энергии, которая обычно исходила от ее дочери.
— У тебя вообще нет никакой ауры, — сказала Рита. — И тепла никакого. Повернись ко мне.
— Рита, ладно тебе. Я просто устала. Работала весь день и сейчас больше всего хочу лечь.
— Не заговаривай мне зубы. Я сказала: повернись, значит, повернись.
Полли завязала еще один узел. Тряхнула головой, чтобы волосы распушились еще сильней и закрыли лицо. Потом медленно повернулась.
— Я только устала. У меня чуточку болит лицо. Утром я поскользнулась возле дома викария и ударилась лицом Больно. И еще потянула мышцу или что-то еще на спине. Я думала, что горячая вода мне…
— Подними голову. Живо.
Полли ощутила силу за этим приказом, силу, которой она не могла сопротивляться. Девушка подняла подбородок, но глаза ее смотрели вниз. Несколько дюймов отделяли ее от козлиной головы, висевшей среди бус на шее матери. Она сосредоточилась на голове козла, подумала о том, как он похож на голую ведунью, стоящую в пентаграмме позиции, от которой начались Ритуалы и направляются просьбы
— Убери волосы с лица.
Рука Полли выполнила приказ матери.
— Погляди на меня.
Ее глаза сделали то же самое.
Дыхание Риты свистело между зубов, когда она всасывала в себя воздух, стоя лицом к лицу с дочерью. Ее зрачки быстро расширились, оставив от радужной оболочки тонкий ободок, а потом сузились до черных точек. Она подняла руку и провела пальцами вдоль рубца, который тянулся злой дугой от глаза Полли до ее рта. Она даже не дотрагивалась до ее кожи, но Полли ощущала прикосновение ее пальцев. Они задержались над заплывшим глазом. Прошли от щеки до рта. Наконец, скользнули в волосы, обхватив голову девушки с двух сторон, сильно сжав ее, так что вглубь побежали флюиды.
— Что там еще? — спросила Рита.
Полли почувствовала, как напряглись ее пальцы и коснулись ее волос, но все-таки сказала:
— Ничего. Я упала. Немножко больно, — хотя ее голос прозвучал слабо и неубедительно.
— Распахни халат.
— Рита.
Руки Риты нажали, но не наказывая, а распространяя тепло, словно круги по воде, когда бросишь камешек в пруд.
— Распахни халат.
Полли развязала первый узел, но обнаружила, что не может справиться со вторым. Вместо нее это сделала мать, подцепив его своими длинными синими ногтями и руками, такими же неустойчивыми, как ее дыхание. Она стянула халат с тела дочери и сделала шаг назад, когда он упал на пол.
— Великая Мать, — произнесла она и схватилась за козлиную голову. Ее грудь быстро поднялась и опустилась под ее кафтаном.
Полли опустила голову.
— Это он, — заявила Рита. — Это он с тобой такое сделал, Полли. После того как побывал здесь.
— Пускай будет так, — сказала Полли.
— Пускай?… — В голосе Риты звучало удивление.
— Это не он. Я не была чиста в своих намерениях. Я лгала Богине. Она услышала и наказала меня. Так что дело не в нем. Он был в Ее руках.
Рита взяла ее за локоть и повернула к зеркалу, висевшему над ванной. Оно все еще было матовым от пара, и Рита яростно провела по нему несколько раз ладонью и вытерла ее о свой кафтан.
— Гляди сюда, Полли, — сказала она. — Гляди, и хорошенько. Давай. Немедленно.
Полли увидела отражение того, на что уже смотрела. Страшные следы его зубов на ее груди, синяки, продолговатые следы ударов. Она закрыла глаза, но соленые слезы просачивались сквозь ее ресницы.
— Девочка, ты думаешь, что Она так наказывает? Думаешь, Она посылает ублюдка с изнасилованием на уме?
— Желание возвращается в троекратной силе к желающему, каким бы оно ни было. Ты это знаешь. Я не была чиста в своих помыслах. Я хотела Колина, но он принадлежал Энни.
— Никто никому не принадлежит! — твердо сказала Рита. — И Она не использует секс — самую силу творения — для наказания Ее жриц. Твои мысли улетели. Ты смотришь на себя вроде как те ма-лохольные христианские святые: «Пища для червей… бренная плоть. Она врата, через которые входит дьявол… укус скорпиона…» Вот как ты смотришь сейчас на себя, верно? Как на половую тряпку, на что-то испорченное.
— Я делала неправильные вещи на Колина. Бросала круг…
Рита повернулась к ней и решительно схватила ее за руку.
— И ты бросишь его снова, прямо сейчас, со мной. Марсу. Как я тебе говорила и ты должна была давным-давно делать.
— Я бросала Марсу, как ты и сказала, позавчера. Я отдала золу Энни. И положила вместе с золой кольцевой камень. Но я не была чистой.
— Полли! — Рита встряхнула ее. — Ты ничего не сделала неправильного.
— Я желала ее смерти. Я не могу забрать назад это желание.
— И ты думаешь, она не хотела своей смерти? Ее внутренности были съедены раком, дочка. Он поднимался от ее яичников по животу к печени. Ты все равно не могла ее спасти. Ее никто не мог спасти.
— Богиня могла. Если бы я правильно действовала. Но я этого не сделала. Так что Она меня наказала.
— Не будь такой прямолинейной. Это не наказание — то, что с тобой случилось. Это зло, его зло. И мы поглядим, как он заплатит за это.
Полли сняла руки матери со своих рук.
— Ты не станешь использовать магию против Колина. Я не позволю тебе.
— Поверь мне, девочка, я не собираюсь использовать магию, — сказала Рита. — Я имела в виду полицию. — Она повернулась и направилась к двери.
— Нет. — Полли вздрогнула от боли, когда нагнулась и подняла халат с пола. — Ты напрасно их позовешь. Будет ложный вызов. Я не стану с ними говорить. Ни слова не скажу.
Рита остановилась и взглянула на дочь:
— Ты послушай меня…
— Нет. Ты меня послушай, мама. То, что он сделал, не имеет значения.
— Не имеет?… Это все равно что сказать, что ты сама ничего не значишь.
Полли решительно завязывала пояс на халате до тех пор, пока он и ее ответ не оказались на месте.
— Да, я это знаю, — прошептала она.
— Так что телефон Социальной службы вселил в Томми уверенность, что причина, побудившая ее избавиться от викария, какой бы она ни была, скорее всего связана с Мэгги.
— А как ты считаешь?
Сент-Джеймс открыл дверь в их комнату и запер ее за ними.
— Не знаю. Меня что-то все еще гложет. Дебора сбросила с ног туфли, села на кровать, подвернула ноги на манер индусов и стала растирать ступни.
— Мои ноги чувствуют себя на двадцать лет старше, чем я сама, — вздохнула она. — По-моему, женские туфли придуманы садистами. Их нужно всех перестрелять.
— Туфли?
— И туфли тоже. — Она вытащила из волос черепаховый гребень и швырнула его на комод. На ней было зеленое шерстяное платье в тон ее глаз; оно окутывало ее подобно мантии.
— Может, твои ноги чувствуют себя на сорок пять, — заметил Сент-Джеймс, — но сама ты выглядишь на пятнадцать лет.
— Из-за освещения, Саймон. Оно приятно приглушено. Привыкай к такому, договорились? Теперь оно всегда будет таким.
Он засмеялся, снимая куртку. Затем расстегнул часы и положил их на журнальный столик под лампу с абажуром, чьи кисточки уже решительно об-махрились на кончиках. Он присоединился к ней, устроился полусидя-полулежа на кровати, опираясь на локти, пристроил поудобней свою больную ногу.
— Я рад, — сказал он.
— Почему? Ты полюбил приглушенный свет?
— Нет. Но я радуюсь этому «всегда».
— А ты боялся, что его не будет?
— Если честно, то с тобой никогда не знаешь, чего ждать.
Она подтянула колени и положила на них подбородок, накрыв ноги подолом платья. Ее взгляд зафиксировался на двери ванной.
— Пожалуйста, даже не думай об этом, любовь моя, — сказала она. — Не допускай и мысли о том, что мы с тобой поплывем в разные стороны из-за того, какая я есть или что я делаю. У меня трудный характер, я знаю…
— Ты всегда была такой.
— …но то, что мы вместе, — самая важная вещь в моей жизни. — Он ничего не ответил, и она повернула к нему лицо, по-прежнему не отрывая подбородок от коленей. — Ты веришь в это?
— Хотелось бы.
— И что мешает?
Он намотал на палец ее локон и посмотрел, как он переливается на свету. По цвету он был где-то между рыжим, каштановым и светлым. Он даже затруднялся назвать его цвет.
— Иногда жизнь и ее общая бестолковость встает на пути чьего-то «вместе», — произнес он. — Когда это случается, легко потеряться и забыть то, с чего все начиналось, куда ты идешь и, прежде всего, почему ты идешь с кем-то.
— У меня никогда не было ни одной подобной проблемы, — заявила она. — Ты всегда был в моей жизни, и я всегда любила тебя.
— И что?
Она улыбнулась и отступила с большей ловкостью, чем он мог предполагать.
— В тот вечер, когда впервые меня поцеловал, ты перестал быть героем моего детства, мистер Сент-Джеймс, и превратился в мужчину, за которого я хотела выйти замуж. Для меня все оказалось просто.
— Это никогда не бывает просто, Дебора.
— Думаю, бывает. Если два разума становятся одним. — Она поцеловала его в лоб, переносицу, губы. Он передвинул руку с ее головы на затылок, но она соскочила с кровати и, зевая, расстегнула молнию на платье.
— Значит, мы напрасно потратили время на поездку в Брадфорд? — Она подошла к шкафу и достала плечики.
Он с недоумением уставился на нее, пытаясь понять связь:
— Брадфорд?
— Про Робина Сейджа. Ты ничего не обнаружил в доме викария? О его браке? О женщине, застигнутой на прелюбодеянии? А что там насчет святого Иосифа?
Он принял предложенную смену темы. В конце концов, она уводила от трудного разговора.
— Ничего. Но его пожитки были упакованы в картонные коробки, их там были дюжины, и, возможно, что-то там могло бы обнаружиться. Впрочем, Томми считает это маловероятным. По его мнению, правда находится в Лондоне. И как-то связана с взаимоотношениями Мэгги с ее матерью.
Дебора стянула платье через голову и сказала приглушенным тканью голосом:
— Все же я не понимаю, почему ты отвергаешь прошлое. По-моему, оно так много в себе таит — таинственная жена, еще более таинственный несчастный случай и все такое. Может, он звонил в Социальную службу по каким-то другим причинам, не имеющим к девочке никакого отношения?
— Верно. Но ведь он звонил в Лондон. Почему он не позвонил в местное отделение, если это связано с какими-то локальными проблемами, с его прихожанами?
— Вот именно. Даже если его звонок имеет какое-то отношение к Мэгги, почему он звонил в Лондон?
— Возможно, не хотел, чтобы об этом узнала ее мать.
— Тогда он мог бы позвонить в Манчестер или Ливерпуль. Верно? И если он этого не сделал, то почему?
— Это вопрос. Так или иначе, мы должны найти ответ. Допустим, он звонил в связи с чем-то, о чем сообщила ему Мэгги. Если он вторгался туда, что Джульет Спенс считала собственной делянкой — воспитание ее дочери — и если он делал это так, что она увидела в этом угрозу для своей семьи, если он нарочно сообщил ей об этом, чтобы вынудить на какие-то шаги, не кажется ли тебе, что она могла решиться на какие-то действия?
— Да, — согласилась Дебора. — Я склонна думать, что это так. — Она повесила платье на плечики и расправила его. Ее голос стал задумчивым.
— Но ты в этом не убеждена?
— Дело не в этом. — Она потянулась за своим халатом, накинула его на себя и вернулась на кровать. Она села на край, рассматривая свои ноги.
— По-моему… — Она нахмурилась. — Я хочу сказать… более вероятно, что если Джульет Спенс убила его, то она сделала это не из-за угрозы себе самой, а из-за того, что под угрозой оказалась Мэгги. Ведь это ее ребенок. Не надо об этом забывать. Не надо забывать, что это означает.
Сент-Джеймс почувствовал, как по его затылку и шее пробежал ток предостережения. Ее финальное утверждение, как он знал по опыту, могло привести их на скользкую почву. Почву их обычных разногласий. Он промолчал и ждал, что она скажет дальше. Она так и сделала, рисуя пальцем узоры на стеганом покрывале.
— Ведь это существо росло внутри нее девять месяцев, слушало биение ее сердца, делило с ней ее кровь, брыкалось ножками и шевелилось в последние месяцы, давая знать о себе. Мэгги вышла из ее тела. Она сосала молоко из ее груди. Узнавала ее лицо и ее голос уже через несколько недель. Я думаю… — Ее пальцы застыли на месте. Тон попытался переключиться на практичность, но не получилось. — Мать должна быть готова на все ради защиты своего ребенка. То есть… Разве она не пошла бы на любые меры ради защиты созданной ею жизни? И тебе не кажется, что и на убийство тоже? Где-то внизу Дора Рэгт кричала:
— Джозефина Юджиния! Где тебя носит? Сколько раз тебе говорить… — Хлопнувшая дверь отрезала остальные слова.
— Не все такие, как ты, милая моя, — сказал Сент-Джеймс. — Не все смотрят так на ребенка.
— Но если это ее единственный ребенок…
— Рожденный при каких-то там обстоятельствах? Чтобы он определял всю ее жизнь? Всячески испытывал ее терпение? Кто знает, что происходит между ними? Ты не должна смотреть на миссис Спенс и ее дочь сквозь фильтр собственных желаний. Ты не можешь влезть в ее шкуру, поставить себя на ее место.
Дебора с горечью усмехнулась:
— Я знаю.
Он видел, как она вцепилась в его слова и перевернула их обидным для себя образом.
— Оставь, — сказал он. — Ты не знаешь, что готовит тебе будущее.
— Когда прошлое стало его прологом? — Она тряхнула головой. Он не видел ее лица, просто кусочек щеки, словно узкий серпик луны, почти закрытый волосами.
— Иногда прошлое становится прологом для будущего. Иногда нет.
— Размышляя подобным образом, чертовски легко уклониться от ответственности, Саймон.
— Возможно, ты права. Но это также может стать способом мириться с вещами, не так ли? Ты всегда оглядываешься назад для своих пророчеств, милая моя. Но по-моему, это не приносит тебе ничего, кроме боли.
— Зато ты вообще не нуждаешься в пророчествах.
— Это очень плохо, — согласился он. — Не нуждаюсь. По крайней мере, в отношении нас.
— А для других? Для Томми и Хелен? Для твоих братьев? Для сестры?
— Для них тоже. В конце концов, они идут своей дорогой, несмотря на мои советы, которые иногда помогали им принимать решение.
— Тогда для кого?
Он не ответил. Дело было в том, что ее слова пробудили в его памяти фрагмент разговора, и ему захотелось подумать. Однако он опасался менять тему, потому что она могла истолковать это как еще одно свидетельство его равнодушия к ее боли.
— Скажи мне… — Она начинала злиться. Он видел это по тому, как ее пальцы судорожно комкали покрывало. — Что-то у тебя сейчас появилось на уме, и мне совсем не нравится, что ты отсекаешь меня во время нашего разговора…
Он стиснул ее руку:
— К нам это не имеет никакого отношения, Дебора. Или к нашей теме.
— Тогда… — Она быстро читала его мысли. — Джульет Спенс?
— Твоя интуиция обычно хорошо помогает тебе при общении с людьми и в разных ситуациях. Моя нет. Обычно я ищу голые факты. Тебе легче жить с твоими догадками.
— Ну и?…
— Это то, что ты сказала о прошлом, которое служит прологом для будущего. — Он расслабил галстук и снял через голову, бросив в сторону комода. Он не долетел и повис на одной из ручек — Полли Яркин подслушала в день смерти Сейджа его разговор по телефону. Он говорил о прошлом.
— С миссис Спенс?
— Мы полагаем, что так. Он говорил что-то про суд… — Сент-Джеймс замер и перестал расстегивать рубашку. Он искал слова, которые процитировала им Полли Яркин. — «Вы не можете судить, что случится потом».
— Несчастный случай на водах.
— Пожалуй, именно это меня и глодало с тех пор, как мы покинули дом викария. Такие слова не вяжутся с его интересом к Социальной службе, насколько я могу судить. Но что-то мне подсказывает, что куда-то это должно лечь. Он весь день молился, по словам Полли. И отказался от пищи.
— Постился.
— Да. Но почему?
— Возможно, просто не был голоден. Сент-Джеймс назвал варианты:
— Самоотречение, епитимья.
— За какой-то грех? В чем он заключался?
Он покончил с пуговицами и швырнул рубашку вслед за галстуком. Она тоже не долетела и упала на пол.
— Не знаю, — ответил он. — Но я готов поспорить на что угодно, что миссис Спенс знает ответ на этот вопрос.