На той же неделе Аллегра, уже засыпая, услышала, как кто‑то стучит в окно. Аллегра взглянула в ту сторону, плохо соображая, что там творится. Тихий стук повторился. И еще, кажется, послышалось приглушенное хихиканье. Девушка подошла к окну и распахнула его.
– В чем дело? – поинтересовалась она с легким раздражением.
Под окном стояла группа незнакомцев в плащах с капюшонами. Самый высокий из них зловеще провыл:
– Аллегра ван Ален, твое будущее ждет тебя!
Вот черт! Она совсем забыла об этом, хотя Бирди предупреждала ее на прошлой неделе. Сегодня же Ночь стука. Ночь, в которую самое престижное тайное общество Эндикотта, пейтологианцы, принимают в свои ряды новых членов. Аллегра заметила, что кровать Бирди пустует. Это означало, что ее соседка по комнате уже участвует в ночных празднествах, поскольку, само собой, входит в общество.
– Я сейчас спущусь! – крикнула Аллегра, но в этот самый момент к ней в комнату вошла еще одна группа студентов в плащах.
Плащ с капюшоном накинули и на нее. С этого момента она официально считалась похищенной.
Когда с нее сняли капюшон, Аллегра обнаружила, что находится на лесной поляне. В центре поляны горел костер. Девушка стояла на коленях в строю других новопосвященных.
Глава собрания протянул Аллегре золотистую чашу с какой‑то красноватой жидкостью.
– Испей из чаши познания! – велел он.
Когда он вручал кубок девушке, их пальцы соприкоснулись, и Аллегра, сделав глоток, едва удержалась от хихиканья. Водка и «Севен‑ап». Неплохо.
– Ну и по‑дурацки ты выглядишь в этой рясе, – прошептала Аллегра. Она узнала его по голосу еще тогда, когда он стоял под ее окном.
– Тсс! – шикнул на нее Бендикс, тоже едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
Аллегра передала кубок соседу в строю. Интересно, кого еще выбрали? Когда все новые члены отпили из чаши, Бендикс поднял бокал, провозглашая тост.
– Они испили огня Просвещения! Добро пожаловать в ряды пейтологианцев, новые поэты и искатели приключений! Давайте же плясать среди деревьев, словно нимфы Вакха!
В темноте кто‑то ударил в гонг, и звон эхом разнесся по лесу.
– Нимфы Вакха? – скептически переспросила Аллегра.
– Ну, это что‑то греческое…
Бендикс пожал плечами. Члены общества сняли капюшоны, хотя большинство из них так и остались в плащах. По рукам пошли пластиковые стаканчики со смесью водки с газировкой.
– Так вот что случается, когда становишься пейтологианцем? – поинтересовалась Аллегра, обводя взглядом веселую, захмелевшую компанию. – Нарушаешь комендантский час и пляшешь у костра?
– Не забывай про дешевые коктейли. Очень важный компонент, – кивнув, отозвался Бендикс.
– И все? И из‑за этого столько шумихи? – Девушка рассмеялась.
Пейтологианцы имели в школе прекрасную, ревниво охраняемую репутацию.
– А что, мало? А, ну да, раз в четверть у нас бывает официальное собрание. Форма одежды по выбору, конечно.
– Конечно.
– А еще у нас проводятся ежегодные состязания на звание самого плохого поэта.
– Так значит, это просто… всякие глупости? – уточнила Аллегра, хотя уже и так знала ответ.
– Ну почему сразу глупости? Что такого важного вы делаете в своем Комитете?
Он знал, что она входит в Комитет. Само собой, в Эндикотте имелось его отделение, поскольку здесь училось немало студентов Голубой крови. Аллегра огляделась, рассматривая вновь принятых, и почувствовала разочарование, не найдя среди раскрасневшихся гостей своего брата. Она знала, что Чарли ни за что бы не выбрали, но все равно ей было неприятно. Пейтологианцы были одной из причин, по которым ее близнец так ненавидел этот колледж. В Эндикотте никто не придавал большого значения Комитету. Тут все рвались в пейтологианцы.
Аллегра пожала плечами.
– Да то же самое.
– Вот и я так думал. Все‑таки хорошо было бы, если бы кто‑нибудь возродил традиции старой школы. Ну, знаешь – убийства, гробы, спекуляция влиянием.
Он повел бровями и отпил из своего непомерно большого кубка.
– О, сюда направляется техасец. Форсайт! На пару слов! Извини, – сказал Бендикс Аллегре и отошел переговорить о чем‑то с Форсайтом Ллевеллином, которому доверено было рекомендовать новых членов от их факультета.
Аллегра подняла бокал и кивнула Форсайту, тот любезно кивнул в ответ. Он преподавал английский первокурсникам. Аллегра время от времени видела его в кампусе. Конечно же, она помнила его. Она никогда не забудет тех, кто был в цикле в одно время с ней – тогда, во Флоренции.
Празднество продолжалось примерно час, а потом Бендикс громко произнес:
– Прошу внимания!
Толпа затихла. Бендикс подождал, пока не завладеет их вниманием полностью.
– Настало время отдать дань уважения и вознести хвалу нашему основателю.
Старейшие члены общества подняли бокалы и дружно принялись хором декламировать:
– «Птичка». Стихотворение Киллингтона Джоунса.
Уж не знаю, есть ли пенье
В мире слаще, чем у птицы
В снежно‑белом оперенье,
С клювом алым, как зарницы.
Сотворять прелестных пташек
Лишь один Господь сподоблен,
А таких стишков‑какашек
Навалить любой способен[3].
– Замечательно! – просиял Бендикс. – Объявляю состязание на звание худшего поэта открытым!
Аллегра слушала изумленно, как череда подражателей декламирует множество воистину ужасных стихов улюлюкающей толпе. Бендикс удостоился взрыва аплодисментов, прочитав «Последнюю песнь замерзающего рыбака на льдинах милой старой Норвегии». Это было катастрофически ужасно, до комизма, и он завоевал первое место.
Когда все завершилось, Бендикс подошел к Аллегре.
– Поздравляю. Получилось смешно, – сказала Аллегра, ткнув его в грудь.
Бендикс поймал ее руку и взглянул девушке в глаза.
– Бен, перестань. – Аллегра улыбнулась. – Пойдем, – произнесла она, хотя и решила, что ей нравится прикосновение его сильной руки.
Ей нравился Бен – да, теперь он стал Беном, «Бендикс» звучало слишком серьезно и не подходило к его бесхитростной натуре, – и она не возражала, чтобы он называл ее Ножки. Ей это нравилось. Это было несерьезно. Не похоже на нее. Он увидел в ней то, чего никто еще прежде не видел. Для Голубой крови она всегда была Габриэллой, Добродетельной, Надежной, их королевой, их матерью, их спасительницей. Но для Бендикса Чейза она была даже не Аллегрой ван Ален, а Ножками. Это заставляло ее чувствовать себя юной, опасной и безрассудной. В общем, такой, какой не подобало быть Габриэлле.
И вдобавок он был такой милый!
– Иди сюда, – прошептала Аллегра, притягивая его к себе за дурацкий наряд.
– Что?
Аллегра привлекла юношу к себе, и когда он понял, чего она хочет, глаза его засветились нежностью. У него были самые ласковые голубые глаза из всех, виденных ею. Он был так красив, этот юноша, самый красивый парень на свете… Когда она подняла голову, он наклонился, чтобы встретиться с ней на полпути; его руки крепко обвили ее талию.
Это был просто поцелуй, но Аллегра уже понимала, что на этом дело не закончится.
– Тебе понадобилось немало времени, чтобы определиться, Ножки, – пробормотал Бен.
– Угу, – согласилась Аллегра.
Она хотела проделать это медленно. А что такого? Он всего лишь человек. Это всего лишь флирт. Максимум что случится – он станет ее фамильяром. Их у нее было много за ее бессмертную жизнь.
Когда Аллегра вернулась к себе в общежитие, все еще сияя после поцелуя Бена, она наткнулась на брата.
– Где ты была? – возмущенно спросил Чарльз. – Я тебя ищу. Ты пропустила собрание Комитета.
– Ой, оно что, было сегодня? Я забыла. Я была занята.
– Чем? Только не говори мне, что ты вступила в здешнее дурацкое общество! – с издевкой произнес Чарльз.
– Это не глупости, Чарли. Ну, то есть общество, конечно, дурацкое, но это не глупость. Это разные вещи, – отрезала она.
– Это всего лишь жалкая человеческая пародия на Комитет. Мы были здесь первыми.
– Возможно. – Аллегра пожала плечами. – Но у них вечеринки куда лучше.
– Да что с тобой такое?! – оторопел Чарльз.
На мгновение Аллегре стало жаль его.
– Ничего. Чарли, пожалуйста, не здесь.
Она снова покачала головой.
– Аллегра, нам нужно поговорить.
– Тут не о чем говорить. О чем ты хочешь разговаривать?
– Корделия… она приезжает в воскресенье на родительский день.
– В таком случае скажи маме, что я передаю ей привет.
И Аллегра нырнула в общежитие, не произнеся больше ни слова. Эта ночь несла с собой столько обещаний. На некоторое время Аллегра, перебрасываясь шуточками с пейтологианцами, целуясь с Бендиксом, сумела поверить, что она обычная шестнадцатилетняя девушка. Но один‑единственный разговор с Чарльзом развеял всякие иллюзии по поводу того, может ли она в этой жизни хоть немного повеселиться.
ГЛАВА 5
Сын своей матери
Единственное, что Чарльзу ван Алену нравилось в его матери – точнее, в его матери этого цикла, – так это то, что Корделия, единственная, никогда не называла его дурацким уменьшительным именем.
– Чарльз, я думала, твоя сестра присоединится к нам сегодня, – произнесла Корделия, наливая ему чай.
Был родительский день, и кампус опустел, поскольку спонсоры колледжа – те, кто выкладывал непомерную плату за обучение, – явились навестить своих отпрысков и угостить их обедом в каком‑нибудь из дорогих ресторанов города. Корделия приехала днем на лимузине и тут же забрала Чарльза в ресторан самого престижного отеля.
Чарльз откинулся на спинку неудобного стула. И почему только женщины настаивают на этом нелепом обычае?
– Я оставил ей записку с напоминанием. Но она была… занята в последнее время.
– Даже так? – Корделия поджала губы.
Она была миниатюрной и походила на птичку, но язык у нее был острый. И хотя ее позиции в Комитете пошатнулись, она все еще обладала достаточным влиянием, чтобы ей поручили воспитать его в этом цикле.
– Ну так расскажи, чем же настолько занята наша Аллегра?
Чарльз нахмурился.
– У нее новый парень… возможно, она сделает его фамильяром.
Он никогда не признался бы, что ревнует к Красной крови, но уже не мог больше терпеть. Сперва ее холодное безразличие. Теперь – несомненная неприязнь. Аллегра ускользала от него, а он не понимал почему. Он отчаянно хотел удержать ее. Это было единственное, чего он страстно желал.
Но похоже, Аллегра желала прямо противоположного. «Оставь меня в покое. Не здесь. Уйди». Вот и все, что она говорила ему теперь. Он не мог этого вынести. Она словно возненавидела его. Почему? Что он сделал? Ничего – лишь любил ее. Он не хотел признаваться Корделии в том, что не знает, где Аллегра проводит эти выходные, что он не знает, где она была, и что он скорее сдохнет, чем опустится до того, чтобы узнавать это при помощи глома. Аллегра – его душа. Она должна прийти к нему. Она должна захотеть быть с ним. Однако же она этого не желала. И дала это понять совершенно ясно.
– Это всего лишь увлечение. Жажда крови, и не более того, – заверила его Корделия. – Не препятствуй ей. У нее было трудное время.
Чарльз понимал, что имеет в виду мать. Что Габриэлле нужно время для исцеления. Невзирая на то что Флоренция превратилась в смутное воспоминание, боль все еще не утихла – боль того ужасного деяния, в которое он оказался вовлечен. Конечно, тут и Лоуренса есть в чем обвинить… Но уже прошло почти пять сотен лет. Неужели она никогда не станет прежней? Она даже не знает всей правды…
– Чем сильнее ты давишь, тем решительнее она будет уворачиваться. Лучше всего позволить ей самой сделать выбор. Она выберет тебя.
– На этот раз все как‑то по‑другому, – с сомнением произнес Чарльз, глотнув чая. – Я боюсь, что… что она может вправду влюбиться в этого типа.
– Чепуха. Он человек. Это ничего не значит. Ты сам это знаешь, – возразила Корделия. – Это просто развлечение. Она вернется к тебе. Она всегда возвращается. Положись в этом вопросе на меня, Чарльз. Ты должен позволить ей идти своим путем. Не вмешивайся. Это приведет лишь к большему отчуждению между вами. Аллегра в данный момент нуждается в свободе.
– Надеюсь, мама, что ты права, – мрачно произнес Чарльз. – Буду пока держаться в стороне. Но если ты ошибаешься, я никогда этого тебе не прощу.
ГЛАВА 6
Поцелуй фамильяра
Девушкам запрещалось находиться в мужском общежитии позднее определенного времени, и Аллегре пришлось пробираться тайком через пожарный выход. Это было, в общем, несложно – прыгнуть с лестницы на карниз и постучать в окно.
– Как ты сюда забралась? – изумился Бендикс, помогая девушке залезть внутрь. – Здесь трудно подниматься.
Аллегра улыбнулась. Для вампира в этом не было ничего сложного, но Бендикс, конечно же, этого не знал. Аллегра огляделась. Комната, как обычно, выглядела так, словно тут прошел торнадо. Мальчишки.
– А где твой сосед по комнате?
– Я его отослал. У меня было предчувствие, что ты захочешь нанести визит. – Бендикс улыбнулся, отошел к музыкальному центру и включил музыку. Слава богу, не какую‑нибудь фигню типа «Grateful Dead» или Ван Моррисона. Это был Майлс Дейвис. «Bitches Brew».
Аллегра уселась на кровать. Она внезапно оробела. Хотя за прошлый месяц они целовались столько, что иногда ей казалось, будто губы у нее помяты наподобие придавленной клубники, но все‑таки она еще нервничала из‑за того, что собиралась сделать. Потому вместо того, чтобы смотреть на Бена, она принялась разглядывать его книжные полки. На стене висела гравюра. Не постер. Литография.
– Тебе нравится Баския?
– Вокруг него сейчас подняли слишком много шумихи, но вообще да, нравится.
– Не думала, что ты коллекционер.
– Думаю, ты просто не очень хорошо меня знаешь, – произнес Бен, усаживаясь на стул у своего рабочего стола. На нем были белая футболка и спортивные шорты, а волосы еще не высохли после душа.
– Чего ты там застрял? – поинтересовалась Аллегра и похлопала по кровати рядом с собой.
Бендикс подошел, чтобы сесть рядом, и они крепко обнялись. Аллегра привлекла его к себе так близко, что почувствовала чудесный мальчишеский запах: стиральный порошок, мыло «Айвори» и легкая нотка лосьона после бритья.
– Здорово! – воскликнул Бендикс, нависнув над ней.
Он стянул футболку и запустил ею в угол. Грудь у него была широкая, твердая на ощупь, с рельефными мускулами. Аллегра провела рукой по его коже, и ее пробрала дрожь.
Аллегра уже готова была начать раздеваться, но Бен остановил ее. Он взял ее руки и мягко отвел их в сторону, а потом зубами поочередно расстегнул пуговки ее пижамы. И с удивлением уставился на обнаруженный под пижамой лифчик. Аллегра расхохоталась.
– Вот тебе раз!
– Ну, я подумала, что это не должно быть чересчур просто.
Бен хмыкнул.
Он стянул бретельки лифчика с ее плеч и приник лицом к ее груди, а она притянула его к себе, и ее рука легла на пояс его шортов. Аллегра поцеловала его в шею и в грудь и почувствовала, как он прижался к ней всем телом. Тогда она обвила его талию ногами.
Некоторое время никто из них не говорил. Потом Аллегра прошептала:
– Ты кое‑чего обо мне не знаешь.
– Чего? – хрипло спросил он.
Пора. Момент настал. За этим она сюда и пришла. Аллегра подняла голову так, чтобы ему было хорошо все видно. А потом обнажила клыки.
Бендикс уставился на них с изумлением, но без страха.
– Ты?…
– Вампир. Да. Не боишься?
– Нет. – Он покачал головой. – Может, мне бы и стоило бояться, но у меня такое ощущение… будто я сейчас вижу тебя настоящую. В первый раз разглядел, кто ты на самом деле. И ты красивая. Еще красивее, чем раньше, если такое вообще возможно.
– Когда вампир впервые берет кровь, он отмечает этого человека как своего фамильяра. Ты будешь… моим, – объяснила она.
О господи, как же она его хотела! Она чувствовала, как пахнет его кровь сквозь кожу, могла уже сейчас с уверенностью сказать, что та восхитительна и полна жизни – его уникальной, полной силы жизни. Она хотела, чтобы он был частью ее, хотела быть внутри его и быть им. Хотела его немедленно.
– Ножки, ты никак предлагаешь мне дружить? – пошутил Бен.
– Это куда серьезнее, – мягко произнесла Аллегра. – Ты будешь моим всю свою жизнь. Ты никогда не полюбишь другую.
Зачем она раскрывает перед ним тайны священного целования? Кусай его, и вся недолга. И все‑таки Аллегра хотела… хотела дать ему шанс. Шанс выбрать собственную судьбу.
– Это не больно, – добавила она.
– Но я этого хочу, можно сказать, – возразил Бен, пристально взглянув на нее. – Сделай мне больно, пожалуйста.
– Бен, это не шутка. Ты действительно хочешь, чтобы я…
Юноша кивнул. Он сделал выбор.
– Я готов. Что бы это ни значило. Если благодаря этому я буду с тобой всегда.
Аллегра поцеловала его в шею. Она помедлила мгновение и, поддразнивая, чуть пронзила кожу. Возбуждение нарастало, и, почувствовав должный момент, Аллегра вонзила клыки на полную глубину. Юноша под ней напрягся и привлек ее ближе, обвив руками талию. Их тела сплелись.
Она пила его кровь.
Это было чудесно, даже чудеснее, чем она воображала. Это было восхитительно. Она видела каждое его воспоминание, узнала все его тайны – не то чтобы их у него было много, правду сказать, – он был для нее как раскрытая книга… наполненная светом и любовью.
А потом произошло нечто ужасное.
Все стало плохо. Кровь… что это в его крови? Боже милостивый, что это?! Яд? Неужели он уже отмечен другим вампиром?! Не может быть! Она не видела никаких знаков, ничего, что указывало бы на…
Нет. Это не яд.
Это видение из глома.
Она увидела…
Она держала на руках новорожденную девочку. Это была ее дочь… Она на миг уловила ее имя. Шайлер? Где она уже слышала это имя прежде? Ее переполняла радость, свет и счастье… она еще никогда в жизни не бывала настолько счастлива, никогда не чувствовала себя настолько живой. А рядом с ней… Она подняла голову и увидела Бена. Он держал ее за руку и улыбался, а потом…
Потом возникло второе видение… отстоящее от первого на несколько лет.
Она лежит на больничной кровати. Она в коме – так говорит врач. Надежды на выздоровление нет. Рядом с ней плачет Чарли. В его черных волосах виднеется седина. Надежды на восстановление нет? Но почему? Что произошло? И где Бен?
Почему она лежит на больничной кровати? Что с ней произошло? Она умерла? Но вампиры не умирают. Так что же тогда случилось? И откуда эта ужасная боль на лице ее брата? Она никогда не видела его таким.
И где ее дочь? Где ее прекрасная черноволосая малышка? Ребенок с темными волосами Чарльза и голубыми глазами Бена. Где ее красавица дочь? Где ее муж?
Что это было?
Что она узрела?
Будущее?
Аллегру швырнуло обратно, назад в мужское общежитие, где она оседлала своего первого фамильяра.
– Еще… еще… – Бендикс взглянул на нее. Глаза его были подернуты поволокой. Он уже ощутил усыпляющее воздействие церемонии Оскулор. – Почему ты остановилась? – прошептал он. А потом уснул.
Аллегра быстро собрала вещи и натянула одежду. Что она видела? Что только что произошло? Она твердо знала лишь одно: надо убраться отсюда как можно быстрее.
ГЛАВА 7
Пронзенные любовью
Две недели Аллегра не вставала с постели и не принимала гостей. Она отказывалась есть, она отказывалась ходить на занятия и встречала в штыки все просьбы – учителей, куратора, соседки по комнате, товарищей по команде. Чемпионат по хоккею на траве прошел без участия Аллегры (Эндикотт проиграл со счетом 4:2). Она не желала никого видеть. Особенно Бена, который присылал ей розы дюжинами и оставлял на автоответчике бесчисленные сообщения. А Аллегра часами напролет лежала, съежившись под своим стеганым одеялом с цветочным узором, одинокая, преисполненная отчаяния. Она понятия не имела, что с ней стряслось, но чувствовала, что у нее нет сил взглянуть в лицо своей жизни. Не было сил взглянуть в лицо Бену. Она не хотела думать ни о чем. Она просто хотела спать. Или лежать в темноте.
В конце концов она разрешила одному посетителю войти.
Чарльз уселся на матерчатый складной стул и осторожно взглянул на сестру. Он долгое время молчал, глядя на ее спутанные волосы, темные круги под глазами, голубоватый цвет губ, говоривший, что ее организм обезвожен. Голубая кровь, сангре азул, поддерживала жизнь в Аллегре, но с трудом.
– Это ты сделал! – хрипло бросила Аллегра. – Ты во всем виноват!
Только такое объяснение она находила. Один лишь Чарльз обладал достаточной силой, чтобы сделать это. У произошедшего должна быть какая‑то причина. Это мог быть лишь Чарльз.
– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, – произнес Чарльз, подавшись вперед. – Аллегра. Посмотри на себя. Что случилось?
– Ты отравил его кровь! – тоном обвинителя произнесла Аллегра.
– Я ничего такого не делал. А если бы его кровь была отмечена, ты бы сейчас находилась в больнице, а не здесь.
Он встал и раздернул шторы, впуская свет в комнату. Аллегра прикрыла глаза от этой внезапной яркости.
– Так что произошло? Ты взяла этого человека в фамильяры?
Чарльз сжал кулаки, и Аллегра увидела, каких усилий ему стоило произнести эти слова.
– Поклянись, что ты не имел к этому отношения, – потребовала Аллегра. – Дай мне слово.
Чарльз покачал головой. Никогда еще она не видела его таким печальным.
– Я никогда не причинил бы вреда никому, о ком ты заботишься, и никогда не встал бы на пути у твоего… счастья. Мне только хотелось, чтобы ты была обо мне лучшего мнения.
Аллегра закрыла глаза и содрогнулась. Он говорил правду. А если Чарльз говорит правду, значит, ей придется взглянуть в лицо истине. Признать, что ее видение было предостережением.
– Что ты видела, Аллегра?
Аллегра отвернулась от Чарльза к стене. Она не могла ему сказать. Не должна была. Это было слишком ужасно.
– Что так напугало тебя? – ласково спросил он.
Чарльз опустился на колени рядом с ее кроватью и сложил руки в жесте мольбы.
Аллегра закрыла глаза и снова узрела чудовищное видение. Теперь она понимала, что это означает. В этом видении она не была мертва. Она спала. Она проспит долгие годы. Десять лет. Больше. Она зачахнет и уснет, а ее дочь вырастет без матери. Ее дочь вырастет в одиночестве, сиротой, еще одной подопечной Корделии.
А Бен – что произошло с ним? Почему его не было во втором видении? Что это означает? Аллегра не сомневалась, что именно он – отец ее ребенка. У ее малышки были его ласковые голубые глаза. Он присутствовал при ее рождении. В сердце Аллегры жила твердая уверенность, хотя разум кричал, что это невозможно. Она приведет их дитя в мир. Полукровку. Мерзость. Прегрешение против кодекса вампиров. Кодекса, который она сама помогала создавать и утверждать. Вампирам не дан дар сотворения жизни. Это благословение предназначено было для других детей Всемогущего, людей. И все же это произошло… но как?
В глубине души и крови Аллегра знала ответ. Он коренился где‑то в ее прошлом… в прошлой жизни, воспоминания о которой были для нее непереносимы.
Что произойдет с Беном? Неужели Чарльз убьет его? Где он? Почему отсутствует во втором видении?
Аллегра никогда прежде не видела ничего подобного. Она не имела дара прозрения, как Хранитель.
Чарльз взял ее за руку.
– Что бы это ни было, что бы ни произошло, что бы ты ни увидела – бояться нечего. Тебе нечего бояться меня. Во веки веков, – прошептал он. – Ты знаешь это…
– Чарли, – вздохнула она, открывая глаза.
– Чарльз.
– Чарльз. – Аллегра взглянула на него, в его серо‑голубые глаза, затененные густыми черными волосами. В конце концов она сказала ему то, во что верила, что так долго ощущала, но держала внутри. – Я не заслуживаю твоей любви. Больше не заслуживаю. С тех пор как…
Он медленно покачал головой.
– Конечно же заслуживаешь. Ты была моей испокон веков. Мы принадлежим друг другу.
Он крепче сжал ее руку, но это была сила нежности, а не собственничества.
А потом Аллегра наконец‑то поняла. Вот способ остановить это. Остановить то падение в пропасть, которое она увидела. Не дать ужасному будущему наступить. Сохранить Бендиксу жизнь. Ибо она знала – знала! – что во втором видении он был мертв. Она должна предотвратить трагедию, которая наверняка произойдет, если она и дальше будет любить своего фамильяра. Ибо чувство, которое она испытывала к Бендиксу, называлось любовью – теперь она понимала это. Это была не обычная жажда крови, которая связывает вампира с фамильяром, нет – любовь. Ее собственная кровь, бессмертная голубая кровь, текущая в ее жилах, пыталась не позволить ей испытывать это чувство. Это она вызвала видение из будущего, дабы показать ей, что произойдет, если эта любовь продлится.
Ее любовь уничтожит ее. Уничтожит все. Отнимет жизнь у них обоих и оставит их дочь одинокой и беззащитной в этом мире.
Она не должна любить Бендикса. Она не должна впадать в кому и становиться бесполезной. Аллегра почувствовала острую печаль, приступ тоски по дочери, которая еще даже не родилась, о ее дочери, которая никогда не появится на свет. Этого не будет никогда.
Но есть способ покончить с этим. Она может заключить узы с Чарльзом. Она может занять свое законное место рядом с ним, снова стать его Габриэллой. В этот миг она приняла эту судьбу, приняла ее бремя – их историю, заботу о безопасности клана, их наследие. Она была их королевой и их спасительницей. На мгновение ей показалось, будто она снова стала прежней. Она мчалась со всех ног прочь – она совсем позабыла, что во всей Вселенной не найдется места, где можно скрыться от своего долга.
Она была права, когда приняла решение никогда больше не видеться с Бендиксом. Чтобы защитить его и себя, она должна проститься с ним. Все кончено. Она всегда будет любить его, но она не имеет права действовать, побуждаемая этой любовью. Со временем она ее забудет. Чего‑чего, а времени у нее достаточно.
Чарльз так и продолжал держать ее за руку.
Она была не права, отвергая Чарльза, отталкивая его, съеживаясь от его прикосновений. Теперь она это поняла. Его вечная любовь была не бременем, а даром. Она владела его сердцем. Это ответственность, но она будет достойна этого дара. Она сохранит его.
Она ласково погладила его по щеке.
«Михаил».
Это было единственное слово, которое она послала ему, но он все понял.
Кольцо огня
Флоренция
Декабрь
ГЛАВА 1
Что‑нибудь голубое
Шайлер ван Ален никогда не думала, что может выступать в роли невесты, и потому немало позабавилась, оказавшись в центре внимания всего магазина элегантной одежды, который она посетила поутру. Хотя сперва она оробела в этом магазине, с царящей в нем тишиной, с его мраморными полами и неярким освещением, и чувствовала себя не в своей тарелке, вскоре дружелюбное поведение продавщиц помогло ей успокоиться. Они просто‑таки рвались помочь ей – стоило Шайлер сказать, что она ищет. Все любят свадьбы, а Флоренция – одно из самых романтичных мест на свете для проведения свадебной церемонии.
Они пробыли в городе всего несколько дней, но Шайлер уже успела облазить окрестности, привыкнуть к мраморной базилике кафедрального собора и аркам понте Веккьо, словно к вехам, говорящим, где именно она находится. У девушки было такое ощущение, будто она попала в декорации съемочного павильона. Флоренция была не просто прекрасна, но и киногенична, со своими широкими, великолепно обрамленными перспективами, а поскольку на дворе стоял прохладный ноябрь, извилистые улицы были относительно свободны от понаехавших любителей искусства, что придавало городу слегка меланхолический вид.
Всю неделю Джек вел себя загадочно и помалкивал, а нынешним утром куда‑то умчался, не сказав, куда идет. Шайлер не мешала ему секретничать. У нее был задуман собственный сюрприз. Даже если их церемония будет простой и пройдет вдали от величественного собора Святого Иоанна в Нью‑Йорке, который в свое время выбрал для Мими приглашенный специалист по организации свадеб, Шайлер обуревала неодолимая и невероятно женская потребность сделать ее особенной. Ее банковские счета по‑прежнему были недоступны – Комитет об этом позаботился, – но она знала, что Джек не станет ворчать на нее из‑за дороговизны платья.
– О каком платье вы мечтаете? – спросила ее по‑итальянски чрезмерно хлопотливая старшая продавщица, критически оглядев наряд Шайлер и отметив про себя старые теннисные туфли «Конверс», выцветшие джинсы и мятую мужскую рубашку «Оксфорд». – О романтическом? Классическом? Богемном? Сексуальном?
Не дожидаясь ответа Шайлер, престарелая дама с аристократичными манерами щелкнула пальцами, и вскоре армия продавщиц промаршировала в примерочную с чередой свадебных платьев, одно красивее и причудливее другого.
В детстве Шайлер никогда не предавалась сладостным мечтаниям о собственной свадьбе, никогда не разыгрывала нафантазированную церемонию в ролях вместе с хихикающей подружкой, изображающей предмет обожания. Свадьба требует сложных приготовлений и грандиозного планирования. Этот день сулит превратить обычную девушку в принцессу, а Шайлер никогда не рвалась в царствующие особы.
Она примерила первое платье, с роскошно вышитым лифом и десятифутовым шлейфом. Взглянув на себя в зеркало, Шайлер тут же вспомнила все эти заключения уз в Верхнем Ист‑Сайде, на которые ее таскала с собою бабушка. Все они были одинаковые: стандартные невесты в платьях из тончайшего кружева или в облаке тюля, и женихи, совершенно взаимозаменяемые, эффектные и самоуверенные, в черных галстуках. Сама церемония, как теперь поняла Шайлер, не слишком‑то отличалась от принятого среди Красной крови заключения брачного союза, с его нудными и многословными речами, с обязательным чтением вслух Первого послания апостола Павла к коринфянам («Любовь долготерпит, милосердствует…»[4], ну а свадьба – это, в общем, нудотень), обменом обетами и кольцами. Если семейство придерживалось старых традиций клана, прием отличался вкусом и умеренностью, и элегантно одетые гости танцевали под оркестр Лестера Ланина. Если же семейство тяготело к новым веяниям, начиналось помпезное и безвкусное празднество, с певцами из ночных клубов и съемочной группой, фиксирующей эту сверкающую неразбериху.
– Нет, это слишком перегруженное для вас, синьорина, – хмыкнула продавщица и направила к Шайлер другое платье.
Это платье было простым, с низким вырезом на спине, но когда Шайлер надела его, у нее возникло ощущение, будто она пытается притвориться кем‑то другим. А она больше всего хотела в свой день заключения уз выглядеть самой собою, только чуть получше.
Подобно многим девушкам, Шайлер принимала как данность то, что она выйдет замуж – когда‑нибудь, в будущем, за кого‑нибудь. Ведь все выходят замуж. Но это никогда не выкристаллизовывалось в настоящее желание, в цель. Во‑первых, она просто еще была слишком молода. Ей едва‑едва сравнялось семнадцать. Но происходящее сейчас не было обычным заключением уз, и времена нынче настали странные. А главное – она отдала свое сердце необыкновенному юноше.
Джек Форс был куда больше всего, о чем Шайлер когда‑либо осмеливалась мечтать, и он был лучше любой мечты или фантазии, потому что он был настоящий. Далеко не идеальный, временами угрюмый и отстраненный, раздражительный и импульсивный, ибо это было частью его темной сущности. В общем, несовершенный, ей он казался совершенством.
Шайлер поддалась на уговоры услужливых продавщиц и примерила еще одно платье, на этот раз – облегающее, открытое, с рядом крохотных пуговок на спине во всю длину. Пока проворные пальцы продавщицы застегивали каждый крючок, Шайлер размышляла о том, почему же предложение Джека застало ее врасплох, хотя она и ожидала его. Она оказалась не готова к тому, что это произойдет так скоро, хотя и понимала, чем вызвана срочность. У них осталось мало времени, которое они могли провести вместе, и время это было драгоценно. Через несколько дней Джек уедет, вернется в Нью‑Йорк, чтобы встретиться со своей судьбой, и, возможно, после этого она никогда больше не увидит его. Шайлер постаралась отогнать страхи и вместо этого сосредоточилась на кратком моменте счастья, которое они могут себе позволить, прежде чем разлучиться снова.
Что касается самого заключения уз, они решили держать его в тайне от петрувианцев. Они не знали, могут ли доверять членам ордена, и в любом случае, это было не то событие, которое им хотелось разделить с чужими. Шайлер лишь смутно догадывалась, что именно задумал Джек. Он как‑то упомянул про старую церковь в отдаленном уголке города и про церемонию при свечах. Вот и все, что она знала, – ну, не считая того, что времени и места лучше не будет никогда. Иного у них просто нет.
– Белиссима! – хором заворковали продавщицы, когда Шайлер взглянула на себя в зеркало. Платье подчеркивало все, что надо, и было сногсшибательным.
Однако же и это было не совсем то. Оно казалось каким‑то… чересчур официальным. Девушка грустно покачала головой. Она поблагодарила и обняла всех продавщиц по очереди и покинула магазин с пустыми руками.
Шайлер обошла множество магазинов на площади, но так и не нашла ничего, что ее устроило бы. Все платья были либо чересчур пышными, либо чересчур обильно расшиты бисером, либо слишком утягивающими, либо слишком открытыми. Она же хотела чего‑то простого и чистого, платья, которое обещало бы свежесть, начало всего, но в то же время намекало на восторг капитуляции. Она уже почти готова была прекратить поиски – ведь Джеку безразлично, в чем она будет? Может, сообразить что‑нибудь из уже имеющегося? Может, взять простой белый сарафан? И тут внезапно она наткнулась на магазинчик тканей, приютившийся в темном переулке рядом с понте Веккьо.
Пожилая хозяйка магазинчика встретила ее улыбкой.
– Чего желаете, синьорина?
– Можно взглянуть вон на ту ткань? Ну, которая на верхней полке? – попросила Шайлер, указывая на рулон, бросившийся ей в глаза в тот же миг, как она вошла в магазинчик.
Пожилая женщина кивнула и, взобравшись на скрипучую лесенку, сняла рулон. Она положила его на прилавок и медленно развернула.
– Это редкий венецианский шелк, сотканный ремесленниками из Комо так же, как его ткали в тринадцатом веке, – сообщила девушке хозяйка магазинчика.
– Он прекрасен, – прошептала Шайлер.
Она благоговейно прикоснулась к ткани. Это был великолепный шелк, мягкий и упругий, легкий, словно невесомый. Шайлер думала, что она будет в белом, – она была не настолько еретически настроена, чтобы полагать, что явится на свое заключение уз в чем‑то другом. Однако же выбранная ею ткань была бледно‑бледно‑голубой. На беглый взгляд казалось, будто она цвета слоновой кости, но стоило присмотреться внимательнее, и становилось видно, что на свету в ней возникает намек на кобальт.
Благодаря Хэтти Шайлер немного смыслила в пошиве дамского платья, и стоило ей увидеть эту ткань, как она сразу же поняла: это именно то, что она искала весь день. Девушка заплатила за ткань. Сердце ее колотилось, а на щеках горел румянец – так взволновала ее вставшая перед ней задача. Когда она вечером вернулась в их жилище, Джека все еще не было. Шайлер позаимствовала нитку с иголкой в шкафчике со всяким хозяйственным имуществом и принялась за работу. Сперва она сделала выкройку из муслина. Платье должно было быть с обнаженными плечами, в крестьянском стиле, а ниже драпироваться и ниспадать до пола. И все.
Работая иголкой, Шайлер вшивала в это платье все свои желания и мечты, вплетала свою кровь и любовь. Ее охватила глубочайшая радость и предвкушение. Уже не в первый раз Шайлер изумилась тому, что ей так повезло.
Когда она закончила, у нее устали руки и болели пальцы. Настала ночь, <