III
Однако смех в новой книжке Льюиса Кэрролла был не всегда и не вполне весел. Теперь его на каждом шагу сопровождало щемящее чувство: такого спутника прежде, пожалуй, не было. Забавен, конечно, разговор Алисы с Королевой в саду (гл. 2), но уныло печален открывающийся перед ними вид. Что это за сад? Далеко, насколько хватает глаз, ровные клеточки земли, расчлененные изгородями. Может быть это всего лишь гигантская шахматная доска? Ведь в основу рассказа положена схема этой игры. Нет, то —«старая веселая Англия», в самом деле похожая на шахматную доску, где каждому только своя «клеточка» и каждому только один «ход».
То, что Льюис Кэрролл представляет здесь в игрушечном виде, что он старается сделать забавным, об этом тогда же с отчаянием писала «взрослая» английская литература. Вспомним романы Томаса Гарди, где развернута трагедия «старой веселой Англии», некогда страны полей, зелени, лесов. А ныне все стерто, сглажено, ограничено, как, впрочем, это представлено и у Льюиса Кэрролла, если прислушаться к разговору Алисы и Королевы в этом смысле.
— Ты говоришь «сад»,— обращается к девочке Королева,— но мне приходилось видеть сады, по сравнению с которыми это — пустырь.
Едва Алиса произнесла: «Холм», как Королева продолжает в том же духе: «Я могла бы показать тебе холмы, рядом с которыми этот — равнина».
«Глупость?» Ей, Королеве, приходилось слышать такие глупости, по сравнению с которыми эта — прописная истина!
За смешным, ловко построенным разговором встает катастрофически преобразующийся облик страны: и сад не сад, и холм не холм, и глупость — это мудрость, все не то, все наоборот.
Еще более спазматически сдавленным становится смех в следующей главе: «Насекомые Зазеркалья». Тут фантазия Льюиса Кэрролла, сохраняя веселые оттенки, оборачивается вместе с тем фантасмагорическим кошмаром. Вагон, где почему-то едут вместе Комар и Лошадь, Старый Козел и почтенный джентльмен, где не только говорят строго по очереди или хором, но «думают хором»: новейшая цивилизация несет эту странную стадность, скученность и дает вещам столь превратное употребление. Поезд, в котором едет среди прочих пассажиров Лошадь, прыгает через ручей, хотя Лошадь сама могла бы не хуже и уж во всяком случае более натурально перемахнуть через это препятствие.
Аллегорическая подоплека повествования была ясна читателям. В Старой Овце, которая тянет непрерывную пряжу и постоянно теряет самую нужную вещь, без труда узнавали «старую Викки» — королеву Викторию. Твидлдум и Твидлди, неразличимые братья-близнецы, живут в «одной усадьбе» и не ладят между собой из-за трещотки — это непрерывные и пустые разногласия в англиканской церкви. Сатирический смысл выведенных Льюисом Кэрроллом фигур предназначался, разумеется, для взрослых; дети воспринимали все эти причудливые существа как они есть, как занимательную сказку. Морж и Плотник были для них морж и плотник и стихи о них — забавными стихами, а не сатирой на поэтический романтизм, в частности, на прославленную «Песнь старого моряка» С. Т. Кольриджа; пародировался и чеканный стих поэмы, и своеобразный метафорический склад языка, и самый дух этого произведения, исполненного чувства гнетущего и неизъяснимого страха.
The sea was wet as wet could be,
The sands were dry as dry.
You could not see a cloud, because
No cloud was in the sky;
No birds were flying overhead
There were no birds to fly.
Кэрролл совсем не обязательно посмеивался над самим Кольриджем, а лишь над модой, в которую его воздействиями обратился такого рода таинственно-устрашающий стиль.
Странно было несколько, что Льюис Кэрролл, тихий, незлобивый, замкнутый человек, вдруг проявлял литературную агрессию сразу по всем направлениям и многих и многое язвительно задевал в своей книжке. Правда, и тогда читатели не были уверены и до сих пор биографы спорят, принадлежат ли, скажем, политические оттенки повествования самому Кэрроллу или же они возникли под влиянием Джона Теннила. Возможно, что создавая Льва и Единорога, Льюис Кэрролл и не стремился уподобить их вплоть до портретного сходства Гладстону и Дизраэли, главам британской политики. Когда, однако, за дело взялся иллюстратор, привычная рука его, изображая этих причудливых персонажей, невольно сбивалась на политический шарж.
Льюис Кэрролл вообще отличался благонамеренностью. Более того, к особам высокого происхождения и ранга он испытывал благоговейное почтение. Случай послать свои книжки принцессе Беатрисе составлял для него предмет чрезвычайного восторга. И тем не менее эта несколько жалкая ущемленность натуры, известная убогость характера Чарльза Лутвиджа Доджсона отступала под натиском острого ума и непреодолимой наблюдательности Льюиса Кэрролла. И он, с таким неподдельным удовлетворением расписывающий в дневнике, как удалось ему несколько минут говорить с наследником престола или завести знакомство в высшем кругу, вдруг отбрасывает угодничество и свободно смеется над нелепостью сословных предрассудков. Он прекрасно показывает, сколь непрочно держатся в седле Белый и Красный рыцари, английская знать, и как много вообще застарелой рухляди в английском обществе. Или — уже за пределами книги — он, избегающий каких-либо далеких от своих обычных занятий интересов, вдруг посылает в одну из газет политическое письмо, которое решительно подписывает: «Либерал из либералов».
Инерция ума, действующая сильно, не дает ему замкнуться в абсурде, но, напротив, заставляет разрушать по мере возможности всяческую нелепицу. Он показывает пошлость литературных поветрий, пустозвонство политических споров и богословских распрей. Он высмеивает ученое мракобесие: Кондуктор, который сначала рассматривал Алису в телескоп, потом через микроскоп, наконец взялся за театральный бинокль и после подобного исследования, сделал вывод, что она «едет не в ту сторону».
Писатель, исповедующий как стиль «бессмыслицу», оказывается защитником здравого смысла.
***
Рассмотрим основные приемы и способы, с помощью которых Льюис Кэрролл создает абсурдный мир Зазеркалья. Общим девизом для себя он взял известное “Reductio ad absurdum” (приведение к нелепости) — метод логического доказательства: ложный тезис, чтобы показать его ложность, делают одной из посылок и ставят в ряд других, однако истинных посылок. Логическая связь между ними правильна, все посылки, кроме одной, истинны, так что ложность тезиса выступает с очевидностью, а между тем, все будто бы остается на своих местах.
Вот Алиса видит самого Шалтая-Болтая, персонажа известной песенки для детей. В песенке-загадке он сидел на стене, свалился во сне и «вся королевская конница и вся королевская рать не могут Шалтая, не могут Болтая, не могут Шалтая-Болтая поднять». И Алиса видит Шалтая- Болтая, как ему и полагается, сидящим на стене. Но Льюис Кэрролл не только вполне очеловечил облик этого сказочного персонажа и заставил Алису с ним говорить — все это могло случиться и в народной сказке. Его фантазия обретает совершенно немыслимый крен: Шалтай-Болтай вдруг улыбается широко — до ушей и... дальше! «Если,— думает глядя на него Алиса,— он еще чуть улыбнется, то уголки его рта соединятся, и что же тогда будет с его головой?»
На таком «крене» строится большинство комических эффектов у Кэрролла. Можно было бы допустить, что коль скоро дело происходит «по ту сторону зеркала», то главным приемом сделается обратное изображение: правое станет левым и т. п. Однако же нет. Раз или два Льюис Кэрролл, действительно, прибегает к перевернутому построению: с обратной стороны поначалу пишется «Джабберуок». Но в общем это не характерно. Мысль Льюиса Кэрролла движется не столь прямолинейно. Он предпочитает более сложные, не так просто уловимые аберрации, зрительные и смысловые. Раз нарушив логику, допустив смещение, он затем все остальное будто бы не трогает со своих мест и в то же время неумолимо «редуцирует» до абсурда. Так, возгласы торопящихся пассажиров начинаются паническим, но еще имеющим известный смысл: «Время стоит тысячу фунтов — минута!» Затем следует «земля», которая стоит тысяча фунтов — дюйм, потом «дым» — тысяча фунтов один клуб дыма, и наконец «Лучше молчать. Речь стоит тысяча фунтов за слово!» И возникает картина обезображенного быта.
Иногда, впрочем, Льюис Кэрролл устраивает в Зазеркалье кавардак, абсурд уже без системы последовательных смещений, а просто скапливая несообразности и нелепости, как видели мы это в его «Русском дневнике» (в Данциге мексиканский попугай не понимал ни слова на языке, которым пользовались все вокруг, или же сам Кэрролл оказался, скажем, на Страстной площади в положении злополучного попугая).
Как правило, такую несообразную ни с чем бессмыслицу вносит на страницах книжки при своем появлении Белый Король.
Алиса буквально «потрясла» его, взяв двумя пальцами маленькую напыщенную фигурку, после чего Король воскликнул, что он «похолодел от страха до кончиков бакенбардов». Королева, однако, напоминает ему, что у него просто-напросто нет бакенбардов. «Ужас этого мгновения,— горячится Король,— я никогда, никогда не забуду!» — «Забудешь,— резонирует Королева,— если не составишь памятной записки об этом».
Король вытаскивает огромную записную книжку и начинает составлять, ворочая непомерно длинным пером, меморандум. Алиса захватывает кончик пера и силой заставляет Короля писать то, что ей вздумается. В результате на бумаге выходит: «Белый Рыцарь съезжает по кочерге. Он едва держится». Королева замечает Королю: «Но ведь это же не запись твоих ощущений!»
В таких случаях классик «бессмыслицы» Эдвард Лир говорил:
Кругом царит такой сумбур.
Всё в этом мире чересчур.
(Перевод С. Я. Маршака)
***
Главное оружие Льюиса Кэрролла — гибкий, прозрачный и вместе с тем простой слог. И здесь он держится канонов «бессмыслицы», однако с точным чувством стихии своего родного языка. Поэтому, прежде всего, столь труден перевод его книг и, в том числе, «Зазеркалья».
Смутно проступает в переводе бытовая подоплека повествования. Почти пропадает главное украшение книги — стихи. И не потому, что сами по себе они сложны для перевода, а потому, что материал, пародируемый в них, не усвоен иностранным читателем сызмальства. Комментарии здесь не помогут. Весь эффект абсурда, устраиваемого Кэрроллом, строится в процессе нарушения самого что ни на есть известного, всеми затверженного, «заезженного». Ранние французские и немецкие переводчики книг Льюиса Кэрролла, работавшие в содружестве с самим автором, старались избежать этой трудности, заменяя английские стихи примерными соответствиями в своей отечественной поэзии. Как если бы у нас вместо того, чтобы передавать «Джабберуок» или «Моржа и Плотника», в самом деле бессмысленных для тех, кто не знал с детства старинных баллад и «Песнь Старого моряка», стали бы переиначивать «Сказку о рыбаке и рыбке», «Конька-Горбунка» и т.п. Напоминаем, что Льюис Кэрролл вовсе не потешался над лучшими образцами английской поэзии, но высмеивал, выставлял напоказ бессмысленность извечной долбежки, через которую часто преподносились эти прекрасные стихи. Он показывает до какой глупости и уродства может довести механическое, стандартизирующее усвоение.
Тем более трудно поддается передаче на другой язык вся стилистическая природа «Зазеркалья». И она состоит из нарушений, органически присущих именно данному языку в его бытовом обиходе. Льюис Кэрролл постоянно ловит своих соотечественников на слове, как бы добиваясь от них: «Почему, ну, почему мы так говорим?»
Сейчас, однако, нам предстоит ознакомиться с оригинальным текстом книги Льюиса Кэрролла и потому, оставив в стороне вопросы перевода, присмотримся непосредственно к манере Кэрролла.
Строя «бессмыслицу», он в то же время не совершает никакого заметного насилия над языком, но лишь слегка подталкивает намечающуюся, штампующуюся в речевом обиходе глупость к более ускоренному завершению. Почему, если на вопрос “Who did you pass on the road?” следует ответ: “Nobody,” не сказать: “Quite right, this young lady saw him too. So of course Nobody walks slower than you.” Ведь только что Король, услыхав от Алисы: “I see nobody on the road,” в свою очередь сокрушался: “I only wish I had such eyes. To be able to see Nobody! And at that distance too! Why, it’s as much as I can do to see real people, by this light!”
На подобных смысловых смещениях держатся многие разговоры в Зазеркалье. Льюис Кэрролл острым глазом следит за умственной неосмотрительностью в употреблении слов, которая позволяет городить всякую глубокомысленную чепуху, вроде той, какую Алиса слышит от Короля, Льва, Единорога и от многих других причудливых существ, обитающих по ту сторону зеркала.
Лев и Единорог ведут отчаянную борьбу за «корону», за власть и, как это твердится в стихах: “The Lion beat the Unicorn all round the town.” He вникая в существо разногласий между упорными соперниками, Король стремится отвлечь их пустым разговором: “All round the town? That’s a good long way. Did you go by the old bridge, or the market-place? You get the best view by the old bridge.” Однако подслеповатый Лев, не видя и этой глупости, всерьез отвечал: “I’m sure I don’t know. There was too much dust to see anything.”
Такое же наслоение бессмыслицы на бессмыслицу происходит в разговоре Алисы с Комаром, где в итоге «бабочка» — Butterfly — превращается в какое-то немыслимое создание, в летающий «бутерброд» — Bread-and-Butter-fly.
Снова и снова повторяет Льюис Кэрролл призыв, провозглашенный им еще в первой своей книжке: “Speak English!”, т.е. «Говорите, понимая и чувствуя родной язык, понимая и чувствуя, что, как и почему вы говорите!»
В стихотворном посвящении к «Зазеркалью» Льюис Кэрролл дарил свою книгу «ребенку с безоблачным челом и пытливым взором». Легкая грусть в строках, где говорится, что со временем ясный взор затуманится, лягут морщины и пора веселых, забавных книжек пройдет. Но я рад,— продолжает автор,— что хотя бы до времени дети слушают эту сказку.
И Льюис Кэрролл ошибся, как ошибался он, впрочем, не раз, хотя всегда был готов все с доскональностью рассчитать.
Его книгам, как благотворному чувству, оказались покорны едва ли не все возрасты. Одно воспринимают в них дети, другое — юность, особое понимание приходит со зрелостью, и оказывается, что детская книга сопровождает человека всю жизнь. Та «пропасть», как это говорится, ума и таланта, которые были вложены писателем в свои создания, позволяют черпать из них вновь и вновь.
Д. Урнов
КОММЕНТАРИЙ (сс. 207-229)
Задачей данного комментария является объяснение исторических, литературных и бытовых реалий, наиболее трудных для понимания языковых явлений, сложных или необычных синтаксических конструкций, разговорных оборотов, а также отклонений от языковой нормы. Здесь расшифровываются слова, созданные автором, объясняются архаизмы и дается перевод устаревших слов и выражений и слов хорошо известных, но употребленных в необычном значении.
Кроме того, автор комментария поставил перед собой задачу привлечь внимание читателя к часто встречающимся в книге каламбурам, реализациям каламбуров, стихов и детских песенок, комическим алогизмам, а также дать некоторые сведения об обстоятельствах, сопутствующих написанию тех или иных эпизодов и сообщить отдельные подробности из биографии автора, объясняющие мотивы создания того или иного образа.
Книга была и остается необычайно популярной в Англии. По поводу «Алисы в стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье» написаны десятки книг и сотни статей. Авторы этих книг и статей часто находят в данной повести политическую и литературную сатиру, прикрытую комизмом сюжетных положений, обнаруживают скрытый смысл в различных высказываниях и ситуациях и пытаются расшифровать его. Полагая, что читателю будет интересно ознакомиться с различными трактовками отдельных положений, иногда вполне логичными, а иногда и странными на наш взгляд, автор комментария позволил себе привести некоторые высказывания исследователей творчества Кэрролла, критиков и ученых по поводу тех или иных эпизодов и персонажей.
Chapter I
К стр. 32
Dinah — Прототипом ее послужила кошка, носившая то же имя и принадлежавшая Алисе Лидделл, дочери декана Оксфордского университета. Алисе Лидделл и ее двум сестрам были рассказаны приключения Алисы в стране чудес, прежде чем они приняли форму литературного произведения.
К стр. 36
for Wednesday week — до среды на следующей неделе
К стр. 38
only the things go the other way — Уже эта фраза обращает внимание ребенка, а иногда и взрослого читателя на относительность некоторых, как будто твердо и навсегда установившихся представлений об окружающих его вещах. В дальнейшем Алиса действительно попадает в «Зазеркалье», особый мир, который теперь мы назвали бы антимиром. Здесь смещены обычные координаты времени и пространства и очень остроумно обыгрываются серьезные математические и философские гипотезы, подносимые, однако, с учетом особенностей детского восприятия, что свидетельствует о глубочайшем понимании автором детской психологии.
К стр. 41
Perhaps Looking-glass milk isn’t good to drink — Чрезвычайная популярность книги вызвала большое количество трактовок различных положений и отдельных фраз произведения. Делались самые неожиданные предположения и давались самые необычайные интерпретации. Так, например, исследовательница творчества Льюиса Кэрролла, Флоренс Бэккер Леннон, говорит, что высказывались мнения о том, что Кэрролл под «зеркальным молоком» имел в виду антиматерию, при соприкосновении с которой котенок мог бы взорваться (‘Looking-glass milk might be anti-matter, and both it and Alice might explode on contact.’ The Life of Lewis Carroll by Florence Becker Lennon, N. Y., Collier Books, 1962). В дальнейшем при упоминании высказываний Ф. Б. Леннон будет иметься в виду эта же книга.
К стр. 49
Слово ‘Jabberwocky’ имеет следующее происхождение: Льюис Кэрролл, взяв англо-саксонское слово ‘wocer’ или ‘wocor, т. е. «результат», присоединил его к слову ‘jabber’, употребив его в его обычном значении «говорить быстро и невнятно, бормотать», и образовал таким образом слово, получившее значение «результат чрезмерно возбужденного разговора». Такой метод составления искусственных слов путем слияния двух или трех слов называется методом языковой контаминации. В английском языке такие искусственные слова имеют специальное название ‘portmanteau words’.
’Twas hrillig, and the slithy toves
Did gyre and gimble in the wabe;
All mimsy were the borogoves,
And the mome raths outgrabe.
Эта первая строфа была написана автором в конце 1855 г., за 16 лет до выхода в свет книги «Алиса в Зазеркалье». Задумана она была как пародия на стилизованную англо-саксонскую рыцарскую поэзию (см. предисл. стр. 18). Четверостишие стало хорошо известным. В своей книге «Структура английского языка» профессор Чарльз Карпентер (Charles Carpenter, The Structure of English, N. Y., Harcourt, 1952) обнажает структуру данного четверостишия, как бы подвергнув его действию ренгтеновских лучей. Структура выглядит так:
’Twas —, and the — у — s
Did — and — in the —;
All — у were the — s,
And the — — s —.
Слова, составляющие данное четверостишие, не несут смысла, но их функции в предложении четко обозначены и они подсказывают, какие слова-смыслоносители могут быть употреблены вместо них.
Далее Карпентер цитирует реплику Алисы: ‘Somehow it seems to fill my head with ideas—only I don’t exactly know what they are!’ Смысл их, действительно, трудно уловим. Но структура четверостишия дает представление о том, каким содержанием она может быть наполнена, а стиль может быть определен на основании данной структуры безошибочно.
На основании этого же принципа известный советский ученый JI. В. Щерба составил следующую фразу: «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка». Эта фраза служит иллюстрацией к его утверждению, что в грамматике каждого языка существуют закономерности, аналогичные алгебраическим и геометрическим законам. Так же как, написав формулу а + х = у, мы можем подставлять различные значения для а, х и у, так и, строя предложение, мы можем брать слова с различным значением, но располагать их мы должны в определенном порядке и пользоваться служебными словами, суффиксами и префиксами на основания особых законов, присущих грамматике данного языка. Несмотря на то, что значение каждого отдельно взятого слова не известно, расположение слов и их суффиксы помогают уловить смысл всего предложения.
brillig — слово, созданное автором. Шалтай-Болтай в 6-ой главе объясняет его следующим образом: ‘ Brillig means four o’clock in the afternoon—the time when you begin broiling things for dinner.’
slithy — Это слово тоже создано самим автором. Шалтай- Болтай в главе 6-ой говорит, что ‘ slithy means lithe and slimy ’. ‘ Lithe is the same as active. ’
to gyre — продолжает Шалтай-Болтай ‘is to go round and round like a gyroscope...’
to gimble —to make holes like a gimblet (=gimlet). Объяснение других слов в интерпретации Шалтая-Болтая см. в главе 6-ой.
Относительно произношения этих слов, а также слова ‘rath’ (см. ниже) автор дает следующие указания: ‘Pronounce slithy as if it were the two words sly, the; make the g hard in gyre and gimble ’, and pronounce rath to rhyme with bath. ’
frumious — Сам автор в одном из своих писем так объясняет составление portmanteau words: ‘If you wanted to say fuming and furious and did not know which to say first you might end up with frumious. ’ Некоторых биографов Кэрролла это наводило на мысль, что подобное объяснение могло иметь какую-то связь с тем фактом, что Кэрролл заикался в состоянии нервного возбуждения и произносил слова, меняя порядок слогов в них.
Bandersnatch — Исследовательница творчества Кэрролла Ф. Б. Леннон утверждает, что это слово символизирует сплетню, считая, что доказательством этому может служить тот факт, что в книге несколько раз говорятся, что ее (т. е. сплетню) чрезвычайно трудно остановить. См. на стр. 150: ‘You might as well try to stop a Bandersnatch!’ To же на стр. 153: ‘You might as well try to catch a Bandersnatch!’
uffish thought — В одном из своих писем, цитируемом Ф. Б. Леннон, Кэрролл говорит: 1 am afraid I can’t explain vorpal blade nor yet tulgey wood (см. ниже); but I did make an explanation once for uffish thought —it seems to suggest a state of mind when the voice is gruffish, the manner roughish, and the temper huffish. Then again, as to burble (см. ниже) if you take the three words b leat, m ur mur aniwar bl e, and select the bits I have underlined, it certainly makes burble: though I’m afraid I can’t distinctly remember having made it that way.’
to galumph, do chortle — слова, созданные Кэрроллом и занявшие прочное место в английском языке. Возможно, что первое было образовано от слияния слов ‘gallop’ и ‘triumph’, а второе от слияния слов ‘chuckle’ и ‘snort’.
beamish — сияющий (слово, забытое до Кэрролла и воскрешенное им)
frabjous — слово, созданное Кэрроллом и употребленное им в значении «превосходный, исключительный»
Поэма была переведена на латинский, немецкий и др. языки. Известная советская переводчица Т. Л. Щепкина- Куперник еще в 20-х гг. перевела поэму на русский язык, русифицировав имя ‘Jabberwocky’. Она назвала свой перевод «Верлиока» (по имени персонажа старинной русской сказки).
ВЕРЛИОКА
Было супно. Кругтелся, винтясь по земле,
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
Зеленавки хрющали порой.
— «Милый сын, Верлиоки беги, как огня,
Бойся хватких когтей и зубов!
Бойся птицы Юб-Юб, и послушай меня:
Неукротно свиреп Драколов».
Вынул меч он бурлатный тогда из ножен,
Но дождаться врага все не мог:
И в глубейшую думу свою погружен,
Под ветвями Тум-Тума прилег.
И пока предавался он думам своим,
Верлиока вдруг из лесу — шасть!
Из смотрил его — жар, из дышял его — дым,
И, пыхтя, раздыряется пасть.
Раз и два! Раз и два!.. Окровилась трава...
Он пронзил Верлиоку мечом.
Тот лежит не живой... А с его головой
Скоропясь, полетел он скачем!
— «Сын, ты зло погубил, Верлиоку убил!
Обними меня — подвиг свершен.
Мой Блестянчик, хвала!.. Урла — лап! Кур-ла-ла!..»
Зауракал на радости он...
Было супно. Кругтелся, винтясь по земле,
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
Зеленавки хрющали порой.
Слова здесь как бы разложены на составные части, два-три слова сливаются в одно, перевернуты взаимоотношения субъектов и объектов, существительных и глаголов, прилагательных и наречий. ‘Jabberwocky’ предвосхитил самые смелые опыты футуристической поэзии.
Chapter II
К стр. 51
The Garden of Live Flowers — Возможно, что эта глава навеяна поэмой «Мод» (‘Maud’) известного английского поэта Теннисона (Alfred Tennyson, 1809-1892), особенно
следующей строфой:
There had fallen a splendid tear
From the passion-flower at the gate.
‘She is coming, my love, my dear;
She is coming, my life, my fate. ’
The red rose cries, ‘She is near, she is near’;
And the white rose weeps, ‘She is late’;.
The Larkspur listens, ‘I hear, I hear’;
And the lily whispers ‘I wait’.
Известно, что в первоначальном варианте среди цветов, представленных в этой главе, фигурировал ‘the passion-flower’, но, по совету друзей, вместо него Кэрролл ввел ‘tiger-lily’, т. к. ‘the passion-flower’ упоминается в церковных стихах и использование его в качестве персонажа в данной главе было рискованно, т. к. это могло вызвать различные толкования.
К стр. 54
Bough-wough ['bau 'wau] — Обычно собачий лай передается следующим буквосочетанием: ‘bow-wow’. Здесь игра слов, основанная на одинаковом звучании слов ‘bow’ и ‘bough’ («сук», «ветвь»).
К стр. 56
... they make the beds too soft — каламбур, основанный на двух различных значениях слова ‘bed’ — «кровать» и «клумба».
К стр. 58
of walking in the opposite direction — Для того, чтобы достигнуть холма, нужно, было идти в обратном направлении — правило, противоречащее здравому смыслу, но подчиняющееся законам Зазеркалья. Высказывалось мнение, что этим Кэрролл хотел показать, какими представлялись детям правила, постоянно преподносимые им взрослыми.
Вместо того, чтобы делать то, что хочется и кажется естественным, их заставляют делать нечто противоположное. Кэрролл полагал, что современная ему система образования губительно действует на формирование характера детей, убивая в них естественные чувства и восприятия.
К стр. 59
Look up, speak nicely, and don’t twiddle your fingers all the time, а также на стр. 60: Curtsey while you’re thinking what to say; open your mouth a little wider when you speak, and always say ‘your Majesty’ и далее: turn out your toes as you walk—and remember who you are! — Образ Красной Королевы, ее постоянные наставления и манера преподавать правила поведения — сатирическое изображение строгой и педантичной гувернантки.
Alice attended to all these directions, and explained, as well as she could, that she had lost her way.
“I don ’ t know what you mean by your way, ” said the Queen: “all the ways about here belong to me...” — один из каламбурных поворотов диалога. Красная Королева понимает выражение ‘to lose one’s way’ в буквальном смысле.
К стр. 63
... however fast they went, they never seemed to pass anything — В этой сцене Кэрролл предвосхитил эйнштейновскую теорию относительности времени и пространства. В 1918—1919 гг. в журнале, издаваемом в Англии Математической ассоциацией, профессор Гарнет (William Garnett) опубликовал ряд своих статей, в которых он описал приключения Алисы за выпуклым зеркалом на языке математики. В этих статьях он показал тесную связь фантастического мира сказок Кэрролла с логически строгой теорией относительности (Mathematical Gazette, May, 1918—January, 1919.)
К стр. 64
“... Everything’s just as it was!”
“Of course it is,” said the Queen: “what would you have it?” — Свидетельством громадной популярности книги не только у детей, но и у взрослых служит тот факт, что Клемент Дьюрелл, автор книги «Азбука теории относительности» (Clement V. Durell, Readable Relativity, London, 1962) брал примеры из «Алисы» для объяснения многих положений данной теории. В частности, эти строки служат эпиграфом к 4-ой главе, в которой говорится об относительности понятия категории времени.
Chapter III
К стр. 70
It’ll never do to go down among them without a good long branch... — Никак нельзя спуститься к ним без хорошей длинной палки... Слово ‘never’ употреблено здесь для сообщения большей выразительности предложению.
К стр. 73
the gentleman... dressed in white paper — В рисунках Теннила (см. предисловие) джентльмену, одетому в белую бумагу, придано сходство с Дизраэли, английским реакционным государственным деятелем и писателем, который был премьер-министром в 1868 г. и с 1874 по 1880 гг. Это, вероятно, навело некоторых критиков на мысль, что Кэрролл имел в виду Дизраэли, вводя этот персонаж.
К стр. 75
Lass, with care — на упаковке обычно пишется ‘Handle with care’
Chapter IV
К стр. 89
Tweedledum and Tweedledee —‘To tweedle’ — значит издавать ряд пронзительных звуков. Отсюда ‘tweedledum and tweedledee’—термины, которые употреблялись для обозначения контраста между музыкальными инструментами, издающими низкие и высокие звуки. Впоследствии этими словами стали обозначать две одинаковые вещи, различающиеся лишь по названию.
Выражение ‘Tweedledum and Tweedledee’ приписывают известным английским писателям XVIII в. Попу или Свифту, а также их современнику Джону Байрому, преподавателю стенографии в Манчестере. Оно было употреблено в сатирической эпиграмме, посвященной распре между двумя музыкальными группировками, возглавляемыми с одной стороны композитором Генделем, а с другой — музыкантом Буонончини, для обозначения этих двух враждующих групп. Разногласия между ними были весьма незначительны.
Some say compared to Buononcini
That Mynheer Handel’s but a ninny;
Others aver that he to Handel
Is scarcely fit to hold a candle.
Strange all this difference should be
’Twixt Tweedledum and Tweedledee.
К стр. 91
Детский стишок из Nursery Rhymes. Приводим его в переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник:
Раз Твидлдум и Твидлди
Затеяли сражаться,
За то, что будто Твидлди
Сломал гремушку братца.
Откуда ворон ни возьмись,
Большой, чернее вару:
Бойцы от страха затряслись
И вмиг забыли свару!
К стр. 94
Shining with all his might — Сияя изо всех сил. В поэзии неодушевленные предметы, абстрактные понятия и т. п. часто олицетворяются. В таких случаях солнце в английском языке традиционно соотносится с местоимением мужского рода: the Sun—he (ср. the Moon—she, the Earth— she).
К стр. 97
Of cabbages—and kings — Отсюда известный американский писатель О. Генри взял заглавие для своего единственного романа «Короли и капуста». Это еще одно свидетельство большой популярности книги среди взрослых.
T. Л. Щепкина-Куперник перевела поэму следующим образом:
Сияло солнце в небесах
И весело светило.
Изо всех сил свой мягкий блеск
На волны наводило:
И странность заключалась в том,
Что это — ночью было.
Надувшись, на него луна
С досадою глядела,
Решив, что солнце по ночам
Могло б ложиться смело.
— «Вот наглость», думала она:
— «Так портить мне все дело».
Был сух на берегу песок,
Мокра вода морская...
Не видно было облаков
На синеве без края.
Не видно также было птиц:
Их улетела стая.
Гуляли Плотник и Тюлень
По бережку согласно,
Над тем, что много так песку,
Рыдая громогласно.
— «Когда бы весь песок убрать...
Вот БЫЛО БЫпрекрасно»!
— «Что если б семь служанок здесь
Семь метел в руки взяли».
Спросил Тюлень: «Они песок
В полгода бы убрали?...»
Но Плотник проронил слезу
И отвечал: «Едва ли!...»
— «Ах Устрицы!... Пойдем пройтись»,
Сказал Тюлень с мольбою:
— «Пойдем гулять и поболтать,
Внимая волн прибою,
Мы можем четырех из вас
За ручки взять с собою».
Из Устриц старшая тогда
Безмолвно лишь взглянула.
Из Устриц старшая тогда
Тюленю подмигнула:
Мол, — не покину мель свою!...
И головой качнула.
Но уж четыре молодых
Спешили по дорожке,
Помывшись, платьица встряхнув
И вычистив сапожки
(Тут странность заключалась в том,
Что где ж у Устриц — ножки?).
Еще четыре, и еще
Четыре показались:
Еще спеша, едва дыша,
Из моря появлялись,
Скакали через гребня волн
И за берег цеплялись.
Тюлень и Плотник шли вперед,
Пожалуй, больше мили,
Потом уселись на камнях
И отдохнуть решили,
А крошки Устрицы на них
Глазенки устремили.
И очень смирно стали ждать,
Уставившись рядками.
Тюлень сказал: «Пришла пора
Потолковать нам с вами.
Мы всем займемся: сургучем,
Судами, башмаками...
О кочанах, о королях
Мы с вами поболтаем,
И отчего валы кипят,
Как будто чайник с чаем,
И есть ли крылья у свиней? —
Мы это все узнаем».
Но Устрицы—повременить
Просили с разговором:
— «Нас, Устриц жирненьких, взяла
Одышка в беге скором».
И за согласье обождать —
Благодарили хором.
— «Нам нужен хлеб», сказал Тюлень:
— «Он—трапезы основа!
Но уксус с перцем — тоже здесь
Полезны, нет и слова.
Итак... Закусывать начнем,
Когда у вас готово?»
— «Не нами ж?» — Устриц ужас взял,
Они позеленели...
— «Ужель любезность вся вела
К такой зловещей цели?...»
— «Как ночь ясна!»… — сказал Тюлень:
— «На вид вы б поглядели».
— «Вы так любезны, что пришли...
Нам с вами так отрадно...»
— «Отрежь-ка мне еще ломоть».
Тут буркнул Плотник жадно:
— «Оглох ты, что ли, братец мой?
Мне на тебя досадно».
Тюлень сказал: — «Такой обман...
Мне перед ними стыдно...
Ёще заставить их бежать
Так далеко!... Обидно».
А Плотник только проворчал:
— «Тут масла и не видно».
Тюлень сказал: «Как я скорблю,
Как плачу я над вами!...»
И самых крупных выбрал он
С горючими слезами,
Все время носовой платок
Держа перед глазами.
— «Надеюсь»,— Плотник тут спросил,—
«Что вы прошлись приятно?...
Быть может вам уже пора
Идти домой обратно?»
Но так как съели всех — никто
Не отвечал, понятно.
К стр. 100
Why, you’re only a sort of thing in his dream! — Здесь Tweedledum и Tweedledee выступают в качестве философов-берклианцев, отрицающих существование внешнего мира вне субъективного восприятия.
К стр. 101
If that there King was lo wa ke (сосл. накл.) — Если бы случилось так, что этот король проснулся бы
К стр. 103
and his voice rose to a perfect scream — Ф. Б. Леннон находит у Твидлдум и Твидлди типичные, по ее мнению, черты английского аристократического университетского студенчества: ворчливость, мелочность, драчливость, инфантильность. Она пишет: ‘Alice asks for guidance out of the wood and is answered with irrelevant and trifling animosities, boasting, cowardice—all vices of the desk soldiers. Oxford was biting into his bone and Dodgson was biting back.’ (‘Desk soldiers’ — школяры, воины пера.)
Chapter V
К стр 110
“Am I addressing the White Queen?”
“Well, yes, if you call that a-dressing, ” the Queen said. — здесь игра слов, построенная на одинаковом звучании причастия настоящего времени ‘addressing”и архаизма ‘a-dressing’ (слова с приставкой а — редуцированный предлог on — выражают категорию состояния)
she’s all over pins — она вся в булавках
К стр. 111
The rule is, jam to-morrow and jam yesterday—but never jam to-day. — намек на метод правления королевы Виктории, которая сулила блага, но никогда не предоставляла их народу
К стр. 120
to catch a crab — Льюис Кэрролл использует это выражение в двух его значениях: 1. грести впустую, не задевая воды; 2. «дать леща» (прост.) — ударить кого-либо, обычно плашмя (см. далее стр. 123 ‘That was a nice crab you caught!’)
“A dear little crab!” thought Alice. “I should like that.” и ниже: ‘Was it? I didn’t see it’ — Алиса воспринимает эти выражения буквально.
Chapter VI
К стр. 127
Humpty Dumpty — низенький толстяк, коротышка, хорошо известный нашим детям по переводу С. Я. М