В. Дукельский
– Что у вас здесь можно посмотреть?
– А что вас интересует?
– Меня? – Ничего!
Диалог при входе в музей
Каждый человек по природе своей одинок, и люди в совокупности своей одиноки все вместе. Человек одинок уже хотя бы потому, что он один такой на свете, а другого нет и не будет. Кто-то стремится преодолеть одиночество, кто-то наоборот – упивается им, находит в нем источник сил. Впрочем, по настоящему одинок человек бывает только в рождении и смерти. И, может быть, в музее.
Музей есть универсальное средство обретения одиночества и одновременно преодоления его. Это уже не природное, врожденное одиночество, а одиночество культурное, в котором индивидуальное и социальное неразрывно слиты или сцеплены друг с другом. Такое одиночество может быть названо публичным, и оно является главным, основополагающим актом культуры. Одиночество на людях это особый вид самоуглубления-уединения, который вырабатывался столетиями и обрел особую притягательность в эпоху романтизма – ту самую, которая произвела на свет музей европейского типа.
Но есть и другая культурная форма одиночества – отшельничество. В этом плане музей представляет собой магическое место, где все социальные роли утрачены, а все времена окончены. Это своеобразная культурная Фиваида, где совершается сознательный выбор в пользу одиночества, возникает одиночество намеренное и особым образом организованное. По крайней мере, так оно должно быть.
В противовес романтизму просвещение во всех его производных выработало идею внесения в массы образования через музей. Идея публичности в музее оказалась равно близкой капиталистическому обществу потребления и коллективистскому по своей сути, отрицающему индивидуальность коммунизму.
На протяжении уже почти двух столетий борются друг с другом две не сходящиеся линии музейного родства – просветительская и романтическая. Иногда начинают доминировать гены романтизма, иногда одолевают гены просвещения и музей превращается в подобие общепитовской столовой или вагона метро, где люди объединяются вне зависимости от того, являются они единомышленниками или нет.
Однако коль скоро нет двух одинаковых восприятий, в конце концов все возвращается к изначальному одиночеству, точнее совокупности множества одиночеств. Музей можно было бы назвать собранием одиночеств, пытающихся стать индивидуальностями. Их много, но есть два основных – одиночество музейщика и одиночество посетителя. Они никогда не встречаются, поскольку размещаются по разные стороны витринного стекла и разделены дверью с табличкой «Посторонним вход воспрещен».
Несмотря на свою долгую историю, в базовых позициях музей сформировался в XIX веке. При всех модификациях и новых веяниях он остается «заточенным» под то время, когда европейское общество вдохновлялось идеями просвещения народа и внесения культуры в массы. Это была эпоха великих иллюзий и утопических мечтаний. Казалось достаточно собрать культурные ценности под одной крышей и сделать их доступными, как перелом в сознании масс совершится сам собой.
Не вышло. Музеи открывались, закрывались, а народная толща оставалась прежней – глухой, слепой и равнодушной. Затем один за другим стали появляться новые источники информации и оттеснили музей еще дальше на периферию политики, образования, культуры и экономики. По ходу дела массовый, публичный музей потерял своего единственного преданного посетителя – человека вдумчивого и любопытствующего, способного часами разглядывать «букашек под стеклом».
Сегодня, правда, появились и вселяющие надежду подвижки в умонастроениях людей. Современному человеку особенно некуда себя деть. Он не может сутками сидеть перед телевизором, и ему хочется, особенно в праздники, куда-то выйти. Тут очень кстати оказывается «строевая» форма проведения досуга – экскурсии. Она хороша уже тем, что сулит смену обстановки и возможность общения с новыми людьми, общения легкого и ни к чему не обязывающего. Но готов ли музей предложить человеку смену обстановки, смену впечатлений и поведения, смену, наконец, модели общения – то есть всего того, что не совсем точно именуются «новым опытом»?
Есть и прямо противоположная тенденция. Современный человек слишком много времени проводит на людях. Ему некогда остановиться, его атакуют СМИ, требовательное начальство, навязчивые близкие и ему негде остаться наедине с самим собой. Массированная информационная атака, если не сказать агрессия, опасна не только неизбежными стрессами. Информация в современных СМИ подается в уже очищенном, упакованном и готовом к употреблению виде. Человеку предлагается испытывать различные чувства в широком спектре от любви до ненависти, но не рекомендуется размышлять, рассуждать, задаваться вопросами. Информация организована в полном соответствии с песней о том, что «фарш невозможно провернуть назад» и ее нельзя, опять же следуя надписи на упаковках, «повторно разогревать».
Сфера культуры во многом нацелена на индивидуальное потребление, происходящее в публичном пространстве. В библиотеке, театре, музее запрещается шуметь, иначе ты помешаешь соседу, вторгнешься в пространство другого человека. В музее человек начинает оберегать, защищать собственное «я», тщательно блюдет свои границы, впуская одновременно в себя что-то иное, открывая себя для какой-то другой реальности. Музей одно из немногих мест, где можно осознать свою индивидуальность по отношению к внешнему миру и выйти из стен музея со своим открывшимся «я» или со своим новым «я». Вот почему так важно дать посетителю время постоять перед витриной, картиной, пирамидой.
Музей очень часто называют храмом, храмом муз, искусства, просвещения и т.п. На самом деле, музей – это храм собственного «я». Посетитель об этом смутно догадывается, но музейные работники и мысли такой не допускают. В этом случае лестное вроде бы сравнение с храмом оказывается не столь уж безобидным. Называя музеи храмами, их и обустраивают соответствующим образом: помпезная архитектура, огромные залы, с уходящими ввысь потолками, торжественная тишина, высокое искусство, взирающее со стен или глубокая древность, укрытая в витринах. Человек-посетитель здесь явно лишний, нежелательный элемент, хотя прямо ему об этом не говорят.
В один прекрасный день тишина взорвалась, и на свет появилась другая модель – действующего музея. В нем засверкали экраны, загорелись лампочки, начали двигаться модели. Потом музей-храм и музей-мастерскую соединили, потом опять разъединили, потом стали искать оптимальное сочетание. Возникло экспозиционное действие в диапазоне от спектакля до литургии, в котором посетитель подчинялся правилам, обстоятельствам, заданной схеме. Между тем, продолжая мучить других – посторонних, то есть посетителей, музейщики создали для себя совсем другую модель музея, совсем другое пространство жизни и деятельности.
Из этого, созданного собственными руками мира, музейщики, которых все остальные считают неудачниками, черпают свое гигантское самомнение. В этом мире есть и причастность к высокому, и ощущение власти, и чувство обладания, особенно развитое у музейного хранителя. Кощей, чахнущий над златом, борется в душе музейного работника с королем Лиром. Если побеждает Кощей, страдают окружающие, если верх берет король Лир, то сердце хранителя разрывается на части. Музейщик, в силу своего профессионального одиночества, остается непонятым окружающими, и в отместку рассматривает любую публичность как профанацию. Случайному прохожему или прихожанину музейного храма не дано познать истинного одиночества – главной музейной ценности, знакомой только служителям этого таинственного культа.
Одни лишь музейщики слышат порой «голоса», испытывают особую экзальтацию, иногда юродствуют, иногда проповедают. Фактически, все возможные в этом заведении роли и функции разобрали его сотрудники, для посетителя попросту ничего не осталось. Закономерно, что только сотрудник вправе идентифицировать себя с музеем. Он строит его для себя и под себя, всячески изгоняя чужака режимом работы, правилами поведения, многочисленными запретами, глазками камер видеонаблюдения, окриками бдительных смотрителей.
Первый вопрос, который возникает у человека, зашедшего в музей: «А зачем я сюда пришел?» Второй вопрос: «Ну и куда же теперь идти?» Иногда посетитель идет туда, где толпится народ, иногда, напротив, торопится занять свободное место. На помощь приходит обыденный опыт, и посетитель спешит на свет или тянется к витринам, хоть в чем похожим на знакомые магазинные прилавки. Чуть легче человеку в самодеятельных, частных или общественных музеях. Здесь, по крайней мере, все выглядит привычнее, нет витринных стекол, шнуров-канатов, высоких потолков и больших гулких залов.
Пространство музея, действительно, непонятно обычному человеку. Он знает свою квартиру с потолками в два с полтиной, ему знакома «просторная школа со светлыми классами», дискотека, кинотеатр с пронумерованными местами. В музее ничего этого нет, отсюда неизбежное чувство потерянности, ненужности.
Для посетителя музей остается чужим пространством, и это не случайно. Не то, чтобы он был так задуман, но именно в этом направлении он развивается стараниями своих служителей. Музей никогда не говорит человеку: «Здесь все твое!» Он не доверителен, как уютное кафе, здесь нет своего, отмеченного в билете места, как в театре, даже своего стола-стула с лампой, как в библиотеке. Человек инстинктивно начинает искать себе место в музее, пытается как-то организовать свое личное пространство. Он долго и безрезультатно мечется по залам и нигде не находит себе пристанища. Про посетителя попросту забыли или, по крайней мере, стараются не вспоминать, иначе за двести лет для него нашли хоть какой-нибудь уголок.
Противоречие между музеем «для себя» и музеем для широкой публики осталось неразрешенным. Закрытый дворцовый музей и музей для публики, ведущий свое происхождение от промышленных выставок, так и не слились воедино.
Публичность как характеристика музея означает, что он принадлежит всем. Но всем не означает каждому, поскольку музей для всех не равен музею для каждого. Человек, пришедший в музей в поисках идентичности, в поисках себя во времени никак не ощущает, что музей принадлежит ему, что это пространство, предназначенное для разговора с ним и только с ним.
Сегодня, когда появились частные музеи, элитарные клубы, ситуация обострилась еще больше. Человек, который нигде не бывает, всех боится и не знает, как себя правильно вести, не может достичь состояния музейного одиночества. Между тем, музейная среда это едва ли не последнее пространство в сфере культуры, которое он может присвоить, интериоризировать, перевести во внутренний план.
Общедоступный – сегодня означает чей-то, но не мой. Но тогда зачем он мне, что мне делать на чужой территории? В условиях жесткой приватизации мест проведения досуга музей не является исключением. Это только кажется, что частные художественные галереи связаны с определенной тусовкой, а государственные музеи нет. На самом деле они тоже давно стали местом тусовки для своих, причем наиболее закрытой, казенной тусовки.
Музей, хранящий предметы государственного музейного фонда, остается официальным учреждением, а здание его все больше превращается в офис, лишенный даже тени камерности, интимности, доверительности. Всем своим видом музей как бы спрашивает посетителя: «Кто ты такой?» – и не мешает человеку осознать его ничтожность.
Публичность в отечественных музеях оказалась понятой очень своеобразно. Знакомым вариантом публичности были присутственные места, поэтому сегодня музей это, прежде всего, государственный учреждение, по старому присутственное место, где посетитель выступает в роли просителя. В свое время Николай I, увидев в залах Эрмитажа людей в сюртуках, потребовал, чтобы посетители приходили исключительно во фраках или мундирах, то есть являлись в музей, как на службу. Эта казенная природа отечественного музея осталась непреодоленной, и только усилилась в ходе послереволюционной национализации, точнее огосударствления музейной сети. Вот и прижился у нас чудовищный термин «посетитель», поскольку госучреждение, выполняющее предписанные сверху функции, и не требует от человека ничего, кроме присутствия-посещения.
Конечно «присутствие» – это не единственный образец для подражания. С трудом, но пробивает себе дорогу музейная модель, ведущая свое происхождение от салона, гостиной, горницы, наконец. Здесь все люди гости, им показывают дом, угощают, развлекают, как умеют, предоставляют возможность для общения между собой. Но вот беда, музей, в отличие от салона, не сумел выработать образцов общепринятого поведения, а потому музейная свобода оборачивается боком: каждый начинает действовать на свой страх и риск, в меру своего понимания.
На первый взгляд кажется, что никакой внешней социальной коррекции поведения в музее не существует, если не считать табличек «не трогать» и назойливых бабушек-смотрительниц. Человек, конечно, может прослушать моноспектакль экскурсовода, но впечатлений он вынесет немного, а даже если и вынесет, то ему не с кем будет обменяться ими. Примечательно, что влюбленные парочки едва ли не самые внимательные посетители в музее, они находятся в постоянном контакте друг с другом, проявляют или демонстрируют интерес, позиционируют себя определенным образом перед своим спутником. «Музей для двоих» тоже форма музейного одиночества, может быть самая удачная и выигрышная.
В иных ситуациях выстроить свои отношения с внешней, в данном случае музейной средой, человеку необычайно трудно. Комфортней всего чувствует себя в музее младший школьник, привыкший к социальному статусу ученика. Подростку уже труднее – он испытывает потребность в самовыражении, но это в музее не предусмотрено. Музей обращен к обществу, к государству, к отдельным социальным группам, но никак не к личности. Поэтому он в лучшем случае воспитывает в человеке социальное, но никак не индивидуальное. В некотором смысле исключением являются мемориальные музеи, обеспечивающие преклонение-прикосновение или допускающие самоидентификацию с известной личностью.
Музей соткан из противоречий. Он и сцена (экран) и зрительный зал, он индивидуален по способу производства культурного продукта и коллективен по форме его потребления. Казна-ларец соединилась в музее с дворцом как пространством приемов и пиров и выработала особый тип публичного одиночества – «средь шумного бала…».
Это соединение одиночества с публичностью и составляет глубинную специфику музея. Отклонение в любую из сторон приводит к серьезным потерям. Впрочем, ставка, сделанная на индивидуальность посетителя, все-таки менее опасна, поскольку означает обращение к проблемам человека. Акцент на публичности, напротив, ведет к тому, что музей делает уже не то, что нужно человеку, а то, что нужно обществу от человека. Вот уж действительно прав Жванецкий, сказавший: «Не нарушайте моего одиночества и не оставляйте меня одного».
Итак, публичный музей создавался личностью, индивидуумом, но создавался под человеческое множество, общество, государство. Иными словами, такой музей не был индивидуально ориентирован. В какой-то момент, следуя моде, музей по простоте душевной вообще стали именовать социальным институтом. Но музей институт не социальный, а скорее индивидуальный. Он сам по себе, он пришелец в ином времени и в иной культуре. Музей, как и его посетитель, силится преодолеть свое одиночество, непонятость, немоту. Но преодолеть одиночество в толпе невозможно, оно исчезает, растворяется только при общении один на один, при контакте с другим одиночеством, с другой индивидуальностью. В нашем случае это индивидуальность посетителя.
В человеческом множестве музей совсем бы потерялся и утратил себя, если бы не каста избранных – служителей музейного культа. Именно они скрашивают музею его одиночество, но заодно и разделяют с ним роль социального аутсайдера. Как ни странно, в этом скрыт ресурс для развития музея, поскольку обделенными судьбой и неуспешными ощущают себя значительные группы населения. Человек, как и музей, ищет выхода, хочет жить в согласии с самим собой и с окружающим миром. Таким образом, желания и устремления человека и музея совпадают.
В конечном счете, оба они должны зажить одной жизнью, но этому должен предшествовать длительный период вочеловечивания музея. Чтобы сойтись с человеком музей, в свою очередь, должен знать его проблемы, заботы, волнения и тревоги. Вот тогда-то и появится на свет музей, который защищает, дает в руки оружие, делает успешным, помогает в достижении целей и разрешении конфликтов. Тогда возникнет одновременно индивидуально и социально ориентированный музей. Это и есть путь к новой публичности.
Путь к поставленной цели будет долгим. Музей должен научиться пробуждать в человеке индивидуальность. Он должен открыть человеку их общее одиночество через личные проблемы, понятные и близкие человеку.
Посетитель приходит в музей с грузом своих проблем, он не может оставить их за порогом. Музей то ли делает вид, то ли действительно не подозревает об их существовании. Пожалуй, трудно сегодня найти культурный институт, который вел бы себя подобным образом. Театр, кино, литература, даже цирк знают о человеке гораздо больше, подстраиваются к нему и уж тем более не пытаются его игнорировать.
Вот почему при входе в музей и возникает проклятый вопрос: «А зачем я, собственно, сюда пришел?». Но музей и в этом случае высокомерно молчит и даже не пытается сказать, что человек пришел в его стены:
· для того, чтобы встретиться с самим собой
· для того, чтобы отстраниться от забот
· для того, чтобы найти комфортную среду
· наконец, для того, чтобы быть понятым.
Но и человек молчит о своих проблемах. Он стыдится сказать:
· что не поспевает за временем
· что хочет изменить свою жизнь и не знает как
· что стареет и одинок
· что ищет решение и не находит его
· что устал и ему ничего не хочется.
Все это проблемы внутренней жизни человека, но без отклика на них не будет никакой публичности. Оно и понятно, ведь в музее, как и в любом другом учреждении культуры, «засчитывается» только вторичное посещение. Факт повторного прихода в музей означает превращение посетителя в публику. Отныне музей принадлежит ему, и он принадлежит музею, становится базовым элементом союза двух одиночеств. Так формируется и пресловутая «музейная потребность»: ходить в музей, бывать в музее, решать свои проблемы в музее.
Но одно дело потребность, а другое – реальные сложности, связанные с общением в незнакомом пространстве. Человек не знает, как вести себя в музее именно потому, что не понимает, что от него требуется. Нельзя сказать, чтобы эта проблема не осознавалась музейщиками, но до тех пор, пока музей будет мыслиться собранием предметов и произведений искусства, «музейный всеобуч» не даст положительных результатов. Учить нужно поведению в непривычной для человека среде, учить особой музейной публичности.
Публичные действия бывают разными. Во-первых, это действия подобные действиям других людей, действия, совершаемые в соответствии с общепринятыми правилами. Во-вторых, это действия, совершаемые в присутствии других и в значительной степени к ним обращенные. Наконец, это действия, совершаемые самостоятельно, но вместе с другими, собственно коллективные действия. В музейной среде каждый может совершать индивидуальные по сути своей действия, в совокупности приобретающие публичный характер.
Поэтому музей это коллективное, общественное место, предназначенное для пребывания в одиночестве. Место, где человек спокойно и по своему выбору может присвоить то, что принадлежит всем. Когда человек хочет «присвоить музей», но не может этого сделать, он волей неволей выявляет свою позицию по отношению к обществу.
Есть в этом процессе присвоения и элемент подчинения, подчинения себя миру или подчинения мира себе. Музей должен дать человеку ощущение власти над историей, ощущение обладания сокровищами, ощущение равенства и партнерства с природой и остальными людьми.
В отличие даже от концерта классической музыки, которую человек если и не воспримет, то хотя бы прослушает, в музее он получит ровно столько, сколько сможет взять, и никакой посредник в лице экскурсовода не спасет положения. В музее человек один на один со временем, искусством, внешним миром в целом. Музей – это пространство его личного, индивидуального выбора. Ощущение взаимопонимания и персонального контакта с «личностью музея» или возникнет или нет.
Искусственное, антропогенное пространство музея должно стать антропоцентричным. И тогда «новый опыт», полученный в музее, станет опытом обретения себя в публичном пространстве, сохранения своей индивидуальности в толпе, опытом нахождения индивидуального прочтения и интерпретации человеческой культуры.
Как ни странно, музей учит не поддаваться общим настроениям, формирует навыки самостоятельных действий. Ведь он сам тоже не от мира сего и существует не столько благодаря, сколько вопреки магистральному направлению развития человечества.
В незнакомом и чужом пространстве музея человек остается один на один с другим миром, который он должен освоить, подчинить-покорить или которому он должен подчиниться-покориться, то есть стать его частью. Музей есть свободное пространство в том смысле, что здесь внешняя детерминация становится внутренней, переводится во внутренний план. Вообще-то этот процесс называется овладением культурой.
Итак, музей это среда моего одиночества, оболочка моей индивидуальности, приватизируемое мною внешнее пространство – пространство публичное, социальное, историческое и культурное. Если XIX век поставил перед собой задачу преодоления элитарности, то сегодня необходимо преодоление публичности, массовости, вопреки всем маркетинговым стратегиям. Зато в полном соответствии с требованиями рынка человек получит собственный, только ему принадлежащий музей. И у каждого этот музей будет свой, и, если его и нельзя будет положить в нагрудный карман, то можно будет легко унести с собой, несмотря на все усилия службы безопасности.
Источник: https://future.museum.ru/lmp/books/Mus_Lich.htm