В 89-м году я с интересом наблюдал за процессами, которые разворачивались на московской неформальской сцене, по-прежнему ожидая, не возникнет ли какое-нибудь формирование, с которым можно бы было взаимодействовать по линии новых левых идей социализма самоуправления. Социалистическое движение в Москве раскололось тогда на две основные фракции – сторонников Московского народного фронта и его противников. В основе расхождений (помимо многочисленных персональных раздоров) лежали и разногласия по вопросу о сотрудничестве с либеральной оппозицией. Те социалисты, кто примыкал к Народному фронту, группировались вокруг Бориса Кагарлицкого и Михаила Малютина. Они называли себя “новыми социалистами”, и позднее, уже в июне 90-го года, оформились в Социалистическую партию. Противники Народного фронта были представлены московской группой “Община” и частью активистов уже умиравшего ВСПК.
Представители «Общины» выступали ещё на встрече неформалов в августе 87-го года и не произвели на меня впечатления. Некоторые “общинники” в 87-м году пытались даже организовать публичную акцию солидарности с впавшим в немилость Ельциным.
Впечатление от “Общины” у меня было смешанное. С одной стороны, мне импонировало то, что эти люди выступают за самоуправление, федерализм, децентрализацию, что на страницах журнала они нередко достаточно резво “покусывали” власть. Мне нравилось, что в ходе конфликта во ФСОК “общинники” – в отличие от Кагарлицкого – не стали сотрудничать с либералами в Народном фронте. Это внушало некоторые надежды на то, что с ними можно найти общий язык и, быть может, обнаружить точки сближения.
С другой стороны, многое в позиции “Общины” казалось неприемлемым. Группа выступала за “рыночный социализм” (об этом речь пойдет позже), пропагандировала пацифизм и, вообще, стояла, скорее, на “левом” фланге Перестройки, нежели пыталась стать альтернативой ей. Но, как мне тогда казалось, существовала надежда на то, что “общинные социалисты” будут эволюционировать “влево”.
Проблема состояла ещё и в том, что большинство членов “Общины” тогда почти не интересовались экологическим вопросом. Между тем, напомню, этот вопрос был для меня тогда центральным.
Единственным исключением тогда был Владимир Губарев, который, насколько я помню, занимался редактированием и распространением журнала “Община”. (Журнал “Община” я стал читать, кажется, в 88-м году.) Он достаточно тесно сотрудничал с Московской экологической федерацией, хотя, как я понимаю, скорее, на индивидуальной основе. Так что из всех “общинников” первые контакты у меня возникли именно с ним – по экологической линии. Через Губарева я пытался заинтересовать экологией других членов “Общины”, но никакого энтузиазма с их стороны не встретил.
Чуточку позже я познакомился с Александром Шубины, который был одним из лидеров “Общины”. Первоначально он особого интереса к экологии не проявлял. Лишь позднее (возможно, под влиянием Губарева) его отношение к этому вопросу изменилось, и он вышел на меня. Это было, вероятно, в начале 89-го года.
В мае 89-го года по приглашению Шубина я пришел на учредительный съезд Конфедерации анархо-синдикалистов, созданной на базе “Общины” и её сети. Место проведения я помню плохо. Здесь была в принципе та же история, что и со съездом ВСПК. Всё было полуподпольно и, естественно, только организаторы знали хорошо, куда они ведут “гостей”. Спрашивать, почему именно там, было не принято. Встречались в метро (то ли на Маяковке, то ли на Пушкинской) и “порциями” шли в установленное место. На сей раз это было что-то вроде “красного уголка” какого-то учреждения. Где-то в районе Козихинского переулка, что ли? (Позже В. Дамье вспомнил, что съезд проходил, как ему рассказывали, в школе, где преподавал Андрей Исаев, - АП.)
В зале было несколько десятков человек. Очень разных по своему облику, речам и позиции. Выделялись своим экзотическим видом Игорь Подшивалов из Иркутска, одетый в тельняшку и бушлат (ни дать, ни взять – матрос-анархист времен гражданской войны) и Петр Рауш из Питера, облаченный в черный берет, шорты и сапоги.
Острые споры шли по программе. Рауш требовал исключить из неё упоминание о социализме как цели организации.
Хотя я ещё не был членом КАС, мне предложили написать экологическую часть программы. Я так и сделал, постаравшись вложить в нее максимальное число экосоциалистических положений: экологические референдумы, разукрупнение мегаполисов и максимальное приближение работы к месту жительства (что, в моих представлениях, было завуалированной идеей перехода к самообеспечивающимся территориальным общинам).
Тем не менее, программа КАС в целом меня разочаровала – прежде всего, ориентацией на так называемый “безгосударственный рыночный социализм”. Под этим понималась передача предприятий в собственность трудовым коллективам с рыночными отношениями между ними. Территориями должны были управлять общины жителей. В итоге получилось бы что-то похожее на югославскую модель, но без партийного контроля и бюрократии, хотя с теми же разрушительными экономическими и экологическими последствиями.
Теоретики КАС приписывали эту схему Бакунину, но у того как раз ничего подобного не было. Это был, скорее, прудонизм, о чём я им неоднократно говорил. Впрочем, как признал потом в разговоре со мной Александр Шубин, они тогда этого ещё не знали… Правда, в то время переход предприятий в собственность тех, кто на них работает, нередко называли “анархо-синдикалистской идеей”, но как я впоследствии ни искал, я не нашёл автора таких мыслей. Похоже, что это была просто ленинистская выдумка об анархо-синдикализме…
Но как бы то ни было, возникновение КАС я приветствовал. Пусть идейная позиция организации была умеренной, но все же люди назвали себя анархистами – сторонниками самоуправления, что мне было близко. Я решил, что есть смысл пропагандировать идеи экологического социализма и в этой среде и что в ней можно и нужно работать.
Я вступил в КАС и убедил сделать это нескольких человек из Самарского союза “зелёных”. Мы собирались создать там что-то вроде экосоциалистической фракции. С этого момента и начинается моё участие в собственно анархистском движении – хотя позиции КАС, повторяю, были далеки от классического анархизма.
Правда, в деятельности собственно Московской организации КАС я тогда участвовал мало, был всего-то на паре общих собраний. Это неудивительно: ведь основным для меня тогда было всё-таки экологическое движение.
Но я уже пытался найти внутри КАС людей, которые бы считали, что позиция КАСовской верхушки недостаточно радикальна и, прежде всего, в том, что касалось проблемы устройства будущего общества и его экономики. Очень быстро выяснилось, что в “верхнем эшелоне” КАС в этом смысле ничего изменить невозможно. Это были люди со вполне устоявшимися взглядами. Искать надо было “внизу” или, как говорили немецкие зеленые, “в базисе”.
НЕФОРМАЛ ОТКРЫВАЕТ МИР
К тому времени бывать за границей мне не приходилось. Денег на турпоездки не было, в КПСС я не состоял, и от работы на международные конференции и в поездки меня не посылали.
Впервые удалось попасть за рубеж мне в начале 89-го года. Меня включили в делегацию от нашего института, которая поехала на конгресс историков ГДР в Берлине (как позднее выяснилось, это был последний конгресс восточно-германских историков). Мой доклад был посвящен движению зелёных в ФРГ, и фактически я сказал именно то, что хотел сказать.
Атмосфера на конгрессе, а точнее, вокруг него, сложилась чрезвычайно любопытная. Интеллигенция Восточной Германии восторженными глазами смотрела на советскую перестройку, тогда как власти ГДР в действительности встречали её в штыки. Оппозиция в стране подвергалась преследованию, в то время как у нас она уже во многом действовала почти свободно.
В этих условиях говорить с немецкими коллегами приходилось с осторожностью. И все-таки я старался в неформальных разговорах аккуратно объяснить собеседникам, что ГДР не стоит копировать “нашу” перестройку, не надо идеализировать рынок и капитализм, ориентироваться на единство действий с реформистской частью номенклатуры и либералами – лучше извлечь уроки из размытости и расплывчатости общественных движений в СССР и попытаться чётче сформулировать общественную альтернативу – общество социализма самоуправления. Во всяком случае, это - единственный способ решить проблему экологического кризиса.
Перестроечное руководство КПСС стремилось показать общественным движениям в мире свою открытость и готовность к диалогу. В начале 89-го года представители КПСС и немецкой Партии зелёных провели антиатомный семинар на территории ФРГ. Ответное мероприятие должно было проходить в Москве. Но зелёные Западной Германии потребовали, чтобы вторая часть семинара была трёхсторонней – по их настоянию, на неё были приглашены представители неформального экологического движения СССР.
Вот так на международной встрече в сентябре 89-го года как равноправные партнеры оказались Сергей Фомичёв, Лика Галкина, Ольга Пицунова (из саратовского клуба “Альтернатива”) и я. Понятно, что, как и наши немецкие товарищи, мы рассказывали об экологическом кризисе и призывали покончить с “мирным атомом”. Мы договорились даже о том, что мой московский адрес будет считаться бюро немецкого антиядерного журнала “Атом” в Москве. С тех пор контакты с западногерманскими зелёными стали у меня регулярными
В конце осени того же года я поехал по научному обмену на пару недель в Боннский университет. Стоит упомянуть забавный штрих: легендарные “западные магазины” с их “полными прилавками” (сладострастный миф советской эпохи дефицита; кто жил – тот помнит!) не произвели на меня особого впечатления. Ну что ж, сказал я себе, они живут так, мы – иначе. У них масса своих проблем, других, чем у нас, но не меньших…
Рассказ о профессиональной части этой поездки я опускаю, и расскажу только о делах общественных. В Бонне мне было нетрудно отыскать штаб-квартиру Партии зелёных. Рассказал о нашем движении, расспросил о них, набрал охапки агитационного материала… И вдруг получил приглашение поехать на “перспективный конгресс” партии, который как раз должен был происходить в Саарбрюккене.
“Перспективным конгрессом” назывались особые партийные съезды, которые собирались не для вынесения решений, а для дискуссий об идеологии, перспективах и курсе партии. Это было действительно стоящее зрелище – настоящий “парад” всех видных теоретиков, активистов и идейных течений в партии. Я увидел там своих знакомых по Московскому семинару, в том числе бывшего сопредседателя партии Ютту Дитфурт, завязал множество новых контактов в экосоциалистическом крыле партии.
Увы! Большинство из моих тогдашних знакомцев давно уже вынуждены были покинуть немецкую Партию зелёных. Теперь она стала, как говорят немцы, “stinknormal” – “до вони нормальной”…
Кстати, в нашем экологическом движении образовывались приблизительно те же течения и направления, что и в экологическом движении Западной Германии. Было всё - от экофашизма (от попыток ультраправых и даже неофашистских группировок проникнуть в экологическое движение и создать под себя какие-то экологические структуры, инициативы и движения на местах) через эколиберализм (такое умеренное экологическое реформаторство в социал-демократическом духе) до, с одной стороны, чистых природозащитников (которых мало интересовали вопросы социального устройства и миропорядка и которым важно было спасти конкретный лес или зверюшек; кто бы это ни сделал - тот молодец) и заканчивая экосоциалистическим крылом (для которого экология была, скорее, поводом, нежели главной темой и главной проблемой).
В те недели как раз рухнула Берлинская стена, и пожилая социал-демократка, на квартире которой меня “вписали” в Бонне, радостно говорила о том, что победа левых и социалистических общественных движений на Востоке усилит и социалистическое движение в Западной Германии. Она надеялась на преобладание социалистов в будущей Германской конфедерации.
Представители левых общественных течений Восточной Германии приехали на конгресс в Саарбрюккене. Люди из инициативы “Объединенные левые” и из инициативы по созданию партии зелёных ГДР рассказывали о своих перспективах. Интересно, что предостережения, которые они услышали от меня и от западных экосоциалистов, были почти одинаковыми, хотя мы и не сговаривались. К сожалению, история пошла иначе…
В начале 90-го года я опять попал в Германию. На сей раз мы с женой отправились в гости к моему другу Уве, с которым мы познакомились в 89-м году, когда он учился в Москве. Уве был членом Партии зелёных и примыкал к экосоциалистическому крылу. Так что мы с радостью нашли друг друга и подружились.
П.: Имеется в виду, что он был ещё из Западной Германии?
Д.: Да, Западной.
В Кёльне, где он тогда жил, размещался в те годы секретариат Международной ассоциации трудящихся – анархо-синдикалистского интернационала. Мне не удалось встретиться с тогдашним генеральным секретарем Ральфом Аурандом (с ним я познакомился только на следующий год в Москве, во время конференции, посвященной 70-летию Кронштадта; делегация МАТ “вписывалась” в моей небольшой квартире). Зато мы поговорили с очаровательной Бригиттой Чиборра, членом секретариата. Её реакция на мои рассказы об анархистском движении в СССР, её ответы на мои вопросы и документы Интернационала ясно показали мне, что идеология лидеров КАС не имеет с мировым анархо-синдикализмом ничего общего. Выяснилось, что шведские синдикалисты из профцентра САК – партнеры и друзья КАС на “мировой арене” – реформисты и заклятые противники Интернационала.
Все это вызвало во мне несколько наивное желание: вернувшись в Москву, явиться в КАС и рассказать там о том, что я увидел и узнал. Мне казалось, что многие люди у нас, искренне считающие себя анархистами, просто не знают, что это такое на самом деле – анархизм. В этом смысле они напоминали мне себя самого “доперестроечного” - из эпохи, когда люди, не знавшие почти ничего о других идейных системах, кроме официальных, пытались сами из обрывков и осколков случайно выуженной из книг информации собрать для себя какие-то “идеологии” и дать им “чужие” имена. Получалось это довольно плохо, часто смешно и совсем непохоже на “оригинал”.
Хорошо помню, как меня раздражали упрямые попытки различных “теоретиков” цепляться за такие вот доморощенные идеологии. Ведь сторонники почти всех идейных течений в Советском Союзе были оторваны от своих единомышленников на Западе, и поэтому, думал я, в их головах и существует каша. Мне казалось, что чем скорее общественные движения в стране преодолеют вот эту доморощенную провинциальность, вернутся на магистральный путь мирового идейного развития и обретут своих аналогов в мире, тем быстрее они преодолеют смуту и незрелость.
Я решил, что, вернувшись в Москву, я обязательно расскажу в КАС о том, что такое настоящий анархо-синдикализм, и начну агитацию за настоящий анархо-синдикализм – за то, что во всём мире, собственно, и принято считать анархо-синдикализмом. Если люди называют себя анархо-синдикалистами, пусть соответствуют этому имени! А если верхушка не захочет этого, значит, надо найти в движении людей, которые захотят.
В том же 90-м году я смог, наконец, прочитать только что переизданные работы Кропоткина – “Хлеб и волю” и “Современную науку и анархию”. Это было как раз то, что я искал – революционный путь к новому обществу свободных и равных, к коммуне коммун, к гармонии с природой и другими людьми, причем без всяких противоречивых и противоестественных “переходных периодов”. Отныне я называл себя анархо-коммунистом. Вот так – а совсем не со вступление в КАС – началось моё превращение из экосоциалиста в анархо-синдикалиста.
Но пока ещё свои основные силы я по-прежнему посвящал экологическому движению. Создание “антипартийной партии” вступало в свою завершающую стадию.
СОЗДАНИЕ ПАРТИИ ЗЕЛЁНЫХ
В марте 90-го года после долгих проволочек, встреч, разговоров и переписки удалось, наконец, собрать в Москве Учредительный съезд Партии зелёных. Мы намеренно не определяли границы территории, на которой она должна была действовать. СССР в прежнем виде нас не устраивал, независимые республики также не внушали энтузиазма. К тому же, экологические проблемы не знают границ! ДСПЗ предполагало, что партия будет действовать повсюду, где имеются её отделения.
С созывом съезда (это должен был быть вначале “открытый съезд” ДСПЗ и его сторонников, плавно переходящий затем в учредительный конгресс новой партии) были связаны, как сейчас помню, два интересных обстоятельства.
Во-первых, он собрался вскоре после отмены пресловутой 6-й статьи конституции – статьи о “руководящей роли” КПСС, то есть об однопартийном государстве. Так что мы, зелёные, стали первой партией “многопартийной системы”. Нет, конечно, ДС возник ещё раньше… Но, во всяком случае, Жириновского мы опередили. Равно как возникшую тогда же, в марте, Марксистскую рабочую партию.
Во-вторых, одновременно со съездом зелёных в Москве проходил и съезд КАС. Так что некоторым активистам ДСПЗ предстояло выбрать, куда они пойдут. Я (вместе с Фомичёвым и Кривовым) выбрал зелёных, Шубин – КАС. Вот так тогда расставились приоритеты. Кто бы мог подумать такое всего лишь несколькими годами спустя?
Помещение для проведения съезда было найдено через Велемира Исаева, который тогда возглавлял Экологическую секцию Московского союза художников. Он договорился о том, чтобы заседания проходили в здании выставочного зала союза на Кузнецком мосту.
П.: Ты имеешь в виду вот эту стекляшку - художественную галерею?
Д.: Тогда она не была стекляшкой - вот что интересно.
П.: По-моему, она всю жизнь была стекляшкой.
Д.: Разве? Знаешь, я там проходил недавно, и у меня какое-то смутное ощущение, что там впереди что-то пристроили. Или отделали иначе передний фасад. А тогда выставочный зал выходил прямо на улицу. Нет, там чётко что-то изменилось. Вот этих витрин там не было - это точно.
А! Знаешь, что могло быть? Тогда ведь окна завешивались белыми шторами, и они, может быть, и были прозрачными, но ощущения такого не было. И с улицы не было видно, чем мы там занимаемся. Это точно.
Съезд получился достаточно большим. Собралось более 80 делегатов из 21 города России, Украины, Белоруссии и Казахстана. Приехал даже наблюдатель от латвийских зелёных. (Людей собирали по сеткам Зелёного движения и Социально-экологического союза.)
Другое дело, что сложно сказать, насколько съезд был представительным именно по зелёным меркам и нормам, то есть, насколько приехавшие действительно представляли местные группы и имели от них четкий императивный мандат. Мы этого не знали: ведь тогда, по понятным причинам, не принято было оглашать численность. К тому же многие из экологических групп вообще не имели фиксированной численности.
Мы торжественно провозгласили учреждение Партии зелёных. А потом воцарился хаос!
Готовя создание Партии зелёных, мы в ДСПЗ предполагали распространить на неё те же принципы, на которых строились западногерманские зелёные, и даже ещё больше “демократизировать” их. Среди предлагавшихся принципов были не только “экологизм”, но также “социальность” (то есть ориентация на ликвидацию господства человека над природой и социального господства) и “базисная демократия”. Последняя означала, по существу, последовательный федерализм: принятие всех основных решений низовыми общими собраниями и референдумами, отсутствие директивного руководства, осуществление координирующих функций делегатами с мест, получившими “императивный мандат”, то есть чёткий наказ, обязательный для исполнения.
В проектах уставных и программных документов, которые были опубликованы в “Третьем пути” и разосланы на места, содержались положения, отражавшие в основном экосоциалистический или экоанархистский взгляд на экологическую проблему. Говорилось о том, что катастрофа может быть предотвращена только путем отказа от принципа господства и перехода к свободному, гармоничному, антиавторитарному и солидарному обществу, основанному на принципах прямой демократии. Централизованное государство должно было быть заменено конфедерацией самоуправляющихся территориальных единиц (СТЕ).
Основные средства производства (кроме тех, которые служат удовлетворению исключительно личных потребностей) подлежали передаче СТЕ или их федерациям; само производство должно было подвергнуться кардинальной перестройке: децентрализации, диверсификации и экологизации. Самоуправляющиеся производители и потребители должны были вместе с экологическими ассоциациями и другими заинтересованными лицами согласовывать и планировать, что, как и где будет производиться и потребляться.
Все эти преобразования предполагалось осуществить не через захват государственной власти, а в процессе глубинной децентрализованной революции снизу – через формирование параллельно существующему обществу альтернативных гражданских ассоциаций, сетей производственного и потребительского самоуправления с перспективой их превращения в органы “контр-власти”. Основной формой деятельности признавались прямые действия (митинги, демонстрации, блокады, оккупации объектов) и формирование свободных общественных пространств; участие в парламентских органах допускалось, но признавалось неосновным. Участие в исполнительных органах власти отвергалось категорически.
Эта позиция отстаивалась на съезде активистами ДСПЗ из Самары и Москвы; её частично поддержали также участники ДСПЗ с Украины, некоторые белорусские делегаты, представитель Брянска… Но не тут-то было!
Предложения радикалов натолкнулись на отчаянное сопротивление умеренных. Этот блок был весьма разнородным. Прежде всего, это были приверженцы чисто природоохранной деятельности, совершенствования экологического законодательства и системы государственных органов защиты окружающей среды. Лезть в политику и социальные вопросы за этими пределами они не считали нужным. Для продвижения природоохранных мер “чистые экологи” хотели бы создать партию парламентского типа, участвовать в коалициях и формировании власти и провести соответствующие решения “сверху”.
Вместе с “чистыми природоохранниками” против наших идей и предложений выступило и некоторое количество реформистски настроенных деятелей – типичных “перестроечных активистов” с мест, которые хотели на волне экологической тематики просто-напросто добиться избрания в органы власти или, в лучшем случае, действовать в качестве своеобразного “зелёного лобби” и оказывать давление на депутатов (в соответствии с достаточно модным тогда в экологическом движении принципом: “у природы всюду должны быть свои люди”). Такой вот своеобразный “зеленый карьеризм”. Политически их симпатии были на стороне властей, демократов или либералов. Наиболее активной группировкой этого рода являлась Ленинградская партия зелёных во главе с Иваном Блоковым. И если мы тогда ориентировались на опыт немецких зелёных, то они – на более умеренных скандинавских.
Наконец, некоторую часть участников составляли сторонники ультраправых или национал-патриотических взглядов (вроде представителей сибирской “Родины”). Нечего и говорить, что они поспешили оказаться во враждебном нам блоке!
Получилось так, что мы, инициаторы создания партии из ДСПЗ, оказались на съезде крайне левым флангом. Большинство же участников склонялось к тому, чтобы создать очередную непонятного рода “крышу” для природоохранников, и это при том, что таких “крыш” и без того уже была куча мала. Надобности в еще одной явно никакой не было.
Присутствие таких людей на съезде доказывало одну простую истину: как мы, организаторы, ни пытались провести чёткую грань между создаваемой идейно-политической экологической организацией, с одной стороны, и природоохранным движением, смутным и не вполне определившемся, с другой, нам это не удалось. Мы хотели, чтобы на этот съезд приехали именно те группы, которые в той или иной степени разделяли наши представления о создаваемой организации (в этом не было никакой дискриминации: ведь у природоохранников было множество своих объединений, включая общесоюзные!), но на нём опять во многом оказался тот же контингент, какой обычно ездил на все экологические встречи и конференции предыдущих лет.
Столкнувшись с тем, что к нам набежали люди, которые явно ошиблись адресом, мы вынуждены были пойти на достаточно жёсткие меры. Пришлось огласить заявление от имени делегатов ДСПЗ, что люди знали, куда и зачем они ехали. Так что если их не устраивает предложенная модель, нам придется объявить создание партии несостоявшимся и продолжать работу как съезд ДСПЗ. Остальные были бы вынуждены отправиться по домам. Такая перспектива наших оппонентов совершенно не устраивала. Ведь они не обладали ни собственной общей концепцией, ни необходимой связностью, ни контактами для того, чтобы создать зелёную партию без нас.
В этих условиях им пришлось пойти с нами на компромисс. Была принята резолюция о провозглашении создания Партии зелёных, включавшая, в основном, наши положения. В ней говорилось, что партия будет экологической, социальной и базисно-демократической, что она выступает за радикальное преобразование общество на основе самоуправления и прямой демократии, что законодательные институты могут быть использованы только как трибуна. Упоминалось об осуждении экофашизма. Был признан принцип автономии идейных течений и фракций внутри партии, а также принцип “права меньшинства”. Фракции могли принимать резолюции от своего имени, и они должны были включаться в общий пакет съездовских решений и публиковаться вместе с ними.
Именно так и получилось с внесенной нами, радикалами, резолюцией против введения президентской системы в СССР. Напомню, что Горбачев тогда как раз ввел для себя президентский пост, и мы расценили это как стремление к концентрации власти для осуществления различных антисоциальных и антиэкологических мер, повышения цен и так далее.
Поскольку умеренно-болотистое большинство съезда страшно перепугалось и эта резолюцию не приняло (она собрала лишь небольшого числа голосов), то одним из условий компромисса, которым завершился первый, учредительный, съезд, состояло в том, что резолюция эта была объявлена “резолюцией меньшинства” и приняты от имени экосоциалистической фракции.
Зато нам удалось добиться принятия другого важного документа – Заявления о социально-экономической политике правительства с осуждением планов повышения цен, перехода к “шоковой терапии” и рыночным реформам. Вместо этого предлагалась экологизация экономики.
Участники постановили создать Совет региональных координаторов, и я вошел в него от Москвы. Правда, Совет этот так никогда и не собрался.
Устав принят не был, но была принята преамбула к уставу, в которой зафиксированы те принципы, как их тогда называли, «базисной демократии», то есть решающих общих собраний с делегированием полномочий, за которое мы тогда выступали. (Этот принцип был одобрен в самом общем виде, без детализации структуры партии.) Все спорные вопросы, включая принятие программы и устава, были перенесены на следующий – Первый съезд партии, который должен был собраться через несколько месяцев в Куйбышеве (Самаре).
Учредительный съезд закончился таким вот неопределённым образом. И хотя программа партии принята не была, нам тогда казалось, что у нас – достаточно хорошие позиции для того, чтобы на следующем съезде добиться принятия наших предложений. Надо лишь удвоить усилия и более энергично вести разъяснительную работу.
Первый съезд новопровозглашеной партии был проведен в Самаре в июне 90-го года. Народу приехало ещё больше, чем было на первом съезде, Согласно моим записям, в нём участвовали 56 делегатов из 25 городов России, Украины, Казахстана и Каракалпакии. Делегаты из Белоруссии и Южной России не смогли приехать из-за технических проблем.
Хотя некоторые участники уже представляли оформившиеся местные зелёные партии и имели от них императивные мандаты, другие по-прежнему выступали от имени местных экологических и природоохранных ассоциаций, просто объявивших о вступлении в новую партию. Но соотношение сил никак не изменилось.
Самарские товарищи смогли с помощью местных экологов раздобыть “под съезд” настоящий большой зал. Не помню только, что это было – дом культуры или кинотеатр? (Как вспомнил потом В. Дамье, 1 съезд Партии зелёных состоялся 9-10 июня 90-го года в здании филиала музея Ленина, - АП.)
Но наши усилия, увы, пошли прахом. И на этом съезде повторилась та же картина, что и на первом. Всё те же острые споры, всё те же разногласия…
Короче, съезд закончился ничем. То есть совсем ничем! Ни программы, ни устава принять не удалось, хотя было подтверждено, что партия имеет федеративную структуру. Было решено, что руководящим органом партии станет Совет региональных координаторов, в который войдут по одному человеку от региональной организации. (Он, однако, так никогда и не собрался.)
Так что ни радикалы, ни умеренные не смогли провести свои проекты. Партии пришлось жить по краткой преамбуле к уставу в духе Учредительного съезда. Все спорные вопросы были отложены до следующего съезда в 91-м году.
Можно сказать, что после этого съезда партия была провозглашена, но как партия не работала. Основная работа шла на местах, где группы по-прежнему продолжали свою обычную деятельность - кто политическую, кто природоохранную, кто идеологическую, а кто - всё это вместе.
Оформлялись автономные партии зелёных. Одни из них считали себя частью общей организации, другие – нет. Их политика сильно различалась. Например, зелёные из Ленинграда и Брянска вошли в “ДемРоссию”, тогда как организации Москвы, Нижнего Новгорода (туда переехал Сергей Фомичёв, “увезя” с собой “Третий путь”), Самары и Новокуйбышевска отказались поддержать это движение и его экономические проекты в духе рыночной программы “500 дней”. Московские, нижегородские и самарские зелёные осуждали и центральное руководство СССР. Они ориентировались на создание “левого блока” с анархистами и социалистами.
Мы в Москве приступили к оформлению Московской организации партии. К сожалению, в неё не вошла Лика Галкина. Помню, как в обратном поезде из Самары после Первого съезда она задумчиво читала “Порог” Урсулы Ле-Гуин. Её настолько удручили происшедшие баталии, что всякое желание и далее участвовать в “партийном проекте” пропало. Упрекать её за это трудно: легко понять обиду человека, который вложил столько сил и энергии в организационную работу, встречи, переписку, установление контактов – и всё для того, чтобы её усилия разбились о человеческое неразумие! А вот Александр Шубин остался.
Тогда или чуть позже к Московской организации зелёных присоединилось несколько довольно активных людей. Среди них были: Анатолий Желудков (в 90-м году избран депутатом Моссовета), Маша Иванян, художник Велемир Исаев, эсперантист Николай Гудсков и другие. Партия получила и “международное” признание: фракция зелёных в Европарламенте пригласила нас с Желудковым (как депутатом) на семинар по экологической политике в Страсбурге. Кроме нас, там были представители многих зелёных партий Восточной Европы…
ОТЦЫ-ОСНОВАТЕЛИ
П.: Тебе нечего сказать об участии в упомянутых тобой форумах известных неформалов?
Д.: Ты имеешь в виду, известных за пределами собственно экологического движения? Видишь ли, мы старались держаться подальше от политиков как проправительственного, так и демократического толка. Но некоторые из наших активистов прогремели потом и в других кругах.
Возьмем, например, Юрия Бехчанова. Он был членом Самарского союза зелёных и ДСПЗ, но одновременно стал активистом Социал-демократической ассоциации. А кроме того, вступил ещё и в Демсоюз. При этом в Демсоюзе он занимал вначале довольно забавную позицию, считая себя приверженцем Комуча 18-го года. Он издавал в Самаре орган местного ДС - весьма хлесткую газетку "Утро России", украшенную почему-то имперским (а не республиканским) орлом. Ещё он всячески пропагандировал российский триколор почему-то с голубой полосой в середине, уверяя, что это - флаг Комуча, Учредительного собрания (то есть республики). Да, именно с голубой полоской, а не с синей. Не знаю уж, откуда он это взял.
П.: Кстати, официально этот цвет сейчас называется по-другому - лазоревый.
Д.: Но для него отличие было принципиальным.
Газета же его представляла интересе тем, что в ней печатали авторов самого невероятного по широте спектра - от Новодворской справа до меня слева. Помню, например, что там напечатали мою статью в память народовольцев, которые 1 марта 1881 года отправили на тот свет царя Александра II. Не то, чтобы я был согласен с идеями "Народной воли", которая, как известно, перешла с социально-революционных позиций на политические, или считал, что методами политических убийств вообще можно чего-либо всерьез добиться. Но восхищение смелостью и самоотверженностью тираноборцев выражал совершенно недвусмысленно. Забавно, что потом я слыхал, будто статью - а она, разумеется, вышла под псевдонимом - пытались приписать Новодворской. И она от такого крайнего радикализма вроде как даже не отказывалась. Правда это или нет - не знаю.
В той же газете Бехчанов опубликовал мою статью "Дурман либерализма" - с достаточно жёсткой и издевательской критикой либерализма и либерального духа времени. Естественно, написана она была не с охранительских позиций, то есть не с позиций апологии КПСС. Ведь ещё в одном из документов, который на Учредительном съезде Партии зелёных распространяла наша фракция, было сказано, что мы выступаем за безусловное отстранение КПСС от власти. Только для нас это не значило - передать власть либералам.
Потом Бехчанов переехал в Москву и стал активистом уже московского ДС.
П.: Только Бехчанов вступил в ДС, может быть, ещё в 89-м году, а уж в 90-м он точно что был членом партии.
Д.: Был, был. Он одновременно состоял во многих партиях сразу, потому что тогда такое "совмещение" было явлением достаточно распространённым. Потом, уже будучи в Москве, Бехчанов никакого отношения к зеленым не имел, зато энергично участвовал во внутриДСовских фракционных разборках. В какой-то момент, припоминаю, там активно делили имя, имущество и множительную технику. Дошло даже, по слухам, до физического противостояния с применением подручных средств. Мы ещё шутили, что в Демсоюзе возникли две фракции - "фракция табуреток" и "фракция газовых баллончиков".
П.: Ты ничего не сказал про роль Шубина на этом втором съезде Партии зелёных.
Д.: Ты хочешь сказать, на Первом, Самарском? Ведь московский съезд считался Учредительным, и Шубин во время его проведения находился на съезде КАС.
Шубин в этот период занимал некую промежуточную позицию между нашим - радикальным, экосоциалистическим - течением и умеренным крылом. Он пытался организовать промежуточную фракцию, которая стояла на позициях, близкой к официальной идеологии КАС, и даже привлек в партию КАСовцев из Новокуйбышевска. Тем не менее, мы действовали вместе по многим вопросам и прежде всего в том, что касалось левой ориентации партии. (Ему тоже не нравились ни ультраправые, ни «ДемРоссия».) Наши разногласия по поводу "рыночного социализма" тогда находились как бы на заднем плане.
Позднее противоречия между мною и ним углубились. Если до этих пор, несмотря на различное отношение к проблеме «рыночного социализма», мы как-то вместе работали в Московской организации Партии зелёных (которая к тому времени оформилась как Московская организация уже не Движения за создание партии зелёных, а собственно Партии зелёных), то в 91-м году дело закончилось официальным расколом в Московской организации Партии зелёных и в Партии зелёных как тако