| По книге "Житие Преподобного АВЕЛЯ Прорицателя", издание Свято-Троицкого Ново-Голутвина женского монастыря, г.Коломна, 1995год. Монах Авель, в миру Василий Васильев, родился в марте месяце 1757 года в деревне Акуловой в Алексинском уезде Тульской губернии. Родители его были крепостные крестьяне, занимались земледелием и коновальной работой, научили тому и своего отрока. "Он же о сем мало внимаша, а больше у него внимание бы-ло о Божестве и о Божественных судьбах". Когда ему было еще 10 лет от роду, то и начал он размышлять, чтобы оставить дом отца своего с тем, чтобы идти ку-да-либо в пустыню на службу Богу. Притом, слышав во Евангелии слово Христа Спасителя: "И всякий, иже оставит... или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имени Моего ради, сторицею приимет и жи-вот вечный наследует" (Мф.19, 29), - он, внемля сему, еще больше начал думать о том и искал случая для исполнении своего намерения. |
| "Будучи уже 17-ти лет, он начал обучаться Российской грамоте, а потом учился и плотничной работе. Поняв частию грамоте и того ремесла, ходил он по разным для работ городам и был с прочими в Кременчуге и Херсоне при строении кораблей. В Херсоне открылась заразительная болезнь, от которой многие люди, да и из его артели товарищи, начинали умирать, чему и он был подвержен; то и давал он Богу обещание, ежели его Богу угодно будет исцелить, то он пойдет вечно Ему работать в преподобии и правде, почему он и выздоровел, однакож и после того работал там год. По возвращении же в свой дом стал он проситься у своего отца и матери в монастырь, сказав им вину желания своего; они же, не разумив его к Богу обета, его от себя не отпускали. Он же, будучи сам недоволен, помышлял, как бы ему к исполнению своего намерения уйти от них тайно, и чрез несколько времени взял он плакатный пашпорт под образом отшествия из дому для работы, пошел в 1785 году в Тулу, а оттуда чрез Алексин, Серпухов, Москву, пришел в Новгород, из коего водою доехал до Олонца, а потом пришел к острову Валааму, с коего и переехал в Валаамский монастырь", где и принял постриг с именем Адама. Он прожил там только год, "вникая и присматривая всю монастырскую жизнь и весь духовный чин и благочестие". Затем взял благословление от игумена "и отыде в пустыню, которая на том же острове недалеча от монастыря, и все-лился един". И начал он "в той пустыни прилагать труды ко трудам, и подвиг к подвигу; и явися к нему от того ему многия скорби и великия тяжести, душевныя и телесныя. Попусти Господь Бог на него искусы, великие и превеликие, и едва в меру ему понести; посла на него темных духов множество и многое: да искуситься теми искусами яко злато в горниле". Все это преодолел мужественный пустынник. И "Господь же видя раба Своего такую брань творяща с безплотными духами и рече к нему, сказывая ему тайная и безвестная, и что будет ему и что будет всему миру: и прочая таковая многая и множество". "И от того время, - повествует древнее о нем житие, - отец Авель стал вся познавать и вся разумевать"; и пророчествовать. Вернулся в Валаамский монастырь, но, прожив там недолго, стал ходить по разным монастырям и пустыням. Предпринял он поход в Царь-град чрез города Орел, Сумы, Харьков, Полтаву, Кременчуг и Херсон. За 9 лет он обошел многие "страны и грады, сказывал и проповедовал волю Божию и Страшный Суд Его". Наконец пришел он на реку Волгу и поселился в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Послушание в той обители было отцу Авелю: "в церковь и в трапезу, и в них петь и читать, а между тем писать и читать, и книги сочинять". И написал он в этой обители "книгу мудрую и премудрую", хотя человек он был "простой, без всякого научения, и видом угрюмый". А написано было в ней о Царской Фамилии. Книгу эту отец Авель показал настоятелю, а тот его вместе с книгой проводил в консисторию (Консистория (лат.) - епархиальное присутственное место, под началом архиерея. - ред.). Из консистории его направили к преосвещенному Павлу, епископу Костромскому и Галицкому. Авель сказал епископу, что "книгу свою писал сам, не списывал, а сочинял из видения; ибо, будучи в Валааме, пришел к заутрене в церковь, равно как бы Павел апостол восхищен был на небо и там видел две книги и что видел, то самое и писал, но никому своего сочинения не разглашал". А архиерей сказал ему: "Сия твоя книга под смертную казнию", - и сняв с Авеля монашеское одеяние (на основании указа 19-го октября 1762 года) для исследования и поступления по законам, за крепким караулом представил его в Костромское наместническое правление. "Губернатор же и советники его приняли отца Авеля и книгу его и видеша в ней мудрая и премудрая, а наипаче написано в ней царские имена и царские секреты. И приказали его отвезть в костромской острог". Из костромского острога отца Авеля под караулом отправили в Петербург. Ответ:...Был ему из водуха глас: иди и рцы ей северной Царице Екатерине: царствовать она будет 40 годов. Посем же иди и рцы смело Павлу Петровичу и двум его отрокам, Александру и Константину, что под ними будет покорена вся земля. Сей глас слышен им был в 1787 году в марте месяце. Он при слышании сего весьма усумнился и поведал о том строителю и некоторым благоразумным братиям. ...И воцарился сын ея Павел"... |
| Таинственное письмо. ... Павел ограничивает применение телесных наказаний, запрещая подвергать им достигших семидесятилетнего возроста. Велико же было его неудовольствие, когда в связи со слухами о полной отмене телесного наказания, одно из дворянских депутатских собраний, - в силу своего права непосредственного обращения к Государю Императору о пользе и нуждах государства, - представил ему на благоусмотрение свое мнение, что Русский народ еще де не дозрел для отмены телесного наказания. В тот же день, Император Павел изменяет привелегию, по которой дворянство освобождалось от телесного наказания. Осужденные за уголовные преступления дворяне впредь от него не освобождаются... ... Ни свет - ни заря, с пяти утра, Император уже на ногах. И всех заставляет работать по своему неугомонному примеру. Вот он на вахтпараде. Вот он внезапно на учении то в одном, то в другом полку - при любой погоде, при любом морозе. Кует боевую мощь своей Русской Армии. Беспощадно метет нерадивых со службы ослушников своей воли... Отдельно стоит сказать о царском заповедном ящике у Зимнего дворца, ключ от коего находится у него лично, куда и первый сановник и последний простолюдин могут бросить свои прошения, обратиться к непосредственной царской защите или милости - работает без устали. Поздно вечером Император лично отпирает его и несет ворох прошений в свой кабинет, засиживается за ним далеко за полночь, а иногда и всю ночь напролет... Задача Павла была нелегка. Тем более, что во избежание коренной ломки, к которой совершенно не была готова Россия, он вынужден был перенять Екатерининский аппарат управления, лишь отчасти заменив главных должностных лиц. "Не на день я, не на год устрою Престол Руси, но в долготу веков; и что вдали провижу я, того не видеть вам куриным вашим оком." Перемена Русской мировой политики и намечавшееся сближение с Наполеоном возбудило новый поток ярости против Павла. Общество, столь увлекшееся французской революцией, поголовно все якобинствующее, вдруг сплачивается в единодушном протесте против возможного союза с Францией. Столь нелепое на первый взгляд противоречие объясняется очень просто: здесь играли роль узко-личные интересы, в смысле коммерческих отношений с Англией, на которых устройством различных финансовых оборотов, благодаря своим связям, подрабатывали немалую толику многие представители петербургского общества. Во время Павла Первого, как потом и при Александре, Россия была покрыта сетью английских торговых представительств, и английское влияние было очень велико. Якобинизм - якобинизмом, а денежки - денежками, для многих же якобинцев разрыв с Англией в денежном смысле означал полную катастрофу. В высших сферах большую роль тогда играл английский посол сэр Чарльз Уитвор, находившийся в очень тесных отношениях с великосветской красавицей Ольгой Александровной Жеребцовой, урожденной Зубовой, родной сестрой трех братьев - убийц Императора Павла Петровича - Платона, Николая и Валериана. Если мы припомним, что Тильзитский мир с Наполеоном в 1807 году едва не послужил причиной заговора против Александра и нового дворцового переворота, а также то, что Жеребцова открыто заявляла, что для нее английские интересы ближе Русских, в чем ей хором вторило и все собиравшееся у нее общество - картина нравов в особых комментариях нуждаться не будет... "Составилось общество великих интриганов, - пишет Растопчин в феврале 1801 года графу Кучубею, - во главе с Паленом, которые хотят разделить между собой должности, как ризы Христовы, и имеют в виду остаться в огромных барышах, устроив английские дела..." Павел же, как истый (истинный) Самодержец Божией милостию, прежде всего памятовал о пользе и благе вверенной ему Державы. Его девизом, как личным, так и всего царствования, справедиво считать надлежит надпись на рубле-крестовике: "Не нам, не нам, а имени Твоему..." Разве не красив, не полон ли рыцарской чести отважно брошенный Павлом Наполеону вызов на поединок, по его предположению имевший заменить собой общее кровопролитие и жертвы с обеих сторон? Наполеон уклонился от вызова, но как никто иной оценил этот благородный порыв, и в то время, как великосветское общество втайне осмеивало своего Государя, проникся к нему глубоким уважением. Гений Наполеона сразу учел, что означало бы иметь другом и союзником такого идеалиста - Царя. Император Павел Петрович был готов на решительную борьбу с французской революцией: "Ни каких прибылей ради, а во имя священного принципа." Монарший долг диктовал Павлу восстановить порядок во Франции и тем предотвратить угрозу мирового пожара. И он напутствовал Суворова, отправлявшегося в свой знаменитый поход, знаменательными словами: "Иди, спасай Царей..." Однако в лице союзников Павла ждало большое разочарование. Завистливая и своекорыстная политика их сказывалась на каждом шагу, мешая святой цели. Им был более на руку революционный хаос, чем возвышение Наполеона, ставшего поперек всех планов по расхищению Франции. Не во имя революции Наполеон скрестил с ними свою гордую шпагу, но за обездоленную родину. Гибким государственным умом своим Павел все рассчитал безошибочно. Он понял, что с Наполеоном революция во Франции почти кончается, но что союзники не прочь и дальше использовать Россию как слепое орудие в своей игре. И не желая жертвовать кровью Русского солдата ради подобных союзников, решил, что союз с Наполеоном будет много выгоднее для России. 4 ноября 1800 года он вступает в коалицию против Англии... Кто знает, как развернулись бы последующие страницы всемирной истории, не будь убит Павел. Быть может, союз Павла Первого с Наполеоном крепко установил бы то мировое политическое равновесие, которое тщетно пытаются достичь и по настоящее время... Наполеон был ошеломлен известием о цареубийстве 11 марта, нарушавшим все его планы. Смертным приговором для Императора Павла Петровича стал поход на Индию, предпринятый по соглашению с Наполеоном, который самолично разработал план этого похода. Для этой цели Наполеон предоставил сильный экспедиционнвй корпус. Император Павел Первый решил двинуть в авангарде двадцать пять тысяч донских казаков, под начальством генерала Орлова. "Предпровожаю карты, которые имею - писал Павел командиру казачьего корпуса. - Вы дойдете только до Хивы и Аму-Дарьи". Заговорщики решили использовать этот казачий поход в своих целях и заручиться английской активной поддержкой для осуществления дворцового переворота. В самой же Англии царила тревога... Неоднократно Павел осведомлялся, всем ли обеспечены казаки, и каждый раз получал утвердительный ответ и сведения об успешном их продвижении. На деле же поход протекал совсем иначе, казаки сильно терпели от голода, холода и нужды во всем. В то время, как английский посол сэр Чарльз Уитворт незамедлительно имел копии всех донесений Орлова. От Императора Павла Петровича неблагополучия похода из них упорно утаивались. |
Заговор
В замкнувшемся кругу своих тайных врагов Император Павел очутился один против всех. На каждом шагу его подстерегали измена, предательство и обман...
Штаб-квартира заговора - салон Ольги Александровны Жеребцовой, в доме графов Зубовых на Исаакиевской площади, а за спиной ее друг - посол сэр Чарльз Уитворт. Сколько английского золота перешло в карманы заговорщиков нигде не приводится, но Лопухин свидетельствует о двух миллионах, розданных через Жеребцову участникам кровавого действа в ночь на 12 марта. Знать не безумная была царская голова, если враги оценили ее в два миллиона золотом...
"...И взяли тридцать сребренников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля" (Мф. 27,9).
Бешено работает заговор. Все пущено в ход, чтобы доказать всем и каждому, что "границы всего уже перейдены, что больше нет никакой возможности терпеть "выходки безумного Императора", и что так дальше продолжаться не может. Если не случится какого-либо чуда, неминуема полная катастрофа, И в доказательство - вымышленные подлые рассказы о Государе Императоре. На него клевещут, как на мертвого, вплоть до того, что он якобы временно страдал припадками буйного помешательства. По рукам гуляют гнуснейшие стишки великосветского памфлетиста Марина. Павла чернят за "вредный" союз с Наполеоном, обвиняют в намерениях извести все казачество. А число "уже погибших" казаков растет соответственно слухам и вскоре далеко превышает всю численность корпуса генерала Орлова, но над этим никто даже не задумывается...
Заговор разрабатывается до мельчайших подробностей, включительно до яхты английского адмиралтейства, вошедшей в Неву, чтобы принять на борт заговорщиков в случае неудачи. Для роли будущих палачей над приговоренным Императором среди офицеров гвардии вербуется ряд забубенных (отчаянных, разгульных - сост.) голов.
"На мя шептаху вси врази мои, на мя помышляху злая мне" (Пс. 40).
В первую очередь обсуждается вопрос, как привлечь к заговору или, по крайней мере, добиться принципиального согласия Цесаревича Александра на дворцовый переворот, чтобы по свержении Императора Павла иметь его как нового Императора в своих руках, а в случае провала понести наравне с ним возможно меньшее наказание...
...Закончив трудовой день, перед отходом ко сну, Император Павел молится в своей опочивальне. С самого детства, под благотворным влиянием своей бабушки, Императрицы Елизаветы Петровны, он был глубоко верующим и набожным христианином. В бытность свою Наследником-Цесаревичем Павел часто проводил всю ночь в молитве. Хранившийся в Гатчине коврик, на котором он обычно молился, протерт коленями.
Горяча его молитва, сужденная быть предсмертным молением о Чаше. Душа рвется из земной оболочки на вечное слияние с Предвечным Богом. Миропомазанник просит о благе и счастье вверенного ему народа, а для себя сил и помощи
Уже крепким сном спит столица. Дремлет погруженный во тьму Михайловский замок. Слегка освещены лишь некоторые окна. Сквозь занавески светится слабый огонек и в Императорской опочивальне...
А заговорщики, отягченные винными парами после обильной попойки для храбрости, идут на свое дело. И вдруг бросаются врассыпную, напуганные громким карканьем вороньей стаи, внезапно взлетевшей с крыши Михайловского замка. И тех пор, по сказу народному, ежегодно в час цареубийства, невесть откуда слетается стая воронов-оборотней - черных душ убийц Императора Павла Петровича...
...Убийц Императора Павла гнев Божий настиг поразительно быстро: в течение ближайших лет большинства из них уже не было в живых. В народе говорили, что царская кровь требует их на Суд Господень. Три главных цареубийцы - Николай Зубов, Беннингсен и Пален сошли с ума. Злостно ославили безумным Императора Павла Петровича и сами кончили дни свои в безумии.
Полностью сбылось предсказание преподобного инока Авеля, сделанное им лично Императору Павлу Петровичу. За это предсказание инок Авель вещий, по распоряжению Санкт-Петербургского военного губернатора, как только представилась такая возможность, был заточен в Петропавловскую крепость, как указывалось, "за возмущение душевного спокойствия Его Величества". В ней он пережил исполнение своего пророчества, и при вступлении на престол Александра Павловича отправили его в Соловецкий монастырь, а после и вовсе освободили...
По свидетельству других источников, когда отец Авель был представлен Императору Павлу, то тот спросил его, чего он желает. "Он же к нему отвещал: Ваше Величество, всемилостливейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом и служить Богу и Божеству Его. Государь же Павел поговорил с ним еще что нужно и спросил у него по секрету: что ему случится"...
14-го декабря 1796 года последовал рескрипт: "Всемилостивейше повелеваем содержащегося в Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать, по желанию его, для пострижения в монахи (Авель был предварительно, еще в Костроме, расстрижен - сост.) к Гавриилу, митрополиту Новгродскому и С.-Петербургскому. Павел."
29-го декабря князь Куракин сообщил митрополиту Гавриилу высочайшее пожелание, чтобы Василий был пострижен как можно скорее...
В новый 1797 год Васильев подал через князя Куракина следующую записку: "Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь! С сим, с новопоступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог Вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить....Осмеливаясь священную особу Вашу просить о следующем: благоволите указом не в продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин, дабы я мог стоять во церкви у престола Божия и приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за Вашу особу и за всю Вашу Царскую Фамилию, да даст Бог Вам дни благоприятны и времена спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты,... остаюсь в ожидании благонадежным". 5-го января 1797 года князь Куракин доложил это письмо Государю.
Отец же Авель прожил в Невском монастыре только один год. Отлучившись самовольно из Лавры, Авель очутился в Москве, где пророчествовал, что ему запретили и сослали обратно в монастырь. Там Авель снова принялся за сочинение прорицательных тетрадей, которые на этот раз были посланы игуменом Назарием в Петербург к митрополиту Амвросию.
19-го марта 1800 года Амвросий, митрополит Петербургский, уведомил генерал-прокурора Обольянинова о крестьянине Васильеве, постриженном в декабре 1796 года в Александро-Невском монастыре с наречением ему имени Авеля и сосланном в 1798-м году в Валаамский монастырь, следующее:
"Ныне онаго монастыря настоятель Назарий, с братией, доносит мне о нем, Авеле, что... нашли у него книгу, которая от него отобрана и ко мне представлена с найденными в ней листком, писанным Русскими литерами, а книга писана языком неизвестным".
Митрополит, видя в книге "написано тайная и безвестная, и ничто же ему понятна", послал ее к генерал-прокурору. Вскоре Государь повелел взять с Валаама отца Авеля и заключить его в Петропавловскую крепость (вероятнее всего повелел не сам Император, а тот, кто давал распоряжения от его имени - сост.).
"И сожжет француз Москву..."
По вступлении на престол Императора Александра Павловича учреждена была комиссия для пересмотра прежних уголовных дел. Пересматривали и переписку об Авеле, оказалось, что он содержался в С.- Петербургской крепости с 26-го мая 1800 года за "разныя сочинения его". В марте месяце 1801 года Авель был отослан к митрополиту Амвросию для помещения в монастырь по его усмотрению и им отослан в Соловецкий монастырь. Позже, 17-го октября, Архангельский гражданский губернатор донес, что Авель, вследствие указа Священного Синода из-под стражи освобожден и отдан архимандриту в число прочих монашествующих.
Провел отец Авель на свободе год (1802-й), за который написал третью книгу, в которой было сказано, что Москва будет взята французами и сожжена, и время названо - 1812 год. Известие о книге дошло до Императора, и приказано было заключить Авеля в Соловецкую тюрьму, пока не сбудутся его пророчества. И пришлось на этот раз Авелю просидеть десять лет и десять месяцев. Летопись так говорит о времени, проведенным прозорливцем в тюрьме: "И видел в них добрая и недобрая, злая и благая, и всяческая и всякая: еще ж такие были искусы ему в Соловецкой тюрьме, которые и описать нельзя"...
Москва, наконец, была взята Наполеоном, и в сентябре 1812 года Александр Первый, вспомнив, об Авеле и приказал князю А.Н. Голицыну написать в Соловки приказ освободить монаха. В приказе было написано: "Если жив, здоров, то ежал бы к Нам в Петербург. Мы желаем его видеть и нечто с ним поговорить." Письмо пришло на Соловки 1 октября, но соловецкий архимандрит, боясь, что Авель расскажет Царю о его (архимандрита) "пакостных действиях", отписал, что Авель болен, хотя тот был здоров. Только в 1813 году Авель мог явиться из Соловков к Государю, который "рад бысть ему до зела и начал его вопрошати о судьбах Божиих".
И сказал ему прозорливец "вся от начала веков до конца".
Авеля велено было выпустить, снабдить его паспортом, деньгами и одеждой. "Отец же Авель, видя у себя пашпорт и свободу во все края и области, и потече из Петербурга к югу и к востоку, и в прочия страны и области. И обшед многая и множество. Был в Цареграде и во Иерусалиме, и в Афонских горах; оттуда же паки возвратился в Российскую землю". Он поселился в Троице-Сергиевой Лавре, жил тихо, разговаривать не любил. К нему стали было ездить московские барышни с вопросами о дочерях да женихах, но инок отвечал, что он не провидец.
Однако писать Авель не бросил. В письме к графине Прасковье Потемкиной он говорит, что сочинил для нее несколько книг, которые вскоре вышлет. Однако это уже не были книги пророчеств, поскольку в другом письме Авель сетует:
"Я от вас получил недавно два письма, и пишете вы в них: сказать вам пророчество то и то. Знаете ли, что я вам скажу: мне запрещено пророчествовать именным указом. Так сказано, ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям или кому писать в хартиях, то брать тех людей под секрет и самого монаха Авеля и держать их в тюрьме или в острогах под крепкими стражами. Видите, Прасковья Андреевна, каково наше пророчество или прозорливство, - в тюрьмах ли лучше быть или на воле, размысли убо. Я согласился ныне лучше ничего не знать да быть на воле, нежели знать да быть в тюрьмах и под неволею. Писано есть: "будьте мудры яко змии и чисты яко голуби", то есть буди мудр, да больше молчи. Есть еще писано: "погублю премудрость премудрых и разум разумных отвергну" и прочая такова; вот до чего дошли с своею премудростию и с своим разумом. Итак, я ныне положился лучше ничего не знать, а если знать, то молчать."
...Авель переходит из монастыря в монастырь и скитается по разным местам России, но чаще проживает в Москве и в Московской губернии. Здесь он подал прошение о принятии его в Серпуховский Высоцкий монастырь, куда и поступил 24 октября 1823-го года. Вскоре разгласилось по Москве новое предсказание Авеля - о скорой кончине Александра Первого, о восшествии на престол Николая Павловича и о бунте 14 декабря. На этот раз прорицатель остался без преследования.
Незадолго до своей, во многом загадочной, смерти Император Александр Первый побывал в Саровской Пустыни у преподобного Серафима. Русский духовный писатель Евгений Николаевич Поселянин (Погожев) записал рассказ, переданный ему интересовавшимся жизнью подвижников благочестия М.П. Гедеоновым, который узнал его от принявшего монашество морского офицера Д., а тот, в свою очередь, слышал его "в Сарове от инока весьма престарелого, который сам-де был свидетелем этого события":
"В 1825 году, или в один из ближайших к этой эпохе годов, старец Серафим однажды обнаружил будто бы какое-то беспокойство, замеченное монахом, рассказавшим об этом впоследствие моряку Д. Он точно ожидал какого-то гостя, прибрал свою келью, собственноручно подмел ее веником. Действительно, под вечер в Саровскую пустынь прискакал на тройке военный и прошел в келью отца Серафима. Кто был этот военный, никому не было известно, т.к. никаких предварительных предупреждений о приезде незнакомца сделано не было.
Между тем великий старец поспешил навстречу гостю на крыльцо, поклонился ему в ноги и приветствовал его словами: "Здравствуй, Великий Государь!" Затем, взяв приезжего за руку, отец Серафим повел его в свою келью, где заперся с ним. Они пробыли там вдвоем в уединенной беседе часа два-три. Когда они вместе вышли из кельи, и посетитель отошел уже от крыльца, старец сказал ему вслед:
- Сделай же, Государь, так, как я тебе говорил...".
Гедеонов добавляет еще, что приехал Александр Первый в Саров из Нижнего, и что будто бы, действительно, Император раз из Нижнего исчез на 1-2 суток неизвестно куда. Он пишет, будто ему действительно довелось читать, что, или едучи в Таганрог, или за несколько лет до того, Александр был в Нижнем.
Во время этой встречи Преподобный Серафим предрек Императору Александру Первому следующее: "Будет некогда Царь, который меня прославит, после чего будет великая смута на Руси, много крови потечет за то, что восстанут против этого Царя и Самодержавия, но Бог Царя возвеличит".
Император еще задолго до своего удаления в Таганрог не чувствовал себя счастливым на престоле, тяготился своим положением и часто возвращался к мысли, запавшей еще в юную впечатлительную душу его. А тут как раз открывшийся заговор, угрожавший спокойствию России и личной безопасности Государя. Если сюда прибавить тяжелые воспоминания о трагической кончине отца, то и все это, вместе взятое, не могло не подействовать на впечатлительную, мистически настроенную душу Государя, и нет ничего невероятного, с точки зрения психологической, что Александр Первый исполнил свое давнишнее намерение, оставил престол и удалился.
Но удалился он не в "какой-нибудь уголок Европы, чтобы безмятежно наслаждаться добром, утвержденным в Отечестве", - как мечтал он в юности, а в далекую, холодную, неприютную Сибирь, чтобы долгим тяжелым подвигом добровольного отшельничества искупить свои вольные и невольные прегрешения.
Сами собой приходят на память слова, сказанные Александром Павловичем после вторжения в Россию полчищ Наполеона: "Я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подпишу стыд моего Отечества и добрых моих подданных".
Таковы психологические основания возможности изложения истории кончины Императора Александра Павловича в Сибири, в образе старца Феодора Козьмича.
В высшей степени интересные соображения о такой возможности приводит некто Д.Д. в статье "Одна из последних легенд", помещенной в саратовской газете "Волга" от 25 июля 1907 года. Г.Д.Д. с детства знаком с интересующей нас "легендой", много думал о ней, собирал на местах сведения, опрашивал современников события. И что же?
"Из всего этого, - пишет г. Д.Д., - я вынес глубокое убеждение, что без признания этой легенды невозможно нарисовать себе духовный образ покойного Императора Александра Павловича, что этой именно легендой вполне объясняется и исчерпывается та двойственность личности, какая признана многими историками и которая бросалась в глаза всем современникам, толковалась вкривь и вкось всеми, кого поражала эта невообразимая смесь скрытности и искренности, величия и унижения, гордости и скромности, шума и тишины, вспышек характера и уступчивости, царственного величия и сознания ничтожности.
Только глубокий разлад с самим собою, только затаенное, не могущее быть высказанным кому бы то ни было горе, несчастье, только сознание вольной или невольной, но какой-то ужасной вины, могут быть объяснены и приведенной легендой, и теми легендарными мотивами, какие я в молодости слышал на юге от лиц современников царствования и смерти Александра Благословенного.
Больная, метущаяся душа, сознавшая и свой, и мировой грех, великая душа могла найти прощение и утешение только именно таким искусом. Но не один Благословенный старец страдал. Его страдания отразились известным образом на его душе. Те же страдания иначе отразились, но отразились сильно, на другой, тоже не мелкой, но трагической личности - его брате Константине Павловиче.
"Я б никогда не хотел царствовать, - говорил он. - Бедный Александр!". Цесаревич Константин Павлович искренне любил своего отца. Он, проделавший с Победоносцем Русских войск Генералиссимусом Суворовым весь итальянский поход и в награду за то получивший титул Цесаревича, думал как императорский солдат, как должен думать верный сын России. Оба они отказались от власти; гроза, прошедшая в молодости, не сломила этих двух гигантов, не подорвала их корни, но поставила перед их духовным взором нечто страшное, великое, вечное...
Вот откуда мистика одного, неверность другого...
Я давно уже признаю эту легенду историческим фактом. Я давно уже горжусь тем, что Русская история дала такого необыкновенного Царя, такую страшную мощь духовной силы. И я убежден, что таким мог быть только Русский Царь..."
Еще одна черта - чисто Русская, народная, о которой в данной легенде никто до сих пор не думал. Ведь старец Феодор Козьмич добровольно пострадал. Вспомните великого Достоевского, вспомните его анализ стремления Русской души пострадать. Христос страдал - и я должен пострадать, и неприменно физически пострадать, перенести человеческие унижения и боль...
Вспомните, ведь старец Феодор Козьмич принял звание не Христа ради юродивого, не в схиму постригся, что было и возможно, и легко, и безопасно со стороны тайны, - нет, он назвался непомнящим родства, упорным беспаспортным, беглым и бродягою по тогдашнему определению, принял наказание плетьми и был сослан на поселение...
Таковы, в общих чертах, психологические основания возможности "легенды". Обратимся теперь к фактическим основаниям.
Князь Н.С. Голицын, впервые, кажется, записавший народную легенду о таинственном сибирском отшельнике, объясняет причину ее появления тем обстоятельством, что Феодор Козьмич по наружности имел большое сходство с Императором Александром Первым.
Вот что он пишет в ноябрьском выпуске "Русской старины" за 1800 г.:
"Однажды, в 60-х годах, один приятель мой, которого я навестил, показал мне небольшую фотографическую карточку, говоря:
- Посмотрите, не найдете ли сходства с кем-нибудь, вам известным?
Смотрю - и вижу: великого роста и благолепного вида старец, почти с обнаженной от волос головою, в белой крестьянской рубахе, опоясанный поясом, стоящий среди крестьянской хижины. Лицо - прекрасное, кроткое, величественное; никакого сходства ни с кем припомнить не могу. Наконец приятель мой спрашивает меня:
- Не находите ли сходства с Императором Александром Павловичем?
Я крайне удивился, начал пристальнее всматриваться и, точно, стал понемногу находить некоторое сходство и в чертах лица, и росте, но я недоумевал, что значили эти борода, одежда, хижина. Тогда приятель и рассказал мне распространенную в Сибире легенду об Императоре Александре Первом, скрывшемся, будто бы, от мирской суеты в образе отшельника Феодора Козьмича.
В Императорской публичной библиотеке есть превосходный, во весь рост портрет Императора Александра Благословенного. Изображение Императора на этом портрете имеет поразительное сходство с изображением старца Феодора Козьмича.
Указывают, затем, на портрет Александра Первого, имеющийся в Московском коммерческом училище и также весьма схожий с карточкой старца. На этом портрете даже поза (одна рука, левая, заложена за пояс, другая - на груди) та же самая, что на портрете Феодора Козьмича.
Конечно, одно сходство Императора Александра Благословенного с таинственным сибирским отшельником еще ничего не доказывает: сходство это могло быть чисто случайным. Но совершенно иную ценность приобретает оно в связи с другими обстоятельствами, могущими дать повод возникновения "легенды".
А такие обстоятельства имеются.
Последние дни царствования Императора Александра Первого, начиная с его отъезда из Петербурга в последнее путешествие в Таганрог, и обстоятельства, непосредственно предшествовавшие 1-му ноября 1825 года заключают в себе много необъяснимого, загадочного и таинственного.
Самая обстановка отъезда Государя из Петербурга невольно наталкивает на мысль, что Император Александр или предчувствовал близкую кончину, или прощался под давлением неотвязно преследовавшей его затаенной мечты - удалиться от власти.
Вот как описывает картину отъезда Императора из Петербурга Н.К. Шильдер в своем превосходном, единственном по полноте сочинении: "Император Александр Первый, его жизнь и царствование":
"...1-го сентября 1825 года Император Александр покинул свою столицу уже навсегда. Ночная тишина и мрак царствовали над городом, когда он выехал один, без всякой свиты, из Каменноостровского дворца.
В 4 часа с четвертью по полуночи коляска остановилась у монастырских ворот Александро-Невской Лавры. Здесь ожидали Государя Митрополит Серафим, архимандриты в полном облачении и братия. Александр Павлович в фуражке, шинели и сюртуке; без шпаги поспешно вышел из коляски, приложился к святому кресту, был окроплен святой водою, принял благословление от митрополита и, приказав затворить за собою ворота, направился в соборную церковь. Хор пел тропарь: "Спаси, Господи, люди твоя...".
В соборе Государь остановился перед ракою святого Александра Невского. Начался молебен, во время которого Император плакал. Когда наступило время чтения Евангелия, Государь, приблизившись к Митрополиту, сказал: "Положите мне Евангелие на голову". И с этими словами опустился на колени под Евангелием. По окончании молебна, положив три поклона пред мощами Благоверного Князя, приложившись к его образу, он поклонился всем, бывшим за молебном. Из собора Государь зашел ненадолго к митрополиту, посетил келью схимника Алексея, принял от него благословление и вышел, чтобы продолжать свое путешествие.
Садясь в коляску, он поднял к небу глаза, наполненные слез, и, обратясь еще раз к Митрополиту и братии, сказал: "Помолитесь обо мне и о жене моей". Лаврою до самых ворот он ехал с открытою головою, часто оборачивался, кланялся и крестился, смотря на собор..."
В книге И.А. Галактионова "Император Александр Первый и его царствование" (СПб. 1877) - находим еще следующий рассказ о последних днях пребывания Александра Павловича в столице:
"...За два дня до отъезда, Государь отправился на молебствие в Александро-Невскую Лавру, в сопровождении Великих Князей Николая и Михаила Павловичей и высших государственных сановников. В Лавре его ожидало все высшее столичное духовенство. После Литургии Государь пошел завтракать к митрополиту Серафиму и здесь, отозвав его в сторону, сказал шепотом:
- Прошу вас отслужить для меня панихиду, которую желаю отслушать перед отъездом в южные губернии.
- Панихиду? - спросил удивленный Митрополит.
- Да, - ответил Государь и тяжело вздохнул. - Отправляясь куда-либо, я обыкновенно приношу молитву в Казанском соборе, но настоящее мое путешествие не похоже на прежние... И к тому же здесь почивают мои малолетние дочери... Да будет мой путь под кровом этих ангелов...
Перед выездом из Петербурга, Государь остановился у заставы, привстал с коляски и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним...".
"Было ли то грустное предчувствие, навеянное встречею со схимником, была ли то твердая решимость не возвращаться Императором, кто может решить этот загадочный вопрос", так заканчивает сцену последнего расставания Императора Александра Павловича с его столицею Н.К. Шильдер.
Есл<
Поиск по сайту©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование. Дата создания страницы: 2018-11-17 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных |
Поиск по сайту: Читайте также: Деталирование сборочного чертежа Когда производственнику особенно важно наличие гибких производственных мощностей? Собственные движения и пространственные скорости звезд |