Я кивнула:
– Натэниел такие игры любит больше, чем я, и чем Мика, но с нами он в них не играет.
Огги посмотрел на меня взглядом, явно намекающим на мою наивность.
– Кто шлюхой был, шлюхой и останется, Анита.
– Это специально сказано так зло? – спросила я.
– Я думал, ты любишь честность.
– Это специально сказано так зло, – сказал Мика.
– Я узнаю шлюху с первого взгляда, потому что сам был шлюхой. И Жан‑Клод, и Ашер, и Реквием, и Лондон. И не забудем упомянуть дам: Элинор, Кардинал – все, кто принадлежат к линии Белль, все шлюхи. Мы созданы, чтобы ими быть.
– Натэниел – не шлюха, – сказала я и потянулась к нему.
Он отстранился, обернулся ко мне потерянными глазами.
– Был ведь.
– Ты хорошо нас изучил перед поездкой, – сказал Мика.
– А то, – ответил Огюстин.
Я взяла лицо Натэниела в ладони и попыталась взглядом выразить, как много он для меня значит. То, что он в этом взгляде увидел, вызвало у него улыбку, едва заметную. Он накрыл мою руку своей, прижал к лицу.
Мика встал перед нами:
– Ты знал, что так на меня смотреть – оскорбление. Натэниел вступился, привлек твое внимание, потому что ему это не было неприятно. И то, что он меня защитил, тебе не понравилось. Почему?
Жан‑Клод поднял голову, скрестил ноги по‑турецки, демонстрируя гибкость, но при этом остался вполне «благопристойным» – другого слова не подберу.
– Я знаю, почему.
– Почему? – спросила я, обнимая Натэниела за плечи.
Жан‑Клод и Огги переглянулись.
– Если ты думаешь, что так хорошо читаешь мои мысли – давай, – предложил Огги.
Жан‑Клод слегка кивнул и посмотрел на нас.
– Огюстин предпочитает женщин мужчинам, но надо быть очень, очень гетеросексуальным, чтобы не заметить красоту этих двоих. В его защиту могу сказать, что вы действительно упали к нему на колени. Он повел себя восхитительно. В нашем собственном поцелуе есть вампиры, которые не проявили бы подобной сдержанности. Он нанес весьма малозаметное оскорбление, которое вы восприняли как огромное. Мы с Анитой не бросились наперебой признаваться ему в любви, и это его раздражает. Озадачивает. А потом вы, двое животных, что в его глазах куда ниже вампира, тоже его оскорбляете. Но, думаю, это еще не все. – Он посмотрел на Огги. – Дело в том, думаю, что Натэниел воспользовался своим единственным даром, чтобы защитить Мику. Это вызвало старые воспоминания, Огюстин? Неприятные?
|
|
Он наклонился в сторону Огги.
Тот резко встал, не глядя на Жан‑Клода.
– Мои воспоминания – они мои. – Тут он понял, что сказал, и добавил с горьким смешком: – Пока что, по крайней мере, пока она не прикажет иного.
«Она» – это была не я.
Жан‑Клод лег на диван, раскинув волосы по подлокотнику, руку небрежно забросив за голову, другую положив на живот. Босая нога спустилась на ковер, другую он согнул, прислонив колено к белой спинке дивана. Призывный был вид, и он это знал. Но главным шоу здесь был взгляд, которым смотрел на него Огги. С настоящей мукой в глазах, так что мне больно было это видеть.
– Ты дал мне еще раз ощутить вкус рая, а теперь я снова в чистилище. Ты и она, – он показал на меня, – можете по своему капризу дать мне рай, и по своему желанию бросить в ад. – Он закрыл глаза, лицо его исказилось болью. – Я тебя помню добрее, Жан‑Клод. Я помню, что ты был моим другом.
|
|
– Друзья не используют друг против друга свою силу. Ты же намеренно пробудил ardeur в ma petite. Ты хотел получить ее. Тот факт, что мы оба получили тебя, это была прихоть силы. Ты помнишь меня добрее и не столь сильного. Ты недооценил меня, и ты ошибся в ma petite.
Огги открыл глаза, посмотрел на Жан‑Клода.
– Не понял, что ты хочешь этим сказать.
– Спроси нашего Натэниела, как он завоевал ее сердце.
– Я вижу его тело и знаю, как он это сделал.
– Ты ничего не видишь и ничего не знаешь, – сказал Жан‑Клод. – Mon minet, скажи ему, как ты завоевал ее сердце.
– Ты назвал его «моя киска» – и говоришь, что я в нем ошибся?
Натэниел чуть сильнее прильнул к руке, которую я положила ему на голую спину.
– Я ее не заманил как шлюха, – сказал он.
– Но пытался, – уверенно возразил Огюстин.
Натэниел кивнул:
– Я хотел, чтобы она захотела меня. Другого способа я не знал.
– И у тебя получилось.
Натэниел оглянулся на меня с улыбкой, потом повернулся обратно к Огюстину:
– Нет, не получилось.
Огги показал на нас на всех:
– А я вижу, что получилось.
– Когда я понял, что надо перестать быть с ней шлюхой и научился ее любить.
– Научился ее любить – у тебя это звучит, будто ты курс прошел и диплом получил. Любить – это значит просто любить.
Натэниел рассмеялся, Жан‑Клод издал такой звук, как будто подавил смех. Я оглянулась на Мику.
– Ты тоже будешь смеяться?
Мика покачал головой:
– Я понимаю, что не надо.
Но на его губах показалась тень улыбки.
Я нахмурилась на них на всех:
– Ладно, ладно, хохочите.
– Я тоже не понял шутки, – сказал Огюстин.
– Еще поймешь, – ответил Мика, и это прозвучало как угроза.
|
|
– Что, действительно так тяжело тем, кто со мной встречается?
Тут заржала Клодия и кто‑то еще из телохранителей. Чертовски я тут всех забавляю.
Глава сороковая
– Расскажите и мне, я тоже посмеюсь, – раздался голос Тревиса из дальнего коридора.
Лицо его перекосилось от боли. Ноэль шел сзади, будто готовый подхватить его, если друг споткнется. Оба они еще казались слишком молодыми даже для водительских прав. Это из‑за возраста Джозеф выбрал их мне на питание, или по какой‑то иной причине? То есть бывают покорные, а бывает пушечное мясо. Все, кого он предложил мне на выбор, даже накачанные спортсмены – от всех было ощущение нового автомобиля, который еще даже вокруг квартала как следует не погоняли. Должна быть причина, почему он предлагает мне ягнят, когда мне нужны львы.
– Почему ты не перекинулся? – спросил Мика.
Он уже шел к ним через гостиную, проходил мимо Огги. Вампир протянул руку, пытаясь его ухватить, но Мика уклонился так быстро, что я даже не увидела, как вампир пытался его схватить и промахнулся – я видела только, как он протянул руку, а Мики на том месте, куда он тянулся, уже не было. Так быстро, что будто по волшебству. Мика подошел к львам‑оборотням и тихо с ними заговорил, не замечая вампира.
Огги разозлился, но еще что‑то было в его голосе, почти страдание, когда он произнес:
– Теперь я понял, Жан‑Клод.
– Мика не любит, когда его лапают, а больше здесь понимать было нечего, – ответил Жан‑Клод милейшим голосом, все в той же картинной позе. – Ты завидуешь моим котам, Огюстин?
– Ничему я не завидую.
И даже я ощутила, что это ложь.
Мика повел львов к двойному креслу, остановился с запасом так, чтобы до него было не дотянуться, и посмотрел на Огги.
– Огюстин, я действительно не люблю этих игр. Сейчас я только хочу, чтобы Тревис мог сесть.
– Будь ты на моей территории, я бы преподал тебе урок, объяснил бы, кто ты, но ты не мой кот. Садись, я не буду к тебе приставать.
Мика обошел вампира по широкой дуге, но спиной все же повернулся. Глаза его метнулись ко мне, и я поняла, что он доверяет моей реакции – известить его, если Огги что вздумает. Я кивнула – типа, о’кей. Мика отвел двух молодых львов к двойному креслу.
– Мелочные игры тебе не к лицу, Огюстин. Ты мастер сильной территории. Можешь завести себе коллекцию любовников не хуже моей.
Он постарался создать впечатление, что все мы – его любовники, а мы не стали подымать тему. Я его любовница действительно, а из мужчин никого не волновали слухи.
– Я не просто мастер города Чикаго, Жан‑Клод, я еще и глава мафии. Мафия позволяет иметь жену и детей, любовницу, проституток, но ничего сверх.
Жан‑Клод продолжал позировать на диване.
– Ты не мог бы допустить, чтобы кто‑нибудь увидел, как ты вот так на меня смотришь.
Огги кивнул:
– Будь ты шлюхой мужского пола, мне пришлось бы убить тебя, если бы увидели, что я так на тебя смотрю.
– Но сейчас твои соперники тебя не видят. Можешь смотреть на меня, как тебе хочется.
– Сукин ты сын, Жан‑Клод, ты хочешь вот этим выражением своего лица меня наказать и попытаться мною управлять! Это как пистолет, приставленный к голове.
– Мы с тобой мастера вампиров, контроль – смысл нашего существования. Но наказывать тебя я не собираюсь, если ты не будешь наказывать нас.
– Это что значит?
– Это значит, что если ты будешь с нами жесток, мы ответим тем же. Будешь мил – и мы будем милы.
– Определи, что значит «мил», – вмешалась я.
– Когда ты увидела страдание у него на лице, у тебя не защемило сердце, ma petite?
Я хотела соврать, но…
– Да.
На лице Огги мелькнула циничная гримаса, будто он не знал, какое выражение лица будет полезно или какое можно себе позволить принять.
– Ну и что? Из‑за его манипуляций я не хочу смотреть, как он страдает, да? Ну и что?
– Огюстин мог бы к нам приезжать. Его коллеги‑мафиози могут думать, что он пытается нас уговорить на участие в криминальных действиях, или укрепляет наш союз – мастер с мастером. Как бы то ни было, он может периодически навещать нас, не вызывая подозрений. Поскольку он – мафиозный деятель, это объяснит, почему его визиты следует скрывать от недреманного ока прессы.
Огги слушал его, как слушала бы мышка слова кота: «Я тебя сегодня есть не буду». Надеясь – и боясь надеться.
– Что ты предлагаешь мне, Жан‑Клод?
– Во‑первых, ты не пытаешься осложнить жизнь ma petite. Не пытаешься вызвать ее ardeur или мой вопреки нашей воле. Не злоупотребляешь моим гостеприимством, используя свою силу против моих людей.
– Я принес за это свои извинения.
– Ты эти извинения обратил в шутку, – сказал Жан‑Клод. – Мне нужно знать, искренен ли ты.
Огги кивнул:
– Я прошу прощения, но… – Он отвернулся, стиснул пальцы в кулаки. – Ты не понимаешь, каково это – быть приемником ardeur'а. Ты получил ardeur чуть ли не с первой минуты. Он проснулся в тебе вместе с жаждой крови. Ты никогда не был его жертвой.
– Не так, – сказал Жан‑Клод и вдруг сел, резко и почти по‑деловому. – Ma petite может питать ardeur на мне, как и я от нее. Мы можем быть жертвами ardeur'а друг друга.
– Прости, это я знаю. Я знаю, что ты был порабощен Белль Морт не меньше всех прочих. Но все равно, ты умеешь питать ardeur и получать от этого кайф. А мне это доступно, только если я нахожу партнера, который несет его в себе. Я надеялся, что кто‑то из вас или вы оба полюбите меня, по‑настоящему, захотите меня. Я надеялся выменять ardeur за любовь, а теперь смотрю на вас обоих… – он снова отвернулся, будто не мог ни на кого из нас смотреть. – И я вам безразличен. Ты, Жан‑Клод, ты видел, как смотрела на меня Белль. Она, – он показал на меня, – она смотрит так, будто меня ненавидит. Так холодно, так злобно. Я этого не понимаю. Подействовала моя сила на нее – или только на меня? Я чувствую притяжение ее тела, но она ничего ко мне будто и не чувствует, кроме злости.
– Ma petite не любит быть влюбленной. Это ее всегда злит, особенно вначале.
Огги покачал головой:
– Я этого не понимаю.
– Не ты один. – Я пожала плечами и подошла к двойному креслу, Натэниел за мной следом. – Почему Тревис не перекинулся?
– Он ждет тебя, – ответил Мика.
– Ждет – чтобы я что сделала?
– Призови моего зверя, – ответил Тревис с почти серым от боли лицом.
– То, что ты здесь делаешь во время своих визитов, будет секретом от твоих слишком консервативных коллег‑уголовников, – сказал Жан‑Клод.
– Перекинься, Тревис. Исцелись.
Он покачал головой, нянча больную руку.
– А что я буду делать во время этих визитов? – спросил Огги.
– Может быть, мы даже сможем навещать тебя в Чикаго.
Этот разговор вдруг привлек мое внимание. Если мы поедем в Чикаго, Боже мой, энергия там будет…
– Ну уж нет, ни хрена. Там вы будете питаться от всех моих людей. Я чувствовал, что случилось с вашим уровнем энергии, когда вы питались от меня и немногих тех, что здесь со мной. Не выйдет.
– Так ты не хочешь больше к нам приезжать?
Огги заставил себя выпрямиться, расправить плечи – что‑то было в этом военное.
– Ты знаешь, что хочу, Жан‑Клод, но я не торгую своими людьми ни за какую силу. Я не буду ползать перед тобой, Жан‑Клод.
– Мне и не нужно, чтобы ты ползал.
– Что же тебе нужно?
– Чтобы ты перестал пытаться нами вертеть. Прими как данность, что у нас есть ardeur, а ты его хочешь. Спрос и предложение, Огюстин.
– Сукин ты сын.
Жан‑Клод вдруг оказался на ногах – я не увидела, как он встал.
– Ты первый злоупотребил моим гостеприимством. Ты воздействовал на мою слугу‑человека, чтобы вновь испытать ardeur. Ты открыл Белль Морт дорогу, чтобы она овладела ma petite. Не я тут сукин сын.
– Ладно, я сукин сын. Ты прав; и сказать, что я не понимал, что призываю Белль, ничего не исправит. Да, я хотел бы увезти с собой женщину линии Белль, но ardeur есть только у Аниты. У нее и у тебя, так что – да, я приехал с мыслью: если представится случай, пробудить ardeur.
– Ты приехал, желая еще раз испытать ardeur. Что ты хочешь сейчас, Огюстин?
– Не заставляй меня говорить это, Жан‑Клод.
– Ma petite не слишком разбирается в тонкостях. Не скажешь – она не поймет.
Огги посмотрел на меня, но глаза его насторожились – как в ожидании удара.
– Я не стану продавать своих, я не стану подрывать основы своей власти, я не стану унижаться, но все, кроме этого, я сделаю, все, чтобы ты или Жан‑Клод кормились от меня снова. – Настороженность сменилась страхом. – Хотите кого‑нибудь убить – я это сделаю. Деньги, наркотики, любое дизайнерское барахло, машины, что хотите, что только понадобится, но не говорите, что никогда мне не быть в ваших объятиях.
Он отвернулся, но блеск слезы я все же успела заметить.
– Убиваем мы сами, когда нам нужно. Денег у нас хватает. И у нас зона, свободная от наркотиков, эту дрянь сюда не привози. А если мне нужны модные вещи, я все покупаю сам.
Огги так и стоял, отвернувшись, сгорбившись, ожидая удара.
– Значит, мне нечего вам предложить.
Голос прозвучал хрипло, сдавленно.
– Знаешь, у меня очень тревожное чувство насчет того, что мы с Жан‑Клодом с тобой делали. Это был так чертовски хорошо, от тебя кормиться, что меня это пугает.
Огги повернулся ко мне. Слезы в глазах удерживались только усилием воли.
– Но, к добру ли, к худу ли, я на тебя смотрю, и сердце у меня щемит. Мне хочется тебя утешать и гладить, и это меня злит. Бывало, что те, кого я любила, любила по‑настоящему, действовали на меня вампирской силой. Я их за это начисто отсекала. Убегала от них на месяцы, не виделась, не разговаривала даже. – С каждой фразой я подходила чуть ближе. – С тобой я только что познакомилась. Ты мне не друг. Ты меня заставил себя полюбить, но я тебя не знаю.
Он попытался посмотреть сердито, но непролитые слезы испортили впечатление.
– Я тебя недооценил, Анита.
– Многие недооценивают, – ответила я.
– Я думал, ты просто слуга Жан‑Клода. Я ощутил твою силу некроманта. Это должно было предостеречь меня, но я пер вперед по своему плану. Я хотел ardeur'а, ничего на свете никогда так не хотел. – Он улыбнулся, но далеко не счастливой улыбкой. – И я был самоуверен. Я – мастер города Чикаго. Я мафиози с начала тридцатых годов. Я всегда был силен, и веками никто не смел встать у меня на пути. Единственный раз, когда я потерпел поражение – это была Белль.
Слезы задрожали, но он сумел их сдержать.
Я стояла, смотрела на него, чуть подняв голову, потому что высоким он не был. Обычно мне это в мужчине нравится, но сейчас я просто злилась. И хотела продолжать злиться, потому что только ярость удерживала меня, чтобы не положить руки на эту голую грудь. Они просто чесались от желания это сделать. Это была не просто любовь, это было и больше, и меньше любви, какой‑то вид магической тяги. Ощущалось как любовь, но содержало какие‑то элементы наркотического пристрастия. Я поняла, что Огги меня подчинил, истинно и всерьез. Его сила подчинила меня. Отчасти я вырвалась, и Жан‑Клод помог мне, но я еще не освободилась от того, что он со мной сделал. Но сейчас, глядя в это лицо, в эти злые глаза со слезами, я поняла, что злится он не на меня – на себя.
– Ты сам себя околдовал, – сказала я.
Он закрыл глаза, отвернулся и сказал, отвернувшись:
– Лезвие обоюдоострое.
– Но если бы у нас броня была получше, то большая часть твоей силы поразила бы тебя, а не нас?
Он кивнул, все еще отвернувшись.
На миг я ощутила удовлетворение – он получил по заслугам. Но вслед за этим мелочным злорадством пришло сожаление, как горький пепел.
– Боже мой, – шепнула я.
Он обернулся. Битву со своими слезами он проиграл, и они бежали по лицу светлыми розоватыми струйками.
– Из всех сил линии Белль, что применялись ко мне, Огги, твоя самая мерзкая.
– Почему ты так говоришь? – спросил он. – Ardeur может поработить. Реквием может изнасиловать мыслью.
– Да, сила Реквиема – это мощнейший наркотик изнасилования на свидании, но он ее так не использует.
– Однажды было, – сказал Огги.
Я переварила фразу, проверила, не лжет ли он, но не думала, что это ложь. И я пожала плечами:
– Что бы ни делал он, когда был молодым вампиром, сейчас он уже не тот. И ardeur – это всего лишь вожделение, как и сила Реквиема. Они не похищают чувств, как твоя сила.
– И ты считаешь, это преступление серьезнее?
– Да, – кивнула я.
Он отвернулся и сделал шаг, я поймала его за руку. От этого прикосновения он застыл, будто обратился в камень. Эту реакцию я знала – так реагируешь на легчайшее прикосновение того, кто для тебя важнее почти всего остального мира, и для этого кого‑то оно ничего не значит. Так я чувствую себя то и дело с Ричардом. Как будто вся моя жизнь – в руке, которая его касается, а ему все равно. Еще одна причина, по которой я рвалась от него освободиться. Слишком трудно так сильно любить и так сильно ненавидеть одновременно.
Я потянула Огги за руку, и он повернулся. Он не сопротивлялся, хотя вполне мог бы, и успешно. Я сейчас сильнее обычного человека, но у Огги бицепс толще моей ляжки. В честной драке я бы ему уступила, но собственная сила Огги позаботилась, чтобы он никогда со мной не подрался.
Я посмотрела в эти глаза, которые пытались глядеть со злостью, а не с болью.
– Какая страшная сила у тебя Огги, – сказала я тихо, – предлагать истинную любовь и иметь возможность ее дать. За такой дар люди наверняка готовы отдать что угодно, все на свете.
Он кивнул:
– Если бы меня не поймал ardeur, я мог бы заставить тебя любить меня, не так собой рискуя. Я о своей силе знаю все, Анита. Я могу заставить любого полюбить меня, полюбить истинно, и не отвечать взаимностью.
Я отпустила его руку:
– Такое бывало?
– Ты права, Анита, я владею страшной силой. Сперва это просто была способность нравиться людям, потом – вызывать в них любовь, но я сперва не понимал, что это оружие обоюдоострое. Я мог поразить свою жертву не глубже, чем сам бывал поражен.
– И это переменилось, – сказала я.
Он кивнул. Следы слез на лице у него высыхали. Он не пытался их стереть.
– Я научился управлять этой силой. Научился ловить других, не попадаясь сам, как Жан‑Клод научился обращаться с ardeur'ом. Не знаю, научился ли Реквием вызывать вожделение только на одной стороне своего уравнения.
– Нет.
Реквием вышел на свет, медленно, осторожно. Он был одет в свой обычный черный плащ, и ран не было видно, но двигался он так, будто они все еще болели. Кто‑то замазал ему самые заметные синяки гримом, замазал умело. Чтобы заметить изменения цвета, надо было смотреть пристально, и даже тогда, не знай я, что лицо в синяках, я бы их не увидела.
Огги посмотрел на него и снова на меня.
– Почти все мы в конце концов овладеваем этим умением.
– Значит, если бы наша сила не зацепила тебя, ты бы хотел заставить меня любить тебя, любить по‑настоящему, и не любить меня?
– Я так четко не формулировал, но я бы своей волей не стал тебя любить. Нет.
– Тогда ты действительно сукин сын.
Он кивнул:
– В Чикаго нет мафии, кроме старой итальянской школы. Я сумел не впустить русских, украинцев, китайцев, корейцев и японцев. Никто, никто никогда не отнимет у меня власти. Твердыни почти любой мафии разрушились, а я держу свою территорию против всех. Для этого приходится быть сукиным сыном, Анита. Хладнокровным и готовым убивать.
– Ты отлично это скрываешь, – сказала я. – Смех просто великолепный.
– Помогает притворяться человеком. Так другие боссы меньше боятся.
– Глава Вегаса – тоже мафиози старой школы.
Огги покачал головой:
– В мафии он перестал быть силой, когда сделался вампиром. Какое‑то время нужно, чтобы после этого восстановиться, и когда Максимилиан стал достаточно силен, чтобы отобрать назад часть своего, времена переменились, а он остался прежним. Он силен, он правит Вегасом, но он уже не босс.
Мы стояли, глядя друг на друга. Сзади ко мне подошел Жан‑Клод, коснулся моего плеча, и когда я не отстранилась, он меня обнял сзади. Выражение лица Огги, когда он увидел нас вместе, было страдальческое и почему‑то мне это было приятно. Если бы вышло, как он хотел, я бы сейчас стояла околдованная, а он – хладнокровный и спокойный. Злобный гад, подумала я, но все равно с этой мыслью не могла освоиться.
– Ночь уходит. Скоро надо будет переодеваться к балету, – сказал Жан‑Клод.
– Да‑да, – кивнул Огги.
– И нужно решить, не слишком ли опасна ma petite, чтобы ее выпускать к мастерам городов.
Огги снова кивнул:
– Я помогу тебе это понять, если сумею. Я у тебя в долгу за нарушение гостеприимства. А у Аниты – за то, что пытался с ней сделать. – Он отвернулся от нас обоих, глядя в пространство. – Давно не бывало такого, чтобы я ощутил всю тяжесть собственной силы. И я забыл, как это адски больно.
– Прошу прощения…
За нами стоял Ноэль.
Мы оба обернулись и посмотрели на него. Не знаю, что он увидел у нас на лицах, но попятился он быстро, от нас подальше, чтобы не дотянулись.
– Можно мне подойти?
– Нет, – сказал Огги.
– Да, – ответила я.
Мы посмотрели друг на друга.
Ноэль рухнул на четвереньки. Не поклонился, а рухнул, прямо где стоял.
– Я не знаю, что мне делать, я не могу угодить обоим сразу.
– Какая тебя муха укусила, Огги? – спросила я.
– Он задал вопрос, я дал ответ, – сказал он.
– Ладно, ты ответил за себя, а не за меня.
Я шагнула прочь от Огги, к Ноэлю. Огги схватил меня за руку выше локтя.
Я напряглась, но вырываться не стала – соревнование в грубой силе было бы не в мою пользу. Я посмотрела на него, на его руку у меня на руке, снова на него.
– Так делать нельзя.
– И нельзя просто уходить от меня, чтобы подойти вот к такому низшему.
– Ты хочешь когда‑нибудь еще испытать ardeur, Огги?
Он на миг задумался, но я знала, что это своего рода представление. Может, он и был озадачен, но очень старался изобразить озадаченное человеческое лицо.
– Ты знаешь, что да.
– Тогда убери руку, или больше ты до меня не дотронешься.
Мы еще посмотрели друг на друга, потом он меня отпустил.
– Мне говорили, что ты очень сильна, опасна и скора на руку убивать. Чего не просек ни один из моих шпионов – это что опаснее всего в тебе твоя сила воли. Господи, сколько решимости в этих глазах! – Он покачал головой. – Да, ты говоришь всерьез. Ты действительно отсекла бы меня из‑за этого.
– Чертовски верно.
– Всего за то, что я схватил тебя за руку?
– Потому что ты ведешь себя так, будто мною владеешь. У меня хозяев нет.
Мика встал с двойного кресла и направился к нам. Это привлекло внимание Огги.
– Твой лев покалечил Тревиса и избил Ноэля. Я думаю, ты им должен это как‑то компенсировать.
– Слышу леопарда, – ответил Огги. – Так прагматично, такая готовность договариваться.
Прозвучало это так, будто качества эти очень плохие.
– А ведь действительно каждый похож на своего подвластного зверя, – сказал Мика.
Огги кивнул.
– Для тех, кто не понял, нельзя ли объяснить подробнее? – спросила я.
Ответил Мика:
– Среди всех кошачьих львы – самое агрессивное общество. Быть львом – это значит всегда быть готовым защитить свое место в прайде. Если только ты не крайне доминантный, не выдающейся силы или не умеешь внушить всем такой страх, чтобы тебя оставили в покое. Ноэль и Тревис – подчиненные, а Огги обращается с ними так, будто он – доминантный лев. В большинстве прайдов со всеми самками спариваются только немногие доминантные львы.
– Прайд Джозефа живет не так, – сказала я. – Он по способу управления куда ближе к леопардам.
Мика кивнул:
– Прайд Джозефа – это исключение, Анита. Помнишь, я же несколько лет провел в смешанной группе. Иметь дело со львами – это может тянуться вечно, потому что каждая мелочь – повод для соперничества. Джозеф мыслит больше как леопард – весьма разумно, особенно для льва.
– Подкаблучник он, как мне говорили, – бросил Огги. – Его жена не потерпела бы, если бы пришлось делить его с другими.
– Знаешь, Огги, все, что у тебя изо рта вылетает, только углубляет яму.
– Что это значит?
– Ты у нее в дерьмовом списке, – пояснил Мика, – и закапываешь себя все глубже в эту кучу дерьма. – Он улыбнулся.
– Чего это ты скалишься?
– Я думал, ты можешь оказаться угрозой для организации нашей жизни, но ты не можешь вести себя прилично хоть сколько‑нибудь долго, чтобы представлять собой угрозу для любого мужчины из ее жизни.
– Жан‑Клод уже пригласил меня снова попробовать товар.
– Попробовать товар? – переспросила я. – А это что за такое я слышу? Я, значит, товар, который пробуют? Ой, хрена с два.
– Видишь? – спросил Мика. – Продолжай в том же духе, и ardeur больше никогда не попробуешь.
К нам подошел Жан‑Клод.
– Ты крайне неосторожен со словами, Огюстин. Очень на тебя не похоже – такая неполитичность.
– Он боится, – сказал Натэниел. Он подошел ко мне, обхватил меня руками за талию, прижался своей наготой к моей спине. Мне не надо было оглядываться, чтобы узнать выражение у него на лице – оно появилось у него только недавно в моем присутствии. Обладаю, говорило это лицо, моя, говорило оно. Я готов делиться, но это мое. Обычно оно бывало у него, лишь когда кто‑то себя не так вел или кто‑то ему не нравился. Кажется, в оценке Огги мы все были согласны. Исключительно неприятный тип.
– Чего это я боюсь, кисонька?
– Боишься того, что так сильно хочешь Аниту.
От этого ответа я напряглась, но Натэниел прижался еще теснее, и меня отпустило. Он положил подбородок мне на плечо, коснулся щекой щеки – получилось, наверное, как на фотографии помолвки. В одном Огги был прав: Натэниел отлично умел играть в игры, когда хотел. Играл он все меньше и меньше, и ему все больше нравилась его жизнь, и он сам, но играть он не разучился.
– Тебе не нравится, что ты кого‑то вообще так сильно хочешь. Ты в этом видишь слабость, – сказал Натэниел. – И ты все лучше понимаешь, как трудно может быть с Анитой.
Я повернулась к нему, заставила его повернуть голову, чтобы смотреть в глаза.
– Так ты считаешь, что со мной трудно?
Он усмехнулся в тридцать два зуба:
– Я люблю, когда меня подавляют.
Я стала было объяснять, как усердно трудилась, чтобы он не был никем подавляем, и тут сообразила, что значит эта усмешка. Он меня дразнил. Я попыталась посмотреть на него сурово, но мне не хватило серьезности.
– Не допусти, чтобы твое смущение было виной твоего отстранения, Огюстин, – сказал Жан‑Клод.
– Что это значит?
– Это значит, что если ты будешь и дальше так себя вести и так разговаривать с ma petite, я окажусь не в силах предложить тебе ardeur от нее.
На миг у Огги что‑то в глазах мелькнуло – мне показалось, похожее на страх.
– Может быть, я глуп и не понимаю, но я приехал к ней в поисках Джулианны, а нашел Белль.
Лицо Жан‑Клода стало совершенно неподвижным:
– Что заставляет тебя так говорить?
– Я почти за шестьсот лет видел только двух женщин, которых ты любил, Жан‑Клод. Не по своей воле ты любил Белль Морт, она решила за тебя. Но любить Джулианну – это был твой выбор. Я думал, что если ты наконец снова полюбил, то это кто‑то, на нее похожий. Я думал, что суровый разговор и опасность – это только маска. Думал, что если поскрести поглубже, Анита будет очень похожа на ту единственную другую женщину, которую ты любил. – Огги покачал головой. – Да, физический тип тот же, миниатюрная брюнетка, но все остальное… – Он снова покачал головой. – Боже мой, Жан‑Клод, Господи Боже мой, неужели ничего нет постоянного в личности женщины, что тебе нравится каждый раз?