Летне‑осенняя кампания 1943 года была завершена советскими войсками блестяще.
За это время Красная Армия окончательно захватила стратегическую инициативу в свои руки и нанесла по врагу тяжелые удары, после которых он уже не мог оправиться. Сталинград и Курск стали символом грядущего поражения фашистской Германии. Успехи советских войск во втором периоде войны создали все предпосылки для окончательного освобождения нашей территории и полного разгрома фашизма.
В это время из‑под Мелитополя наш полк перебазировался поближе к Никопольскому плацдарму на аэродром Успеновка. Здесь мы простояли почти пять месяцев, — до начала боев по освобождению Крыма.
Пока наши наземные войска готовились к новому мощному наступлению, мы, авиаторы, трудились без отдыха. Не давали засевшему на плацдарме противнику покоя — бомбили его переправы, штурмовали подходившие резервы, батареи и другие объекты. Командование фронта использовало авиацию и для нанесения штурмовых ударов по войскам противника, лихорадочно готовившегося к обороне в Крыму.
За эти долгие и трудные месяцы войны я со своими боевыми друзьями совершил немало вылетов.
Был у меня друг‑москвич Виктор Протчев. Удивительный это был молодой человек: лицо — мальчика, губы пухлые, как у ребенка. Кто не видел его в бою, мог подумать;
«Ну, какой из него летчик?..» Правильно говорят, что внешность обманчива. Летал Виктор хорошо, воевал храбро, но всегда старался быть незаметным. Станут его хвалить, краснеет, словно девушка, захлопает пушистыми ресницами и будто в оправдание заметит:
— Так уж получилось. Если бы не ребята…
Когда Виктор вылетал, я всегда волновался и с нетерпением ждал его возвращения.
…Однажды воздушная разведка донесла, что на аэродроме в районе северо‑западнее Каховки сосредоточилась большая группа самолетов противника. Нашему полку командование приказало — нанести удар по аэродрому.
Вылетели тремя группами. Обрушив на аэродром бомбовый удар, отштурмовали, и лишь когда собрались в группы, заметили, что нет двух самолетов; Виктора Протчева и его напарника Григория Надточиева.
Заныло сердце: неужели сбили?
Спросил у Кирьянова. Не видел ли он, что случилось с Протчевым и Надточиевым?
— Не знаю, — ответил. Запросил комэска Анисова:
— «Сокол шесть‑тридцать». Я «Сокол — шесть‑тридцать один». Нет двоих. Не видел ли, что с ними случилось?
Но и командир эскадрильи ничего не видел.
Я попросил разрешение остаться и поискать товарищей. Анисов ответил так:
— А потом тебя самого искать надо будет? Веди свою группу домой.
Приказ есть приказ, — лечу на свой аэродром. А на душе тяжело: «Эх, Муса, Муса! Куда это годиться — друга подбили, а ты даже не видел, что с ним произошло?..»
Остаток дня я провел на аэродроме в ожидании возвращения друзей.
Наступил вечер. И вдруг к аэродрому во весь опор скачет группа всадников. Откуда они появились и что им нужно здесь? Видим, одеты они в летную форму — вместо ушанок шлемофоны, на ногах унты. Это были Протчев и Надточиев.
Радости не было конца, а когда успокоились, Виктор рассказал, что с ними приключилось.
Когда звенья делали первый заход, самолет Виктора Протчева подбила вражеская зенитка. Он отвернул от аэродрома и пошел на вынужденную посадку, благополучно приземлился в поле в нескольких километрах от него. Это видел его ведомый Григорий Надточиев. И, несмотря на то, что летал еще немного, не оставил в беде товарища: развернулся, посадил свой «Ил» рядом с самолетом командира. Взяв на борт экипаж подбитого штурмовика, пошел на взлет. Вокруг уже бегали гитлеровцы. Их становилось все больше, а самолет медленно, тяжело проваливаясь в грязь, набрав необходимую скорость, взлетел. Не зная маршрута на свой аэродром, Надточиев приземлился на первой же удобной площадке на нашей территории.
За этот подвиг Григорию Надточиеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Но награду летчик получить не успел: в боях за Крым, при штурме Сапун‑горы, он погиб смертью храбрых.
Взаимная выручка, чувство братской дружбы и взаимопомощи на фронте творили настоящие чудеса. Они были развиты во всех родах войск, особенно — у летчиков. Пилоты часто шли на верную смерть, но друга, товарища спасали. И неслучайно о советских летчиках суровых военных лет написано немало стихов.
У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть;
Врага уничтожить Но друга спасти —
— большая заслуга, это высшая честь!
Честью мы дорожили, как последним патроном в бою, берегли, как заветное начало, и пронесли ее над землей многих стран Европы.
Это было в конце ноября. Враг перебрасывал на Никопольский плацдарм все новые и новые части, укреплял оборону, наращивал силы. Мы сбрасывали на него бомбы, но он упорно продолжал свое дело. Переправы на Днепре работали и подступиться к ним было почти невозможно, так надежно прикрывались они с земли и воздуха.
Командование несколько раз ставило задачу — уничтожить эти переправы, но наши попытки не имели успеха.
— Бомбардировщиков надо посылать, а не нас. Очень большое расстояние над территорией противника! — рассуждали штурмовики. — Пока перетянешь через плацдарм и доберешься до переправ — сто раз обстреляют зенитки, «мессершмитты» тут как тут, и маневрировать вынуждают нас с подвешенными бомбами!
А разбить наведенные переправы надо было обязательно.
На бомбежку переправ в районе Никополя летчики нашего полка вылетали несколько раз и возвращались на израненных машинах. Несли невозвратимые потери.
Проанализировали мы наши вылеты и пришли к выводу; нужно менять маршруты полетов на цель и тактику штурма вражеских переправ на Днепре.
В самом деле, много наших сил поглощал пролет над плацдармом. Пока пройдешь над ним, много раз столкнешься с врагом, вплоть до воздушных боев. Но не только это. Главное, что фашисты изучили наши маршруты. Завидев нас на переднем крае, они немедленно передают о нашем появлении в районе переправ, и там нас встречают во всеоружии. Нужно выходить к переправам так, чтобы враг не ожидал нас, не замечал вплоть до самого разворота.
Обдумав все как следует, летчики направили меня к командиру полка.
Я изложил ему наше мнение; изменить маршруты, обойти плацдарм с севера, углубиться на территорию противника и подойти к переправам с запада.
— В штабе шел уже разговор об этом, — сказал командир полка. — Но через плацдарм все же надо будет посылать группу самолетов. Враг ожидает удара с востока, а тем временем мы всыпем ему и с запада. Так и сделаем.
Утром мы поднялись в воздух. Линию фронта прошли удачно, летим на запад, углубляемся во вражеский тыл, затем берем курс на Никополь. Через полчаса с небольшим мы уже над переправой.
Днепр! Широко, раздольно течет река. Темная, напористая, неукротимая несет она свои воды на юг.
Почти на всем протяжении Днепр уже наш. Только здесь, под Никополем, гитлеровцы еще крепко держатся за его левый берег. Переправа здесь работает днем и ночью.
Выходим на цель без особых помех. Зенитки открывают огонь лишь тогда, когда наши бомбы уже рвутся на переправе. Да, мы обманули противника, и наш удар неотразим! От прямых попаданий бомб переправа взлетает на воздух, и тогда мы начинаем штурмовать врага из пушек и пулеметов. Здесь скопилось много грузовиков, подвод, людей: прекрасная цель. Машины горят, летят в Днепр. Лошади храпят, рвутся из оглоблей, давят солдат. Несколько минут назад браво вышагивавшие в колоннах, направлявшиеся на Никопольский плацдарм фашистские подразделения не знают, где укрыться, гитлеровцы в панике бегут от берега реки. Довольные летчики строят свои самолеты в группу и берут курс на восток.
Задание выполнено — переправа на Днепре под Никополем уничтожена.
Последний день декабря 1943 года. Как‑то мы встретим Новый год?
В районе высоты 87,8 обнаружены артиллерийские батареи, которые часто беспокоят наш передний край. Приказано подавить их. Вылетаем звеном. Видимость плохая, но мы находим цель. Я покачиваю крыльями и устремляюсь вниз. Следом за мной идет звено.
Нацеливаемся на одну батарею и за два захода подавляем ее. На очереди вторая. Затем сбрасываем бомбы. Прямым попаданием уничтожаем и эту цель. Огнем пушек и пулеметов заставляем замолчать третью батарею противника. Задание выполнено.
На обратном пути, пролетая через передний край гитлеровцев, посылаем им «новогодние гостинцы». Нам приятно видеть, как гитлеровские солдаты кидаются в щели, замирают на дне траншей. Многим из них уже не встретить Новый год.
Мы встречали Новый год, слушая Москву. Пели песни. Была елка, на ней висели гирлянды из пулеметных лент, гильзы от пистолетных патронов и гранаты «лимонки». Под елкой стоял Дед‑Мороз, сделанный их меховой рукавицы. Вершину елки украшала настоящая звезда, вырезанная из куска дюралюминия.
В боях на Никопольском плацдарме оттачивалось наше мастерство, наше умение бить врага. Многие из нас стали хорошими летчиками, опытными командирами. Мне, например, доверяли теперь водить в бой не только звенья, но и большие группы штурмовиков. Часто летал ведущим шестерки или восьмерки.
Помню свой первый и неудачный вылет ведущим группы.
В пути к району цели самолеты наши растянулись, разбрелись. На цель мы вышли только двое — я и мой ведомый. Пришлось работать за всю группу.
Я понял тогда, как трудно командиру направлять удары, для этого нужно уметь видеть одновременно и небо, и землю. Обстановка меняется в течение каких‑то секунд, и ее надо быстро и правильно уяснить, оценить и мгновенно принять решение.
От умения летчика‑командира, его опыта, мастерства зависит выполнение поставленной задачи, в известной степени и жизнь подчиненных. А этот опыт и умение организовывать и направлять бой даются не сразу.
Мой первый вылет ведущим группы оказался неудачным. Но он научил меня многому и после я стал хорошо водить группы. Задания командования выполнял непреложно и точно. За время войны моя группа почти не имела потерь в личном составе и технике.
Глава десятая
Жаркое небо Крыма
Гитлеровское командование много писало о неприступности Крыма, предсказывая неудачу советскому наступлению. Крым фашисты действительно превратили в настоящую крепость.
К началу операции советских войск по освобождению Крыма наш полк перебросили поближе к Сивашу на аэродром Крестовка. Как всегда перед крупной операцией, мы тщательно изучали передний край противника, его оборонительные сооружения, узлы сопротивления, а будущие цели аккуратно наносили на карты. С каждым днем их становилось все больше и больше.
Перед началом операции полку было приказано нанести удар по аэродрому Веселое. Снимки его у нас имелись. На них четко просматривались стоянки самолетов. Их было много.
Готовились тщательно. Все взвешивали и обдумывали. Спор возник лишь о путях подхода к аэродрому. Работники штаба предлагали обычный маршрут — с севера через линию фронта. Майор Тюленев, который вел полк, с этим направлением не согласился.
— Думать надо, товарищи, думать! — говорил он. — Пойдем обычным маршрутом с севера и нас встретит мощный огонь зенитной артиллерии, истребители. Внезапного налета не получится. Надо ударить с запада, с тыла. Опыт имеем.
Решение ударить по аэродрому с тыла было принято. Поднимаем самолеты. Линию фронта проходим в стороне. На малой высоте подбираемся к Веселому. Приближаемся к аэродрому, видим, стоят самолеты, их не менее сорока. Зенитки молчат. Обнаружив нас, несколько машин успевают взлететь. Сбрасываем бомбы. Возникли очаги пожаров. В воздухе огромное пламя, раздался необычайной силы взрыв. Видимо, бомба угодила в склад с боеприпасами. Прогремел еще один взрыв. Это лейтенант Заворызгин разбомбил склад горючего. Клубы огня и черного дыма закрыли аэродром.
Не повезло в этом бою Степану Якимову. Зенитки сбили его самолет. Возвратились мы без Якимова.
О гибели его скорбели все. Особенно переживал потерю друга Ларион Павлов. Всю ночь провел он у своего самолета, а утром на фюзеляже машины появились слова: «Мщу за Степу».
Увидев эту надпись, заместитель командира полка по политчасти майор Голубев сказал мне:
— Послушайте, Гареев, я знаю, вы товарищи с Павловым. Присмотрите за ним: у ярости ни глаз, ни ума нет… Я с ним уже говорил. Поговорите и вы.
— Понимаю, товарищ майор. Потерять летчика можем… Героя!
Голубев оказался проницательным. Безграничная, бесконтрольная ярость действительно порой толкала Павлова на необдуманные действия. Он переставал беречь себя в бою. Особенно волновало нас его стремление остаться в районе боя после ухода группы и штурмовать гитлеровских солдат в одиночку.
Я понимал, что Ларик все больше и больше зарывается в бою, нередко на бреющем полете из пулеметов расстреливает фашистских солдат. Пикирует иногда на одного‑двух гитлеровцев.
— Слушай, Ларик, — сказал я ему, — так летать нельзя.
— Не хуже других летаю, — мрачно ответил он.
— Я не о том.
— О чем?
— О том, что мстить врагу нужно умеючи и напрасно не рисковать. Один умный человек сказал: «У ярости ни глаз, ни ума нет». Я понимаю и уважаю твое благородное стремление, но нужно как‑то… иначе…
— Что — иначе? Думаешь, собьют?
— По‑глупому может все кончиться, вот что обидно.
— А я смерти не боюсь… За Степана гадам всю душу вытрясу. И ты не уговаривай меня. Пока жив — буду мстить.
Долго по‑дружески говорил я с Павловым.
К сожалению, дав мне слово прекратить лихаческие трюки мести, Ларион не остепенился. В одном бою, расстреливая фашистскую пехоту, он был сбит и погиб.
В тот день полк штурмовал передний край противника. Я видел, как носился самолет Павлова над окопами врага, бил из пушек и пулеметов, чуть ли не рубил солдат винтом.
Были, конечно, среди нас и такие товарищи, которые утверждали, что Павлов поступал правильно; он мстил за смерть друга. Рискуя жизнью, он уничтожил не один десяток фашистов.
В смерти Павлова я до сих пор чувствую себя виноватым: не смог убедить, найти к его взбунтовавшейся душе нужный ключ. Это чувство испытывали все его товарищи. И долго, умно беседовал с нами наш замполит Голубев. Он говорил о дисциплине летчика в бою, о воспитании мужества, умении беспрекословно и точно выполнять уставные требования. Действия летчика всегда должны быть благоразумными, говорил он.
8 апреля 1944 года, раньше, чем из‑за горизонта выглянуло солнце, на укрепления фашистов обрушился мощный удар артиллерии и авиации. Операция по освобождению Советского Крыма началась!
Для летчиков настали горячие дни. Они совершали по нескольку вылетов в день, а в темное время суток по врагу наносили свои удары ночные бомбардировщики. Между прочим, многие из них водили те самые девушки, которые когда‑то стояли рядом с нами. Мы много слышали об их смелости и дерзости, но встретиться с ними не пришлось.
Мы летали днем, а ночью отдыхали. Наши летчицы находились на другом аэродроме и действовали ночью, а отдыхали днем.
Бои были тяжелыми. Непрерывно поддерживая наземные войска, мы видели, как там, на земле, тысячи и тысячи советских солдат и офицеров совершают свой великий ратный подвиг.
Немцы считали укрепления на Сиваше и Перекопе неприступными. Но стремительного, могучего удара наших войск не выдержали и эти укрепления. Фашисты начали отступать в сторону Севастополя.
В Крыму у гитлеровцев было много техники — артиллерии, в том числе зенитной, самолетов. Без истребителей прикрытия появляться в небе было опасно. Чаще всего на выполнение боевых заданий мы вылетали под прикрытием эскадрильи Героя Советского Союза Амет‑Хана Султана.
Слава о подвигах этого летчика гремела по всему фронту. О нем рассказывали истории, похожие на легенды. Наши им восхищались, а гитлеровцы боялись. Заслышав в воздухе его позывные, немецкие радиостанции предупреждали своих летчиков: «Внимание, внимание! В небе Амет‑Хан Султан! В небе Амет‑Хан Султан!»
Мне очень хотелось с ним встретиться. Однажды такая встреча произошла. Помню, я поздоровался с ним на родном языке. Он оживился, обрадовался.
— Татарин?
— Нет, башкир.
— Ну, здравствуй, кунак!..
Мы разговорились…
Родился Амет‑Хан Султан в 1920 году в Алупке в семье крымского татарина. Окончил школу ФЗО и работал подручным мастера в железнодорожном депо. Эта работа его не удовлетворяла: смелый паренек мечтал об авиации. Ему повезло — его приняли в военное авиационное училище. Учился он с упоением и окончил училище с отличной аттестацией.
Летал Амет‑Хан Султан мастерски, любил высоту, скорость и всегда наносил точные удары. Слава его началась еще в суровом небе Москвы, когда к ней рвались фашистские полчища. Истребитель Амет‑Хана Султана патрулировал небо столицы, и когда к Москве пробрался «юнкере», используя свое преимущество в высоте, Амет‑Хан с огромной скоростью устремился на врага. После первой же очереди замолчали хвостовые огневые точки «юнкерса». Разворот, новая атака! Но опытный немецкий летчик маневрирует и уходит из‑под удара. Еще атака! И опять — мимо. То же самое произошло и в третий раз!
Амет‑Хан Султан снова бросается в атаку. «Юнкере» все ближе и ближе, отчетливо видны кресты. Амет‑Хан нажимает на гашетку, но выстрелов нет: боеприпасы кончились, и тогда он решается на таран. От удара фашистский бомбардировщик стал разваливаться на куски, но и самолет героя, потеряв управление, стремительно падает. Спасли его самообладание и парашют…
Под Роговом Амет‑Хан Султан воевал, имея уже хороший опыт. Однажды он шел во главе шестерки истребителей. Им встретилась большая группа вражеских бомбардировщиков — несколько десятков самолетов. Раздумывать было некогда, и Амет‑Хан решился на отчаянную лобовую атаку. Истребители понеслись навстречу бомбардировщикам. Нервы у фашистов не выдержали, и в последние секунды они дрогнули. Воспользовавшись этим, Амет‑Хан искусно сбивает ведущего. Четкий строй бомбардировщиков нарушился, и советские истребители сбивали один самолет противника за другим.
К месту схватки подошло еще несколько наших истребителей. Бой стал еще ожесточеннее. Более десяти вражеских самолетов были сбиты.
Амет‑Хан Султан был общительным, неунывающим летчиком, но при всей своей популярности оставался скромным, а порой и просто застенчивым. Ненависть его к врагу была безгранична. Особенно отчаянно воевал он в Крыму. Здесь, на оккупированной территории, остались его родители.
Второй раз с Амет‑Ханом Султаном мы встретились необычно.
В тот день мы находились на аэродроме в ожидании вылетов. Каждый, как обычно, занимался своим делом. Вдруг над аэродромом появился вражеский самолет.
Зенитчики уже готовы были открыть огонь, но самолет резко пошел вниз и вскоре приземлился. Все кинулись к месту посадки. Глядим, а из кабины вылезает Амет‑Хан. Улыбаясь, говорит:
— Получите подарок от наших истребителей.
— Чей самолет? Откуда?
— Ясно откуда. Посадили мы его на своей площадке. Да надоел он нам. Вот к вам перегнал, может, пригодится…
— Так мы же могли тебя сбить!
— Не успели бы.
И в бою, и в жизни мне очень хотелось походить на этого замечательного человека, аса в полном смысле этого слова.
Наши войска продвигались к Севастополю. Город оборонялся крупными силами, которым Гитлер приказал биться до последнего солдата.
Крымская операция и особенно последние бои на полуострове носили очень ожесточенный характер. У немцев ] было много боеприпасов, техники и самолетов. Гитлеровские летчики очень досаждали нам в эти дни. Они дрались с упорством.
Оставив Северный Крым, наш полк перелетел поближе к фронту, на новый аэродром — Сарабуз. Отсюда мы летали бомбить и штурмовать вражеские транспорты в Черном море, уничтожать самолеты противника на аэродромах, подавлять огонь артиллерийских батарей в опорных пунктах, наносить удары по живой силе врага.
В этот период гитлеровские истребители старались применять такую тактику: встретив нас над нашей территорией, часть из них отвлекала советских истребителей, другая набрасывалась на оставшиеся без прикрытия штурмовики. Задачи, которые ставило перед нами командование, мы выполняли, но несли большие потери. Реже и реже становились наши эскадрильи, чаще и чаще наши боевые товарищи не возвращались на свой аэродром.
Особенно тяжелым был вылет 5 мая. В этот день мы на несли удар по аэродрому противника на мысе Херсонес. Группы повели майор Тюленев, капитан Анисов и старший лейтенант Филиппов.
Гитлеровцы встретили нас над морем. Одна группа их самолетов связала наших истребителей, а другая набросилась на нас. Завязался воздушный бой. На этот раз он сложился явно не в нашу пользу.
Вот вспыхнул самолет лейтенанта Токарева, вражеский истребитель подобрался к штурмовику лейтенанта Сусарина и в упор расстрелял его. Раненый «Ил» резко взмывает вверх, переворачивается на спину и начинает беспорядочно падать. Вскоре море поглощает и самолет младшего лейтенанта Юдина. На штурмовик младшего лейтенанта Бережного набросились два истребителя. Экипаж мужественно отбивался и все же был подбит и пошел на вынужденную посадку в сторону материка. Был подбит и самолет ведущего группы — майора Тюленева. На свой аэродром мы возвращались в подавленном настроении. За какие‑то полчаса потеряли столько экипажей!
На аэродроме меня поджидал еще один удар — не вернулся мой близкий друг Виктор Протчев. Весь остаток дня я ходил по аэродрому и расспрашивал о нем. Но никто не видел, как его подбили, никто ничего не мог сказать, но и на этот раз с Виктором все обошлось хорошо.
Самолет Протчева был подбит, но он сумел дотянуть до материка. При вынужденной посадке самолет скапотировал. Пехотинцы вытащили Виктора из‑под самолета и на санитарной машине доставили раненого на аэродром.
Я был счастлив, — друг нашелся. Бросился к Виктору.
— Ничего, Муса, пустяки. Ну, подбили, подумаешь… Бывает хуже. Скоро опять полечу, — старался успокоить меня Виктор.
Он оказался прав. Мы много летали с ним в годы войны. Дрался он отважно, сделал много успешных боевых вылетов, и ему присвоили звание Героя Советского Союза.
Дни до предела были заполнены боевой работой. За ужином мы поздравляли героев, добрым словом поминали погибших. Особенно много потерь несла в нашем полку вторая эскадрилья, где было меньше опытных летчиков. В нашей эскадрилье потери были невелики. Ее считали лучшей эскадрильей в полку.
В эти суровые, напряженные дни не обходилось без курьезов. На аэродроме Сарабуз в наш полк прибыли стажеры: летчики‑инструкторы из военных авиационных школ и запасных полков. Летали они очень хорошо, а вот с ориентировкой на местности у них долго не ладилось. Это приводило к различным происшествиям, об одном из которых я и расскажу.
Перед полком была поставлена задача — штурмовать все тот же аэродром на мысе Херсонес. Его повел майор Тюленев. Ведомым себе взял он одного из новеньких. Взлетели. Прилетели к аэродрому, где базировались прикрывавшие нас истребители. Тут что‑то случилось с мотором самолета Тюленева. Он сообщил об этом по радио, помахал крыльями и пошел в пике под строй, чтобы не мешать остальным. За майором, как привязанный, пошел и стажер.
Выйдя из пике, Тюленев развернулся и взял курс на свой аэродром. Стажер, думая, что находится над аэродромом противника, сбросил бомбы на наши истребители.
Редчайший случай!
На аэродроме, где он сел следом за Тюленевым, его спросили:
— Что бомбил?
— Аэродром на мысе Херсонес, — уверенно доложил практикант.
— Какой Херсонес! Ты же на своих бомбы высыпал!.. От такой «поправки» летчик едва удержался на ногах. А мы потом часто вспоминали этот случай и с тех пор вошла поговорка в пословицу:
— Вот тебе, друг, и Херсонес!
Незадачливому штурмовику повезло: его бомбы не причинили нашим самолетам большого вреда. А ведь могло кончиться плохо.
Штурм Сапун‑горы начался рано утром 7 мая. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки в атаку пошла пехота.
Сапун‑гора 7 мая 1944 года осталась в памяти ревущим вулканом. Такого огня мы еще нигде не видели. Пехоте было очень трудно. Каждый метр, каждый уступ на дороге к вершине стоил многих жизней.
Когда становилось особенно тяжело, вызывали нас. Пока мы штурмовали траншеи и огневые точки немецких войск, наша пехота поднималась и делала несколько шагов вперед. И так — весь день.
К вечеру Сапун‑гора была взята. Оставшиеся в живых гитлеровцы, ища спасения, бросились к городу. Но и там их находила смерть.
Падение Сапун‑горы и других опорных пунктов обороны врага открывало дорогу к Севастополю, 8 мая наши войска, поддержанные авиацией, прорвали первую линию обороны врага, а 9 мая освободили город Севастополь.
Освобождение Крыма и города Севастополя я встретил старшим лейтенантом и первым вывел свой самолет за Сиваш. В Крыму пришлось работать много и напряженно. Последние «севастопольские» вылеты оказались особенно трудными и напряженными. С таким зенитным огнем наши летчики не встречались со времени своих вылетов на Сталинград. Каждый заход на цель являлся испытанием воли и мужества, каждый раз его нужно было строить по‑новому, уметь обмануть противника. Надо было постоянно быть готовым к отражению атак истребителей противника, которые всегда были над целью. Штурмовка при таких условиях была трудной и чрезвычайно сложной, опасной задачей. Я лично провел здесь до трех десятков штурмовок по вражеским целям, более 15 раз летал на штурмовку вражеских аэродромов, в 14 случаях водил группу по уничтожению плавсредств противника в Северной бухте.
Я прежде никогда не видел моря. Сегодня совершаю второй вылет над ним, лечу штурмовать Херсонес — последний крымский оплот остатков разбитой 17‑й армии врага.
Мыс Херсонес изрыт окопами и траншеями, забит техникой и людьми. Но аэродром продолжает действовать. Он для нас — большая загадка. Бомбим каждый день, а он живет. Даже во время налета выкидывает такие штуки, от которых нам потом приходится трудно. Бомбим стоянки самолетов, выводим из строя взлетную полосу. Прекрасно видим, что ни один самолет здесь взлететь не может, а они тем не менее неожиданно появляются в воздухе. Откуда взлетают?
К аэродрому подходим со стороны солнца, так нас труднее обнаружить. Сбрасываем бомбы на самолеты, делаем несколько штурмовых заходов и идем домой. По пути обстреливаем траншеи и огневые точки на мысу, помогаем нашим наземным войскам, которые все больше и больше теснят фашистов.
Гитлеровское командование попыталось эвакуировать морем остатки своей армии. Наша авиация не позволила им это сделать. В ночь с 11 на 12 мая советские войска вновь перешли в наступление и к середине дня завершили разгром вражеской группировки.
За этот день было потоплено много крупных транспортов противника, уничтожено много техники и живой силы. В плен было взято 25 тысяч солдат и офицеров врага.
Возникли паника и неразбериха среди фашистских войск. Нередко к занятому советскими войсками мысу подходили вражеские катера, а их самолеты пытались садиться на занятом нами аэродроме.
Забавно было смотреть на фашистских летчиков. Прилетит, выпустит шасси и идет на посадку. А сесть негде. Весь аэродром забит машинами, разбитыми самолетами, которые наши бойцы не торопились убирать. Покрутится, покрутится немецкий летчик над аэродромом, смекнет в чем дело, да поздно, собьют его наши зенитчики. Отлетался фашист.
Погода стояла чудесная. Все вокруг цвело. А далекая любимая Москва салютовала нашей победе.
Крым был освобожден.
Одно дело видеть результаты своих ударов с воздуха, другое — пройти или проехать по земле, на которой еще недавно был враг, с которым ты вел смертельный бой. Тем более, если эта земля с такими названиями, как Сапун‑гора, Севастополь, Херсонес. Очень хотелось посмотреть результаты нашей работы.
И вот однажды прибегает ко мне Виктор Протчев;
— Поехали в Севастополь. Голубев экскурсию организовал.
— Это здорово! Но почему только в Севастополь? Я бы не прочь походить и по Херсонесу!
— Проскочим и туда. Когда‑то вот так же отправимся мы в экскурсию и по Берлину… И это будет. Обязательно будет!
— Если доживем, Виктор.
— Доживем, Муса, доживем! Мне сейчас, после этих боев, кажется, что я стал бессмертным.
Протчев вспомнил, как его выручил Григорий Надточиев, и тяжело вздохнул:
— А Гриши‑то уже нет…
— Да, съела его Сапун‑гора.
Мы подошли к автомашине. Здесь уже был весь летный состав полка. Нетерпеливо посматривали мы на шофера: скоро ли тронемся?
Путь от аэродрома до Севастополя. Здесь враг в панике отступал, торопился укрыться в Севастопольском оборонительном районе. А вот и Мекензиевы горы… Трудно приходилось тут нашим пехотинцам и артиллеристам. Нелегко было и нам, поддерживавшим их с воздуха. После ожесточенных боев оккупанты откатились на запад.
— Сапун‑гора!.. Гляди, Муса, Сапун‑гора! — это говорит Протчев.
Здесь все так, как было после боя: камень и железо; 1 человеческие тела и дерево, воронки от бомб и снарядов, обломки взорванных скал, разбитые орудийные стволы, минометные трубы, обрывки колючей проволоки.
На подступах к Сапун‑горе — большое, сплошь покрытое крестами поле. Это немецкое кладбище.
Севастополь в руинах. Ну, что ж, здравствуй, город‑герой! Мы пришли отдать честь твоему мужеству, поклониться твоим святым камням. Ты еще не остыл после боя и еще дымишься, но наш народ умеет не только сражаться, но и строить. Пройдут годы и снова ты станешь таким, каким был. Даже, возможно, красивее!
Мы увидели среди камней пожилого бойца. Он сидел на груде красного, как кровь, кирпича и плакал. Оказалось, он сражался в Севастополе еще раньше, в 1941—1942 годах. И вот пришел сюда снова. Пришел освободителем. Разговорились. Попросили рассказать о том, как оборонялись тут наши войска в те героические 250 дней, о которых с восхищением говорил весь мир.
Боец, порывшись в кармане гимнастерки, протянул нам несколько пожелтевших, многократно свернутых и немного потертых листков.
Это были фронтовые листовки. В одной из них рассказывалось о поединке пяти черноморцев с танками врага. Другая была посвящена героическому подвигу матроса, ценой собственной жизни спасшего от гибели наши корабли.
В одном из сборников документов и материалов о Великой Отечественной войне напечатан этот документ.
В грозные дни первого штурма, когда немцы рвались к Севастополю, севернее деревни Дуванкой они захватили господствующую высоту 103,4. Если немцы прорвутся, то они пойдут к Севастополю. Батальон морской пехоты, в котором служил Фильченко, получил задание отбить высоту и закрепиться на ней. Четыре дня шли ожесточенные бои. Отчаянными контратаками моряки овладели высотой. Тогда гитлеровцы бросили в бой танки. На высоту обрушился пулеметный огонь, множество снарядов и авиабомб.
Любой ценой надо было остановить танки, отсечь от них пехоту.
— Кто пойдет на это дерзкое и отважное дело? — спросил комиссар батальона. Вызвались все, но честь выпала политруку Фильченко, красноармейцам Цибулько, Паршину, Красносельскому, Одинцову.
В первой волне шли семь немецких танков. Подпустив их на дистанцию броска гранаты, Фильченко дал сигнал к бою. Неравный поединок пятерых отважных бойцов против семи стальных чудовищ длился около двух часов; три танка герои подожгли бутылками с горючей смесью, остальные ушли назад.
Через несколько часов снова показались фашистские танки. Их было уже пятнадцать, и опять Цибулько из своего противотанкового ружья бьет по смотровым щелям и останавливает бронированную машину.
Патроны кончились, он ползет навстречу надвигающемуся танку, бросает две гранаты. Второй танк выходит из строя. Под третий танк летят последние гранаты — гусеница перебита. В это время пуля смертельно ранит героя. Красносельский ждет, а когда танки подходят ближе, бросает подряд несколько бутылок с горючей смесью и поджигает две машины. Вражеский пулеметчик дает длинную очередь. Смертью храбреца погибает смелый… На Фильченко, Паршина и Одинцова идут сразу пять танков.
Они уже в 50 метрах. Тогда политрук, чтобы наверняка подорвать танк, подвязывает к поясу гранаты, вскакивает и устремляется им навстречу, бросается под гусеницы. Раздается взрыв, и бронированная машина подбита.
Следуя примеру политрука, Паршин и Одинцов поступают также. Взрываются и эти два танка.
Оставшиеся восемь вражеских машин стремительно отступают. Поединок пяти черноморцев с 22 танками выигран. Ценой своей жизни они уничтожили из них 10, закрыв своими телами дорогу на Севастополь. Погибли политрук Николай Дмитриевич Фильченко и его боевые друзья, совершив подвиг.
Так сражались первые защитники Севастополя на земле. В небе Севастополя совершил героический подвиг летчик‑штурмовик 307‑го штурмового авиационного полка П.Ф. Надеждин. Он наносил удары по узлам сопротивления врага. В одном из вылетов вражеская зенитная артиллерия подожгла его самолет. Машина загорелась. Ни летчик, ни стрелок не воспользовались парашютами. Они решили драться до последнего дыхания. На горящем «Ил‑2» Надеждин стал искать подходящий объект. Сверху хорошо был виден склад горючего. Если его поджечь, самолеты врага не поднимутся в воздух. Цель стоит того, чтобы отдать за нее жизнь.
Горящая машина, нацеленная на склад, вошла в пике. Взрыв. Красные языки пламени и черные клубы дыма поднялись высоко в небо…
…Побывали мы на мысе Херсонес и воочию увидели результаты своей работы. Не раз наши летчики наблюдали эту картину с воздуха, но на земле все было куда более впечатляющим.
Более страшную картину представлял собой аэродром, который бомбили и штурмовали мы чуть ли не каждый день. Он имел две взлетные полосы. Пока мы бомбили одну из них, противник взлетал с другой… Разгадать бы нам эту «загадку» раньше!.»
Из этой поездки мы вынесли еще большую уверенность в своих силах. Домой возвращались готовые к новым боевым делам.
Глава одиннадцатая
«Тяжело в ученье, легко в бою»
Меня вызвал командир полка. Я быстро собрался и вместе с посыльным отправился в штаб. «Полковой просто так не вызывает. Значит, нужен. Наверное, опять какое‑нибудь задание», — подумал я.
Усадив меня и окинув изучающим взглядом, командир спросил:
— Ну, как, Гареев, не надоело тебе еще ходить в заместителях? Не пора ли взяться за эскадрилью? Такого вопроса я, признаться, не ожидал.
— У нас есть командир эскадрильи, — ответил я, несколько растерявшись. — Анисов — замечательный летчик и командир. Я хотел бы всю войну быть его заместителем… Командир полка понимающе улыбнулся и твердо сказал:
— А вот командование на это согласиться не может. Опыта и знаний у тебя достаточно. Пора командовать эскадрильей. Решено назначить тебя командиром второй эскадрильи.
— Второй? Но ведь в ней не осталось почти ни одного полного экипажа! Кем же там командовать?
— Ты прав. В боях за Крым мы почти полностью потеряли эту эскадрилью. От нее остался один экипаж. Придется поработать и сколотить новую эскадрилью из молодого пополнения. У тебя это получится, с людьми работать умеешь. Требователен, сдержан, имеешь авторитет… Ну, а командование поможет.
К такому разговору я не был готов и попросил дать мне подумать.
— Хорошо, — согласился командир полка, — один день на размышления. Прошу учесть, что приказ уже подписан.
Домой вернулся расстроенный, уходить от Анисова мне не хотелось. Я учился у него при каждом вылете. Вместе мы готовили экипажи, передавали им свой опыт. Не случайно даже в таких трудных боях, какие преподнес нам Крым, наша эскадрилья не потеряла почти ни одного самолета. А летчики второй погибли почти все. Я углубился в свои мысли, и это заметила Галя. Она всегда каким‑то образом угадывала мои мысли, мо