Все что могло плавать и летать, было брошено на спасательную операцию. В том числе и корытце моего будущего учителя. Что-то им не везло, в итоге уже совсем собрались возвращаться поближе к суше — но капитан для очистки совести спросил докторишку — могут ли они еще найти живых? Докторишко прикинул возможности человеческого организма, погодные условия и честно ответил, что шанс хоть и маленький все же есть, может кроме трупов попадется и живой кто. Поиски продолжили, а, глядя на них, осталась и еще пара корытец поменьше, где докторишек по штату не полагалось. И утром следующего дня наблюдатели засекли что-то странное, но живое — к общему удивлению скоро уже поднимали на борт совершенно очумевшего старика, плававшего в будке деревенского сортира. Дед очень живо описал, что у его внучки как раз была свадьба, он отлучился по надобности в собственноручно сделанный им туалет, начал было делать то, за чем пришел и сначала подумал, что слишком перепил, потом, что уже умер, а в конце концов обалдел, обнаружив себя плавающим в бурном море в собственном сортире. Как так произошло — толком никто не понял — дома сносило, машины плющило как консервные банки, даже танки ломало, а вот старательно сколоченная будка — уцелела.
И тут же соседнее военное корытце выловило люльку с живым младенцем. По закону парных случаев.
Может, еще и поэтому я решил попытаться довезти пациента. Во всяком случае, второй пассажир спокоен, обмолвился только, что уже имеет опыт упокоения беспокойников врукопашную. Да и пилот настроен коллегу довезти. Корпоративное это у них что ли?
Теперь остается связаться в очередной раз — чтобы предупредили лекарей, что я опять отличился и тащу им сюрпризик — в виде роскошного перитонита. Осматривать серьезно этого парня было некогда, но тут все так явно выражено, что и пары минут хватило. Есть такое часто употребляемое выражение — "на его лице была видна печать смерти". На самом деле так оно и есть, это не метафора. Вот мне кажется, что у парня как раз то самое, что называется "лицом Гиппократа" — древний грек описал вид умирающего человека, оказалось так точно, что и сейчас ничего в описание не добавишь — поляк бледен, кожа сероватая, синие губы, странно смякшие и слипшиеся, торчащий нелепо острый нос, ввалившиеся глаза, вообще все лицо осунулось приобретя вид маски Страдания. Когда я с ним разговаривал, обратил внимание на лихорадочно блестящие глаза — а сейчас они у него полузакрыты. Заторможен, бормочет что-то по-польски и мне почему-то по интонации кажется, что это бред. Уходит потихоньку от живых человек. Одна надежда, что наши грубые эскулапы отловят его трепетную душу на выходе и запихнут ее обратно в бренное тело.
Раньше считалось, что такое лицо — необратимо и человеку жить осталось не больше часа, но мне вколачивали неоднократно, что до момента необратимой смерти, биологической — еще не все потеряно. Еще помню, что при перитоните вроде как маска появляется рано — и времени потому у нас должно бы быть побольше.
Мне кажется, что обратно мы летим быстрее, чем летели туда. Может мерещится, но вроде пилот на педаль давит сильнее. Или педали тут в управлении не при чем — не машина же? Предложение выкинуть больного поляка из самолета в общем понятно. Но был нюанс, который мешал мне на это согласиться. Поляк остался в самолете благодаря своим соотечественникам с которыми меня свел давным-давно случай.
Знакомство мое с поляками было весьма своеобразным. Так уж повезло, что вместе с двумя своими коллегами я попал в программу обмена специалистами с немецкой клиникой. Соответственно и поехали. Ну, до отъезда надо было пройти консульство обменять валюту и так далее. Собственно ничего не изменилось с тех пор, наши граждане все так же записываются и стоят в очереди, в то время как разные прочие граждане идут разумеется без очередей и записей, потому ничего нового, все перепитии с получением виз и валюты опускаю. Кто их получал сейчас, в принципе знает, что ничерта не изменилось с давних пор, мы как были для Европы нежелательным элементом, так таким и остались.
Коллеги мои были женщинами. Одна полная, даже еще полнее по принципу "хорошего человека должно быть много" невиданно спокойная, отчего ей очень подходил титул "Ваша Безмятежность", но вооруженная изрядной дозой яда и твердо знающая свою выгоду, отчего часто напоминала Сову из Вини-Пуха, другая крепкая и статная русская женщина из тех, что может остановить конем горящую избу. Натура цельная, но пугливая и страдающая по мелочам. Вот на поле боя я был бы за нее спокоен, а таможенники и пограничники пугали ее изрядно.
При всем том оказалось, что триумвират кое-что могет и мы в сжатые сроки преодолев всякие препоны выехали на поезде. В самолет багаж моих попутчиц не влезал. Правда они утверждали, что самолетом нам было долететь хлопотнее — клиника с которой снюхалось наше руководство была несколько в глубинах Германии, куда самолеты летали только с несколькими пересадками. И в конце все равно пришлось бы пилить поездом.
Ехали врозь — в разных вагонах. При этом моим компаньонкам достался вагон с сомнительным отоплением. Они мерзли, в моем вагоне был сомнительный запах, отчего я не мерз. Еще в их купе ехала вдрызг простуженная парочка и мои коллеги сильно опасались, что тоже заразятся. Как порядочные люди они потом выполнили свое обещание, заболев и заразив заодно принимающих немцев. Мое купе тоже было на удивление разношерстно — и англичанка, едущая из Китая и полячка из Челябинска, в общем, куча немцев-студентов, которые скатались до Владивостока и теперь возвращались обратно, не выглядели уж очень сильно из ряда вон. В первый же вечер они устроили пожарную тревогу, отмечая день рождения одной из девчонок — свечки в торте возбудили противопожарный датчик и прибежавшие проводницы своим трагическим речетативом, наложенным на хорал "Хэппи берздей ту ю" создали что-то очень похожее на кантату "Александр Невский".
Утром мы прибыли на границу. Опыта перехода границы у меня не было никакого, правда вроде документы у меня были качественные, как заверяла перед выездом Ваша Безмятежность.
Наконец зашли пограничники. Когда они посмотрели на меня, я понял, что это за взгляд — это было взглядом патруля великогерманской фельджандармерии, наблюдающего вышедшего им навстречу из леса мужика с волочащимся парашютом в буденовке и с рацией в грязных лапах. Остальным в купе тоже стало крайне неуютно.
Внятно сказав глазами: "Ух вы, шпионы проклятые!" офицер ртом произнес: "Ваши документы, пожалуйста!". Пока он шлепал штемпель в роскошный английский паспорт в скромненький польский, красный мой и какой-то невнятный консулярский моего соседа сверху я старательно думал — не случается ли, что офицер путает временами что чем произносить? Когда он козырнул и ушел все облегченно вздохнули. А потом пришли таможенники. И я снова вылез из леса с парашютом.
— Что запрещенного везете? — осведомился таможенник.
— Гашиш и пулеметы! — чуть не брякнул я в ответ. Слава богу, что не брякнул. Позже я рассказал о своем нелепом хотении коллегам и мне в ответ поведали про такого же остряка. В его багаже был китайский сервиз. Добрая сотня всяких предметов и предметиков была упакована коварными китайцами в небольшую, но тяжелую коробку. Хозяин этого сервиза в ответ на прямой вопрос: "Везете ли наркотики?" очень умно решил пошутить и задумчиво ответил: "Не знаю. Возможно и везу". Таможенники невозмутимо распотрошили весь багаж, распаковав заодно и китайский сервиз, развернув каждую финтифлюшку. Оказалось, что наркотиков все же нет. Зато есть гора бумаги, в которую была завернута прорва фарфора. Остаток пути шутник, чертыхаясь, пытался повторить сатанинский труд китайцев, складывая эту головоломку под тоскливыми взглядами вытесненных в коридор бумагой и фарфором соседей. Разумеется, в коробку и трети не влезло, так что доставка фарфора вышла шутнику боком.
Но всему хорошему бывает конец, и вскорости поезд медленно-медленно стал переползать ничейную полосу. Я предложил спутницам выскочить из вагона и попрыгать по аккуратно разглаженному песочку, который навевал самые идиллические мысли, но они не согласились.
Польские погранцы пыжились, показывая, что они тоже пограничники, но ни в какое сравнение с нашими они не шли, жалкое зрелище. Так же разочаровали и таможенники. Пришлось глядеть, как переобували наш поезд, подняв все вагоны метра на три мощными подъемниками и укатив наши колеса другому составу, идущему в Россию, а нам прикатили его колесики, на узкую европейскую колею рассчитанные. Определенно европейцы не умеют жить широко.
А через несколько часов мы прибыли в Белосток. Уже смеркалось, а мы собирались пообедать. Для моциону и от полноты чувств — впервые оказавшись за границей — я решил сбегать на видный совсем рядом вокзал. Глянул висящее в коридоре расписание — стоим десять минут. Спросил на всякий случай проводницу. Та подтвердила — стоим десять минут. Ну за десять минут я добегу до канадской границы, не то, что до вокзала и обратно.
Выскочив я шустро замаршировал в обход загораживающего вокзал состава, заглянул, не сбавляя темпа на сам вокзал, очумел, увидев ценники с диким количеством нулей, счет любой ерунды шел на тысячи (скоро-скоро Гайдар и нам такое подсуропил) и бодро вернулся назад…
И увидел задние огоньки своего поезда метрах уже в 300, причем они очень быстро удалялись.
Первые ощущения при этом не поддаются описанию. Не припомню, чтоб кто из великих такое описал. С трудом удерживаясь от желания дать себе по морде, я высказал себе все, что о себе думаю. Получилось как-то однобоко.
После этого я кинулся к дежурной по перрону. Круглолицая белобрысая паненка в форменном берете отнеслась ко мне весьма прохладно, объяснив на смеси польского и русского, что вернуть поезд не может. Мой горестный вопрос: "…а с чего это поезд так быстро уехал?" ее просто удивил. Оказывается тут в Белостоке поезд стоит ровно минуту. Ну а рассказ о словах нашей проводницы о времени стоянки вызвал красноречивый женский взгляд, одновременно передавший всю глубину презрения настоящей железнодорожницы к бестолковым пассажирам и не менее бездарным дурам. Порочащим славные железные дороги. Я бросился на вокзал, где излил свою скорбь в окошко с надписью "Информация". Информация посоветовала мне обратиться к дежурной по перрону. Не думаю, что я в это время выглядел величественно. Пожалуй, скорее наоборот. Во всяком случае я не удивлюсь если кто-нибудь найдет в Белостоке мое лицо, которое я в эти минуты потерял.
Впрочем вскоре я уже был в дежурке у той самой паненки. Там же была и весьма седая пани. Я в красках описал свою ситуацияю и так обильно посыпал главу пеплом, что обе женщины смягчились. Надо отметить что несмотря на свою безалаберность я все же имел при себе визитные карточки, кошелек с рублями и двадцать дойчмарок. Ну и паспорт тоже был при мне, так что я был не совсем пустой.
После вручения визиток и моего раскаяния дежурная связалась с Варшавой-центральной и договорилась, что у проводницы моего вагона (Уууу! Корова расседланная! Даже чая за сутки приготовить не удосужилась!) заберут мой билет. А до Варшавы меня подбросят через полтора часа с четвертого перрона поездом Гродно- Варшава. Далее я околачивался это время вокруг дежурки и в самой дежурке. Думаю, что я скрасил время белостокским служащим, так как приходившие сотрудники с интересом выслушивали рассказ про "глупство пана доктора" и осматривали меня как экзотический экспонат.
Можно не упоминать, что сгоряча я забрался в обшарпанный коротыш-подкидыш из трех вагонов с локомотивом, забитый затрапезными пассажирами. Почуявшая неладное дежурная прибежала вовремя, и вывела меня оттуда, как оказалось этот недопоезд местного рейса и идет вообще не туда. Она даже за это время подкрасила белесые бровки и реснички и стала еще симпатичнее.
Дальше меня уже не выпускали из поля зрения и сдали, наконец с рук на руки полной добродушной пани начальнице — бригадиру проводников в гродненском скором. До польской столицы доехал в теплой компании, разве что пожилой пышноусый поляк долго мне пенял на наших таможенников и на то, что мы не учим польский язык. В Варшаве мы дружески простились, бригадир Гиня привела меня туда, где ждал меня билет, всучила мне 30000 злотых на перекусить, предупредила, что вокзал криминально опасен и надо держать ухи на макушке и мы расстались.
В дежурке мне отдали билет. Он тоже был непривычный — этакая книжечка, на каждой страничке обозначался очередной отрезок пути — после каждой пересадки что ли или по зонам. Надпись на нем "Ленинград — Лондон" меня несколько смутила. Ехал-то я в Штутгарт. Не спорю, Лондон тоже интересный город, тоже на юге, но на юге Англии, а Штутгарт — на юге Германии. Не так далеко, особенно если вспомнить моих соседей по вагону, но как-то странно. В билете была страничка Варшава- Берлин, потом зачем-то Берлин-Гамбург, страничка — билет "паром Гамбург-Дувр" и опять железнодорожное Дувр- Лондон.
Минуту я стоял, соображая — в чем причина такого англоманского перерождения моего билета. Потом вдруг понял — дура — проводница осталась верной самой себе и отдала в Варшаве не мой билет, а билет толстой девахи англичанки — моей соседки по купе.
Несмотря на торжественность момента, я заржал так, что присутствовавшие вздрогнули. Сквозь смех я как мог объяснил, что отстал от поезда потому как проводница ошиблась во времени стоянки, а сейчас она оставила не мой билет, а соседки по купе. Паненки сказали что-то вроде "о доз рашенз!" но по — польски и зашушукались.
До прихода поезда на Берлин еще оставалось время и я успел перекусить сидя в буфете с какими-то подозрительными мужиками бомжового вида. Эх, знать бы, что вскорости все это будет и у нас — и безалкогольное пиво за 9000 и бомжи повсюду и прочие радости демократии… Пока подивился на прилавки со всякими химически-яркими пойлами и кучами нулей на ценниках и пошел встречать поезд на Берлин.
Вообще-то у польских железнодорожников форма синяя. У белокурой бестии, оказавшейся бригадиршей этого берлинского состава как мне показалось форма была черная, а когда она, выслушав меня (причем оказалось, что русского она не понимает и мне пришлось толковать на немецком, что придало этой сцене еще больший трагизм) отшвырнула прочь окурок я понял — хана! Нет у меня будущего!
Окурок как трассер прорикошетил по перрону, я проводил его тоскливым взглядом и влез в вагон, воспользовавшись тем, что бригадирша куда-то ускакала. Тут явно поляки слопушили — наши ни в коем разе не дали бы мне вот так просочиться. Я тем не менее захватил плацдарм в тамбуре и судорожно окопался.
Потому когда бригадирша явилась на суд и расправу с пополнением — я уже перевел дух и был готов. Мне объяснили — на этот раз уже по-русски, что билет — это фигня, а я должон доплатить за плацкарту. И белокурая бестия и ее вспомогатель выжидающе на меня уставились после своего ультиматума. "Ви есть окружьены. Сдафайтесь!" — прям висело в воздухе.
Я осторожно поинтересовался, вифиль все это платцкарте будет костен? Ответ впечатлил. И сумма названная в рублях, марках и злотых трижды показалась несусветной. Я, как любой нормальный мужчина, тут же перевел ее в бутылки пива. Получилось 5 польских бутылей, 130 советских и 25 — немецких. Мне стало ясно, что меня считают окончательным дураком. Отчасти я в этот день был согласен с определением, но вот окончательным быть не хотелось. Я начал топыриться.
И тут полячка допустила ошибку — меня оставили на время в покое. Я был готов встать насмерть под огнетушителем и стоять так до Берлина, или отдать те деньги, что у меня были, но не в таком количестве, как мне было предложено.
А еще захотелось навести справки у кого-то, кто лучше разбирался в вопросе денег, пива и валюты. Вагон уже был европейский все двери в купе были стеклянными и потому было видно кто где сидит, народу правда было немного. Я обратил внимание на двух мужичков постарше, у которых багаж состоял из жутко знакомых зеленых деревянных ящиков с родной абракадаброй — трафаретные буквы недвусмысленно давали понять, что в ящиках нечто под маркировкой "ЯПДЩ- 1288 ЛДЫФ 2Ц". ну не ручаюсь, что написано было именно это, но явно — едут люди из СССР.
Вот я и спросил у них совета насчет стоимости плацкарты. Они повеселились, порадовавшись расчетам в пиве и вразумили, что да, меня пытались нагло надрать. В итоге железнодорожная бестия надрала сама себя — паны заплатили за меня сильно меньше, чем было запрошено и категорически потом отказались от возмещения убытков. В итоге мы провели время в приятной беде и в Познани я помог им выгрузить эти самые ящики — были панове на конференции в Одессе.
Немецкий погранец разочаровал, да еще и форма на нем сидела как в кино "про немцев", таможенники немецкие даже не почили визитом и я прибыл в Берлин. Коллеги меня уже ждали. Оказалось, англичанка долго плакала, что ее билет гавкнулся, мои дамы ей искренне посочувствовали, но ни одной из трех не пришло в их тупые репы, то есть очаровательные, но явно пустые головы, что стоит придержать английскую деваху и встретить ее билет, поменяв на мой. Они сильно удивились тому, что не сообразили сделать такой, в общем, простой ход. Теперь толстуха с синим британским паспортом и моим билетом растворилась в Берлине, а Берлин — довольно большой город. На вокзале я толстуху не обнаружил. Встал вопрос — как ехать. Поезд в Штутгарт отходил через час. Следующий — через 12 часов. Тут мадам Сова заявила, что германия хоть и объединилась, но вокзалы западного сектора независимы от восточного. Дескать, если дернем на Запад — то вполне может быть оттуда идет еще какой-нито поезд. Ну раз она так уверенно это заявила — мы поехали на запад в метро. И тут в вагоне я приметил парочку из парня с девушкой — они всю дорогу лизались в коридоре моего вагона, что явно говорило о сильных чувствах, которые не обломало даже путешествие поездом во Владивосток и обратно.
Я знал, что вся артель, в которой были и эти двое, тоже ехала в Штутгарт и потому решил, что полезно будет спросить немцев о немецких порядках. Сначала я говорил по немецки. Потом измученный парень спросил, говорю ли я по-русски. Далее говорили как получится, а Сова вставляла еще и фразы на аглицком.
Выяснилось, что поезда в Берлине все увязаны друг с другом, потому тащиться на западный вокзал нет смысла, а их артель как раз ждет эту парочку, чтоб сесть на поезд на станции метро — так вот у них лихо, что метрополитен объединен в городе с железной дорогой. Вопрос с билетом в Лондон был неясно понят, да и трудно мне было изложить суть, но меня заверили, что в их крейзиартели могут найтись желающие поехать именно в Англию, а не домой.
Скоро мы вылезли на метрошный перрон, я увидел кучу спутников этих моих поводырей. А когда я подошел ближе толпа расступилась, словно театральный занавес и в центре на чемодане сидела плачушая толстуха-англичанка. Дальше был хэппи-энд достойный Диснея, Голливуда и даже Болливуда, потому как встреча двух идиотов на промежуточной станции метрополитена в Берлине ничем иным быть не могла.
Вот памятуя о том случае как-то не поднялась рука избавиться от мутного и тяжелого пациента.
Предложивший облегчить самолет на одного поляка мужичок отнесся к отказу достаточно спокойно, только заметил, что поляк все равно сумасшедший, так что нахлебаемся. Это заявление заинтриговало нашего пилота и Николай потребовал уточнений.
Оказалось, что пока Никола осматривал стоящую на аэродроме в Кречевицах польскую Аннушку, мужичок успел пообщаться с теми, кто на ней прилетел. Ну, поляк уже был плох, один из двух его товарищей молчал как убитый, а вот другой с удовольствием чесал языком, видно хотелось выговориться. Оказалось ни много ни мало эта парочка — телохранители весьма известного олигарха. Заваруха еще только начиналась, а босс с почти сотней охраны, обслугой и родственниками уже вылетел из режущей дуба Москвы в добрую милую Англию, где в Лондоне в его особняке проживала дочка.
Оказалось, правда, что в Лондоне все ровно тоже, что и в Москве, если не хуже — возможности-то в Москве у босса были куда толще. Уже начиная с посадки в аэропорту стало ясно — надо отсюда тикать. За дочкой была отправлена команда весьма тертых калачей. Дочку они привезли, потеряв во время операции добрую треть состава телохранителей. Информация оказалась паршивой — в Лондоне полыхнула эта странная эпидемия отнюдь не хуже, потому кое-как, но удалось дернуть в Испанию, где у босса была опять же изрядная жилплощадь. Через пару дней началось и в Испании, да так добре, что босс решил уносить ноги на Кипр, теперь в самолете салон был почти пуст. Разумеется, на Кипре тоже было где жить. Только вот сесть на аэродром было невозможно — там уже шла отчаянная резня турок с греками и поперек взлетной полосы перло несколько танков, а вокруг все горело и взрывалось. Телохранитель был уверен, что по ним с земли стреляли, только вот не попали к счастью.
Полетели в Израиль, хотя топлива было в обрез. На подлете к ним пристроился какой-то древний керогаз еще времен царя Соломона, но с торопливо намалеванными опознавательными знаками израильских ВВС. Оказалось, что израильтяне сбивают все московские борта, потому что именно с них на землю обетованную поперла Катастрофа, но тут летчик этого керогаза сам москвич из-под Киева и потому решил пока не торопиться их уничтожать в воздухе. Правда говорил этот киевский москвич со страшным одесским акцентом, но так таки не сбивал все же.
Без дозаправки было никак не возможно добраться хоть куда — нибудь и после переговоров борт приземлился на каком-то видно армейском аэродроме. Далеко ходить не позволили измотанные, запыленные и злые как собаки измученные солдатки в каких-то невыразимо громадных беретах поверх касок, топливо дали, босс подписал какие-то бумаги, отчего буквально позеленел и пришлось лететь в Грецию. Разумеется, и там была вилла. В Греции все было никак не лучше, чем в Испании, потому сели на какой-то забытый богом островок, правда, с хорошим современным аэродромом. А там босс схитрил, бросив свой здоровенный и прожорливый самолетище взамен стырив чужую авиетку поменьше. Несколько человек которые не влезали были отправлены по разным делам и слишком поздно поняли, что их кинули во всех смыслах этого слова. В число неудачников попали и эти двое бодигардов. Далее их посадили в кутузку за соучастие в воровстве самолета, потом и на острове началось черте что и они, поработав на местных как штрафники, отстреливавшие в самых антисанитарных условиях из допотопных стволов уже изрядно шустрых зомби, познакомились с таким же штрафником — вот этим самым поляком-летчиком. Поляк прилетел сюда из Польши и была у него идея-фикс хоть как-то добраться до Австралии. В Австралии жили его родичи и вообще он был абсолютно уверен, что там все должно быть куда лучше, чем в сумасшедшей Европе. План побега родился сразу, когда один из бодигардов вспомнил, что под Новгородом в Кречевицах базируется полк дальней бомбардировочной авиации, по опыту всего виденного бодигарды убеждали поляка, что летяги дезертируют, разбегутся или передохнут, вот поляк и загорелся. Как уж они удрали — отдельная песня, топлива в поляцкой Аннушке хватило в обрез. Однако не только летчиков на аэродроме не было, но и самолетов. И завязли.
— Я, знаете, буду сюда заглядывать. Мне тут понравилось — говорит неожиданно летчик Коля.
— Что так?
Коля загадочно улыбается.
— Чем нашего орла прикормили? — поворачиваюсь я к пассажиру сзади.
— Да пригнали в деревню найденную на дороге цистерну с топливом. Аккурат для этого аэроплана оказалось.
— Что-то я ее не видел.
— А мы ее примаскировали. Аккурат рядом с полем — ну если мало ли ахнет, деревню чтоб не спалило. Так что всегда в гости ждать будем.
— Так вы на трассу ходите?
— А что еще остается. Кушать то хочется всегда, да еще три раза в день.
— Опасно же!
— Конечно. А что еще остается? Со Степаном повезло — толковый мужик.
— Да я вижу. А он по профессии — кто?
— Журналист.
— Журналист?!
— Да, а что такого?
— Ну, я просто к этой пишущей братии хреново отношусь.
— Значит, не везло раньше. Во-первых, лесной он человек. Во-вторых, разбирается, что делать в такой ситуации.
— Воевал что ли?
— Этого не знаю. Но книгу он написал про партизан Ленобласти. Вот всякие партизанские трюки и применяем — лихо выходит. Пока всех потерь — один человек. На банду нарвались. Мы к ним как к людям — наш-то, он добродушный такой был мужик, доверчивый — рукой им помахал — а они заулыбались — и из — за их спин ему в голову пуля прилетела. Сволочь…
— А вы?
— Нам бежать пришлось. У тех автоматы оказались. Вот тогда партизанские штучки и пригодились — Степан успел пару мин поставить. Эти уроды и нарвались. Оружие, правда, они со своих сняли, не разжились мы ничем, да еще и на нашем дробовичок был, пропал.
— Погоди, а мины-то откуда вы взяли? Они ж погнили все после войны.
— А у Степана с прошлого года осталась в воронке нычка — винтари тоже оттуда. Они тогда несколько наших бойцов собрали, мешок с останками вынесли, а железо оставили — саперы в этом году обещали все это грохнуть вместе с тем, что они бы этим сезоном собрали. Там и несколько минометок было. Вот он их и пользовал, переделал как-то. У него и сейчас пара осталась — если что прикрыть отход отлично можно.
— Тоже партизанские штучки?
— А чьи же еще. Был такой капитан Герман, Александр Викторович. Вот по-моему Степан им и вдохновляется. Слыхал о таком?
— Ну а как же — у нас в Питере улица есть "партизана Германа". Он вроде Партизанский край организовал?
— Точно. У него сначала было 100 бойцов. А потом стало около 2500. Воевал отряд отлично — и устроился хорошо — рядом с базой был построен настоящий аэродром со всеми службами, такой, что мог принимать тяжелые транспортники, выставлены посты ВНОС и зенитные расчёты. Проблему снабжения и связи с "большой землей" решили.
Немцы своими истребителями стали мешать полетам. Атаковать немецкий аэродром было невозможно — охранялся отлично, так партизаны раздолбали базу с ГСМ в Порхове и склады в Пушкинских Горах, те охраной были обделены, справились достаточно легко, пожгли горючее, боеприпасы, расходные материалы. Люфтваффе намек поняло — и больше истребители уже не мешали.
Я вижу, что Коля навострил уши. Ну да — его тема.
— Смотри-ка ты прямо как по — писаному рассказываешь — говорю я пассажиру.
— А Степа мне черновики показывал. Так что я в курсе. Да и запомнилось — пока перечитывал. Тем более — интересно же. Представь — в тылу врага создать не только базу с казармами, кухнями, банями, лазаретом, штабом, складами и т. п., так еще и аэродром. И немцев за год набили больше 9600. Мостов три десятка взорвали, танков грохнули с десяток.
— Им что, немцы не мешали?
— Мешали, конечно. Например, прислали команду спецов — егерей с опытным командиром — они на Смоленщине уничтожили полтора десятка партизанских отрядов.
В этой команде были знающие следопыты, собак обученных много. Действовали грамотно — с убитых или захваченных партизан снимали обувку- одежку и шли, не торопясь с собачками. Если собачка нарывалась на махорку или еще что такое же — ее меняли. А саперы смотрели, чтоб песики с кинологами не нарвались на мины. Так на базы и выбирались. И ликвидировали там всех — хваткие были немцы, серьезные.
Пришлось устраивать ловушки, трепать эту команду, минировать дорожки, следы путать. Но это все только отсрочить могло неизбежное — егеря бы все равно рано или поздно на базу вышли.
Ну вот так и получилось, что взяли шустрого "языка" партизаны, не очень аккуратно провели — запомнил дорогу и даже заминировали они так, что он видел куда мины поставили. А потом прохлопали — у самой базы удрал. Да так ловко, что не подстрелили и не поймали.
Командир карателей из рапорта этого шустрого немца понял, как партизаны его дурили — гати у партизан были на болотах притопленные — настил под водой, не видно его.
Сидящий до этого спокойно польский летчик вдруг выговаривает длинную тираду, обращенную к какой то Ясе, повторяет имя несколько раз, опять затихает.
Парень продолжает, как ни в чем не бывало рассказывать:
— Взяли егеря пехотное усиление и рванули.
И с концами пропали — практически две роты пехоты да егеря всей командой…
Гать-то подорвали фугасами — перед колонной и за ней, как втянулась. А авангард постреляли — на болоте не заляжешь. Остальных и стрелять не пришлось — болото съело. Гать-то была жидкой, фальшивой, не предназначенной, чтоб куча солдат на ней стояла, да еще и проложена там, где одна разведгруппа с шустрым "языком" могла проскочить. Хорошее местечко для этой гати выбрали, гиблое с гарантией. И базы там не была, одна инсценировка.
— Толково! — одобряет Коля, внимательно слушавший эту историю.
— Так а то же — отзывается рассказчик.
Поляк опять что-то бормочет. Пассажир внимательно осматривает ту часть лица больного, что не замотана.
— Живой пока. Скоро прибудем?
— Трави дальше, быстрее долетим. Я и так стараюсь и ветер попутный кстати — отвечает пилот.
— Тогда расскажу про железную дорогу. Кроме аэродрома у Германа еще своя железная дорога была. Раньше узкоколеек много было, торф возили, лес. Вот одна такая ветка для перевозки торфа очень удачно была проложена — практически к линии фронта и достаточно близко от базы. Мало того — и подвижной состав был — паровозы, вагоны. И практически вся ветка по такой глухомани шла — милое дело ездить из немецкого тыла к нам за линию фронта. Только один кусок проходил у железнодорожной узловой станции — там как раз торф и перегружали раньше.