Черт дернул молодого медика. И в графин с водой он тоже налил спирт. Вместо воды. Благо запас спирта у него естественно был. Мало того, как человек с научным складом ума, лекарь предусмотрительно заменил воду и в запасном графине, который по какой-то военно-морской традиции висел рядом с местом кэпа на стене в специальной держалке, которая не дала бы сосуду выскочить даже при штормовой болтанке.
Начался праздничный обед. Кэп торжественно произнес тост, не спеша выпил, недрогнувшей рукой отмерял себе из графина…. еще спирта, запил спирт спиртом, выпучил глаза, зашарил рукой по стенке, схватил запасной графин, еще раз налил, еще раз запил спирт спиртом, покраснел, вперил выпученный взгляд в каптри и прокашляв: "Ну, док-тор!" — покинул помещение, махнув подчиненным рукой неопределенно.
Офицеры несколько растерянно и вразнобой окончили ритуал и недоуменно принялись обедать.
Кэп вернулся несколько позже.
Репрессий по отношению к доктору не было.
А профессор даже после многих лет сокрушался, что тогда не сообразил спирт хотя бы охладить. Теплый он был. Ну не как сакэ, но теплый…
Один из учивших меня — и очень толково учивший профессор как-то рассказал эту баечку, но со смыслом — мы правильно сделали вывод о том, что надо стараться предусмотреть все последствия каждого своего шага. Если самолет пуст — то где те, кто на нем сюда прилетел? Если они так и сидят внутри — живы они или нет? Подойдем мы к нему, а там пара шустеров или вообще морфик. Может такое быть? Да запросто! И я — то стрелок средний, а пилот — вообще неизвестно что за снайпер. И будет тут уже два хороших самолетика стоять. Как памятники безумству храбрых.
Садимся поодаль от самолета. Неожиданно сильно трясет, когда уже катим по полосе.
|
|
— Лыжи — поясняет летчик.
Ну, это ладно. Не сильнее трясет, чем когда по улице Кубинской едешь.
Теперь что делать?
* * *
УАЗ так и не починился к утру. Порешав немного старую задачку про перевоз через реку волка, козы и капусты, Ирка решила все же ехать в Ольховку с Веркой. Нечего тут ее оставлять, хвостом крутить перед Витькой.
Повариху для рабов заменила. Жратву на прокорм рабов выделила, прикинув по бестолковости и малополезности — а может даже и невкусности. Кто-то запас много пшенной крупы, несколько здоровенных мешков — вот и пусть едят. Тяжело вздохнула и решилась. Поехали на продуваемом китайском джипе. Петли крутить по лесу Ирка не стала. Будь что будет. Поперла напрямки по лесной дороге, старательно вспоминая все детали прошлых путешествий.
Собственно для себя она уже решила — свинарник да два десятка работников — вполне стоят того, чтобы покорячиться. Рана у Витьки страшила — но пока и с ней все было не так, чтоб ужасно. Боясь сглазить и мысленно поплевав через плечо, Ирина все же посчитала, что рана заживает.
Весна уже наступила, значит продержаться надо немного — месяца полтора. Дальше свинки на траву перейдут. Рабов надо будет напрячь — огороды копать. Они конечно к такой работе непривычны, но ничего, заставить можно. Сажать в огородах… Вот сажать — как раз было неясно что. Картошки совсем мало. Урожайность в этих местах была вовсе не тропическая. Семена кой — какие еще были — но опять же — все же двадцать ртов прокормить — непросто. Вообще получалось, что придется, как ни крути ждать, когда муж встанет на ноги — и выбираться за своей долей наследства от помершего человечества.
|
|
Ушло на дорогу два часа. Устала, словно сутки ехала — водителем Ирка была неуверенным, но на малой скорости получилось не так чтоб плохо. Вроде сидящая пассажиркой Вера и не заметила, что водитель-то неопытный, благо сама водить не умела вовсе и очень радовалась тому, что вот — едет куда-то и воздух свежий и свободна — особенно, наверное, последнему обстоятельству. То, что пришлось пережить, попав к развинтившимся и отвязавшимся креативщикам, сводило холодной судорогой спину, мороз драл по коже, когда вспоминала. Из всей Веркиной компании в пять человек только она одна и выжила. И были моменты — когда и впрямь завидовала погибшим.
Но вот пойти глянуть, как свинки будут жрать ее обидчиков — так духа и не хватило.
— Надо будет из леса этого урода тоже вытащить. В нем килограмм семьдесят веса — значит, на день-другой свинкам хватит. И остальных тоже прибрать придется. До травы месяц еще самое малое. А комбикорма — совсем мало. Ты слушаешь? — неожиданно прервала свою речь Ирина.
— А? Да, слушаю. Только я в этом ничего не смыслю. Мы за чем едем?
— Котлет хочешь?
— Ой, очень! Только ведь у нас их не из чего делать. Я все продукты помню.
— Есть тушенка из лосятины у нас. Но она жестковатая. Промолоть — добавить сушеной булки…
— Это те сухари в розовой наволочке?
— Они самые. Лука, правда, нет.
— Есть. Мешок и еще с пару килограмм наберется.
— Я помню. Только он пойдет на посадку. Местный он — семена даст. Ладно, сушеным чесноком обойдемся. Или можно ежиков сделать. Рис пока есть, а его только в еду, плантации тут не разведешь.
|
|
Вера покосилась на спутницу и поняла — шутит.
— А лосятина откуда?
— Витька подстрелил.
— Вау! Молодец! Круто!
— Даже. И. Не. Думай! — раздельно и очень веско сказала Ирка.
Вера осеклась и как-то по-другому посмотрела на напарницу.
* * *
— Надо все-таки посмотреть — что с самолетом — говорит пилот, выдергивая свой АКМС из креплений.
— Не думаю, что это удачная мысль. Во всяком случае, делать это вдвоем — неудачная.
Коля смотрит на меня разочарованно.
— Я думал, что вы из этой охотничьей компании, так можете справиться.
— Знаете, если я чему и научился в охотничьей компании — так это тому, что всякая операция должна продумываться и обеспечиваться по уму. Приключений получается правда меньше, скорее становится на работу похоже, зато медикам возни совсем мало. Нам тут не роман писать с перестрелками — нам самолет нужен. Причем целым. Так?
— Предположим. И что мешает сходить и посмотреть?
— Сколько человек в такой самолет влезает?
— Если пассажиров — то 18.
— А если внавалку? Не по креслам считая?
— Груза тащит две тонны.
— Ну, вот и считаем — кто-то же на нем прилетел? Прилетел. Кто-то его посадил. Сколько там человек — совершенно неизвестно. И тут мы — двое свежих и вкусных красавцев. Вы вокруг кого-нибудь видите? И я не вижу. Значит, скорее всего — внутри сидят. А сидеть внутри — холодно, живые там долго бы не усидели, значит что — получится на нас сколько-то зомби, возможно шустеров. Вот укусят они вас — как я обратно домой доберусь? Или еще впридачу засадим несколько очередей по самолету, все насмарку.
Последнее я напрасно сказал — обиделся пилот, по-моему.
Очень вовремя оживает рация — и я слышу голос отца. Точно, его голос. И веселый, бодрый такой голос-то.
Несколько минут хаотически радуемся, потом тычки в бок летчицкого локтя меня приводят в чувство. Удается пропихнуть простенький вопросец — как дела обстоят — как у дяди Вовы или у дяди Юры? У этих моих родичей судьба диаметральная — дядя Володя — везунчик во всем, а Юре постоянно и хронически не везет, за что бы он ни взялся. Отец на минуту задумывается — в хитростях он у меня простоват, я уже начинаю огорчаться, что смысл фразы до него не дойдет, но оказывается — зря. Отец смеется и произносит: "Конечно, как у Вовы!"
— А кто все эти люди в деревне? — осведомляюсь я.
— Хорошие люди. Бежали — не добежали, осели у нас — отвечает отец.
— Можем лететь и садиться — поворачиваюсь я к летчику.
— А самолет? Мне важно знать — насколько он в дело годится.
— Ну, мы выгрузим все мое добро, возьмем на борт пару человек, особенно если они обучены стрелковому делу — и будет у нас четыре ствола, а это совсем другой коленкор.
Пилот двусмысленно хмыкает, но, тем не менее, мы идем на взлет и берем курс снова на деревню.
Пока летим — прошу организовать комитет по встрече — и Коля просит еще на поле дым пустить — скажем, от сырого валежника, чтоб сориентироваться с ветром.
С краю поля стоит кучка людей рядом зеленый УАЗ. Дымок тоже есть — видно старый рубероид запалили — струя дыма видна отчетливо, как нарисованная толстым фломастером.
Коля прикидывает недолго, видно расчеты тут простые, выбирает направление, откуда будет садиться — и садится чуток наискось. Опять легонько трясет — и я выпрыгиваю из кабины, бегу к людям, от них навстречу мне, проваливаясь в неглубокий на поле снежок, бежит папа.
Он вовсе не сентиментальный человек, но мы крепко обнимаемся — и я вижу у него на глазах слезы. Наверное, впервые в жизни. И одновременно спрашиваем — я про маму, он — про брата. И оба хором говорим: жива, жив!
Уф, как отпустило! Как камень с плеч.
Дальше как положено фонтан второстепенных ненужных сейчас вопросов, не менее второстепенных ненужных сейчас ответов и все это ворохом, кучей, беспорядочно и нас стопорят достаточно быстро — публика собралась деловая, папа с ребеночком порадовались встрече — пора и честь знать.
Таскаем от самолетика груз, тут же его сваливают в УАЗ, который имеет весьма забубенный и ухарский вид — по всему видно, что этот агрегат участвовал в ралли по самым гнусным дрищам нашей области, у него высокая посадка, зубастые протекторы, нетиповая антенна, куча фар — искателей, чудовищный кенгурятник, не менее свирепый багажник и сзади на фаркопе повешен мятый простецкий чайник, что полностью завершает картину. К хозяину средства передвижения присматриваюсь внимательно — благо надпись на борту УАЗа прямо говорит: "Джипер только на первый взгляд пьяная и грубая скотина, на самом деле он душевный и романтичный мечтатель!" Хорошо, что предупредил, теперь постараюсь рассмотреть глубинную сущность. Пока из всего отмеченного — тщательно почищенная копаная мосинка — с грубовато вырубленным самодельным ложем на его плече. Впрочем, это не удивительно — тут такого добра по лесам с войны валяется много. Винтовка-то явно не из лучших, верховая, раковины здоровенные. Худо значит у них тут с оружием, если даже ржавую копанину в дело пустили.
Коля остается с самолетом, прибывшие — чтоб летчику не скучно было — оставляют смешливую синеглазую девчонку лет 16 да сухонького мужичка с двустволкой.
— Что у вас тут творится? — наконец спрашиваю я у отца.
— Да группа туристов на третий день после твоего звонка пришла. Из них получилось ядро — остальные намотались, как клубок ниток.
— Откуда тут туристы? Очумели они тут в такое время лазать?
— Они не вполне туристы. Ты ж знаешь — тут вроде штаб дивизии погиб, вот они его ищут.
Понятно. Если это не копатели, да еще впридачу черные — то я старая негритянка. А штадив и я тоже искал, хотя, скорее всего — это красивая легенда о том, как загнанные в болото штабники дрались до последнего патрона, и немцам не удалось найти ни знамени, ни сейфов, ни орденов, ни документов — два десятка трупов изодранных минометками и вся добыча. Мне так показалось, что это и не штаб был, а то, что половина из погибших была командирами — ну мало ли что. Всякие сундуки, небось, по болотинам раньше покидали. Пока отступали тут по дрищам, с сейфами тут не походишь.
Встреча с мамой еще более бурная, хотя и мама не слишком расположена к выражению своих чувств на людях. Наш дом как-то кажется маленьким — появились свежие перегородки (сделанные по-деревенски — не до потолка, чтоб тепло шло равномерно) и видно, что у нас тут жильцов прибавилось. Дети какие-то вертятся, путаются под ногами.
От кормления отказываюсь сразу, потому ставят только самовар. К моему удивлению груз собираются тащить куда-то в другое место, приходится наехать — в конце концов, я привез и нефиг тут. Как-то так получается, что гора груза — как она смотрелась в самолете — тут в избе смотрится совсем маленькой. За мужиком, который вроде бы как главный (я — то полагал, что отец за вожжи возьмется, но видно есть кто похаризматичнее) — уже пошли. Он и приходит, раньше, чем толком я самовар раскочегарил.
Неприятная у него морда. Мрачная, на манер топора, на плече — "Сайга". Вешает немецкое кепи на вешалку, присоединяется к нашей компании. Немецкое кепи… Разумеется — все туристы таскают, как же. Знакомимся — назвался Степаном. Ну, Степан — так Степан.
Спрашивает — какие цели прибытия. Отвечаю — забрать родителей и рассмотреть вариант угона в ближайшем будущем самолета из Кречевиц. А груз? А груз для тех, кто тут остается. Но прежде чем про груз толковать — надо бы трех стрелков к пилоту направить — чтоб Аннушку осмотрели.
Степан хмуро смотрит. Потом спрашивает — а нафига нам польский самолет?
— Он — Ан-28. В Польше производился по лицензии. Прост и надежен. И ремонтопригоден. Потому — для укрепления взаимопомощи и взаимопонимания — лучше бы вам в этом деле помочь.
Сидит, думает. Наконец принимает решение, встает, забирает с собой свое ружье, кепи. Неожиданно вежливо спрашивает у моих родителей — не против ли они будут, если Света послушает что да как в мире? Не менее уважительно просит выдать ему одно из привезенных ружей. Сходимся на 12 калибре, подхватывает собранную тут же одностволку, коробку картечных патронов — и уходит.
Мои эту Свету явно знают, потому как соглашаются сразу. Рассказываю о братце — Свете это вряд ли интересно будет, а мои очень рады.
Первый же взгляд на вошедшую женщину — светловолосую, худощавую с очень правильными чертами лица — вызывает у меня сразу две нелепые мысли. Я прекрасно понимаю их нелепость — но что есть — то есть: во-первых, я автоматически разглядываю ее ушки — почему-то ожидая, что они должны быть остроконечными, во-вторых, я совершенно уверен, что видел ее обнаженной — причем, когда был совсем мальчишкой. Бред полный — ушки у нее вполне кругленькие, и помладше она меня стопроцентно — потому если я и видел ее без одежды в мальчишеские годы, то уж всяко бы не запомнил, да и сейчас бы не узнал, потому как подросла бы она изрядно. Ощущение все равно остается, словно жилка от мяса, встрявшая между зубами, словно заноза в пальце. Ну, с ушами — все понятно — одета в зеленое, куртка с капюшоном, высокие сапожки, белобрысая, длинноногая. Такими все время изображают эльфиек. Второе ощущение так и остается невнятным…
Вместе с ней закатываются двое мальчишек младшешкольников — погодки видно.
Но ведут себя смирно, даже странно. Еще и клубящихся по дому детей приструнили.
Потому удается сосчитать — их, этих колесом ходивших — всего трое — две девчонки и совсем мелкий пацан.
Мне приходится изложить максимально сжато все, что только на ум приходит — от состояния Питера, ситуации в Кронштадте, попутно вспоминая всякие вроде бы и уже совсем банальные банальности, которые для местных жителей — откровение. Кабановой-то им по дороге не подвернулось.
Стараюсь выложить все, что только на ум приходит и вписывается в графу "полезная информация", неожиданно такого получается очень много. Очень не хочется что-нибудь упустить — досадно будет, если из-за этого кто-нибудь тут погибнет. Да и давно уже убедился — информация важнейшая штука, зачастую сильнее оружия.
Меня удивляет, что и родители внимательнейшим образом слушают мои россказни.
— Вы б собирались пока — говорю я маме.
Они переглядываются.
— Успеем еще, рассказывай дальше — отвечает отец.
И я рассказываю. Мой монолог прерывается только один раз — когда начинаем пить чай я вытягиваю пакет с печеньем и горделиво ставлю его на стол. Не сговариваясь, родители и Света начинают откровенно смеяться.
— Тут неподалеку на трассе фура как раз с такими печенюшками в овраг завалилась. Ребята их таскают постоянно — как раз с этим сортом коробки — улыбаясь, объясняет мама.
Вот ведь как оно получается.
И я продолжаю дальше.
Совершенно неожиданно к нам вваливаются без стука несколько человек — из них узнаю только водителя залихватского джипа. Рацию нашу приволокли — Коля на связи, проблемы у них, требуется мой совет.
Испугаться не успеваю — проблемы получаются не очень страшными. Нашли все же прилетевших на Аннушке людей — три мужика, двое бывшие охранники какой-то бывшей шишки, третий — летчик-поляк. Самолет исправен, топлива ноль, но собственно проблема в поляке — четвертый день болит живот и состояние даже для не медиков понятно — паршивое. Еще один охранник в полном упадке, но здоров, а вот с поляком все совсем плохо. Что с ним делать?
Самое глупое — давать консультации по телефону. По рации, не видя больного — наверное, еще глупее. Спрашиваю Колю — что значит, по его мнению "паршивое состояние"? Ответ путаный, но, в общем, понятно, что коллега нашего летчика вообще-то помирает. Температура повышена? Да, вроде горячий. Тошнит, рвота была? Точно так. Надавите ему на живот, только аккуратно. Ругается и пытается драться. А как живот болел? Все четыре дня одинаково? Тут закавыка — это пожилые поляки по-русски говорить умели все, молодые сейчас этому уже не учатся, а по-английски не вполне понятно получается. Все такие знатоки английского, что уши вянут. Но вроде выходит так, что три дня болело все сильнее и сильнее внизу живота, потом вчера стало совсем больно — но боль быстро утихла. Все нормально. А потом стало совсем плохо.
Ничего кроме диагноза перитонита в голову не приходит. Значит, тащить поляка на стол к хирургам. Спрашиваю Колю — потянет его "Дельфин" пять человек?
Отвечает, что да, потянет. Что ж, кроме родителей придется еще и поляка везти.
В общем, летят обратно с больным летчиком.
Джипер едет опять на поле.
И тут мои родители преподносят мне сюрприз. Помявшись и попереглядывавшись с отцом, мама говорит, что сейчас они — не полетят. Я поперхнулся чаем от такой новости.
Как? Почему? Мне же не вот-то как просто было этого добиться. Случай практически помог. И не факт, что я смогу это сделать еще раз в ближайшее время. Они о чем думают-то? Тут регулярных рейсов не будет, надо эвакуироваться, пока есть такая возможность.
— Ты не сердись, сам посуди — ты сейчас носишься как угорелый с какими-то лиходеями, младший — вообще в концлагере завалы разгребает — а нам куда? В безопасную Петропавловку в тюрьме жить? Или в Кронштадте вселяться в чужую квартиру, где люди только что умерли? И что дальше? Здесь — работы полно, лето скоро. Дом наш, собственный. Мы ж специально сюда поехали, чтобы вам не мешать, вам ведь достаточно знать, что мы живы — здоровы — верно ведь? Так мы и тут живы и здоровы. И видишь — пока все относительно спокойно — Степан с ребятами партизанят потихоньку, защита у нас достаточная, ты вон еще ружей привез, теперь совсем безопасно будет. Летчику твоему подарок подарим, чтоб сюда с радостью прилетал. Да и неудобно — детей бы по уму сначала вывезти.
— Лучше пока детей никуда не отпускать одних — несколько напряженно говорит Света.
Вот тебе бабушка и юркни в дверь. Сижу немного очумевший.
— И что за подарок вы тут летчику дарить будете?
— Сейчас принесу — отзывается Света и гибко поднявшись, исчезает в сенях.
— Ну, давайте тогда — груз примите, что ли.
— Брось, понимаем, что тебе хочется немного похвастать — так уже спасибо сказали, все очень к месту, а ты лучше отдохни, чайку попей. К нам на квартиру добраться можно?
— Не знаю, там сейчас не ездим. А что?
— Понимаешь, какое дело — у нашего дома крыша откапремонтирована демократически… Значит этой весной уже протечки будут серьезнее, чем в прошлом году. Мебель, наверное, вывезти не получится, но хотя бы документы забрать. Рухнет дом, все, что есть пропадет. Или проплесневеет насквозь.
Это я знаю точно, так и получится — пару лет назад в Питере была проведена массивная акция по капремонту крыш старых зданий. Денег вбухали — безумно. Но дело нужное конечно — многие старинные дома с 1917–1946 года не ремонтировались.
Ну, старые крыши долой, построили новое, все переделали.
А тут и оказалось в первую же осень — протекают все отремонтированные крыши ручьями и потоками. В сотнях старинных домов потопы, жители верхних этажей стали китайские бассейны покупать — на чердаки ставить, чтоб не тазиками воду собирать.
Оказалось, что доски для ремонта были взяты гнилые и слишком тонкие, железо кровельное не того качества — то есть не для таких рельефно — фигурных крыш, ибо тоньше, но гораздо больше по размерам и потому никак не годно, не согнуть его было как должно.
И кровельные работы вели гастарбайтеры из Средней Азии, впервые в руки взявшие молотки и гвозди, совершенно без опыта работы, но зато дешевые в оплате… (Сгоревший купол Измайловского собора — не забыли? Та же публика сваркой занималась. Да и то — зачем эффективным собственникам строители — специалисты? Деньги украл, за рубеж перевел, фирму закрыл — ищи ветра в поле. А кинутые гастарбайтеры пущай сами тут крутятся. Может их за еду еще кто умный и эффективный наймет.)
А так конечно мама права — без всяких вещичек из которых складывается семейная история жить нельзя. Надо будет прикинуть, когда все боле-мене устаканится — как заскочить домой и что оттуда увезти. Гм, а куда? У меня же кроме места в казарме-салоне и жилья-то нет. Вот тоже — собрался родителей везти — а куда? Как остальных эвакуированных? Не дело. Может они и правы, здесь-то вон видно — и уважают их и полезными они себя чувствуют — они ж у меня оба — строители, а тут строить и ремонтировать край непочатый. Помолодели даже. Или это от свежего воздуха такое?
Света притаскивает чудовищных размеров револьвер. В ее тонкокостной изящной руке вороненое железо выглядит особенно громадным. Сроду таких не видел, да еще снизу присобачен какой-то нарост — тут у меня ума хватает сообразить, что это ЛЦУ, только не горит почему-то.
Калибр пугающий. Гнезда под патроны в здоровенном барабане, откидывающемся вбок — скорее под охотничий патрон. Ствол — без нарезов. Самоделка что ли? Да вроде не похоже, самоделка слишком уж толково обработана, заводская выработка явно.
— Ребята эту штуку в брошенной милицейской машине нашли. Вроде бы он под охотничьи патроны — но у нас тут таких нет, и вряд ли будут. Если Степа согласится — подарок получится добротный — а с патронами вы поможете. Заодно и к вам летчик привязан будет.
— А как вы тут вообще очутились? Да еще и с детьми?
— Так мы все время так ездим. Весной намечаем маршрут, делаем заначки — чтобы летом не таскать. Детям полезно — многому учатся, да и здоровее становятся. А тут мы только лагерь развернули — друзья звонят из города один за другим — говорят все в один голос, чтоб мы не возвращались, сидели, где сидим. Ой, да что говорить. Потом решили выходить к жилью — за три дня добрались сюда, ваша деревня ближайшая оказалась.
Рассказ прерывает Степан и его приятели, громко вваливающиеся в дом. Прилетели, значит.
— Все, можно отправляться. Поляка пристегнули к креслу как следует и морду ему замотали как арабу в песчаную бурю, даже если и помрет — укусить не сможет. Николай вас уже ждет. Только пока отправитесь — хотел пару вопросов обсудить. По-быстрому.
— Валяйте!
— Нам нужно оружие и боеприпасы. У нас оружия мало — в нашей группе моя "Сайга" да карабин Мосина, у тех, кто к нам присоединился — двустволка, АК-74 без патронов, плюс помповушка. Да у Максимовых обрез двустволки с чердака…Еще мы смогли восстановить три винтовки из найденных в прошлом году, но из них одна только получилась более менее рабочая — гильза в стволе была, а две — шомполки однозарядные практически. Патронов — уже говорил — смешное количество. Но у нас есть стволы без патронов — вот я и хочу предложить обмен — пилот отказался, а вы, может быть, согласитесь? Раз уж родителей увозите. В Кронштадте боеприпасы к этим стволам найти будет можно, я в этом уверен, а они редкие и дорогие, так что вам выгодно будет.
— Мы остаемся — говорит отец.
— Что? — удивляется Степан.
— Мы остаемся здесь — повторяет отец.
— Вот как? Знаете — очень рад. Спасибо! Это замечательно, что вы остаетесь.
Ага, очень замечательно. Просто колесом ходить от радости можно. Только не мне. Мне что-то радоваться неохота. Но спорить с родителями без толку — если они что решили — я точно не сдвину. Даже если каши наемся и высплюсь.
— Ладно, давайте ваши стволы. Только знаете — тащите все, что можете обменять — если и впрямь есть дельное, так следующим бортом смогу забросить наменянное. И побыстрее если можно. С этим чертовым поляком не рассидишься.
Степан минуту прикидывает, потом видно решает пойти ва-банк — благо мои родители — то остаются тут.
На стол рядком укладывается уже виденный мной револьвер — слонобой, рядом — револьвер поменьше, но еще больше навороченный, тоже никогда не видал такой, два явных Глока и АК- 74.
— А магазины?
Добавляется пустой магазин к калашу и три глоковских. Тоже пустые.
Думаю недолго — нечего тут думать.
Кладу свой автомат. Вынимаю магазины из разгрузки, выцарапываю все патроны, какие нахожу по карманам — к новой куртке не успел привыкнуть, промахиваюсь по карманам, и обнаруживаю их не там, где ожидал. Всего набирается патронов еще на три магазина автоматных, да горстка патриков к ПМ. Макарова отдаю прямо с кобурой. Очень хорошо, что не ПБ, его жальче было бы. Потом добавляю свою новую куртку, а себе забираю с гвоздя древнюю — еще отцовскую болонью. Она расползается в руках, но теплая. Долететь смогу. А там что-нибудь себе найду, тут новая куртка пригодится больше. Я же видел, что там, где у нас давным — давно в коридоре были развешены старые и немодные одежки стены стали голыми, а среди людей, живущих в нашей деревне сейчас заметил пару в знакомых одежках. Видно не озаботились потеплее одеться, а холод нынче еще собачий, пошла в дело старая одежонка.
Куртка грюкает об стол, вспоминаю, что во внутреннем кармане лежит "Марго".
Забираю себе ее под явно сожалеющим взглядом Степана.
— Мне без оружия тоже нельзя. Мало ли что. Ружья еще — не забудьте. Там патроны и всякая прочая полезность. И моему отцу оружие дайте.
— Понимаю — кивает Степан.
— У меня есть — отзывается отец — кивает головой — вижу в углу еще одну мосинку, совершенно жуткого вида. Из бревна топором ложе с прикладом рублено, ствол коричневый от ржавчины. Та самая, которую ударами полена по шомполу перезаряжать.
— Степан — настаиваю, чтобы одно из ружей пошло отцу. Сами понимаете — у меня должен быть стимул, сюда мотаться.
Степан кивает еще раз и улыбается. Странно на мрачной физиономии видеть хорошую улыбку. Перекладываю новонабранные стволы в мешки от ружей.
— Ладно. Посидим минутку молча — и пора.
Молчим. Сидим. Пусть домовой наставления даст.
Как всегда нетерпеливый отец первым говорит: "Пора".
Пора, так пора.
Проводы получаются неожиданно многолюдными и даже не лишенными некоторой торжественности. Полагаю, что со стороны это напоминает картину "Ляпидевский нашел лагерь Шмидта". Или как там оно на самом деле было, помню только дурацкую песенку —
"Капитан Воронин
Судно проворонил,
А Шмидт сидит на льдине,
Как кукла на перине."
Ну, неважно. Понабежало на наш отлет посмотреть не меньше полусотни человек всех возрастов и полов, как помнится описала чьи-то проводы одна восторженная журналистка. Густо публики набралось в глухоманную деревушку. Откуда интересно? До трассы тут неблизко даже по прямой, а по дороге проселочной — и совсем бибини немеряные выходят. Мои потому и поехали рано, что всю весну, как таять начинает не проехать тут кроме как на тракторе.
Коля еще суетится около самолетика своего — какие-то канистры стоят — видно дозаправкой разжился. Я еще вываливаю остающимся содержимое своей сумки с медикаментами — тут может пригодиться больше, а я уж как-нибудь разживусь.
Обнимаюсь с родителями, жму руки всяким разным людям — и пора. С нами отряжают невысокого парня лет тридцати — вроде бы у него какие-то контакты есть в Кронштадте, помочь надеется своему анклаву. Семью тут оставил, так что надо думать вернется.
Взлетает Коля так же элегантно, поле проваливается вниз, машущие руками человечки уменьшаются стремительно. Элегантный кружок над полем, качание крыльями — и нос самолетика разворачивается на базу.
Тихонько постанывает поляк сзади. Честно признаться — не уверен я, что мы его довезем, о чем до отлета предупредил и Колю и нового пассажира. Пассажир только хмыкнул — дескать, и не такое видал и предложил оставить поляка здесь же на поле. Может, оно и правильнее было бы, чем везти, но нам вколачивали долго и усердно, что за жизнь пациента надо бороться до конца, пока такая возможность есть. Причем делали это разными способами — например, мой профессор рассказывал, что был он совсем зеленым офицериком — чуть ли не сразу после училища — и попал по распределению на Дальний Восток, докторишкой на незначительный кораблик. Толком еще сработаться с таким же зеленым капитаном не успел — а тут и катастрофа грянула.
Цунами вызванное мощнейшим землетрясением, которое произошло в Тихом океане в 150 километрах от побережья Камчатки. Три волны высотой до 20 метров снесли город Северо-Курильск и несколько других поселений. По официальным данным, погибло 2336 человек, а всего жило в Северо-Курильске около шести тысяч человек.
Город проснулся от толчков, кое-какие дома посыпались. Жители быстро забрались на склоны окружавших городишко холмов. Через час пришла первая волна. Небольшая. Кое-что разваляла и публика вернулась обратно в город, разбираться с ущербом. Тут их и накрыла вторая волна, бывшая самой мощной. И домыло третьей.