Но ни один из них не пригласил другого в гости.
Мадемуазель Изоль не принимала участия в разговоре, из чего общество, собравшись на совет, сделало вывод, что барон д'Арси и прекрасная Изоль незнакомы – или притворяются незнакомыми.
В конечном счете это последнее мнение возобладало; ведь барона д'Арси некоторое время спустя встретили в лесу, молодой человек прогуливался возле замка Шанма. Итак, это чудовище слонялось по лесам, держа свою бедную женушку взаперти.
Ибо эта юная особа, жившая как пленница в доме барона, должна была быть его женой или любовницей.
Однако клубок сплетен стал стремительно расти, когда обитатели Мортефонтэна увидели, что у генерала поселилась пожилая женщина, которую звали мадам Сула; вскоре бдительное общество заметило, что эта дама наносит краткие и таинственные визиты в дом барона д'Арси.
Назревал чудовищный скандал.
15 сентября 1838 года, три дня спустя после знаменитого обеда, которым месье Бадуа угощал в отдельном кабинете заведения на Иерусалимской улице Клампена по прозвищу Пистолет, Поль Лабр прогуливался со своей «женушкой» по тенистой липовой аллее собственного сада, отгороженного высоким забором от всего остального мира.
Стояло восхитительное теплое утро. Лица гуляющих овевал легкий благоуханный ветерок.
Поль Лабр, молодой человек двадцати четырех лет, бледный и серьезный, казался несколько старше своих лет из-за глубокой печали, омрачавшей его лицо.
Он был красив, как и прежде; на его благородных чертах лежала теперь печать задумчивости, хотя блеск его глаз говорил о юношеской пылкости, дремавшей под маской ледяного спокойствия.
Он мечтал, но присутствие Блондетты, с грациозностью феи опиравшейся на его руку и сжимавшей его запястье своими маленькими пальчиками, вызывало на его губах нежную рассеянную улыбку.
|
|
Так задумываются иногда молодые отцы, потерявшие любимую женщину, когда для скорби уже недостаточно суровой тишины погруженного в траур дома.
Она была настоящим цветком, эта Блондетта, редкостным, обожаемым цветком. Ей было шестнадцать лет. Она была высокой, стройной, немного хрупкой, как и прежде, но вид ее не наводил на мысли о болезни.
Ее движения были полны доверчивой и томной грации.
Это был цветок, который должен распуститься под дыханием таинственного блаженства.
Ее улыбка очаровывала; взгляд ее больших голубых глаз проникал в душу подобно пьянящему аромату. Когда она шла и локоны ее белокурых волос ласкали стройную шейку, в голову приходили мысли о восхитительной прелести первой любви, озарявшей сердце.
Блондетта была счастлива, опираясь на дружескую руку своего покровителя; девушка вся отдавалась своей радости; по временам глаза Блондетты начинали ярко сиять.
Но, увы, скоро этот свет угасал! Я не знаю, какая тень омрачала этот невинный восторг, эту цветущую молодость.
Наблюдать за этим было страшно и грустно. Красивые глаза прелестного ребенка вдруг потухли; лоб, за которым, безусловно, скрывался ум, прорезала тонкая морщинка. Девушка словно погрузилась в тяжелый холодный траур, сковывающий тело и леденящий мысль.
В этом отношении Суавита де Шанма осталась такой же, какой мы видели ее на бедной постели Поля Лабра, в мансарде на Иерусалимской улице.
Суавита до сих пор полностью не обрела рассудка.
|
|
И Суавита по-прежнему была немой.
Но как красноречиво говорила она, когда юная душа сверкала в ее глазах! Как напряженно она думала! Как пылко, может быть, любила!
Лишь прошлое безвозвратно умерло или только задремало в ней. Вместе со способностью говорить Суавита потеряла память.
Она каким-то неведомым образом родилась для этой ущербной, печальной и неполноценной жизни в тот миг, когда ее бедное маленькое больное тельце ощутило страшный удар о воду.
Ужас морально убил ее.
С тех пор физическое здоровье вернулось к Суавите. Она ожила от благотворных забот человека, которого ее детское сердечко уже давно и по доброй воле избрало для того, чтобы любить.
Присутствие Поля согревало Суавиту, подобно лучам солнца, в теплом свете которых распрямляется утром растение, поникшее под тяжестью инея. Суавита окрепла, она могла теперь бегать, прыгать, резвиться… ее сердечко стучало ровно, на щеках играл румянец, губы улыбались…
Боже мой! Что надо было сделать, чтобы вернуть ей вторую половину ее существа?! Нет, не половину, а большую часть: речь, ум, память?..
Так они шли, он – задумавшись, она – улыбаясь от того смутного удовольствия, которое ощущала, словно роза, купающаяся в солнечных лучах. Но вот Суавита сжала своими маленькими пальчиками руку Поля.
Поль только что забросил за спину охотничье ружье, которое до этого нес в другой руке, и не обратил внимания на знак, который подала девушка. Блондетта нажала на руку Поля сильнее.
Поль повернул голову и посмотрел на свою спутницу; их глаза встретились.
– Как ты прекрасна!. – прошептал он восхищенно. Она окинула его своим красноречивым взором.
|
|
И, странная вещь, Поль понимал ее взгляды, как язык: слово за словом, со всеми оттенками и даже интонациями, которые свойственны живой речи.
– Но не так красива, как та, другая! – говорили глаза Блондетты, умоляющие и угрожающие одновременно.
– Какая другая? – невольно спросил Поль. Взгляд девушки обжег его, затем она опустила глаза. Поль процедил сквозь зубы:
– Я более безумен, чем ты!
Блондетта снова сжала его руку.
– Что еще? – смеясь, поинтересовался Поль. Слезинка, словно жемчужина, засверкала на длинных ресницах Блондетты.
– Ах, мадемуазель, – проворчал Поль, – если вы будете плакать, я рассержусь!
Она подставила ему лоб, на котором Поль запечатлел нежный поцелуй.
– Отлично! – воскликнул молодой человек, переводя на язык слов взоры Блондетты, – вы будете вести себя благоразумно?
Преданный взгляд девушки ответил:
– О! Очень благоразумно!
Но нежные пальчики в третий раз сжали руку Поля. Он нахмурился, хотя ему хотелось рассмеяться. Это были такие восхитительные ручки!
– Мадемуазель, – сказал он, не оставляя ее взгляду времени, чтобы окончить фразу, – вы хотите пойти прогуляться со мной в деревню, я знаю это. Вам сказали, что там красивые леса, горы, пруды и реки.
Большие голубые глаза в свою очередь прервали Поля, говоря:
– Все это не имеет значения. Просто я хочу всегда и всюду следовать за тобой.
– Бедный милый ангел! – высказал вслух свою мысль Поль.
Внезапно Блондетта разжала пальцы, но тут же схватила руку Поля и припала к ней губами.
– Мадемуазель! – строго произнес Поль.
Однако он привлек девушку к своей груди и какое-то время держал в объятиях.
Вы видите, как она счастлива, эта Блондетта, ласковая и послушная, как собачонка, жмущаяся к ногам своего хозяина. Однако не заблуждайтесь и посмотрите повнимательнее в эти голубые глаза, блеск которых затуманили сейчас слезы.
Они говорили, эти глаза, они умоляли:
– О! Поль! Если бы ты захотел полюбить меня!
И истинной правдой была эта мольба, так что в глазах Поля тоже заблестели слезы.
– Будь благоразумной, милая Блондетта, – взмолился он. – Ты живешь здесь, как пленница, но ведь все делается ради твоей же пользы. Я уже сто раз говорил тебе об этом. Есть злые люди, которые хотят причинить тебе вред. И я прячу тебя, чтобы ты всегда была рядом со мной. Ты прекрасно знаешь, что я умру, если у меня отнимут мою любимую Блондетту!
Голубые глаза вопрошали, зачарованные, но недоверчивые.
– Это действительно так? – сомневались они.
– Да, да, действительно, – ответил Поль, обнимая девушку.
Она побледнела и высвободилась.
Поль удивленно посмотрел на нее.
Она с усилием улыбнулась, и ее улыбка говорила:
– Ты очень добрый, ты жалеешь меня.
Они дошли до конца липовой аллеи, которая разделялась на две тропинки.
Первая вела к фруктовому саду, откуда уже доносился пьянящий аромат зрелых плодов; другая тропинка бежала к одной из калиток, выходивших к лесу.
Блондетта двинулась к первой тропинке, а Поль – ко второй, сжимая приклад своего охотничьего ружья.
Тогда, ощутив невысказанную ложь, девушка разжала руки, и они упали в складки белого платья.
Гордая, полная достоинства, она шла рядом со смущенным Полем.
Она больше ни о чем не умоляла. Время упреков прошло.
Поль краем глаза посмотрел на нее.
Взгляд Блондетты молчал.
Он был более нем, чем уста самой Блондетты.
– Вы злая, – сказал тогда Поль.
Она подняла на него свои большие глаза, удивленные, невинные, но с хитринкой.
Эти большие глаза изумились:
– Почему я злая?
– Ревнивица, по меньшей мере! – сердито ответил Поль.
Ее глаза так восхитительно засверкали, что Поль остановился и залюбовался ею.
Она улыбнулась и продолжила свой путь, а глаза ее, мстительно блестя, бросили Полю:
– Скорее! Скорее! Вас ждут в другом месте. Поторопитесь!
Но на самом деле это было не так;
На сей раз Поль последовал примеру Блондетты; теперь заговорили его глаза, выражая досаду, стыд и горечь.
Теперь остановилась девушка. Она гордо выпрямилась, и глаза ее так красноречиво выразили мысль, что даже слова не смогли бы передать этот нежный упрек:
– Ах! Поль, вас даже и не ждут!
В этих глазах пылала страстная мука большой неразделенной любви, горел весь протест немой и благородной гордости, кровоточила вся боль поражения. В этот момент Блондетта была женщиной.
По правде говоря, Поль не мог разом постичь всех этих чувств.
Он подумал, и этого же было достаточно:
– Как бы она меня любила!
Затем он повторил очень громко, чтобы сохранить самообладание:
– Ревнивица! Маленькая ревнивица!
Глаза девушки потухли, и она опустила голову, словно говоря:
– Это так, я ревную, и ревность моя заставляет меня страдать. Не надо сердиться на меня за это.
Она сама взялась за задвижку калитки.
Поль хотел остановить Блондетту, но она все же открыла дверку. Своим красивым пальчиком девушка указала ему на деревню, осторожно прячась при этом за стеной и точно говоря Полю:
– Вы не хотите, чтобы меня видели, вот я и скрываюсь. И еще:
– Идите, я вас не держу. Обещаю быть весьма благоразумной и не плакать слишком много.
Чуть поколебавшись, Поль вышел.
– Ты снова запрешь дверь на задвижку, дорогая, – бросил он Блондетте.
Ему показалось, что он слышит, как девушка закрывает за ним калитку.
– До свидания! – крикнул он. И быстро зашагал по тропинке.
Но Блондетта и не думала запирать дверь; она хотела видеть Поля как можно дольше. Приоткрыв калитку, девушка осторожно приникла к щели и провожала Поля взглядом, пока слезы не затуманили ее глаз.
Затем она вернулась на тропинку и медленно проделала в одиночестве тот длинный путь, который они недавно прошли вместе.
Дойдя до липовой аллеи, Блондетта опустилась на колени. Ее голубые глаза могли теперь говорить лишь с Богом.
Она долго молилась, затем легла на траву; наплакавшись, дети засыпают…
Когда Блондетта задремала, две руки раздвинули ветви кустов; из-за густой листвы показалось худое и бледное лицо Терезы Сула.
Она опустилась на колени рядом с девушкой и, осторожно приподняв ее руку, прикоснулась к нежным пальчикам губами.
– Мы все у тебя отняли, бедный ангел, – с горечью произнесла женщина, терзаясь угрызениями совести, – даже сердце того, кто мог бы так любить тебя!
VIII
ПОД СЕНЬЮ ЛИП
Тереза Сула очень изменилась. Эти три года оставили на ее лице такой след, какой нечасто оставляют и десять лет мучительных страданий. И однако она провела большую часть этих трех лет рядом с дочерью – своей всепоглощающей и единственной любовью.
Но это оказалось для Терезы настоящей пыткой.
Покинув генерала, графа де Шанма, в Сен-Жерменском предместье, мадам Сула попросила за оказанную ею услугу лишь одной милости: разрешения поцеловать его двух дочерей.
Казалось, это доставило женщине огромную радость.
Но это было уж слишком… есть жертвы, которые требуют абсолютного самоотречения.
Нам известно, что, вернувшись, Тереза нашла дом генерала пустым. Изоль увезли, и никто ничего не знал об участи Суавиты.
Мадам Сула пребывала, казалось, в таком же неведении, как и все вокруг. На самом же деле она, скорее, внушала себе, что не догадывается о судьбе девочки, ибо сердце Терезы сразу дало имя незнакомому ребенку, спасенному Полем Лабром.
Напрасно пыталась женщина обмануть самое себя; напрасно она искала и находила множество доказательств тому, что Суавита де Шанма не была ни безумной, ни немой.
Девочка, лишившаяся способности говорить и мыслить, была все же Суавитой де Шанма.
Она стала жертвой чудовищного преступления.
И лишь вмешательство Поля Лабра предотвратило убийство.
Мысль об Изоль отозвалась в душе Терезы Сула горечью и болью. Женщина жила в мире, где о преступлениях говорят со знанием дела и разбираются в таких вещах досконально.
Изоль или, скорее, человек, погубивший Изоль, был явно заинтересован в том, чтобы Суавита исчезла.
Все эти мысли упорядочились в голове Терезы, когда Поль Лабр ездил в Гавр, чтобы добыть доказательства о прибытии во Францию своего брата Жана и, возможно, узнать хоть что-нибудь о его дальнейшей судьбе.
Тереза провела четыре дня наедине с Суавитой в мансарде Поля Лабра.
Тогда мадам Сула и отдала девочке свое сердце.
Однако волосы Терезы быстро седели, а морщины на лбу становились все глубже.
Порой Тереза чувствовала, что сходит с ума, и тогда ребенку опасно было находиться рядом с ней.
Иногда же она рассуждала здраво.
Она воспринимала падение Изоль как нечто естественное и само собой разумеющееся. Терезу это совсем не удивляло, так и должно было произойти. У обездоленных людей существует странная уверенность в фатальной неизбежности несчастья.
Как ни бейся, а нищета и грех по таинственным законам природы передаются из поколения в поколение.
Однако эта бедная женщина, отверженная и падшая, могла простить лишь грех и нищету.
Преступление внушало ей гадливый ужас.
Конечно, прежде у Терезы были радужные надежды; в мечтах она видела свою дочь невинной, благородной и богатой. Благородство и богатство – это самая лучшая охранная грамота на свете. Однако надежды развеялись в прах, и женщина покорилась судьбе.
Но преступление возмущало Терезу.
Любой ценой она хотела узнать правду.
Спустя несколько дней Изоль вернулась и стала жить пансионеркой в монастыре.
Перемены, которые произошли в Терезе Сула за три года горя и сомнений, свершились с Изоль за несколько дней.
Она не была больше прежней молодой девушкой; вернее, она не была больше девушкой…
Мадам Сула явилась в монастырь с письмом генерала. Ее приняли холодно, но любезно. Изоль сама попросила, чтобы Тереза осталась с ней.
Матери – это провидицы. Руководствуясь своим материнским инстинктом, Тереза Сула сразу же постигла одну из самых сокровенных тайн нашего цивилизованного общества: она поняла, что ребенок, оставшийся без матери, имел шанс найти поддержку у могущественного и великодушного отца, который оттолкнул бы дочь живой женщины.
Мать – лишняя в этом мире, ей нечего делать на земле.
Отец стыдится ошибки, совершенной в юности, и не хочет знать об ее последствиях. Но смерть матери возвышает дочь.
И Тереза объявила себя мертвой.
Однажды она решила пойти на жертву, расставшись со своим ребенком. Это разрывало ей сердце, но сулило ее дочери счастливое будущее.
И разве сам генерал не указал Терезе верный путь?
Она обещала себе: я буду рядом со своей дочерью, и моя дочь не узнает, кто я такая.
Я сумею сделать это!
И Тереза сумела – быстрее и лучше, чем рассчитывала.
Эта Изоль была странной девушкой.
Узнав адрес своего отца в Англии, она немедленно написала ему длинное письмо, подробно рассказав о событиях, о которых мы уже говорили: о своем пребываний в доме на набережной Орфевр, о любви к «принцу» и о том моменте безумия, когда она опустошила тумбочку у изголовья своей больной сестры и последовала за любовником.
В этом письме, черновик которого обнаружила мадам Сула, Изоль холодно и решительно обвиняла себя во всем.
Она даже не пыталась оправдать свой поступок тем, что помогла бежать отцу, хотя это было чистой правдой.
Мать была счастлива и почти гордилась мужеством своей дочери.
Изоль была виновна, но совсем не в том, в чем подозревала ее Тереза.
Изоль любила свою сестру.
Письмо дышало такой смелой искренностью, что нельзя было сомневаться в ее словах.
Мадам Сула не удалось перехватить ответ генерала.
Она лишь заметила, что Изоль стала еще более печальной.
Однажды Изоль, которая прониклась доверием к Терезе и глубоко привязалась к ней, сказала мадам Сула:
– Я потеряла любовь своего отца. Вы знаете его, вам известно, сколь он добр и великодушен. Его нынешнее отношение ко мне только справедливо, и у меня нет права жаловаться…
Тереза попыталась утешить ее, напомнив именно о благородной доброте генерала, но Изоль грустно вздохнула.
– Он любит меня больше, чем мою бедную маленькую сестренку, – проговорила она. – Я была его радостью и гордостью. Но теперь я убила его радость и унизила его гордость. Если моя бедная крошка Суавита найдется – дай-то Бог! – мой отец прогонит меня, я знаю… я уверена в этом!
Тереза хорошо запомнила слова Изоль. Так начались страшные терзания мадам Сула.
Отныне Тереза была обречена на безмолвные и нескончаемые муки, ибо теперь заговорила ее совесть.
Раньше совесть Терезы всегда была чиста, как ни горька была жизнь этой женщины.
Но в тот миг, когда Изоль произнесла роковые слова, потрясшие ее мать, та, измотанная постоянными сомнениями, окончательно убедилась, что у Поля Лабра живет именно Суавита.
И если раньше Тереза делала все возможное, чтобы усыпить подозрения Поля и увести его как можно дальше от истины, от которой она бежала и сама, теперь женщина готова была признать свою ошибку, но не перед Полем, а перед Изоль.
Терезе хотелось, чтобы Изоль принесла генералу радостную весть; женщина представляла, как ее дочь скажет ему: «Суавита нашлась!» И этими словами Изоль сразу вернет нежность своего отца. В том, как сама Изоль воспримет новость о спасении своей сестры, Тереза не сомневалась ни секунды. Мадам Сула так и видела, как Изоль бежит к дому Поля Лабра и бросается обнимать Суавиту.
Но Изоль сказала: «Отец прогонит меня, я уверена в этом».
Во второй раз Изоль сама вынесла приговор бедной Суавите.
Любовь к собственной дочери победила угрызения совести – и Тереза вновь взвалила на себя бремя вины, но на этот раз вполне сознательно.
Женщина не могла допустить, чтобы ее дочь выгнали из дома.
Мадам Сула отправилась к Полю Лабру, уже полностью поглощенному войной, которую он объявил убийцам своего брата, и опять с жаром вернулась к тому, что недавно обсуждала с молодым человеком: неизвестные преступники могли вновь повторить покушение на малышку. Единственное, чего может спасти дорогое дитя, – это полная тайна, полное уединение.
Поль только что вступил во владение наследством тетки. Блондетта, которая еще не вставала с постели, нуждалась лишь в отдыхе и покое. Молодой человек снял квартиру подальше от квартала Префектуры и продолжал вынашивать планы мести.
Блондетту скрывали даже от агентов, которых Поль нанял, собирая свою маленькую армию.
Мы видели, что месье Бадуа не знал девочку.
Для Терезы было мучением смотреть на Суавиту, которую она навещала каждый день. К девочке быстро возвращались силы; казалось, восстанавливается и ее живой, быстрый ум, который, впрочем, занимали лишь события сегодняшнего дня. Она была прелестна, как ангел. Пребывавшая в постоянном страхе мадам Сула каждую минуту боялась услышать, как с губ девочки сорвется имя, которое это дитя произнесет с первым «проблеском» рассудка.
Тереза любила Блондетту за все то зло, которое сознательно причинила ей, но боялась ее настолько, что желала ей смерти.
Порой, когда мадам Сула смотрела на спящего ребенка, перед ней возникало видение: покойная графиня, которую Тереза называла «святой», заслоняла собой Суавиту, словно защищая малышку.
Графиня де Шанма, казалось, говорила Терезе:
– Не убивай мою дочь!
Генерал, граф де Шанма, вернулся во Францию в результате одной из тех полумер, к которым охотно прибегали во времена Луи-Филиппа. Графа не помиловали; ему лишь гарантировали терпимость.
Его первая встреча с Изоль была спокойной, но холодной.
Он отклонил все попытки дочери объясниться и запретил ей говорить о прошлом.
Тереза Сула не осмеливалась появляться в доме генерала. Но он сам пригласил ее и встретил с почтительным уважением.
– Вы не знаете тайны мадемуазель Изоль де Шанма, – сказал генерал Терезе с грустной покорностью судьбе, – а Изоль не знает вашей: так лучше. Не пытайтесь ничего разузнать и живите в мире рядом с нами. Я так хочу.
Для Изоль наступили еще более мрачные и суровые дни, чем время, проведенное в монастыре.
Казалось, генерал был поражен в самое сердце.
Он никогда не говорил о младшей дочери; но когда семья поселилась в замке де Шанма, генерал оставил в своей спальне лишь два портрета: Суавиты и ее покойной матери.
Изоль каждый день каталась верхом и подолгу гуляла в одиночестве. Никто не интересовался тем, как она проводит время.
Изоль ни с кем не виделась. Приехав в отцовский замок, она лишь нанесла два или три визита графине де Клар.
Однажды Изоль сказала Терезе Сула:
– Один молодой человек преследует меня. Мне плохо в доме моего отца. Если какой-нибудь рабочий или крестьянин захочет взять меня в жены, я попытаюсь стать хорошей хозяйкой.
Изоль опустила голову, точно разговаривая сама с собой:
– Но я никому не нужна…
Этим молодым человеком был Поль Лабр.
В течение многих недель Тереза Сула с радостным изумлением наблюдала за тем действием, которое оказывает на бедную Блондетту присутствие Поля. Оно возвращало милому ребенку жизнь. Заслышав голос Поля, девочка трепетала от счастья; она следовала за своим покровителем, как собачка за хозяином; когда Поль, улыбаясь, смотрел на малышку, ее огромные голубые глаза туманились от восторга.
Увы! Изоль в это время готова была разделить нищенское существование с последним бедняком!
Все старания Терезы, вся ее молчаливая и горькая преданность, все муки, на которые женщина обрекла себя, привели лишь к одному: Изоль стремилась теперь к той участи, которая была бы ее уделом, если бы не тяжкие труды ее матери.
Изоль познала более жестокую обиду и более глубокое отчаяние, чем бедные крестьянские девушки – даже те, что были коварно обмануты.
Изоль была гораздо более несчастной, чем ее мать!
Изоль лишилась всех тех благ, которые ее мать купила ей, обездолив ее сестру. Изоль ничего не сохранила, ничем не воспользовалась.
Ничем!
А у бедной Суавиты ничего и не было – кроме последнего утешения, дарованного ей Провидением. Этим утешением был Поль – ее друг, ее защитник, ее Бог. Но теперь Изоль собиралась отнять его у нее.
Взволнованная Тереза спросила:
Вы любите этого юношу?
Не знаю, – рассеянно ответила Изоль. – С чего бы мне его любить?
Затем она добавила:
– Я еще могу ненавидеть. И ненавижу всеми силами души. Думаю, что не сумею больше полюбить.
Тереза сжала руки. Слова рвались из ее израненного сердца, губы ее побелели и дрожали. Она хотела сказать:
– Тогда пожалейте! Оставьте этого незнакомого человека той, для которой он – центр Вселенной!..
Но женщина молчала.
У нее возникла другая мысль – одна из тех мыслей, которые вроде бы направлены на благо всех вокруг, но на самом деле лишь извращают умы.
Тереза сказала себе:
– Если моя Изоль выйдет замуж за Поля Лабра, – а я ведь прежде мечтала об этом, – она покинет генерала и откажется от своего положения (оно – не про нас!) и от состояния, которое нам вовсе не нужно. Тогда ничто не помешает мне взять за руку Суавиту, этого бедного ангела, и привести ее к отцу. Ей вернут все, что у нее отняли; она станет мадемуазель де Шанма, единственной наследницей генерала! И та святая женщина, которая взирает на меня с небес, простит и благословит меня…
Похоже, женщине на роду было написано всегда всеми силами вредить Суавите, этой нежной жертве, которую Тереза так любила! Но материнские чувства победили и природную честность мадам Сула, и ее привязанность к девочке.
И ведь Терезе даже не придется ничего предпринимать. Любовь Поля к Изоль родилась уже давно. Это было первое пробуждение его пылкой молодости, и он чуть не умер от этого.
Новые заботы, появившиеся у Поля после того, как он принял в свой дом бедную немую девочку Блондетту, а главное, поклялся самому себе отомстить убийцам брата, приглушили эту страсть, но не убили ее.
Когда Поль вдали от Парижа встретил ту, которая впервые заставила затрепетать его сердце, она очень изменилась, но показалась молодому человеку еще прекраснее. Его любовь пробудилась вновь, робкая, как и он сам, но пылкая и сильная.
Во время своих долгих прогулок верхом Изоль ни на секунду не оставалась в лесу одна. Из какого-нибудь укрытия за ней постоянно следил чей-то жадный взгляд.
Тереза знала об этом. И каждый раз, когда Поль покидал бедную Блондетту, чтобы пуститься в погоню за своей мечтой, женщина – нежная и безжалостная одновременно – появлялась в особняке барона, чтобы утешить страдающее дитя.
Сегодня она долго стояла на коленях рядом с заснувшей на траве Суавитой.
Все, о чем мы рассказывали, Тереза обдумывала, вспоминая горечь и печаль трех последних лет и вновь испытывая пережитые мучения, опасения, а возможно, и угрызения совести.
Женщина говорила с Суавитой, которая не могла ее слышать; Тереза просила у несчастной девушки прощения.
Иногда мадам Сула исповедовалась перед Суавитой, поверяя ей свои надежды и доказывая, что поступает правильно, покоряясь неизбежности, которая, вопреки желанию самой Терезы, отводила ей роль палача.
Женщина так глубоко погрузилась в свои мысли, что не замечала ничего вокруг.
Тень деревьев стала гуще: по небу плыли тяжелые грозовые облака.
Суавита все еще спала, положив голову на руку, скрытую под ее шелковистыми волосами.
Наконец Тереза вздрогнула от звука быстрых и вроде бы удалявшихся шагов.
Она посмотрела в ту сторону, откуда доносился топот, и заметила двух мужчин, которые бежали, петляя между деревьями.
Это показалось Терезе столь странным в саду Поля Лабра, где всегда тщательно запирались все калитки, что она вскочила на ноги, чтобы кинуться наутек или позвать на помощь.
Но тут с дерева, под которым спала Суавита, раздался хриплый тенорок.
– Не трудитесь, мамаша Сула, – проговорил этот голос. – Там осталась открытой калитка, и у этих двух красавцев уже есть ключ!
Тереза посмотрела вверх и увидела нашего друга Клампена по прозвищу Пистолет, одетого с иголочки; он не спеша спускался с дерева.
– Здравствуйте, матушка Сула, – сказал Пистолет, коснувшись земли. – А вы часто разговариваете вот так, в одиночестве? Это опасно. Гляди-ка, вот и малышка месье Поля! А она премиленькая. Вы меня не прогоните? Это я прикончил вашего котика; бедное животное… мяу, мяу, мяу… это был порыв, но я исправлюсь. Вот какая история: я следил за этими двумя; они вошли через дальнюю дверь. Малышка оставила ее открытой. У вас есть враги, матушка? Они прятались прямо рядом с вами! И слышали все до единого слова. Я знаю одного из них, месье Кокотта; он вас не убьет. Он на это не способен… Но другой, проклятье! Я думаю, что его для этого и наняли. У него совершенно разбойничья рожа!
IX
УГРОЗЫ
Клампен по прозвищу Пистолет произнес свою речь элегантно и доброжелательно.
Судя по его виду, он не слишком выиграл от того, что расстался со своим костюмом парижского голодранца. Приличный костюм, купленный месье Бадуа в Бель-Жардиньер, жал Пистолету в подмышках и уже носил на себе следы рискованных гимнастических упражнений, проделывать которые Пистолета вынуждал как образ жизни, так и темперамент.
Сюртук продрался на обоих локтях, брюки потерлись на коленях, а смятая шляпа уже нуждалась в активном лечении.
Однако мы увидим, что погрешность туалета вовсе не помешали Пистолету сыграть роль, которую он избрал. Мадам Сула с удивлением смотрела на юношу. – Почему вы забрались сюда? – наконец спросила она.
– Забавно, – ответил парень, – вы меня не прогоняете… А я с трудом вас узнал. Вам известно, что вот уже три года, как вы отдали Богу душу? В то время, когда вы давали мне остатки супа, а он был вкусным, суп господ инспекторов полиции, у вас самой еще были остатки красоты. Месье Бадуа был к вам неравнодушен, подумать только, и Шопан тоже, и даже месье Мегень, эта образина! Спешу освежить вашу память: я живу, а точнее, прячусь на клочке земли, принадлежащей месье Полю, в пещере у самого леса. К тому же я признаюсь, что это я однажды вечером, на последнем этаже знаменитой башни Преступления, на площадке у винтовой лестницы, ну прямо рядом с дверью вашей комнаты, прикончил вашего котика… Мяу… мяу, мяу… Черт побери! Это было в тот самый вечер, когда вы не ночевали дома. Никаких оскорбительных намеков! Меня это не касается. Впрочем, тем вечером случилось столько удивительных историй, что одной больше, одной меньше… Так на чем мы остановились? Ах, да! Вы спрашивали меня, почему я забрался на дерево? Отвечаю: для собственного удовольствия и по собственным делам. Вы достаточно хорошо ориентируетесь в этом доме, чтобы принести мне попить? У меня пересохло в горле… я с утра трудился, честно хочу заметить, не покладая рук, и сделал много важного и полезного…