Люди решили, что она рехнулась.
На следующий день Матюрин снова просила подаяние.
Ее богатство, вернее, правда о ее богатстве, стала известна внезапно. Так неожиданно взрывается слишком туго набитая порохом пушка.
В 1833 году по заказу министра финансов была составлена статистическая сводка. Стоит ли говорить, что конверсия рент – мысль далеко не новая? В то время многие страны консолидировали свой государственный долг, то есть переводили краткосрочные займы в разряд долгосрочных, что послужило уроком их несчастным кредиторам.
Мимоходом отметим отменную вежливость выражения «консолидировать долги».
Заказ министра носил одновременно статистический и политический характер. Командированные правительством чиновники должны были определить, сколько людей являются держателями бумаг государственного займа, и в случае необходимости установить очередность выплат самым крупным рантье.
И было обнаружено, что сто тридцать три ценные бумаги, приносящие в совокупности около четырехсот тысяч ливров годового дохода, принадлежат Матюрин Гебрар!
Что еще за Матюрин Гебрар? Навели справки. И выяснили, что во Франции есть лишь одна Матюрин Гебрар!
Первое время четыреста тысяч ливров ренты доброй женщины всех ужасно забавляли.
Добрая женщина, у которой не нашлось пятнадцати су, чтобы спасти мужа! Добрая женщина, топором покалечившая единственному сыну правую ногу, чтобы парень остался с ней и продолжал вскапывать грядки под картошку.
Чудеса – да и только! Парни и девушки, собираясь на обочинах дорог, хохотали во все горло, дружески хлопая друг друга по спине.
Да, это именно она! Именно Матюрин Гебрар, в девичестве Горэ, деревенская нищенка по прозвищу Грязнуля оказалась обладательницей несметного богатства.
|
|
Потребовалась целая неделя, чтобы люди смогли привыкнуть к этой мысли.
Когда же это наконец произошло, все изменилось, как по мановению волшебной палочки. С деньгами не шутят! И вся округа упала перед Матюрин на колени.
А Матюрин Гебрар воспряла.
Все это, разумеется, делалось без низости с одной стороны и без излишеств – с другой.
Деньги – это Бог. А все, что связано с религией, всегда сохраняет некоторое величие и простоту.
Матюрин с головы до пят облачилась во все новое и купила башмаки своему отвратительному сыну. Он стал курить трубку с медной крышечкой, набивая ее хорошим табаком, как богачи на ярмарке. Для парня настали хорошие времена.
Покинув старую лачугу, Матюрин Гебрар обосновалась на одной из многочисленных принадлежащих ей ферм.
В храме у Матюрин появилась теперь своя скамья, и старуха не скупилась на пожертвования.
Никто не вспоминал о ее прошлом, по крайней мере, вслух.
На Матюрин взирали ныне с боязливым уважением. Она вызывала страх и восхищение, о ней ходили невероятные слухи, которые вновь и вновь обсуждались на посиделках.
Но история Матюрин оказалась длинной, за один раз ее не перескажешь.
Несколько лет подряд старуха ежедневно выдавала очередной сюрприз, все время о ней узнавали что-нибудь новенькое.
Вчера Матюрин была очень богатой, сегодня стала еще богаче. Любители пошутить за глаза называли ее маркизой де Карабас, но в этом не было никакой издевки.
Силы небесные! Да разве найдется святотатец, который будет богохульствовать, насмехаясь над деньгами!
|
|
Чем больше люди узнавали о Матюрин, тем быстрее росли ряды тех, кто отказывался во все это поверить. Разве можно столько иметь? Нельзя быть такой богатой!
Спокойной и величественной поступью шествовала ля Горэ среди восхищения и недоверия. С тех пор, как богатство старухи стало достоянием гласности, она почувствовала, что должна внушать окружающим благоговейный трепет. Ее образ жизни не слишком изменился, разве что теперь она ела и пила вволю.
В мэрии и в доме священника стали поговаривать, что она «делает много добра».
Больших усилий от Матюрин это не потребовало.
С крестьянами, бывшими своими благодетелями, она, когда бывала в хорошем настроении, здоровалась, а порой даже протягивала им серебряную табакерку точно такой же формы, как в этих краях обычно вытачивают из рога.
Не сомневайтесь, этого вполне достаточно, чтобы упрочить свою популярность.
Над уродливой и вульгарной головой ля Горэ, посаженной на толстое тело, вспыхнул золотой нимб. Перед старухой стали преклоняться, как перед грозным и ненавистным божеством.
Завистливое восхищение, окружавшее Матюрин, вознесло ее на Олимп и приравняло к небожителям.
Но откуда взялось, как разрослось то колоссальное состояние, точного размера которого никто не знал и о котором в округе слагали легенды?
Это – простая и вечная история: простая и вечная, как основание любой империи, любого монументального банка.
Для начала нужен завоеватель, гениальная личность, который из ничего делает что-то: Ромул[9]или первый из Ротшильдов.[10]
Затем необходимы разумные и упорные в работе наследники: конечно, не такие, как Карл Лысый или Людовик Благочестивый[11], это уж слишком, к тому же наследники не должны проявлять инициативы.
|
|
Тиберий вовсе не плох, когда дело начато Цезарем[12]и блестяще завершено Августом.
Завоевателя звали Мато Горэ.
Он служил на псарне у месье Гобера де Нуета, бывшего откупщика соли в округе Ферте-Масе и обладателя солидных доходов.
Эта история произошла в начале Великой Французской революции.
В 1792 году месье Гобер эмигрировал.
Он вместе с семьей погрузился в большую дорожную карету, к которой снаружи был привязан сундучок с луидорами. Какая оплошность!
Мато Горэ находился при багаже. В кармане у Мато был дешевенький нож. Веревки оказались прочными, и бедняге пришлось попотеть, прежде чем удалось их разрезать.
Но он сумел это сделать.
На хранившиеся в сундучке луидоры он скупил все имения бывшего хозяина, ставшие на короткое время народным достоянием.
Теперь, когда вы знаете, как было положено начало богатству Горэ, вы понимаете, почему эта семья на протяжении сорока лет вынуждена была держать все в секрете.
Люди ведь разные: мы встречали завоевателей, которые не считали нужным скрывать свои деяния.
А вот Горэ таились. Всех их: отца Горэ, который уже в то время был немолод, Горэ Второго, его сына и наследника, и «ля Горэ», героиню нашего рассказа, почти полвека преследовал страх разоблачения.
Когда я пишу эти строки, снова вспоминаю моего славного друга, Жюля Сандо, и специально для него уточню еще одну деталь.
В 1815 году сын Гобера де Нуета вернулся в родные края и нашел дверь отцовского дома заколоченной. Горэ Второй, нормандский еврей, Тиберий, который, обладая миллионами, гнил в неописуемой нищете, встретился с молодым человеком на дороге и попросил у него один су на хлеб.
Сын Гобера дал ему два су.
Так, скрывая от мира правду, Горэ заработал еще два су.
Обратите внимание: чем лучше таишься, тем больше получаешь. Из всего, абсолютно из всего можно извлечь прибыль.
Они не тратили ни единого су, более того, и не могли тратить. Доходы росли, состояние увеличивалось.
Сама судьба благоприятствовала преумножению богатства Горэ.
Нелегко скрывать такие сокровища. Скажем прямо: наследникам для этого нужен даже больший талант, чем самому основателю. Поражаешься тому объему двойной бухгалтерии, которую им приходится вести… А сколько секретных документов требуется составить, сколько лазеек в законах отыскать!
И все это должно быть сделано по-нормандски прочно и основательно – чтобы комар носа не подточил!
Это восхищает, это ужасает. Три поколения Горэ не умели читать.
Но они обладали природной хваткой. Они умели заставить людей работать на себя и щедро платили за услуги, отказывая себе в самом необходимом. Нанимать помощников они предпочитали подальше от родных мест. Хоть Горэ и были неграмотны, они, со свойственной евреям любого вероисповедания интуицией, знали слабые и сильные стороны ценных бумаг.
В Париже через полдюжины посредников они занимались ростовщичеством.
Каждый из украденных Горэ Первым луидоров принес доход, равный цене фермы.
Трудно даже представить, насколько вырос за полвека первоначальный капитал.
В памяти ля Горэ, словно в толстенном гроссбухе, расчерченном на сотни граф, хранилось все – и ничего не путалось. Только в подпитии старуха отказывалась от фальшивых монет в два су, которые подавали ей порой сердобольные односельчане.
В июне 1835 года в тех краях объявился незнакомец: крупный мужчина, всегда в веселом расположении духа; этот человек скупал шестиливровые экю по двадцать су за дюжину.
Выгода была очевидной: те же шестиливровые монеты торговцы принимали лишь при условии, что к ним добавят еще четыре су впридачу.
Ходили слухи, что они скоро обесценятся. Пришельца звали месье Лекок. Он работал на парижский банк «Ж.-Б. Шварц и компания».
Люди вроде Матюрин Горэ могут жить, лишь извлекая выгоду всегда и из всего, из любой мелочи. Услышав о пришельце, старуха поспешила собрать побольше шестиливровых монет и предложить их месье Лекоку.
Месье Лекок приехал к ней, они поторговались, поговорили, и после совместной выпивки пришли к соглашению. Три дня спустя месье Лекок уже фамильярно болтал с ля Горэ, обращаясь к ней по имени.
Этот человек был опытным бонвиваном и всегда приносил с собой бутылочку винца.
В следующее воскресенье у храма и на Мортефонтэнском кладбище крестьяне судачили о том, что не будь месье Лекок так молод, Матюрин наверняка сделала бы страшную глупость – вышла бы за него замуж.
Месье Лекоку было лет сорок.
Еще через неделю он тайно привез в дом богачки молодого человека лет тридцати, который заночевал на ферме. На следующее утро одна из самых влиятельных дам в округе, мадам графиня Жулу дю Бреу де Клар, нанесла этому молодому человеку визит, явившись в дом Матюрин.
Сынок Горэ, с которым родная мать обращалась немногим лучше, чем с собакой, рассказывал потом в селении, что молодой человек принял графиню, не вставая с постели, а та поцеловала ему руку.
Мы забыли сообщить вам, что в семье Горэ однажды произошла весьма романтическая и совершенно невероятная история: один раз за сорок два года представителю семьи Горэ случилось подать милостыню.
Это было еще при Горэ Первом – завоевателе.
Как-то, на ночь глядя, в дверь его хижины постучался мужчина с ребенком.
Мужчина выдавал себя за герцога и пэра, которому пришлось спасаться бегством. А ребенок, по его словам, – дофин, сын несчастного короля Людовика XVI, чудесным образом спасшийся из башни Тампль, буквально перед самой казнью.
Не знаю, стал ли бы Горэ Первый помогать человеку, попавшему в беду, но мысль, что перед ним королевский сын, поразила его. Он сказал себе:
– Если этот мальчик когда-нибудь взойдет на престол, то вспомнит обо мне…
Стащив у соседа курицу, Горэ приготовил для гостей ужин. Более того, когда на следующее утро Людовик XVII покидал скромную хижину, Горэ Первый подарил ему монету в тридцать су.
Горэ Второй пересказал эту легенду своей дочери Матюрин, которая никогда прежде не слыхала о подобном великодушии дедушки.
Приехавший с месье Лекоком мужчина три дня прожил на ферме.
Каждое утро туда приезжала графиня де Клар и целовала ему руку.
Молодой человек был хорош собой, белокожий, с каштановыми волосами. Прическу он носил, точь-в-точь как у Людовика XV на монете в 24 ливра (в те времена такие монеты еще были в ходу). Сынок Горэ рассказывал, что мамаша и месье Лекок целый вечер забавлялись тем, что сравнивали профиль гостя с изображением на монете.
Ля Горэ, захмелев от смородиновой наливки, встала перед молодым человеком на колени и дала ему подержать свои четки, будто он мог благословить их.
Молодого человека звали Николя: упоминая своего отца, которого он называл то Святым Людовиком, то Несчастным Людовиком, то Наундорфом, гость Матюрин всегда крестился.
Три дня спустя он исчез так же таинственно, как появился.
Сын Горэ утверждал, что на прощание мать подарила гостю кошелек, полный золота, а уехал молодой человек в карете мадам Жулу дю Бреу графини де Клар в сопровождении четырех всадников. Они обращались друг к другу: месье полковник, месье граф и месье архиепископ.
VI
НОРМАНДСКАЯ МЕНТЕНОН [13]
Матюрин. Горэ распорядилась выбелить изнутри известкой свой маленький домик; она отправила своего единственного сына Винсента Горэ, безотказного землепашца, на заработки за пять лье от фермы и пригрозила оторвать ему голову, если он не будет держать языка за зубами.
Во время мессы в Мортефонтэне все заметили у Матюрин на пальце массивное золотое кольцо, на котором виднелись лилии; у нее также появилась новенькая табакерка, украшенная чьим-то портретом. Когда старуха выпивала, то запиралась дома; чтобы ненароком не проболтаться.
Ее просто нельзя было узнать: однажды она дошла до того, что стала оправдываться перед презренной служанкой, умиравшей от голода у нее на ферме. В другой раз старуха позвала кузнеца, который железными щипцами вырвал густую седую щетину, покрывавшую ее подбородок.
Она явно становилась кокеткой, эта Матюрин Горэ.
А также мотовкой, так как по ее заказу в храме девять дней возносили молитвы. За кого или за что, осталось неизвестным.
Бог свидетель, что вся округа судачила об этом с утра до ночи.
Однако вскоре всеобщее изумление возросло еще больше.
Над фермой Горэ, расположенной в глубине ущелья, где протекала речка Юссо, небольшой приток Майенны, возвышалась скалистая гора, действительно мрачная с виду, которую местные жители охотно показывали туристам из Парижа.
Само ущелье являло собой любопытную картину: на фоне зелени выделялись большие красноватые камни, а пологий склон покрывало жнивье, поднимавшееся к лесу Ля Ферте.
Как-то вечером Горэ подошла к мортефонтэнскому приходскому священнику, который шагал по дороге и читал свой требник, и спросила, во что ей обойдется завести собственного капеллана.
– А у вас есть для него часовня, славная женщина? – осведомился священник.
Матюрин, как и всех людей ее сорта, распирала страшная гордыня.
– Я заимею ее, когда захочу, святой отец, – ответила старуха. – Да если я пожелаю, у меня будет хоть двадцать часовен! Если уж я решила построить собственный храм, то я это сделаю, черт побери!
– Не ругайтесь, славная женщина, – мирно сказал священник.
Матюрин тотчас осенила себя крестным знамением и сложила руки на груди.
Люди, проживающие в Нормандии, придерживаются религии Людовика XI, который был истинно нормандским королем.
– Да, вот так! – вновь заговорила Горэ. – И я хотела бы знать, во что мне обойдется священник – мой собственный, только для меня одной? Я желаю иметь капеллана!
И Матюрин уперла руки в боки.
– Тысяча двести франков, славная женщина, – ответил ей священник.
– Черт побери! – вновь сердито воскликнула ля Горэ. – Почему так дорого? Столько получает старший садовник в городе! В таком случае я приглашу одного человека из Сен-Морис-дю-Дезер, святой отец, и он будет служить за шестьсот франков, без чаевых!
Через несколько дней возле фермы Матюрин появилось множество незнакомых окрестным жителям каменщиков. Рабочих сопровождал какой-то тип в остроносых сапогах и широкополой шляпе, похожей на сахарную голову; он держал под мышкой большой лист картона с планом. На вершине холма, как раз над фермой, на плане значился забор, достаточно мощный, чтобы огородить целую крепость.
Этот тип в широкополой шляпе и с остроконечной бородкой, украшавшей его лицо, постоянно попыхивал трубкой.
Каменщики испоганили несколько соседних пастбищ.
И появился огромный уродливый дом, претендовавший на сходство с замком в стиле Ренессанс.
Тип в шляпе, похожей на сахарную голову, находил строение в высшей степени очаровательным.
К северному углу здания пристроили домик поменьше, но столь же безобразный.
Это была часовня.
Часовня, замок и прилегающие постройки выросли за три года, после чего тип с большим листом картона отправился курить свою трубку в другое место.
Он считал, что возрождает искусство славных времен. Это был грошовый романтик; как раз один из тех, кто убил романтизм, этот прекрасный стиль, раздавленный их непомерной тупостью.
Однако за эти три года произошло столько событий!
У Горэ больше не было щетины на подбородке, ну буквально ни волоска: старуха брилась. Она умывалась три-четыре раза в неделю, хотя по ее виду это было незаметно. Она теперь носила вышитые чепчики и шерстяные юбки; у нее появились туфли, она стала пить мадеру, которую смешивала с анисовой водкой, чтобы сделать ее еще крепче.
У Матюрин на ферме, отремонтированной каменщиками, стояла кровать красного дерева.
Во дворе была засыпана зловонная яма, где «созревал» навоз.
Две пары ставен голубого цвета украшали комнату старухи. Это было очаровательно. Горэ Первый и Горэ Второй удавились бы при виде такого мотовства.
У покойного Гебрара, умершего из-за того, что у жены не нашлось пятнадцати су на лекарство, от нынешней расточительности Матюрин случился бы второй удар.
А тайны! Их было в избытке!
Приезды! Отъезды! Месье Лекок, который, казалось, был очень важной особой, несмотря на свою внешность коммивояжера; месье Лекок де ля Перьер, пожалуйста! Столетний старец, почтенный как древняя реликвия, которого называли полковником; известный парижский доктор, который перегнал ишиас Матюрин из левой ноги в правую; граф, разодетый в пух и прах, – вот люди, которых принимала теперь ля Горэ!
И все они относились к ней с величайшим почтением.
Потому что ходили слухи… тсс!
Мы еще ничего не сказали о слухах. В провинции самые забавные вещи обсуждаются порой совершенно серьезно. Слухи были – если такое вообще возможно – еще более невероятными и неправдоподобными, чем размеры состояния Горэ.
Кстати, сплетники явно его недооценивали.
Но прежде чем поведать об этих слухах, нам необходимо сообщить читателю кое-какие подробности о тех местах, где разыграются две-три сцены нашей драмы.
Ближайшие окрестности Ля Ферте-Mace – самые лучшие и зажиточные районы богатой Нормандии, но дальше к югу и к западу находится довольно обширный край, который прежде носил родовое имя Дезер. И до сих пор многие из стоящих в двух лесах – Анденском и Ля Ферте – деревень сохранили это имя: Сен-Морис-дю-Дезер, Сен-Патрис-дю-Дезер и другие.
Это – холмистые и живописные места.
Есть здесь и долина – вроде той, где находятся Баньольские минеральные источники; это – настоящая Швейцария в миниатюре, а ущелья Антуаньи славились бы на весь свет, если бы находились в Тироле.
Это уже Запад; здесь много мелкопоместных дворян; они оспаривают права на этот горный край у нескольких промышленников. Впрочем, между двумя сторонами нет ярко выраженной ненависти. Политические бури обошли эти земли стороной – не то что Бретань, где они стали истинным бедствием.
Было бы нелегко отыскать здесь приметы шуанства[14]. Идеи преданности чему бы то ни было здесь не в чести.
Это Нормандия, которая экономит, торгует, посредничает и бранится.
Феодальный строй должен был пасть здесь на сто лет раньше.
Однако интриги, на которых самым невероятным образом можно было бы заработать деньги, легко нашли бы здесь сторонников.
Двумя самыми уважаемыми – то есть самыми богатыми в этих краях – дворянскими домами были замок де Клар, расположенный ближе к Антуаньи, и замок де Шанма, хозяин которого – граф и генерал – носил то же имя.
Эта последняя усадьба пустовала в течение многих лет.
Замок де Клар был центром интриг. Создавалось впечатление, что в этом смысле можно рассчитывать и на замок де Шанма, владелец которого подвергался прежде политическим преследованиям; но генерала не было в Нормандии.
За неимением генерала сошел и управляющий доменными печами из Кюзей, бывший воспитанник Политехнического института; этот человек командовал отрядом, защищавшим одну из баррикад в Париже в 1830 году; его рабочие – это пятьдесят два настоящих храбреца! Так утверждал шевалье Ле Камю де ля Прюнелэ, ловец форели на мух.
После новой революции шевалье де ля Прюнелэ должен был стать префектом департамента Орн, а месье Лефебюр, бывший воспитанник института и глубокий скептик по натуре, захотел возглавить министерство Общественных работ.
Оба сына Портье де ля Грий и его племянник дю Молар завязли в деле по уши, так же как и старая мадемуазель Дезанж, которая мечтала иметь пять табачных лавок, чтобы втридорога сдавать их в аренду.
Месье Лефебюр располагал целой армией из Политехнического института, выпускники которого составляли чрезвычайно опасное ядро.
Для работы же с паствой имелся викарий из Мортефонтэна. Оба сына Портье де ля Грий отвечали за отставного жандарма в Домфроне, а племянник дю Молар нажимал на хозяйку почтового двора в Аржантане.
Что же касается Пулэна, то он по понедельникам ходил обедать к помощнику Кутерна.
Как видите, сын несчастного Людовика был весьма близок к тому, чтобы вновь взойти на трон своих предков.
Уже в течение нескольких месяцев в окрестностях Ферте-Масе шла эта комичная возня, но за ней неслышно назревали весьма трагические события.
Режиссерами будущей драмы стали люди, которые отлично знали свое окружение, и, играя сельский водевиль, не придавали ему звучания, уместного на столичной сцене.
Они работали в жанре откровенного гротеска, хотя и не могли заходить слишком далеко.
Впрочем, конспирация была слабой стороной их заговора.
Параллельно с этой разыгрывалась другая пьеса, достоинством которой была, по крайней мере, безусловная оригинальность.
Строительство часовни было закончено, и в ней появился капеллан.
Целое крыло огромного уродливого замка в стиле Ренессанс стало пригодным для жилья; в центральном корпусе и в другом крыле этого жуткого здания оборудовали пышные апартаменты.
В жилом крыле остановился гость, месье Николя. Как только вы переступали порог его прихожей, месье Николя менял имя: тут его звали «король». Вот так, ни больше, ни меньше.
Предположим, что сия страшная тайна свято хранилась всеми людьми, исполнявшими второстепенные роли в этом фарсе; предположим, что власти закрывали на все глаза, и «король» жил мирно, в атмосфере загадочности, необходимой для того, чтобы сделать этот маскарад интереснее.
«Король» недурно ел, отлично пил и с удовольствием руководил заговором, местные участники которого лишь изредка допускались до лицезрения священной особы Его Величества.
С ним постоянно был то один, то другой человек из Парижа; эти люди, казалось, не только с большим уважением служили ему, но еще и весьма внимательно за ним следили.
Горэ, помимо денег на возведение и обустройство замка, уже выложила огромную сумму, необходимую для успеха заговора. При этом были использованы слабые стороны старухи: невежество и эгоизм.
Горэ давала деньги, чтобы стать королевой Франции.
Не будем говорить обиняками: слово произнесено во всем его истинном величии.
Тот, кто не знает крестьян, пожмет плечами; тот же, кто их знает, едва ли удивится.
Странный народ… Когда говоришь с ним, любое красноречие становится ненужным, если есть истина, в которую эти люди хотят поверить; но окончательно убедить их сможет лишь ложь, самая абсурдная, примитивная и чудовищная.
В данном случае ложь была тщательно продумана; она была похожа на детский спектакль. Ля Горэ уже не могла сорваться с крючка.
Она по-прежнему жила на ферме, но теперь старухе дали «свиту», поскольку в преддверии блистательного будущего Матюрин уже получила титул «табуретной герцогини».
Эти слова, которых крестьяне не понимают, имеют над ними магическую власть.
Месье Николя, сын несчастного Людовика, в виде вознаграждения за то, что Матюрин сделала для его королевской особы, предложил старухе на выбор два звания: королевы-матери или жены короля; во втором случае это был бы морганатический брак, как у Людовика XIV и мадам де Ментенон.
Разумеется, сей союз придется пока держать в тайне, поскольку месье Николя не может публично жениться до того, как его провозгласят королем. Это лишило бы его поддержки всех иностранных государей, у которых больше не осталось бы надежд выдать за него своих дочерей.
Горэ прекрасно это понимала. Тем не менее, она выбрала звание жены короля, надеясь, что вскоре после завоевания Парижа в соборе состоится оглашение, а потом и венчание…
«Свита» Горэ, пока еще герцогини, состояла из графини Корона, внучки полковника, мадам Жулу дю Бреу графини де Клар и двух молодых дам из Парижа.
Почетным кавалером старухи был виконт Аннибал Джоджа, маркиз Паллант, а в качестве шталмейстеров выступали месье Кокотт и месье Пиклюс.
Их жены, молодые парижские дамы, мадам Кокотт и мадам Пиклюс, с которыми Матюрин прекрасно ладила, целыми днями пересказывали ей на свой манер историю мадам де Ментенон; впрочем, старуха предпочитала приключения шведской королевы Кристины и особенно биографию Екатерины Великой, которую эти дамы и господа излагали тоже очень хорошо.
Нравы Екатерины особенно восхищали Матюрин, тем более, что ей объяснили: для коронованной особы нет ничего грешного. Ля Горэ охотно сорила деньгами. Несмотря на возраст, самые бурные страсти, пробудившись, клокотали теперь в душе этой грубой женщины, обладавшей почти мужским характером.
Ля Горэ мечтала стать такой же, как эта прославленная северная бой-баба; Матюрин даже приукрашивала ее историю.
Все шло хорошо. Уже назначили дату знаменитого морганатического брака, как вдруг приезд двух новых лиц вызвал некоторое замешательство среди личных советников месье Николя, сына несчастного Людовика.
Генерал, граф де Шанма, вернулся в свой замок со старшей дочерью, мадемуазель Изоль де Шанма.
А некий неизвестный здесь, молодой человек, барон Поль Лабр д'Арси, поселился в доме, расположенном в городке Мортефонтэн.
С этого дня сына несчастного Людовика не видели даже самые верные его союзники.
Смехотворный заговор продолжал, однако, занимать местных дворян; мрачная драма назревала незаметно, а дерзкая комедия королевской свадьбы разыгрывалась дальше за закрытыми дверями, в четырех стенах Шато-Неф-Горэ.
VII
БЛОНДЕТТА
Прошло около двух месяцев с тех пор, как генерал, граф де Шанма, с дочерью Изоль, с одной стороны, и Поль Лабр, с другой, поселились в окрестностях леса Ля Ферте.
Генерал жил весьма уединенно в своем замке де Шанма. Не стоит и говорить, что граф оставался совершенно безучастным к играм сельских простаков в заговоры и политические интриги.
Его дочь, прекрасная Изоль, держалась в стороне от местного «общества», которое сначала провозгласило ее гордячкой и кривлякой, а вскоре обвинило ее в том, что она – девушка «с прошлым».
Поль Лабр, или месье барон д'Арси, как его теперь называли, был даже еще большим отшельником, чем генерал и его дочь.
Прекрасная Изоль, по крайней мере, часто прогуливалась верхом в костюме амазонки и даже нанесла несколько визитов графине де Клар, которая была одно время ее покровительницей и опекуншей, когда генерал отбывал наказание в тюрьме.
Месье барон д'Арси не виделся абсолютно ни с кем и, казалось, избегал любых встреч.
Он жил в своем особняке, который оставила ему тетка; ее завещание хранилось на улице Вьей-дю-Тампль, у мэтра Эбера де л'Этан де Буа, нотариуса, казначея, лейтенанта артиллерии национальной гвардии и члена многочисленных хоровых обществ. Это наследство как нельзя более соответствовало любви Поля к одиночеству.
Дом был окружен обширным садом, надежно скрывавшим особняк от посторонних глаз. Правда, дверка в ограде выходила на одну из улиц Мортефонтэна, недалеко от храма, но две другие калитки вели в лес.
Для местного «общества» барон д'Арси, как и прекрасная Изоль де Шанма, тоже был человеком «с прошлым». Нам хорошо известно, что по сути общество не ошибалось ни в отношении девушки, ни в отношении Поля.
Только общество знало историю Поля Лабра не лучше, чем историю Изоль.
Было очевидно, что месье барон д'Арси прячет у себя молодую женщину или девушку, которая никогда не выходит из дома и которую никто ни разу не видел, даже в воскресенье в храме.
А это – неслыханная вещь, тем более неслыханная, что у барона д'Арси была в храме своя скамья и что месье Лабр никогда не пропускал воскресной мессы.
Генерал, граф де Шанма, вел себя так же.
Он и барон д'Арси немного знали друг друга, потому что в первый раз, когда они встретились в храме, барон почтительно поклонился генералу, на что тот ответил молодому человеку с подчеркнутой благожелательностью, носившей, однако, как и все действия графа, отпечаток холодной грусти.
Генерал и правда пребывал в смертельной тоске.
Он носил глубокий траур, который, говорят, не снимал с тех пор, как три года назад умерла его младшая дочь.
Обычно потеря ребенка укрепляет родственные связи между отцом и оставшимися в живых детьми. Однако в семье генерала этого не случилось. Его скорбная холодность распространялась и на прекрасную Изоль, его единственную теперь дочь.
Во время первой встречи генерал, выходя из храма, протянул руку барону д'Арси. Они обменялись несколькими словами.