Эсерка Фани Каплан ранила Ленина. Ранение, по самым приблизительным подсчетам, обошлось стране в десятки тысяч расстрелянных. Каждое убийство – платно: стоимость пули, зарплата палачам, транспортировка и захоронение трупов. Себестоимость убийства получалась довольно высокой. Если подсчитать себестоимость всех убийств, совершенных по приказу одного Ленина, – боимся, цифра получится такая, что чувствительного человека доведет до обморока. Но в палачах ходили и сподручные, они словно соцсоревновались, на чьем лицевом счету будет больше невинно убиенных во имя приближения мировой революции. Нищая страна последними крохами народного достояния была щедра на расстрелы своих подданных.
ЧТО ЗАПИСАНО НА РОДУ
Такой стране с такой властью народу было написано не быть в богатых и не иметь богатых. Такой власти было страшно богатство даже одного отдельно взятого человека. А богатство группы лиц – тем более. Деньги давали возможность сплотиться, объединиться и противостоять – организоваться и выступить против. Организация без средств к существованию – миф. В стране с жизненным уровнем за чертой бедности, с мощным карательным аппаратом подавления всякого инакомыслия начисто исключалась даже мало‑мальски организованная оппозиция. В любом неформальном объединении по интересам Лубянке чудилось тайное общество. «Тимур и его команда» А. Гайдара далеко не сразу была благословлена к изданию. Те, от кого это зависело, пребывали в раздумье: есть свыше утвержденное движение пионеров – юных ленинцев, – не станет ли движение каких‑то тимуровцев альтернативой существующему? Не скажут ли в Кремле: вы – за раскол пионерской организации на юных ленинцев и на тимуровцев?? Насаждалась система ЕДИНОобразия, ЕДИНОмыслия, ЕДИНОпочитания, ЕДИНОшагства – у всех, всех как одного, полная беспрекословность, военно‑палочная дисциплина для всех возрастов. И чтоб всегда на всех выборах всех уровней было 99,99% «за» и только «за»! Выбор – это всегда из нескольких, на худой конец из двоих. Когда в избирательном бюллетене стояла всего одна фамилия, директировалась профанация выборов, и на это власть не скупилась, создавая видимость единодушия. Это называлось свободой волеизъявления.
Народ платил за такую «свободу» свои кровные. Обучил этому Ленин. Народ роптал молча: лучше позволять себя грабить, чем убивать.
Вопрос третий. Прилично ли партии вступать в преступный сговор с отпетыми уголовниками (а как иначе назвать «медвежатников» – потрошителей банковских сейфов?), пользоваться деньгами, политыми кровью (при одном только из ЭКСОВ, как облагораживали грабеж, организованном Сталиным и проведенном Камо погибло человек двенадцать)? Приличествует ли уголовника Камо, ставить на котурны, расписывать как пример для подражания? Хорош «наставник» для подрастающего поколения!
И снова, уже в процессе подготовки рукописи к печати, появились публикации, проливающие свет на этот вопрос (газета «Начало» № 19, 1992 г., статья «"Пахан" Ленин»). Приводится цитата из Ленина, своего рода теоретическое обоснование необходимости «медвежатничества»:
«Вооруженная борьба преследует две различные цели... Борьба эта направлена, во‑первых, на убийство отдельных лиц, начальников и подчиненных военно‑полицейской службы; во‑вторых, на конфискацию денежных средств, как у правительства, так и у частных лиц. Конфискуемые средства частью идут на партию, частью специально на вооружение и подготовку восстания, частью на содержание лиц, ведущих характеризуемую нами борьбу».
Конфискация денежных средств, как у правительства, так и у частных лиц подразумевала одно – грабеж. По части грабежа, Ленин консультировал и наставлял со знанием дела, говорил о необходимости «узнавать распределение работы в казенных учреждениях, в банках и т. д., условия охраны их, стараться заводить такие связи, которые могли бы принести пользу (служащий в полиции, в банке, в суде, в тюрьме, на почте, телеграфе и т. д.)».
«Ленин, – продолжает «Начало», – давал прямые инструкции и по обучению бандитскому делу тех, кто еще недостаточно владел навыками уголовщины. Причем методы воспитания абсолютно идентичны по характеру и жестокости законам обычного преступного мира. В известном своем письме в октябре 1905 г. «В Боевой комитет при Санкт‑Петербургском комитете» Ленин призывал «проповедников»‑боевиков: «Идите к молодежи, господа!.. Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов, и у рабочих особенно и т. д. и т. д. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие – нападение на банк для конфискации средств для восстания... Пусть каждый отряд учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных борцов...».
Что только ни делалось во имя революции...
Во время налета на Драндский монастырь в Грузии был убит настоятель, изъята монастырская казна (состояла она, в основном, из пожертвований верующих), грабители показали себя и мародерами: прихватили часы покойника.
Обложили поборами – «на освободительное движение» – крестьян двух участков в Грузии же.
Газета «Окраины России», подводя итоги 1908 года на Кавказе, отмечала: «Через весь год проходит длинная бесчисленная цепь убийств, экспроприации и злодеяний, совершившихся во всех уголках Кавказа, но, главным образом, в Тифлисе, Баку, Кутаиси, Сухуме и т. д. Если проследить за ними, то слагается убеждение, что эти преступления не случайны, что они являются проявлением одного строго проводимого плана».
Преуспевшие на этом поприще вошли в число самых близких приближенных Ленина: это и С. Орджоникидзе, и М. Литвинов, ну и, конечно же, экспроприатор с такими приметами, вошедшими в жандармское донесение: «Лет на вид 21, рост низкий, рыжий, весь в веснушках, которыми покрыты даже руки» – Сталин.
Гуляют в ресторане грузины. Пьют за метких стрелков. Пьют за настоящих мужчин. Вдруг поднимается человек в папахе и говорит:
– Я предлагаю тост за Ленина.
Неловкая пауза.
– Я не знаю, как он стрелял, – продолжает грузин. – Я не знаю, как он любил женщин. Но я знаю, как он отомстил за брата!
Если к власти прорвался чисто уголовный элемент, могло ли государство стать правовым? Сам основатель уставал от наложения резолюций: «Разобраться и расстрелять». Там, где беззаконие, где нет защиты права на богатство, где нет гарантий, что богатство не будет экспроприировано, там правит бал нищета, так оно и было.
Кто создал концлагеря? Кто ввел диктатуру одной партии? (По пути однопартийности, проложенному Лениным, пошли Гитлер и Муссолини – хороши последователи!) Кто провозгласил диктат демократического централизма? Кто ввел кремлевские пайки? Кто создал Первый Коммунистический Интернационал – орудие экспорта революции? Кто не прерывал поток приветствий (любое собрание‑заседание на любом уровне кончалось, как писали газеты, так: «Собравшиеся приняли приветствия тт. Ленину и Троцкому»)? Кто в частной собственности увидел злейшего врага социализма? Кто?.. Вопросы можно ставить до бесконечности. Мы – не политики, мы – предприниматели. У нас, естественно, возникает еще один вопрос, экономический: во что все это обошлось народу? Не слишком ли много преступных трат? Как отразилось все это на благосостоянии народа?
Как же это не повторить? Как же этого избежать?
Мы осознаем, что в той Системе мы были невозможны: она отторгала всех, кто стремился просто заработать, кто хотел нормальной жизни, кто тянулся к достатку.
НИЧЕЙНОЕ «НАШЕ»
По Ежи Лецу, «эгоист тот, кто думает о себе больше, чем обо мне». Мы – эгоисты и не скрываем этого, мы пришли в жизнь зарабатывать. Мы пришли в жизнь на деле реализовать прекрасный постулат социализма: от каждого по способностям, каждому – по труду. Чтобы каждый получал не больше и не меньше! – ровно столько, сколько он стоит, чтобы не было никакой «распределиловки», «выводиловки» и прочих «иловок», уравнивающих в ведомости на зарплату трудягу и трутня, чтобы зарплата стала именно заработанной. Мы сколько лет пели: «Человек проходит как хозяин необъятной родины своей». И убивали в нем, прежде всего, хозяина. «Наше» было не «моим», а «ничьим» с соответствующим к нему отношением отстраненности и наплевизма. Для русского мужика было позором оставить под снегом хоть один куст картошки, он не доводил корову до такого состояния, что ее приходилось подвязывать, дабы она не свалилась от голода. И осенью 91‑го года на полях гнили НАШИ помидоры, осыпалась НАША пшеница, ушли под снег сотни тысяч гектаров НАШЕЙ капусты и картошки, брошены в поле НАШИ трактора и комбайны. Все НАШЕ приходит в упадок по причине ничейности.