— Я не спал, когда вы говорили о моей маме, — вдруг произносит Люций, понуро глядя себе под ноги. — И всё слышал.
На протяжении всей прогулки он был не многословен и печален, но Руф списывал это на последствия недосыпа и навязчивой тревоги, связанной с преследованием жуткого незнакомца. Признаться Люций решил уже на обратном пути, когда мальчишки возвращались в приют с целой корзинкой орехов. Руф сперва опешил и не знал, что ответить, но после сообразил, что лично он ничего обидного о семье Люция не говорил и стыдиться ему не за что.
— Да не забивай голову. Они все придурки.
— Нет, ты в самом деле многого не знаешь.
— Чего, например?
Люций проигнорировал вопрос, он вновь углубился в сугубо личные размышления и, возможно, даже не услышал его:
— Когда я был совсем маленький — я и не подозревал, что у ребёнка должен быть папа. Только после того, как мама разрешила мне читать учебники по физиологии — я понял, что для моего рождения потребовалось два человека, и стал спрашивать об отце. Мама говорила, что они любили друг друга, но не долго. Сказала, что он бросил нас и ушёл. Мне приходилось верить ей на слово. Я и сам знаю далеко не всё.
— А о своей родне твоя мама тебе ничего не рассказывала?
— Я слышал от неё только о своей бабушке, но она умерла задолго до того, как я родился. Они с мамой так же жили вдвоём, бабушка всему её научила и тоже велела остерегаться людей.
— Ну и что с того? У нас есть одна девчонка, которая вместе со свихнувшимся батей жила в вымершей деревеньке, о которой никто вообще не знал. Да и не деревенька это была, а три полусгнивших хибары и два сарая. Батя только самогон гнать и умел, мамка померла от хвори какой-то, а других людей девчонка ни разу в жизни и не видела, пока батя тоже концы не отдал. Зимой дело было, есть нечего вообще, снег кругом, два дня с трупом просидела, а потом пошла, куда глаза глядят. Добралась как-то до дороги, где её и подобрали замёрзшую и умирающую от голода. Она ни читать, ни писать не умела, только тут научилась. Я тебе её покажу сегодня.
— Спасибо тебе.
— За что? — переспрашивает удивлённый Руф.
— За то, что не сторонишься меня.
Руф хочет ответить своему другу, что тот вовсе не производит угрожающее впечатление, просто все вокруг слишком много болтают, вот и сделали из него героя местной фольклорной страшилки, но вдруг замечает впереди чью-то фигуру, скрывающуюся за ветвями кустарника у тропинки вдоль поля. Мальчики идут по ней навстречу затаившемуся незнакомцу, их разделяют лишь несколько метров. Руф резко тормозит и хватает Люция за рукав.
— Смотри! Это тот горбун!
Поняв, что дети заметили его, незнакомец выходит на тропинку и начинает стремительно приближаться к ним. Он сильно хромает на правую ногу, все его движения в целом неловки и, по всей видимости, даются мужчине с трудом, мальчики легко могли бы убежать от него, но Люций, будто вкопанный, стоит на месте. Руф настойчиво тянет оцепеневшего друга за рукав.
— Люц, бежим отсюда!
Корзинка с орехами падает из рук Люция, он с изумлением, не моргая смотрит в глаза приближающегося горбуна, и тело мальчика охватывает дрожь. Правая сторона лица этого человека расположена противоестественно ниже левой, она словно оплавилась и стекла. Правого глаза практически не видно из-под отёкшего века. Мужчина сильно запыхался, преодолев столь незначительное расстояние, приоткрытый рот обнажает редкие гниющие зубы, большая часть которых и вовсе отсутствует. На правой лопатке выступает крупный горб, чудовищным образом перекосивший осанку. Правая рука безвольно болтается, в левой - мужчина держит корягу, опираясь на неё, как на трость. Вот он уже в метре от Люция, мальчика обдаёт его зловонным дыханием. Всё существо горбуна источает ужасный смрад, в нём слились воедино все самые скверные запахи, которые способно выделять человеческое тело, как живое, так и мёртвое. Руф невольно зажмуривается, у него буквально начинают слезиться глаза, но от друга он ни на шаг не отступает, вцепившись в его руку уже обеими ладонями. Коряга падает, горбун единственной рабочей рукой хватает Люция за плечо и склоняет к нему своё лицо:
— Не убегай, молю тебя! — в отчаянье вскрикивает горбун.
Это обращение обескураживает мальчиков ещё больше. Люций так и стоит, не шевелясь, широко раскрытыми глазами взирая на уродливое лицо мужчины, но отвращения не ощущает. Этот человек не кажется ему опасным, от него не исходит угрозы. Видно, что он сильно напуган, гораздо сильнее Люция и Руфа:
— Выслушай меня, я хочу лишь поговорить с тобой, от этого зависит жизнь моей дочери, она — всё, что у меня осталось. Я уже лишился жены, а теперь и её хотят забрать у меня.
— Кто? — полушёпотом спрашивает Люций.
— Ирида, твоя мать. Она мстит мне, я не…
— Его мама умерла! — гневно выкрикивает Руф и выступает вперёд, по-прежнему крепко сжимая руку Люция.
— Я знаю! Знаю! — нервно перебивает горбун и трясёт головой. — Но… я… я связан с ней, она мстит за то, что я предал её, я не заступился… струсил… Я боялся за свою семью, люди не поняли бы… они стали бы считать нас… сказали бы, что мы прокляты…
Мужчина говорит очень быстро и сбивчиво, его мысли явно путаются, наскакивают друг на друга, постановка вразумительных, целостных предложений даётся с трудом. Его руку, лежащую на плече Люция, бьёт крупная дрожь.
— Ирида была совсем девочкой и жила тогда со своей матерью, и я… у моей жены раньше положенного срока н-начались схватки… больница… больница тогда только строилась, ближайшая была за двадцать километров, ночью, зимой, н-никто не смог бы к нам доехать… с ней были две старые повитухи, но ребёнок… они сказали, что не смогут спасти мою девочку, она запуталась в пуповине, сказали, что жена не доживёт до утра… я молился! Я был готов н-на что угодно! Эти старухи даже не пытались нам помочь! — горбун мучительно застонал, будто ему стало от чего-то больно, и зажмурил глаза. — Тогда я пошёл к ней, к матери Ириды. Я знал, на что она способна, я упал перед ней на колени и просил о помощи, и… она сжалилась надо мной, велела Ириде пойти со мной. Я был в отчаянье, умолял спасти хотя бы одну… но Ирида спасла обеих. Моя доченька… когда она передала мне её на руки… я н-никогда не был так счастлив, я поклялся, что сделаю для Ириды всё, чего бы она не пожелала, но она ни о чём не попросила. Велела лишь помнить о своем долге перед ней. И я помнил! Я в любой момент был готов сделать всё, что от меня потребуется! Жена скоро поправилась. Все говорили, что произошло чудо, что это Божья благодать… Моя доченька… она выросла такой красавицей… такой умницей… А потом… потом произошло это… Я знал обо всём с самого начала, я мог бы предупредить Ириду! Но я… но я…
— О чём предупредить? — настороженно уточняет Люций.
— О том, что они собираются сделать с ней, н-но я испугался! Если бы они узнали — убили бы и меня тоже! И мою семью! Я н-не мог рисковать ими, ты должен понять!
— Вы знаете тех, кто убил мою маму?!
— Да, да! И она знает! Она воздаст им за их согрешение! Н-но н-нужно вернуть её! Ты можешь это сделать! Ты же кровь от крови её! Я уже поплатился за свою трусость, взгляни на меня… моя жена… её жизнь, с той ночи, принадлежала Ириде, и она забрала её вместе с собой. Моя доченька будет следующей, н-не допусти этого! Спаси её! Верни Ириду, и тогда моя дочь сможет остаться в мире живых! — горбун склоняется ещё ближе к лицу Люция, его хриплый голос срывается, переходя на крик, изо рта брызжет слюна. — Мне всё равно, что станет со мной, н-но спаси её, умоляю тебя, она ни в чём перед вами не виновата!
— Отстань от него, псих! — не сдерживается Руф и яростно отталкивает горбуна.
Мужчина оступается, его ладонь выпускает плечо Люция, которое служило ему единственной опорой, и горбун, не удержав равновесие, падает. Руф подхватывает друга под руку и силой увлекает его за собой.
— Верни её! Ты должен знать — как! Верни, прошу! — кричит им вслед горбун, безуспешно пытаясь подняться с земли.