Моника, 15 лет
Монику привели ко мне в кабинет родители – люди добрые и немного не от мира сего. Моника была их единственным ребенком и родилась, когда ее мама уже приближалась к возрасту менопаузы. Родителей беспокоило, что у Моники нет друзей и что она в депрессии. Отец считал, что у дочери нет друзей из-за того, что у нее очень высокий коэффициент интеллекта – 165 и она слишком умная по сравнению со сверстниками. А мать была убеждена, что это из-за того, что семья у них не совсем обычная. Оба родителя были профессорами, «книжными червями» и придерживались радикальных политических убеждений. У Моники не было обычного детства, например, она не смотрела телевизор, не бывала в Диснейленде, в летнем лагере и не занималась спортом.
Мать рассмеялась: «У нас странная семья. Мы беседуем о философии и науке за ужином. Мы больше знаем о теории хаоса, чем о звездах кино».
Моника заметила бесцветным голосом: «Да во мне дело. Бегемотиха я прыщавая…»
Родители Моники хотели, чтобы она пообщалась с кем-то моложе, чем они, кто знал бы больше о подростках. Я согласилась поработать с Моникой и обсудить ее «взаимоотношения со сверстниками». Моника не выразила по этому поводу никакого оптимизма, но она же была в отчаянии.
У этой девушки, с виду пресной и депрессивной, в мешковатой одежде, была глубокая душа. Она отпускала мудрые и тонкие замечания о своей жизненной ситуации. Она была скептически настроена по отношению к перспективам общения со сверстниками. Моника заметила: «Все пятьсот мальчишек мечтают встречаться с десятком одних и тех же анорексичных девиц». И добавила: «Я очень музыкальна, но кто из парней будет заглядываться на девушку, которая играет прелюдии Баха!»
«Парней сразу же начинают дразнить, как только они заговаривают со мной», – пожаловалась она.
Большинство парней относились к ней так, словно ее окунули в волшебные чернила и она превратилась в невидимку. Некоторые откровенно приставали к ней. Один парень наградил ее кличкой Кит-Убийца и делал вид, что страшно испуган, когда она проходила мимо. А другой парень, который занимался в паре с ней на уроках по испанскому языку, не мог без ухмылки смотреть на нее.
На девочек Моника тоже махнула рукой. Она рассказала, как находилась рядом с этими крошечными девушками, которые сидели на диетах и жаловались, какие же они толстые: «Если уж они себя толстыми считают, то по сравнению с ними я – просто слониха». Некоторые девушки хихикали ей вслед и дразнили ее. Большинство просто предпочитало общаться с девушками симпатичнее. Никто ни за что не захотел бы, чтобы их увидели вместе с Моникой в субботний вечер.
Монике было ясно, в чем суть ее проблем по сравнению с другими девушками, но понимать причину своих страданий – не значит избавиться от них. Она угрюмо пожаловалась мне, что ненавидит свое жирное тело, а значит, и саму себя. Показала мне свои стихи, полные отчаяния по поводу своего огромного и нелюбимого тела.
Она сказала: «Давайте скажем начистоту: миру не нужны такие девушки, как я».
Она сопротивлялась расхожим представлениям о том, что именно ценно в девушке, но у нее уже опускались руки. Она призналась: «Когда я иду по школьным коридорам, то чувствую себя безобразным чудовищем. Я разделяю точку зрения родителей, что внешность значения не имеет у взрослых, но я же не взрослая».
Я посоветовала Монике преодолевать депрессию с помощью физкультуры.
Моника пошутила, что произошла от «нескольких поколений слизней». Она согласилась нарушить традицию, начать ходить на пешие прогулки и ездить на велосипеде. Она выбрала именно эти виды спорта, потому что ими можно заниматься в одиночку и не надо надевать, например, купальник.
Сначала у нее были трудности. Она призналась мне: «Я терпеть не могу потеть. Десять минут тренировки – и у меня лицо красное и потное, как у марафонца». Однажды когда она вот так, раскрасневшись и запыхавшись, на велосипеде нарезала круги вокруг теннисного корта, какие-то парни указали на нее пальцем и загоготали. Она придумывала миллион отговорок, лишь бы не заниматься споротом, но сумела настроиться на велосипедные и пешие прогулки три раза в неделю.
Еще она решила немного принарядиться и купила себе «полупанковскую» одежду. Сделала стрижку у мастера, который был в курсе ее работы над собой, и стала подкрашиваться.
Она уважала родителей за то, что они не были фанатами массовой культуры. Моника сказала так: «Это до некоторой степени хорошо. Я не наслушалась о том, что женщины – это объекты сексуального потребления и что в них важно только тело. Но к реальной жизни я была не готова».
Когда я попросила ее развить эту мысль, она так это объяснила: «Я думала, что вот все сейчас сядут и будут обсуждать друг с другом прочитанные книги. Но меня поразило, какие все вокруг поверхностные».
Мы обсудили, какие отношения нужны самой Монике. Она хотела, чтобы оценили ее ум и музыкальные способности. Чтобы ее воспринимали как личность, а не как размер одежды. Ей хотелось найти друзей, которым больше были бы интересны ее идеи, а не ее вес.
Я предложила приступать к этому не торопясь. Вместо волнений о собственной популярности сконцентрироваться на поиске новых друзей. Монике эта идея понравилась, но она не совсем понимала, что от нее требовалось, чтобы воплотить этот план в жизнь. Ее так часто отвергали, что снова рисковать не хотелось.
Зная, что она училась игре на скрипке по системе Сузуки[29], я стала использовать эту систему как метафору нашей последующей работы. Доктор Сузуки верил, что любой ученик сможет научиться исполнять самые сложные классические музыкальные произведения. Главное – разбивать задачи на промежуточные этапы и регулярно упражняться. Например, сначала маленький ребенок учится держать смычок, потом прикасаться им к струнам, правильно закругляя при этом пальцы и стараясь сыграть какую-то ноту как можно красивее. В конце концов этот ребенок сумеет исполнить концерт Вивальди. Мы сможем добиться такого же успеха в области общения. Небольшие шаги приведут Монику к более насыщенному и полноценному общению с окружающими.
Моника стала заставлять себя разговаривать с одноклассниками в классе и улыбаться ученикам в школьных коридорах. Было страшновато, потому что иногда в ответ к ней относились доброжелательно, а иногда окатывали презрением. Я убеждала ее сконцентрироваться на успехах, а не на неудачах, а в тех случаях, когда ее отвергали, использовать эти ситуации как промежуточный этап на пути к полноценной жизни в кругу людей. И она научилась жить среди них.
Моника стала ходить в писательские и политические клубы в школе. Однажды она заявила мне, что «на кусочки» порвет «юных демократов своей политической сатирой». А в другой раз рассказала, что ее избрали секретарем писательского клуба. «Это дело для тех, кто ушибся головой окончательно», – гордо объявила она.
Я предложила ей воспринимать парней не как объект для приглашения на свидание, а просто как друзей. Моника приметила одного возвышенного поэта из писательского клуба. Ужасно стесняясь, она решилась подшутить над ним, и он рассмеялся в ответ. Стал и сам подшучивать. Через несколько недель сказал, что хочет почитать ей свои стихи.
Приобретая новых друзей, она осознавала, что многие ученики ее школы никогда ее не признают. Она сказала: «Я вижу, что некоторые считают меня непривлекательной и отворачиваются от меня. Значит, я не их человек».
Моника проходила ко мне на курс психотерапии весь второй год учебы в старших классах. Постепенно ей стали нравиться занятия спортом, хотя она и ожидала обратного.
Она, в отличие от многих девушек-подростков, которые не соответствуют общепринятым представлениям о красоте, нуждалась в серьезной поддержке, когда старалась постепенно с этим справиться. У нее падала самооценка, когда ее травили и отвергали. И вот Моника сумела завязать прочные взаимоотношения. Она проводила время со своим другом-поэтом и с другими людьми. Стала выходить отдохнуть по субботам – и это существенно помогло ей преодолеть депрессию.
Моника сумела найти себе нишу среди враждебного окружения. Она стала счастливее, но все равно понимала, как сложно ей будет жить. Она знала, что никогда не станет красоткой и что многих парней унижал ее высокий интеллект. Ей было известно, что некоторым не нравилась ее невзрачная внешность и потому они никогда не смогут оценить ее как человека.
Она смогла хорошо приспособиться в этой жесткой ситуации. Не отрицала свои способности и музыкальность, стараясь вписаться в окружающий мир, и при этом училась смягчать напряжение, которое возникало из-за ее одаренности. И с юмором преодолевала огорчение из-за того, что она полная.
Монике повезло, что она обладала значительными внутренними ресурсами. Стиль ее жизни открыл новые идеи, которые не существовали в рамках популярной культуры, и она видела, что ей предстоит. Родители у нее были феминистами, они не признавали ущемления прав женщины и ее возможностей публичного самовыражения. Они изо всех сил помогали дочери прожить подростковые годы: организовали для нее уроки музыки, купили велосипед, новую одежду и оплатили курс психотерапии. Они внушали Монике, что нужно быть самой собой и сопротивляться давлению со стороны сверстников. Они знали, что она замечательная.
У Моники была легкая степень депрессии, из-за которой юные женщины становятся аморфными и вялыми, а другие злятся и всех ненавидят. У некоторых девушек депрессия проявляется голодовками или нанесением себе порезов. Некоторые уходят в себя, кто-то глотает таблетки. Другие напиваются или используют секс как успокоительное средство. А некоторые отказываются ходить в школу, что было распространенной проблемой в 1990-е. В какой бы форме ни выражалась депрессия, в душе человек жалеет себя, ту девочку, которая куда-то исчезла, вступив в подростковый возраст. Словно она умерла.
Такая «смерть» выражается по-разному. Некоторые девушки убивают свою подлинную личность в стремлении получить признание окружающих. Другие пытаются быть максимально женственными, и это им не удается. Они недостаточно симпатичные или популярные и не могут этого добиться нужным способом или в нужное время. А другие идут на жертвы в стремлении стать максимально женственными, даже если понимают, какой вред себе наносят. Они понимают, что «продались», и винят себя за принятое решение. Они выбрали более безопасный путь, но он не приведет их к подлинному признанию. Когда они утратят свою уникальную роль во вселенной, то собьются с пути и станут беспомощными, а их самоуважение будет отдано на потребу окружающим.
Некоторые девушки страдают из-за того, что у них больше нет теплых отношений с родителями. Девушки их любили и были любимы теми людьми, которых теперь должны были предать, чтобы вписаться в культуру сверстников. Более того, сверстники не дают им печалиться из-за утраты семейных взаимоотношений: даже просто сказать, что из-за этой потери грустно, – значит признать свою слабость и зависимость от семьи.
Все девушки страдают на этом этапе развития. Если эта душевная боль направлена на себя, на собственные недостатки, то выражается в депрессии. Если на других (родителей, сверстников или культуру), то проявляется как гнев. Его часто ошибочно принимают за бунт или даже за преступные наклонности. Но, в сущности, за ним часто скрывается жестокое неприятие себя самой и чудовищное чувство утраты.
Именно в подростковом возрасте этап развития и культура оказывают на девушек огромное психологическое давление. Столько всего с ними происходит одновременно, что им трудно дать всему название и разложить по полочкам. Например, девушка, которая чувствует себя несчастной, может предпринять попытку самоубийства вовсе не потому, что ее жизнь такая уж мучительная, а оттого, что она импульсивна, склонна реагировать мгновенно и не в состоянии оценить, каким образом сегодняшние небольшие неприятности повлияют на ее дальнейшую жизнь. У некоторых девушек возникают суицидальные наклонности из-за психологической травмы, а у других – из-за того, что они запутались и переживают непростые времена. Девушкам, которые угрожают покончить с собой, нужны разные проявления внимания, но все подростки могут потенциально причинить себе вред, поэтому к их угрозам следует отнестись серьезно.
В первые годы работы психотерапевтом мне ни разу не встречалась клиентка, которая бы нанесла себе порезы или ожоги. К 1990-м годам это было редким явлением, но такие жалобы со стороны девушек уже не вызывали удивления. Пытаясь преодолеть внутреннюю боль, девушки щипали себя, жгли себя или наносили порезы с помощью ножа либо бритвы. Все больше юных женщин приходили ко мне на прием с подобными проблемами. И я стала задаваться вопросом: что же сейчас происходит? Какие культурные изменения спровоцировали возникновение подобной проблемы?
Депрессию можно определить как горе, направленное в глубину души, а членовредительство – как психологическое страдание, которое выражается на физическом уровне. Возможны следующие объяснения: девушки в большей степени подвергались стрессу в 1990-е годы, у них было гораздо меньше эффективных стратегий, позволявших справиться с этим состоянием, у них было меньше внутренних и внешних ресурсов, которые они могли бы задействовать.
Мой опыт показывает, что типы поведения, которые внезапно и спонтанно проявляются у большого количества разных людей, свидетельствуют, что на них оказывают воздействие какие-то глобальные культурные процессы. Членовредительство могло быть реакцией на психологический стресс 1990-х годов. А возник он из-за токсичной культуры, отравлявшей девушек. Нанесение себе увечий можно было интерпретировать как буквальный призыв к девушкам вырезать из себя красотку в соответствии со стереотипом, навязанным этой культурой. Метафорически это можно выразить так: «Я сделаю то, что велит мне культура»; как акт протеста («Я сделаю даже больше того, чего требует от меня культура»), как крик о помощи («Помогите мне прекратить уродовать себя, следуя культурным нормам») или как попытку взять контроль над ситуацией («Я покалечу себя еще больше, чем меня могла бы искалечить культура»).
Как только девушки начинают наносить себе порезы и ожоги, есть вероятность, что они продолжат это делать и дальше. Членовредительство может превратиться в катарсис. Физическую боль пережить легче, чем нравственные страдания. За неимением лучших способов справиться с ними нанесение себе увечий превращается в способ успокоиться. Со временем это входит в привычку, так что чем скорее юной женщине помогут, тем лучше.
Как это лечить? В идеале необходимо изменить нашу культуру так, чтобы на девушек оказывали меньше давления. Но на сегодняшний момент молодым женщинам нужно научиться справляться с трудностями и вырабатывать больше внутренних ресурсов для борьбы со стрессом.
Психотерапия научит девушек как можно раньше понимать, что они страдают. Им нужно понять, что их внутреннее состояние называется страданием, и потом решить, что делать. Они должны научиться по-новому справляться с внутренними страданиями и преодолевать боль.
К счастью, тенденция нанесения себе телесных повреждений вполне излечима. Юных женщин можно научить справляться со страданиями, размышляя и беседуя с кем-то, а не занимаясь самотравмированием. Большинство девушек принимают помощь извне и учатся отказываться от подобного поведения, вырабатывая более приемлемые формы адаптационных действий, как доказывают следующие примеры из моей практики 1990-х годов.
Тэмми, 17 лет
Тэмми оказалась у меня на приеме после того, как мама увидела, что та изрезала себе грудь. Элис проснулась в три часа ночи, заметила свет в комнате дочери, пошла проверить, что случилось, и обнаружила, что дочь сидит на кровати, вокруг нее разбросаны окровавленные газеты, а в руке у нее бритва. Элис разбудила Брайана, и они отвезли Тэмми в больницу. Врач наложил швы на самые глубокие порезы и организовал для этой семьи консультацию со мной.
Элис и Брайан сидели у меня в кабинете, бледные от волнения. Брайан постарался восстановить события той ночи. Элис непрерывно рыдала. У Тэмми было опухшее от слез лицо, но она не хотела ни посмотреть на меня, ни шепнуть мне хотя бы полслова.
Несмотря на кризис, который все они испытывали сейчас, семья вяглядела традиционной. Брайан был священником в маленькой церкви, а по выходным играл на саксофоне в джаз-бэнде. Элис давала уроки игры на фортепиано на дому. Тэмми была третьей из четверых детей. Старшие учились в колледже, и у младшего, десятилетнего мальчика, все было в порядке. У кого-то из родственников Элис была депрессия, но в целом семья была просто уникально беспроблемной.
Они уезжали в долгие путешествия каждое лето. Часто по вечерам в воскресенье они вместе музицировали и пели. Элис была президентом родительского комитета и лидером клуба для девочек-скаутов.
Брайан был немного рассеянный, когда смотрел кино: закрывал глаза при сценах насилия, а сдавая перед свадьбой анализ крови, упал в обморок.
Несмотря на опухшее личико, Тэмми была привлекательной длинноволосой блондинкой с нежной кожей алебастрового оттенка. На ней был кожаный пиджак, голубые джинсы и высокие ботинки. Брайан сказал, что она хорошо училась и дома с ней было легко. В каждом семестре ей вручалась премия за отличную учебу, и она жонглировала жезлом в школьной музыкальной группе. Как и ее родители, она тоже любила музыку, пела в церкви и в школьных хорах, играла на флейте в школьном оркестре. Брайан сказал: «Она по музыке лучшая ученица».
Элис добавила: «Мы просто в шоке от того, что случилось».
Я побеседовала с Тэмми наедине.
«А ты сама понимаешь, зачем сделала это?» – осторожно поинтересовалась я.
Она отвела глаза и сказала: «После ссоры с моим парнем».
Мы поговорили о Мартине, с которым она познакомилась в музыкальном лагере на второй год обучения в школе для старшеклассников. Мартин играл на бас-гитаре в самой большой из школ штата. Он был воплощением мечты любой старшеклассницы: красивый, атлетически сложенный и популярный.
Тэмми сказала: «За ним все девчонки бегали. Я была поражена, что он выбрал меня».
«А что у вас были за отношения?»
Тэмми вздохнула. «Мы много ссоримся. Мартин ревнивый».
«А что еще?»
«Он делает то, что моим родителям бы не понравилось. Курит травку и выпивает», – Тэмми сделала паузу и вопросительно глянула на меня.
«Ты занималась с ним сексом?»
Она кивнула с несчастным видом.
«И как оно?»
«Не знаю. Я забеременеть боюсь».
Она говорила тихо и быстро: «Мартин помешан на сексе. Накануне Рождества в этом году он устроил вечеринку и взял в прокате порнографические фильмы, чтобы все парочки смотрели это. Парням понравилось, а нам, девчонкам, было стыдно».
«А когда произошла у вас та ссора, из-за которой ты изрезала себе грудь?»
Тэмми откинула волосы с лица. «В прошлые выходные, после Нового года. Мы пошли на вечеринку. Мартин взбесился, потому что я разговаривала с его другом. Он рано отвез меня домой и вытолкнул из машины. Я упала на дорожку, а он просто взял и уехал. В ту ночь я была в таком отчаянии, что просто не знала, что делать».
«Попробуй вспомнить как можно лучше, что именно ты чувствовала в тот момент».
Тэмми сказала: «Я тихонько проскользнула к себе в комнату, чтобы мама с папой меня не заметили. Мне показалось, что я схожу с ума. На моем туалетном столике лежали ножницы, и я решила ими воспользоваться. Даже и не знаю, как это вышло. Я порезала руки, и мне стало легче. Я смогла уснуть».
Она глянула на меня: «Вы думаете, я сумасшедшая?»
Я ответила: «Думаю, тебе страшно».
Тэмми сказала: «Это был первый раз, а потом это произошло снова. Всякий раз, когда мы с Мартином ссорились, я чувствовала, что мне надо себя порезать. Я не могла успокоиться, пока не сделаю этого».
«А Мартин когда-нибудь поднимал на тебя руку?»
Тэмми кивнула: «Только не говорите моим родителям. Он на самом деле не хотел, просто он такой вспыльчивый. А потом ему было правда очень жаль».
Я ответила: «Я должна рассказать им достаточно, чтобы обеспечить твою безопасность».
Я пригласила Элис и Брайана и сообщила, что мне нужно поработать с Тэмми наедине какое-то время. Я объяснила им, что у нее вошло в привычку наносить себе порезы, когда она испытывает эмоциональную боль. К счастью, привычка наносить себе увечья сформировалась у нее недавно, поэтому справиться будет легче. Я выиграла время для Тэмми, попросив их пригласить Мартина к ним домой. Тэмми смотрела на свои руки.
Элис сказала: «Кажется, Мартин – хороший парень».
«Родители не всегда знают, что происходит. Мы хотим обеспечить Тэмми эмоциональную и физическую безопасность», – сказала я. Тэмми посмотрела на меня с благодарностью.
А я про себя подумала: «Этот священник и его жена представления не имеют, как усложнилась жизнь их дочки, играющей на флейте». Я изо всех сил старалась не обмануть доверия Тэмми, но добавила: «Тэмми нужно принять несколько важных решений».
Даниэлла, 15 лет
Даниэлла очень отличалась от Тэмми. Она была младше и, по ее собственному выражению, «застряла в коридорах школы для старшеклассников». Одевалась она так, чтобы все поняли, что она не такая, как все. Одна половина головы у нее была выбрита, а вторая выкрашена в зеленый цвет. В носу у нее было кольцо, в ушах – восемь сережек (в основном в виде черепов и змей), на левом предплечье – татуировка в виде дракона, а еще крошечные татуировки на каждом пальце. На ней была заляпанная футболка с надписью «Свободу Тибету», черные джинсы, разорванные на коленях, и тяжелые ботинки.
Она была старшей дочерью в богемной семье. Мама у нее была танцовщицей, а папа скульптором. Семья жила бедно в финансовом смысле, но была богата духовно. Они не могли себе позволить поехать куда-то в отпуск, купить новую машину или красивую одежду для дочерей, но могли приобрести дешевые билеты на симфонические концерты, подержанные книги и могли позволить себе курс психотерапии.
Родители Даниэллы, Стивен и Шелли, были приветливыми и необычными людьми, и в кабинете психотерапевта им было не по себе. Шелли сразу же выразила восхищение моим книжным шкафом, забитым книгами. Она сказала: «Я вижу, вам нравится Юнг. И мне тоже».
Я поинтересовалась, что привело их ко мне. Даниэлла отвернулась и посмотрела в окно. Шелли и Стивен переглянулись. Стивен сказал: «Нам не хотелось бы жаловаться на Даниэллу. Мы заставили ее прийти к вам сегодня».
Шелли сказала: «Мы начали беспокоиться за нее с тех пор, как она пошла в среднюю школу, но в прошлую субботу мы застали ее за тем, что она прижигала тело сигаретами. Мы решили, что надо что-то делать. До того как она пошла в среднюю школу, Даниэлла была у нас в семье звездой. Она была такая жизнерадостная. В школе была среди самых одаренных детей, и ее определили заниматься с тьюторами по углубленным программам для подготовки к поступлению в университет. Ее художественные работы выставлялись на фестивале нашего штата».
«У нее все получалось прекрасно, – добавил отец. – У нее были друзья, и она играла главные роли в школьных театральных постановках. Могла читать всю ночь напролет, а утром как ни в чем не бывало шла в школу, и все у нее было отлично».
Шелли сказала: «Она была такой уверенной в себе и независимой. Мы не были готовы к тому, что у нее начнутся проблемы. Мы не заметили их приближения».
Я обратилась к Даниэлле, которая с интересом изучала мой книжный шкаф, и спросила: «И что же случилось в средних классах?»
Даниэлла отвечала медленно, хорошо обдумывая каждое слово: «Мне осточертело, что меня словно хранили на складе как вещь и гнали из класса в класс по звонку. Я была как корова на лугу. Меня дразнили, когда я стала посещать занятия для одаренных детей, а в обычных классах скучала. Мне нравились занятия по изобразительному искусству, но это тоже было похоже на то, словно я попала на зону по звонку».
«А что другие ребята?» – поинтересовалась я.
«Вы же знаете девиз “секс, наркотики и рок-н-ролл” эпохи шестидесятых?» Я кивнула, а она продолжала: «А теперь это “мастурбация, бухло и Мадонна”. Я в эту картину не вписываюсь».
«Раньше Даниэлла была экстравертом, а теперь стала интровертом, – сказал Стивен. – Ей никто не нравится. Ее телефон перестал звонить».
«Школа для старшеклассников – это еще не самое худшее, что со мной случилось, – продолжала Даниэлла. – Меня очень огорчает то, что происходит с окружающей средой. Я по ночам спать не могу, потому что беспокоюсь из-за нефтяных пятен и разрушения джунглей. Не могу забыть о Сомали и Боснии. Такое ощущение, что весь мир разваливается на куски».
Работая психотерапевтом в 1990-е, я часто сталкивалась с подобными проблемами у ярких, впечатлительных девушек. Взрослые ждали от них эмоциональной зрелости, но те реагировали на собственные страдания и на глобальные события в мире по-подростковому остро. Хотя те девушки, с которыми я работала, были достаточно проницательны, чтобы распознать фальшь ложных ценностей, и не одобряли поверхностное поведение сверстников, у них были те же самые подростковые потребности. Они очень страдали в одиночестве. У них был интеллект взрослого человека применительно к некоторым областям жизни, они были способны осмысливать глобальные проблемы, однако эмоционально они были подростками, и их политические возможности были ограниченны.
Даниэлла избегала самых популярных подростков и постепенно сблизилась с некоторыми сверстниками, похожими на нее. Она обнаружила, что в местной прокуренной кофейне собирались люди альтернативных взглядов, чтобы пообщаться. У нее завелись друзья среди геев и лесбиянок, а также среди тех, кто сбежал из дома и бросил школу, и несчастных интеллектуалов, таких как она сама. Она сделала пирсинг в ушах и в носу. К сожалению, у этой компании были свои проблемы. Многие употребляли наркотики, например обезболивающие или препараты, расширяющие сознание. Вскоре Даниэлла стала курить травку и употреблять ЛСД.
А в школе тем временем ей становилось все труднее. В классе только у Даниэллы был пирсинг в носу и татуировки. Ребята хихикали и тыкали в нее пальцем, когда она проходила мимо. К девятому классу она прочла об окружающей среде больше, чем ее преподаватели естественнонаучного курса. В классе ей было легко, и это породило в ней циничное отношение к образованию. Оценки ухудшились. Даниэлла стала прогуливать школу и уходила в парк курить травку.
Стивен и Шелли знали, что у Даниэллы что-то не ладится, и еще тогда стали уговаривать ее обратиться к психотерапевту. Она отказалась. А потом ее лучший друг переехал в Калифорнию, и Даниэлла снова осталась одна. За неделю до нашей с ней встречи родители обнаружили на ее теле следы от прижигания сигаретой.
Через неделю я встретилась с Даниэллой с глазу на глаз. Она была в тех же ботинках и футболке с надписью «Жизнь – дерьмо, а потом ты сдохнешь». Мне пришла на ум строка Аллена Гинзберга о «пьяном такси абсолютной реальности». Вот такое такси и врезалось в раннюю подростковую жизнь Даниэллы.
Я рассказала ей, как прочла дневник Анны Франк тридцать лет тому назад. И призналась: «Когда я столкнулась с тем злом, что люди причиняют друг другу, мне захотелось умереть. Я правда не хотела принадлежать к тому биологическому виду, что и нацисты».
Даниэлла согласилась со мной и сказала, что почувствовала то же самое, когда услышала по радио репортаж об изнасилованиях женщин в Боснии. Она почувствовала то же, когда прочла, что Сталин убил больше людей, чем Гитлер, о том, что при режиме красных кхмеров погибло шесть миллионов камбоджийцев и что сербы практиковали этнические чистки.
«Знаете, кроме холокоста были и другие события, – сказала она мне. – Это происходит повсеместно».
Я ответила: «Меня спасло тогда чтение книг Уиллы Кэсер, Джейн Остин и Харпер Ли. Вскоре после того, как я прочла об Анне Франк, я открыла для себя эти книги. Было лето, и я с книгой уходила в лес. Читала и смотрела, как ветер колышет деревья. Сидела на заднем крыльце на закате и читала. Эти женщины излечили меня от людей-пустышек и их поверхностных мыслей».
Даниэлла сказала: «Мне помогало гулять с другом по парку, а теперь он уехал».
«Расскажи мне, как ты прижигала себя сигаретой».
«Это случилось как-то само собой. Я курила у себя в комнате, чувствовала такую беспомощность и злость. И вдруг поняла, что прижигаю себе руку сигаретой, и мне от этого стало хорошо. Словно очищение какое-то. Я предусмотрительно прижигала только предплечье, повыше, чтобы можно было скрыть эти следы. И потом я сразу успокаивалась».
«Ты оборачивала весь свой гнев на этот мир против себя самой, – сказала я. – Тебе нужно найти способ лучше выражать его и давать сдачи».
Мы побеседовали о маршах протеста, о вторичной переработке сырья и о бойкотах. Все эти предложения звучали слишком абстрактно. Развеять отчаяние Даниэллы могло лишь конкретное действие. Хотя она была юной, я посоветовала ей начать работать на местной кухне для бездомных. Ей нужно было делать этот мир лучше для конкретных людей. Даниэлла согласилась подумать об этом.
Она ходила ко мне несколько месяцев подряд. Я в основном советовала ей обсуждать свои страдания с людьми и вести записи в дневнике. Когда мы познакомились ближе, она стала больше мне рассказывать, что у нее происходит в жизни. У одного из ее друзей-геев обнаружили ВИЧ, а одна из ее подруг чуть не умерла от передозировки.
Даниэлла придумала план действий на случай, если ей вдруг захочется прижечь себя. В этот момент она решила быстро взять блокнот и записать туда все, что ее расстраивает и вызывает гнев. Ей нужно было излить эти чувства на бумагу.
Позднее она показала мне свои записи. Там говорилось о девчонках-задаваках, которые изводили бедных учеников. Она упоминала о кознях и интригах, о мелких пакостях, о вечных разговорах, как надо одеваться и с кем надо дружить. Там говорилось о бедности ее родителей, которые всю жизнь работают изо всех сил. Были записи о детях Сомали, о стариках, замерзавших холодной зимой в Боснии, и о бездомных людях.
Она вела эти записи до тех пор, пока не угасло непреодолимое желание делать себе прижигания. Иногда и это не помогало, и тогда она просила родителей, чтобы они крепко обняли ее и посидели рядом, пока она не уснет. Иногда она звонила мне – и я успокаивала ее беседой. И конечно, иногда искушение было слишком сильным, тогда она сдавалась и делала себе прижигание. Но это происходило все реже и реже, по мере того как она училась вести беседы и делать записи о своих проблемах.
Помогала способность Даниэллы радоваться жизни. Ей нравились другие волонтеры, которые работали на благотворительной кухне. Когда она видела бездомных на улицах, она останавливалась, чтобы поболтать с ними. Она знала, что скоро будет варить для них суп. И хотя ее вклад в решение этой проблемы можно назвать минимальным, это спасало ее от отчаяния.
Внешность Даниэллы слегка изменилась: у нее отрастали волосы, приобретая красивый каштановый оттенок. На последний прием мы пригласили ее родителей.
Шелли рассказала, что Даниэлла снова стала смеяться и играть с младшими сестрами. У нее звонил телефон, появились интересные друзья. Стивен сказал, как ему приятно, что Даниэлла снова стала рисовать. Мотивы ее картин стали немного оптимистичнее. Она вернулась в страну живых. Даниэлла понимала, что многое из этого произошло благодаря психотерапии: «Вы смахнули со всего пыль и разгребли завалы. Вы помогли выбросить весь мусор».
В 1990-е годы многие девушки пострадали от сексуального насилия. Они бунтовали, рисковали и попадали во всякие передряги. Многим взрослым было непонятно, что у этих девушек за жизнь. Но после хаотичных и трудных восьмидесятых и ранних девяностых жизнь девушек стала налаживаться. В том, что касалось душевного здоровья и социального благополучия, у подростков намечалось значительное улучшение.
Однако в наши дни уровень депрессии стремительно пошел вверх, и к семнадцати годам 36 % девушек уже пережили депрессию либо страдают от нее прямо сейчас. Кроме того, по данным национального опроса в отношении употребления наркотиков и состояния здоровья, проведенного в 2014 году, многие девушки признают, что испытывали депрессию уже с двенадцатилетнего возраста. Это поразительные результаты, учитывая, что в семьях девушки чувствуют себя гораздо счастливее.
Отчего сегодня уровень депрессии настолько высок? Многие исследования не предоставляют конкретных примеров и в них не говорится, отчего так происходит. Но по мере того, как количество расстройств пищевого поведения нарастает в связи с навязчивой рекламой и тем, что в СМИ изображают исключительно стройных женщин, мы можем вполне обоснованно утверждать, что именно изменения в нашей культуре провоцируют распространяющуюся эпидемию депрессии и беспокойства. Терроризм, порнография, массовые расстрелы в школах, снижение числа верующих в общественных организациях, неприкрытый расизм, глобальные изменения климата, политическая поляризация общества и другие культурные факторы тоже играют роль. И девушки страдают от одиночества, спровоцированного тем, что происходит с ними в интернете.
В книге «Утраченные связи» Йохан Хари предлагает рассматривать депрессию как разрыв связей. В 2019 году мы потеряли связь с нашей историей, нашим будущим, нашим телом, нашими социальными институтами и друг от друга. Он утверждает, что мы, люди, существуем благодаря тому, что когда-то жили в племенах, помогая друг другу. Взрослые работали вместе, а дети вместе играли. Люди сидели вокруг костра и рассказывали истории. Такой племенной образ жизни продолжался во многих местах вплоть до прошлого века. В сообществах людей бурлила жизнь, и все были связаны друг с другом. Сегодня у нас практически утрачена связь со своими соплеменниками и сообществами.
Кроме того, многие семьи сталкиваются с серьезными экономическими трудностями. У них может не быть доступа к медицинской помощи или возможности приобрести доступное жилье. Многие подростки питаются за счет благотворительных программ или живут во временном жилье либо в приютах для бездомных. У других родители сидят в тюрьме или употребляют наркотики. Их дети живут в приемных семьях или у дальних родственников.
Мать двенадцатилетней Эвери – наркоманка, а ее отец сидит в тюрьме. Девочка живет с овдовевшей бабушкой. Дом в плачевном состоянии, а у бабушки нет ни финансовых возможностей, ни сил сделать там ремонт. У бабушки диабет и повышенное давление, и Эвери боится, что та вскоре умрет. Если это произойдет, ей будет некуда деться. Эвери сказала нам: «Я боюсь, что папа умрет в тюрьме. Мама тоже может умереть. Вся моя жизнь словно яйцо, которое вот-вот треснет».
Когда мама Скайлар потеряла работу, то они всей семьей переехали в приют для бездомных. Скайлар с мамой ночуют в спальне для женщин отдельно от братьев, которые должны спать в мужской половине. Девочка ездит на городском автобусе в школу и остается там допоздна, пока не заберут последних детей из продленки. Ей очень трудно учить уроки в приюте, где людно и шумно. Скайлар – девочка ответственная, она хочет стать специалистом по морской флоре и фауне, но в данный момент ей трудно найти просто чистую одежду и обувь.
«У меня такое чувство, что слово “стабильность” относится ко всем, но не ко мне, – призналась нам она. – Ненавижу этот приют, эту зависимость и бедность. Мне постоянно стыдно, хотя я ничего плохого не сделала. Я злюсь на девочек, которым повезло жить у себя дома и которым покупают новую одежду. Иногда у меня просто руки опускаются».
Исследования устанавливают взаимосвязь между депрессией, технологиями и доступом к социальным сетям. В промежуток между 1976 и 2007 годом были получены данные о том, что девушки чувствуют себя все более счастливыми. А потом эти показатели резко упали с началом эпохи социальных сетей и появлением смартфонов. Например, по результатам исследований, проведенных в Университете Вандербильта, девушки стали по