Мы выходим на войну. На положай (позицию) "Гвоздь", вбитый высоко в горы, в середину боевых порядков усташей. Туда не менее трёх часов тяжелейшего ночного перехода с оружием и снаряжением. А днём на "Гвоздь" не пройти - все тропы под огнём.
Нас - десять. Мы - солдаты 1-й горной бригады, её ещё именуют "легкой". Смысл этого невесомого прилагательного в том, что солдат такого подразделения должен всё для боя таскать на себе: бригада не имеет техники и артиллерии. Поэтому мы навьючены основательно: кроме оружия и боеприпасов - вода, сухпайки, тёплые вещи и много чего ещё.
Предчувтвие тяжёлого, изнурительного прехода гнездится в душе и будоражит мозг совершенно бессмысленным, но неотвязным вопросом: а вдруг не выдержу? Вдруг сломаюсь? Причины для такого беспокойства, конечно, имеются, но стоит ли их рассматривать под лупой? Не лучше ли сгруппировать плюсы?
Один плюс удалось реализовать неедленно: я втискиваюсь пятым - в середину коротенькой колонны. В середине проще. Второй плюс - луна. Пршлую ночь она светила как прожектор. Но луны именно сейчас нет, только звёзды. Темень такая, что не видно вытянутой ладони.
- А где луна? - спрашиваю я "натуральным" тоном. - Как же мы пойдем?
- Луна взойдёт позднее, - отзывается широкоплечий увалень Мишо Стоянович. - А идти надо потихоньку.
Чёрта с два вы пойдёте "потихоньку", на марше такое не получится, мысленно отвечаю я. Знание правил совешения марша - мой третий плюс. Есть ещё и четвёртый: среди нас несколько бойцов в возрасте за 50, и не мне одному придётся туго. Хотя это сомнительный плюс: горцы до ста лет прыгают по кручам как козы. И ещё "плюсик" - я не курю.
Коротенькая цепочка вытягивается на круче, начиная подъём. Нас ведёт Веко Опачич - тоже детина нехилого телосложения, да ещё, вероятно, видит в темноте. В общем, набираем темп. Моя главная задача - цепко держать взглядом впереди идущего и не отставать. Упаси бог потеряться! Одному мне из этих диких гор никогда не выбраться, а с трёх сторон усташи. От таких мыслей, сил, кстати, тоже не прибавляется. Кругом сопение и натужное дыхание, позвякивает оружие. Курильщики то и дело сплёвывают. А с меня уже пот градом, но жить можно. Эту свежую мысль подтверждает всеобщее молчание, ибо по законам совершения маршей первые признаки серьёзной усталости выражаются в нецензурной брани по различным адресам, затем отдельные личности начинают отставать, затем у кого-то заболит нога...
А мне бы уже в самый раз обложить кого-нибудь. Вместо этого я нахожу взглядом Полярную звезду и определяю, что движимся мы в общем напровлении на север. От такого прозрения почему-то теплеет в душе.
Тропа вьётся, как змея. Она травяниста, но тверда. Кругом лес, обычный для этих мест - орех, граб, бук, ясень, кипарис, дубы, естественно, как же без дубов хоть в обществе, хоть на природе. Сейчас всё сливается в сплошную тёмнозелёную массу. Мрак. Не намотать бы глаз на ветку. Время от времени сплошные заросли расступаются и возникают неширокие поляны. Тогда липкую влагу смывает с лиц густая волна ночной прохлады, пахнущая разнотравьем. Попадаются загоны для скота, хижины пастухов; всё разорено, спалено. Чем выше, тем воздух свежее. Вдруг тропа вырывается из зеленого тунеля и... обрывается. Дальше - бескрайнее, усыпанное щебнем и скальными обломками плоскогорье. Гладкая белизна камней при свете звёзд отливает мёртвой синевой. Но любоваться панорамой некогда ("вот оно, началось!"). Да, можно счиать, что до этого мы никуда не двигались. Дальнейший путь - по скользящей ненадёжной осыпи среди валунов и острых ребристых каменных пирамид. Колонна рассыпается, бредём нестройной толпой, тщательно глядя пол ноги. А что разглядишь? Камень белеет... но ведь важно, как он лежит. Мы то и дело оступаемся - то один, то другой... Слышится хриплая ругань: " Ах Динара... ну и Динара... вот так Динара..." Динара - это гряда, по которой мы путешествуем. Точнее - огромный горный массив, наполовину наш, наполовину усташей. Кстати, теперь чётко слышны их "голоса" - пулемётный перестук в ночи. Наши не отвечают: мало патронов: к их позициям с той стороны ведёт дорога, а мы на собственном горбу... Напряжение марша нарастает. Появились отставшие. Несколько минут ждём Илью Мирковича... Ну, Илье за 50, можно и отстать. А мне нельзя. Я знаю, что нахожусь под негласным (но пристальным!) наблюдением маленького коллектива. Идти становится всё тяжелее. На смену старым страхам пришли новые: запросто ведь можно среди этих скал или ступню подвернуть, или коленную чашечку разбить, а то и ногу сломать. А в результате поволокут тебя на самодельных носилках вниз, проклиная твою родню до седього колена. А опозоришься! Ведь как бабы базарные раструбят по всем рациям и телефонам: "А рус-то - ха-ха! - до фронта не дошёл и уже ногу сломал!" От этих идиотских мыслей я потею больше, чем от движения.
Русло горного потока всё усыпано валунами - труднейшая часть маршрута. Я несколько раз теряю равновесие, но чудом держусь на ногах, однако в конце концов падаю, позорно грохая автоматом о камни. "Полако, полако (потихоньку, потихоньку)", - слышится рядом спокойный дружелюбный голос. Это Владо Краснич. Он держится сзади и время от времени подает короткие, но точные советы. Не будь он рядом, я б ещё в лесу ушёл влево от тропы - и тю-тю!
Я поднимаюсь, матерюсь и даю себе слово больше не оступаться. Куда там! Я бью оружие о камни ещё несколько раз. Владо вытаскивает из рюкзака белое полотенце, обматывает вокруг головы и становится в метре впереди: "Держись за мной!" Белое в ночи притягивает пули, поэтому поступок Владо достоин высочайшей оценки. Но что я могу? Я протягиваю руку и слегка прикасаюсь к ег плечу.
А усташи всё ближе, дробь перестрелки нарастает. Фронт где-то рядом. Впереди белеет рукотворное сооружение - огромная, сложенная из камней круглая плита. Это бунар - горный колодец. Здесь привал. Скидываем на землю вещмешки, ставим оружие, садимся. Несколько человек одновременно задают участливый вопрос:
- Ну как ты, рус?
- Нормально, - произношу я безразличным тоном. На несколько мгновений повисает молчание. Я знаю, чего они ждут. Ждут вопроса: "Далеко ещё?" Но я этого вопроса не задаю.
Минут через десять поднимаемся, впереди метров 500 самого опасного, голого, насквозь простреливаемого пространства. А вот и луна, которую я уже устал ждать. Но теперь она работает на усташей, её восход бойцы встречают проклятьями. Опасную зону преодолеваем в колонне по одному, держа дистанцию десять метров. Почти преодолели... Только усташи, видать, что-то всё же учуяли - длинная очередь 14-мм "браунинга" вспарывает ночь. Но пули уходят в никуда, да и мы уже в мёртвом пространстве.
Темп движения неожиданно возрастает. Понимаю: мы почти у цели. Кругом всё та же фантастическая картина - выбеленные лунным светом гигантские каменные чаши, кратеры, амфитеатры, стены, столбы...
Тень огромной скалы. Приглушённый говор. Вооружённые люди. Окоп и пулемёт в окопе. Блиндаж в расщелине. Это положай "Гвоздь". Мы пришли. Бойцы обмениваются со старой сменой буйными приветствиями и с криками кидаются в землянку "забивать" места на нарах.
Я сбрасываю вещмешок. Подходит Марко Сливарь, командир смены:
- Плохо ходишь по горам, рус. Очень плохо.
Я молча пожиаю плечами. Наплевать. Сливарь тоже не орёл - меньше всех груза тащил. Что до меня, то я дошёл и сохранил боеспособнось. Это главное.
Село Бравцев-Долац,
Сев. Далмация, 10.07.95г.
ИЮЛЬСКИЙ ПОЛОЖАЙ
День первый
Забиваю место в брвнаре (блиндаже), с утра выхожу на "рекогносцировку местности". Вдыхаю полной грудью чистый горный воздух и озираюсь: красиво - жучки-паучки, цветастые бабочки, чёрно-красные шмели, кузнечики, юркие ящерицы в камнях... Стоп!: где ящерицы, там и змеи... Но быстро выясняется: змеи хитрые, они уползли из зоны боёв, хотя не все. Разнотравье. Белые и жёлтые цветы. Багряные вянущие маки. Но не видно лопухов. Хочу лопухов!
Сектор ООН "Юг". Положай "Гвоздь". Высота - полторы тысячи метров над уровнем (Адриатического) моря. Это у нас. Усташи метров на 200 повыше. Их четыре положая с ближних вершин полукольцом охватывают "Гвоздь". Единственная свободная тропа - на юго-запад. Она простреливается в нескольких местах и движение по ней безопасно только ночью. Тропа выводит к горному селеньицу Бравчев-долац, где осталось лишь две семьи. Там штаб батальона. Дальше тропа превращается в серпантинную каменистую дорогу, которая у села Коляны сбегает в долину озера Перуча к шоссе на Врлику и Книн - 33 км.Чтобы оценить всю опаность этого направления для столицы Краины г. Книн, нужно знать, что весь горный маршрут Гвоздь - Бравчев-долац - Коляны - это крутой спуск, где не за что зацепиться для обороны, а на шоссе Коляны - Врлика - Книн почти нет естественных препятствий. Кроме явной оперативной выгоды, это направление представляет для усташей несомненный экономический и стратегический интерес: здесь расположена знаменитая ГЭС "Перуча", снабжающая электороэнергией около 10% территории Хорватии и г. Сплит - главную военно-морскую базу бывшей Югославии. Тонкость в том, что сама ГЭС в руках усташей, а пятнадцатикилометровое озеро Перуча с рекой Цетиной, откуда идёт забор воды - у сербов. Достатачно прорыть отводной канал, и ГЭС встанет. Она и сейчас-то работает еле-еле, т.к. сербы регулируют уровень воды по графику (на этот счёт между сторонами есть соглашене).
Усташи периодически клянутся взоркать ГЭС и затопить сербские сёла округи. Но не взрывают. Сербы регулярно угрожают разрушить ГЭС артогнём. Но пока не сделали в её сторону ни одного выстрела. Видимо, тоже соглашение.
В соотвесттвии со своей доктриной "ограниченных ударов" усташи, из зон расположения войск ООН, понатыканных почему-то только вдоль их позиций, потихоньку подкрадываются к Книну. Так, 24 марта они "молниеносно" сбили сербские положаи с господствующих вершин Катич-гряды, Говеджа-косы, Янычарской главы, Чулины, Лацмана, Губая, превратив последний в мощный опорный пункт. Тогда в нашей смене погиб Илья Вучетович (Лука - так его звали) - 43-летний пастух из Колян, отец пятерых детей. Разрывам танкового снаряда ему снесло полчерепа.
Сербские контратаки успеха не имели. А откуда ему взяться? - ведь для обеспечения контратаки необходимо нанести упреждающие удары по атиллерийским позициям врага, по их передовой... а там стоят доблестные "миротворцы" ООН! Упаси Бог зацепить! - такая вонь пойдёт по всему миру...
Так сложилась нынешняя конфигурация фронта, суть которой - охватывающее, угрожающее положение хорватских войск по отношению к нашим позициям. В центре этой дуги вбит положай "Гвоздь" - десяток бойцов, два тяжёлых пулемёта типа ПК ("осамдесатчетверки") и 60-мм миномёт. (Через час, осматривая оружие я выясняю: один пулемёт неисправен: нет бойка. Ночью отправляем в тыл.) У усташей с вооружением погуще: кочующая огневая точка "Прага" - колесный БТР с двумя спаренными 30-мм автоматическими пушками, 82-мм миномёты, несколько гаубиц в ближнем тылу.
Есть у нас и соседи - положаи Чубрица, Великий и Малый Врановичи (напротив последнего, кстати, наблюдательный пункт ООН, т.е. толку от него даже в самом крайнем случае немного). Да и вообще соседи они лишь по названию, ибо с ними нет ни зрительной, ни огневой связи. А помощь нам из "команды" - штаба в Бравчев-долац, может поспеть не раньше, как через полтора часа. Короче, трудно понять логику тех, кто приказал расположить здесь "Гвоздь". И не "гвоздь" это, а капкан. Если усташи начнут всерьёз, то выбор не велик: или умирать, или убегать. Что касается первого, агония продлится не более получаса, что касается второго, рвать надо во все лопатки и сразу, через три минуты будет поздно.
Столь грозная обстановка бойцов не колышет. Каждый нашёл себе дело. Веко Опачич, 30-летний увалень ("Медведь"), частник из-под Книна, торчит на НП. Веко - молчун, а на НП язык чесать не с кем. Цыган Томо Радо острым как бритва ножом вырезает из толстой ветки крест. Резьбой по дереву занят и Стеван Йованович, художник из Нови-Сада. Он ваяет портрет своего земляка Синишы Гуделя, тоже добровольца. Синиша высок, широкоплеч, здоров как бык, к тому же обладатель огромного пистолета "ЧЗ", который приобрёл в фирменном магазине в Белграде за 600 марок. Синиша до войны был телохранителем. Сейчас он горячо обсуждает с токарем Владо Красничем преимущества "тэквандо" перед "кун-фу". Остальные дрыхнут.
Имеется на положае и рыже-белая кошка Бисерка..Она боится людей, из кустов подолгу и настороженно следит за нами. Бойцы её зовут - не идёт. Бисерка отважно хватает змей и ящериц, а по ночам пробирается на нашу помойку и подолгу шуршит в темноте.
День второй
В этот день тоже ничего не происходит. На положае есть настоящая печка из ближайшего памятеника (загона для овец). На ней греем консервы - всяк когда хочет. Бойцы чистят оружие, режутся в карты, чешут языки. Вторая, после баб тема - злодеяния усташей. Веко Опачич рассказывает, как в Задаре, где он работал на табачной фабрике, усташи в начале месяца взорвали церковь Св. Ильи, сравняли с землёй и посеяли траву. Боевой командир Сливарь в июне 92-го на Милевачки-плато вытаскивал из расщелин расчленённые и обезображенные трупы пленных - более пятидсяти тел. Мирко Сливарь, он же "Чупе"(35 лет) от тех картин, похоже, свихнулся: он неестественно громко разговаривает и постоянно горланит одну и ту же песню, точнее, припев: "Бацай бомбу, гони банду преко из извора!", что в переводе означает: "Кидай гранату, гони бандитов со двора!" Но в боевой обстановке Чупе отдаёт приказы чётко и по делу.
Как журналист, я делаю любопытное открытие - оказывается всепроникающее телевидение на войне ничего не значит. Нет на фронте телевизоров, есть приёмники; здесь в королях радиожурналисты (и газетчики, где налажена доставка прессы, но это не про нас).
В траве транзистор с треснутым корпусом, переплетённым изолентой. Вокруг на корточках бойцы, слушают последние известия:... на бихачском, добойском, озеренском направлениях сербские войска успешно отразили многочисленные атаки противника. Линия фронта без изменений...
... в Сараево от взрыва усташского снаряда погибло двое детей, несколько гражданских лиц ранено. Представитель ООН поставлен в известность...
... Синод Русской православной церкви осудил хорватскую агрессию в Западной Славонии и выразил поддержку...
Я пишу в поте лица на Издательский Дом "Все и Всё". Побеседовав с людьми, иду снимать информацию с деревьев. С блокнотиком в руках я прилежно списываю с изрезанных стволов имена, фамилии, даты, названия населённых пунктов, пылкие признания в любви. Например: "Делья + Божо = льюбав".
Нет, в этот день ничего не происходит.
День третий
Тоже начинаеся и протекает вполне мирно. По два часа торчим с биноклем на НП, наблюдаем за противником, ничего особенного не видим. Правда, участились полёты авиации НАТО. Самолёты идут на большой высоте, бойцы их не боятся - никто не орёт "Воздух!" и никуда не бежит прятаться. От полудня с запада и северо-запада доносятся глухие раскаты артиллерийской канонады. Это далеко. У нас - одиночные выстрелы. Правда, ближе к вечеру наблюдатель Жарко Матяш сообщает, что на Чулине объявился "то ли танк, то ли транспортер". Жарко - худощавый, высушенный пламенем формовочной печи, у которой на кирпичном заводе провёл почти 30 лет. Ему 52. Может что-то и перепутать. По одному взбегаем на НП посмотреть. Вроде точно, танк пожаловал. Но возможно, БТР: стал в окоп, не углядишь. Докладываем в "команду". Оттуда посоветовали "быть внимательней". Я сменяю Матяша и ясно различаю в бинокль, что идёт разгрузка "объекта". Усташи снуют туда-сюда. Что можно выгружать, кроме боеприпасов?
Вечером в честь Дня Национального восстания против немецко-фашистских захватчиков к народу обратился Президент Югославии Слободан Милошевич: "Мы будем продолжать наращивать усилия по мирному урегулированию конфликта..." Бойцы разочарованы.
- Ничего не сказал, - прокомментировал Мишо Стоянович, йог и свободный человек.
Поздно ночью на положай добрался Милан, пастух из Бравчев-долац, с двумя ослами. Он доставил воду, продукты и боеприпасы.
День четвёртый
Просыпаюсь от криков "Почело!(Началось!)", приподнимаюсь на нарах, гляжу на часы: три минуты шестого. Замечаю, что стены блиндажа ходят ходуном, доносятся тупые удары разрывов. Окончательно просыпаюсь и выскакиваю наружу. Все уже в укрытии и кричат: "Быстрей, рус!". Падают мины и снаряды. Значит, всё-таки, танк... Большого вреда огонь нам причинить не может, положай, по сути, каменный мешок с довольно узким горлом. Опасны лишь осколки и прямое попадание из миномёта. ("Не верь в прямое попадание!" - ключевая заповедь на фронте.) Бойцы наперебой считают разрывы - кто насчитал сорок, а кто - пятьдесят. Смолк огонь. Набдюдатель вопит: "Идут, мать их!". Вылетаем наружу, народ мгновенно рассыпается среди камней, ведя огонь; я мешкаю, выбирая место...
- Рус, давай мины! - кричит Тодо Деспич, срывая чехол с единственного 60-мм миномёта. Так я стал миномётчиком.
- В миномётах сечёшь? - спрашивает Тодо, совсем молодой парнишка, со школьной скамьи.
- Нет.
- Я тоже. Ну, как нибудь... Подавай!
Я хватаю из ящика первую мину, парень тут же выхватыват её из рук и суёт в ствол. Грохот! Первая пошла!..
Мины с шипением уходят... куда? Бойцы сверху кричат: "Левее! Дальше!... Куда вы, на х..., лупите?!..." Тодо, прислушиваясь к крикам, отчаянно крутит механизмы наводки и, наконец, добивается одобрения: "Вот! Давно бы так! Эх, отлично!..".
Мины рвутся в боевых порядках усташей, которые мелкими группами пытаются преодолеть голый склон Катич-гряды и закрепиться в лесу на нейтральной полосе. Но не выдерживают и отходят, огрызаясь огём и унося убитых. На этом война заканчивается, не считая несколько свирепых артналётов в течение дня. У нас потерь нет. У усташей двое убитых и один убегал, хромая. Что-то быстро они отошли. Да и действовали с одного направления, а могли бы с трёх. Разведка боем.
Бойцы начинают обмениваться впечатлениями. Хотя все видели: усташи волокли двоих, но выясняется: каждый кого-то подстрелил. Слегка послушав глупую болтовню, заваливаюсь спать, ибо устал.
Ночь
Усташам надо дать понять, что никакая вылазка безнаказанно не проходит. Колхозом решаем, как же "дать понять". Горячо дебатируются предложения в диапаоне от "а х... с ними!" до полномасштабной ночной атаки. Но остановиться приходится всё же на ""сраевском варианте" - едиичной акции. Ближе к четырём, перед рассветом Мирко, Томо и я тенями скользя по склону, проникаем в нейтралку. Томо прёт ПК, мы с Мирко по два одноразовых гранатомёта "Золя". Вот оушка того самого леса, куда днём стремились усташи. Некоторое время лежим, напряжённо прислушиваясь, затем углубляемся в чащу и выходим на протиоположную опушку. В двухстах метрах над нами каменный бруствер - усташский положай. Томо устанавливает пулемёт, мы готовим гранатомёты.
Залп! Второй! Томо щедро поливает бруствер из пулемёта. Пока усташи просыпаются, мы отбегаем в чащу и падаем в заранее примеченные каменные расщелины. Здесь в полной безопасности ожидаем, пока усташи перебесятся, затем не спеша возвращаемся к своим.
Результат акции не ясен, но Сливарь докладывает в "команду", что "вражеский бункер частично разрушен" и "минимум двоих усташей как не бывало".
День пятый
Этот "авьён" летит низко. Это не НАТО, это МиГ. Он идёт со стороны солнца. Мы ныряем в щели. Вот от тонкой серебристой стрелы отделилось нечто и в клубах дыма загрохотало на земле. Дождь осколков и срезаных веток. А усташ разворачивается на второй заход. Полоснув по нам из пулемёта, он набрасывается на Малый Вранович. Отбомбив, уходит.
У нас ранен наблюдатель Тодо Деспич - осколком перебит нос. Тодо во время бомбёжки не полез в цель, а оставался на НП. Хотя кровь идёт как с молодого телёнка, но, в принципе, рана не серьёзная. Кое где дела похуже. Скоро выясняется: усташ на Малом Врановиче бомбил не наш положай, а наблюдательный пункт ООН, рядом. Два кенийца серьёзно ранены.
Применение авиации всеми сторонами конфликта категорически запрещено ООН, но бойцы по этому поводу особо не злословят - привыкли: ИМ всё можно, НАМ ничего нельзя.
Тодо Деспича ночью на осле эвакуируем в тыл.
День шестой
Ничего не происходит. Но это день, предшествующий смене, после которой нас ждут трое суток отдыха. Так ведь запросто могут и не сменить! Суть в том, что сегодня в "команду" должен прибыть взвод из Книна, переночевать в Бравчев-долаце и на следующую ночь выступить на "Гвоздь". Люди дату сбора знают, но момент, когда солдат уходит из дома на фронт (все бойцы местные) никем не контролируется. Да это и невозможно! Человек может опоздать на день-два по любой причине (и без причины, ибо никто не спрашивает - идёт четвёртый год войны и смертльная усталость даёт о себе знать). Никакого наказания не следует, всё на сознательности. А если две трети не собралось, будут ждать остальных в "команде", мы же - на "Гвозде". Вот почему сегодня каждый телефонный разговор с "командой" заканчивается вопросом: "Смена собралась?"
- Нет.
-... Смена собралась?
- Нет. Только двое дошли.
-... Смена собралась?
- Нет. Пока только четверо...
К двеннадцати ночи выясняется, что смена "почти собралась".
Ура!
День седьмой
Мелкие перестрелки. Все ходят кругами - ждут вечера. Темнеть начинает после восьми. С этого времени телефон не остывает. То один, то другой снимает трубку:
- Смена вышла?
- Нет ещё.
-... (длинная серия мата).
В начале десятого сообщили: "Вышла!" Значит через три часа будет здесь.
... И вот торжественный момент: явились! Шумные приветствия, похлопывания по спине... Мы хватаем вещмешки, оружие и галопом устремляемся вниз. Там, в "команде", нас ждет командир батальона капитан Гойко Миливоевич. Он сочуственно вздыхает и сообщает, что "в связи с ситуацией в Босне", где генерал Ратко Младич взял Сребреницу, объявлена высшая степень боевой готовности, ибо "мировае сообщество" уже выдало каскад угроз в адрес "проклятых сербов" и сильно забряцало оружием. Это означает, что Книна нам не видать. Народ принимает удар хмуро, но без реплик. Кто-то лишь вздохнул: "Ну хоть в Босне порядок..." Похоже, нечто подобное ждали. Солдат из "команды" ведёт нас к брошенному дому на ночлег.
Я захожу в комнату и с тоской осматриваюсь: треснутое зеркало на обшарпанной стене, в рамке цветная фотография мальчика лет восьми, напряжённо глядящего в объектив, шкафы без дверок, ржавый холодильник, мёртвая коробка телевизора, кучи мусора по углам, чем-то залитый и истыканный стол... Сколько я их первидел, таких комнат! Вот ещё одна... из груды тряпья выуживаю матрац, бросаю под голову вещмешок и укладываюсь.
с. Бравчев-долац, сев. Далмация, 30.07. 95г.
ПРАЗДНИК
И внезапно я вспомил! Сегодня день моего рождения! Я гляжу на часы: да, ещё сегодня: до 0 почти час. Хотя, конечно, денёк был, не приведи Господь. Ещё вчера вечером мы засекли, как на Чулину выкатил усташский танк и затаился. Понимали: с утра, ровно в 5 он начнёт обстрел. Он и начал, ровно в 5 (у немцев, своих кумиров, учатся точности, сволочи; но не немцы, по жиже будут). Танк поддержали гаубицы... Мы огрызались изо всех сил. Я полдня подавал мины к единственному миномёту, подтаскивая к позиции 29-килограмовые ящики. А когда всё стихло, упал в блиндаже и заснул.
Теперь вот торчу на НП, наблюдаю за усташами. Точнее, за местом, где они окопались, за упомянутой горой Чулина. Луна круглая, как щеки поварихи из гарнизонной столовой. Она серебрит крутые склоны Чулины, на которых ни шевеления. А танк всё ещё там, никто не видел, как он отъезжал. Значит, с ранья опять...
Но чёрт с ними, с усташами! Пора бы и о себе подумать. Сорок четыре - дата не круглая, банкет не обязателен. Но всё же желатеьно, чтобы рядом были давние друзья, подруги, шампанское, водчонка... ну и обстановка соответствующая - стол, свечи и т.п.
Собственно, грустить повода нет: минимум половину своих дней рождения я провёл вдали от дома, на колёсах или в местах, вредных для психики. Но всегда старался эти дни как-то выделить. А традиции следует свято хранить и соблюдать. И чтить, кстати. Например, я вот службу бдю, а усташи спят. Это не порядок! Я припадаю к пулемёту: та-та-та-та-та... Яростные всышки пламени на дульном срезе на миг ослепляют, но я помню ориентиры и знаю: сейчас фонтанчики пыли вспарывают самый край усташского бруствера. В ответ не сразу и лениво грохнула спаренная 30-мм установка с "Праги"(19), на этом салют закончился. А что это за топот внизу? А это вся смена бежит на НП. Я такого не ожидал, думал, прибежит дежурный и командир: чего суетиться-то?
- Зачем стрелял, рус? - переводя дыхание, спрашивает командир Мирко Сливарь. Остальные громко сопят и молчат. Я несколько секунд размышляю - поведать или не поведать о великой дате. Не поведать, ибо начнуться глупые поздравления, похлопывания по плечу...
- А кто вчера утверждал, что русские патроны дают осечку в сербских пулемётах? Ты, Сливарь. Вот я и проверил: зарядил ленту и расстрелял. Всё нормально!
Следует короткое недоумённое молчание. Затем народ с проклятиями расходится.
20.07.95г., г.Книн, Сев. Далмация.
ЗА ВОДОЙ
Четвёртый день грохочет канонада. Снаряды падают на окрестности Врлики - Цетину, Гарьяк, Кукар, Виналич,Мирковичи, Подосойю, Суву, Межу... Под огнём и ближний тыл: Мордаш, Бравчев-долац, Дуняшки, Митричевы хутора. Про нас, естественно, тоже не забыли: по высоте Малый Лупоглав, где зацепился наш положай "Чубрица", регулярно лупит танк с Микули и пара 120-мм миномётов. Усташи штурмуют Грахов - небольшой городок на магистрали Книн - Банья Лука - Белград: хотят отрезать Краину от Босны и Сербии. Положаи Чубрица, Гвоздь, Большой и Малый Лупоглав смотрят во фланг и тыл их ударной группировки, поэтому усташи ставят заградительный огонь. Но мы ни чем не можем помочь Грахову: на четырёх положаях чуть больше тридцати бойцов и несколько пулемётов. Мы хмуримся, посматриваем на север, слушаем канонаду, пытаясь определить накал сражения. К тому же у нас кончилась вода. А без воды и ни туды, и ни сюды.
В полдень в путь выступает маленькая процессия: осёл с пустыми бурдюками, за ним - Илья Миркович из Мирковичей, крупный специалист по ослам, дальше я, рус, замыкает колонну собака Лайка, чьё имя свидетельствует, что сербы помнят о славных достижениях советской космонавтики. Осёл не имеет имени, т.к. ослов здесь никак не называют, посему я присваиваю ему кличку "Ара". Ара хороший. Он светло-коричневый, ласковый и безропотный. Ему лет десять, что для осла - средний возраст. Пролетарий книнского завода"Твик" Илья Миркович в пять раз старше. С родным револьверным станком он расстался в начале войны и уже больше четырёх лет бродит по горам с автоматом. Постоянная и главная тема размышлений Ильи - зачтут или не зачтут ему этот срок в трудовой стаж, ибо на горизонте пенсия. Все здравомыслящие люди говорят Илье: "Зачтут!", но Илья властям не доверяет, ругает их и приводит многочисленные примеры ужасных злоупотреблений. Несмотря на многолетнюю принадлежность к "гегемону", Илья сохраняет все ухватки сельского человека. С ослом он, например, управляется в два счёта при помощи криков "Гайда!" и пинков. Последнее некультурно и я вежливо замечаю: "Ты бы полегче". В ответ Илья говорит, что я не знаю "этих ослов". А у Ары, между прочим, вся спина стёрта, он ведь уже не первый год поднимает в горы воду, продовольствие, оружие, боепипасы. Он такой же как и мы боец 9-й роты 1-й лёгкой горной бригады Войска Сербской Краины(ВСК), чья "лёгкость" как раз и заключается в том, что в ней вместо техники ослы. И я думаю: вот если б нашим десантникам в горах придавали хотя бы, как здесь, по 1-2 осла на взвод, им бы не пришлось переть на себе по 80 кг и передвигаться со скоростью черепахи. Но поскольку мы самые умные, то где нам сложить 2 и 2...
Со спины Ары сочится кровь и алыми звездочками падает на камни.
- Вернёмся, надо немедленно звонить в штаб, просить мазь, - заявляю я.
- Что ты, что ты, - машет руками Илья, - для нас лекарств нет, где же найдут для осла!
Слова мы роняем лениво, нехотя. Жарко. Усташи за хребтом, поэтому мы позволяем себе снять защитного цвета рубашки и идти по пояс раздетыми. ("Кто здесь лучше всех одет?/Кто одет в защитный цвет./Защитит он или нет,/Лишь бомбежка даст ответ." Да, великий проходимец Евтушенко. Но писать умеет.) Запах вянущих горных трав переносит меня... впрочем, это неважно. Война всё-равно напоминает о себе то ровным гулом патрульных истребителей НАТО, идущих из Италии на Босну, то предупреждениями Ильи:
- Видишь, тропа завалена? Запоминай. Пойдёшь по ней - прямо к уташам попадёшь. Если, конечно, на мину не нарвёшься.
Я с любопытством озираюсь по сторонам. Миновали скалистое плато, вошли в лес. Кипарисы, орех, инжир, кизил, заросли ягод, похожих на голубику... Но места эти только с виду райские. Здесь царство солнца, ветра и камня. Большинство деревьев низкорослые, с тонкими.узловатыми стволами, кустарник редкий, жёсткий, колючий. Повсюду следы того, как человек, упорно, шаг за шагом, в непосильном труде осваивал этот край. Он пробивал в скалах тропы и метил их въедливой несмываемой краской, устанавливал каменные столбы - ориентиры, отвоёвывал у гор клочки земли, привозя и насыпая землю. Вон желтеет такой клочок - полоска нескошенной пшеницы метров 20 на 50, обнесённая сложенной из камней низенькой оградой. Пшеница невысокая, густая, колоски литые, плотные. Чем ниже, тем чаще такие участки. Нередки и "памятеники" - загоны для овец, ведь местность так и называется - Бравчев-долац, Овечья долина. Но весь этот неподъёмный труд совершенно бессмысленен, если нет воды. Поэтому главная битва человека с природой здесь - за воду. В горах есть особые места - низины, где скапливается вода после таяния снегов и в дожди. В этих точках, в скальном грунте вырубается четырёхугольная яма - "бунар" или "четирня" - хранилище драгоценной влаги. Её глубина зависит от того, насколько хватило сил у строителей, ведь большынстро вырублено давно, вручную. К такому бунару мы и держим путь. Подходя к очередному памятенику, мы снимаем оружие с предохранителя, прячем и привязываем осла. Я залегаю с автоматом в укрытии, Илья с Лайкой идёт осматривать строения: мало ли что. Хотя здесь усташи вроде не водятся, но вдруг разведгруппа? Страхи не напрасны: всего две недели назад мы накрыли в нейтральной полосе такую разведгруппу и полностью уничтожили: семь трупов, один, раненый, взят в плен. Они шли к нам в тыл. Ну, после такого "облома" усташи не скоро соберутся, однако осторожность не помешает. Но Лайка при осмотрах пока неизменно виляет хвостом и пугает диких голубей.
Продолжаем путь вниз. Край этот называется Северная Далмация. Центр - г. Книн, сейчас столица Республики Сербская Кр'аина. Бедный край. Как пишут в справочниках - "один из наименее развитых районов Югославии". Ничего здесь нет, кроме овец. Нет полезных ископаемых, нет даже туристических центров и санаториев, хотя климат целебный. Хлеб, овощи и фрукты привозные, не говоря уж о промышленных товарах. Невольно сравниваю с Герцеговиной. Природа - один к одному. И тут и там идут жестокие бои. Но вот вопрос: зачем эти места хорватам, ведь они "настоящие европейцы", не пасут овец. Не они пробивали в скалах тропы, строили бунары, завозили в горы землю и столетиями ухаживали за ней. Понятно, что сербские крестьяне, суровые, как эти скалы, с морщинистыми, выдубленными солнцем лицами, со сгорбленными спинами, натруженным жилистыми руками свой край не уступят и в батраки к хорватам не пойдут.
Вот и наш бунар - это Душанов хутор. Хозяева - старики-супруги в эвакуации, но не далеко, иногда наведываются, это видно по возделанной полоске земли. Двери - настеж, но заходить нельзя, не принято. На крыльце для нас таз и мыло. У крыльца в траве среди мешков с хлебом и консервами дрыхнет мощное усиление положая "Чубрица" - похмельный боец, доставленный грузовиком. Дальше грузовики не ходят, тяжко ему придётся подниматься в горы! И ослу Аре придётся нелегко: 40 литров воды, плюс продукты.
Я раздеваюсь донага и на глазах изумлённых сербов выливаю на себя два ведра подряд. По их мнению вода "ледена", а по-моему - в самый раз. Я неспеша намыливаюсь: война не вся, сказал поэт.
Бравцев-долац, Сев. Далмация, 29. 07. 95г.
ЦЫГАН НА ВОЙНЕ
Томо Радо где-то что-то украл и его поймали. Дали срок, но Томо на суде сказал, что "готов искупить вину кровью." Это - пожалуйста. И послали Томо на фронт. Попал Томо в Вуковар. А в Вуковаре в это время шли жестокие бои. Усташи хвастались, что устроят здесь сербам некий усташский "Сталинград". И, надо сказать, сделали всё, что могли. Каждый дом был превращён в крепость. Яростные схватки кипели на улицах, переклёстках, площадях, на лестничных пролётах и в квартирах. Ареной гигантского сражения стали городские катакомбы и канализационные туннели.
Томо был молодой, необученный, военную науку хватал на лету. День за днём он честно шёл вперед со штурмовой группой, бросал гранаты в окна, люки и подвалы, полз по битому стеклу к вражескому доту, вслед за огнемётной струёй крался вдоль сырых стен катакомб. Но однажды его взвод вынужден был отойти, а изрешечённый осколками Томо остался лежать на брусчатке мостовой.
Так он попал в плен. А вот это для цыгана нежелательно, ведь усташи по натуре расисты. Они и сербов-то считают азиатами, а уж цыган... Схватив Томо, они начали пинать его, истекающего кровью. Потом бросили в сточную канаву и ушли. Но мимо проходили санитары, они подобрали Томо, хотя понимали, что этот солдат не жилец. У Томо была пробита голова, восемь ран на теле. Его запеленали в бинты и отправили в лагерь под Борово-село. Лагерь этот был вовсе не лагерь, а заброшенная штольня, где томились ещё десятка четыре пленников, многие ранены. Его положили отдельно и не трогали: "этот скоро сдохнет." Но Томо не "сдох". Всегда бившая в нём через край энергия здесь получила рациональное приложение. Раны не гноились, а затягивались. Солдат жил. Здесь, в лагере он насмотрелся на ежедневные побои и истязания, на расстрелы, на обезображенные трупы "зароблеников" (пленных) с выколотыми глазами и вырванными половыми органами. Правда, такое было вначале. А потом выяснилось, что усташского "Сталинграда" не получается. Не бывает таких Сталинградов. Пал Вуковар под унылый слоган "президента" Туджмана: "Это самое славное поражение хорватской армии..." А охранники подобрели, издевательства прекратили и даже стали подмешивать в жидкое пойло что-то вроде мяса...
Через месяц Томо обменяли. С тех пор прошло четыре года, а Томо всё воюет. Уже и срок его давно закончился, но блудный сын не спешит возвращаться в Стару Пазу, в родную цыганскую шабашную бригаду. Он нашёл своё место. Его место на войне. И воевать он намерен "до краю", т.е. до конца.
Томо 25 лет. Он чёрен как грач, невысок, коренаст и необычайно силён. Одет в защитную "специальную" куртку, штаны с красным офицерским кантом, на голове "специальная капа" - шапочка, которая леко превращается в маску. Томо любит дурачиться и строить из себя крутого "спецъяльца" - спецназовца. Он натягивает капу на лицо, хватает нож и с воинственным криком наносит удары по воображаемому противнику. Любит также, ведя "бой с тенью", демонстрировать приёмы то ли каратэ, то ли дзюдо, то ли тэквандо, а может и кун-фу. Он и сам не знает, но получается внушительно. Когда ему надоедает изображать "спецъяльца", он хватает огромные валуны и с громким смехом швыряет их подальше. Не переносит разговоров "за политику" - скучнет и отходит в сторону. В отношениях с товарищами шумен, бесцеремонен, любит перепалки, розыгрыши, подчас не безобидные. Но никто не обижается на Томо, наоборот, гордятся, что в подразделении "аж цыган"